Глава 6.3. Ненависть

— Ладно, теперь можно расходиться, — распорядилась Алиса и ушла, тряхнув головой.

Киррил пожал плечами и пошел за ней, бросив мне многоговорящий взгляд. Я улыбнулся: Алиса все время тащит его за собой и при этом почти никогда не слушает. Жутко своенравная девушка. Как он вообще с ней все это время жил? Я бы точно не смог.

При дележе дома мне досталось правое крыло. Это оказался длинный замкнутый коридор с множеством дверей. Я тихонько заскулил: чтобы осмотреть все мне понадобилась бы вечность, а, к сожалению, ее у меня нет. К тому же есть хотелось. Поэтому надо было побыстрей найти письма. Чем я и занялся.

За первой дверью (как и за всеми остальными) была почти пустая комната, обставленная забытыми шкафом, столом, тумбой. Сразу видно, что никто тут не жил и как будто бы и не должен был. Вероятно, это крыло было либо крылом гостевых комнат, либо отводилось для каких-то хозяйственных нужд. Кто знает.

Ну ладно, проехали. Как я уже сказал, в комнатах — абсолютная пустота. С какой-то стороны это облегчало мою задачу, так как негде что-то прятать, но я не мог и не признать, что тут могли найтись тайники. Правда я ни одного не нашел. И вообще я ничего не нашел, а ведь часа два прошлялся! Устал безумно, всю ноги исходил, и голова от пыли разболелась…

Кроме того, за все это время я не услышал ни одного звука снаружи, то есть из других частей дома. И меня это волновало: в доме кроме меня еще пять человек, а такая тишина. В конце концов, я не выдержал и решил выйти из своего крыла проведать остальных. Должен же быть перерыв у человека!

Так чтой я вернулся почти по своим следам в начало коридора, а потом застыл, но, — это важно, — даже не сильно удивился, увидев вместо двери в холл стену. Это была обычная стена, покрытая, как и все остальные, какой-то тканью. Все-таки в легком замешательстве я постучал по ней. Звук был глухой, сплошная кирпичная кладка. Вполне настоящая стена. Не знаю, о чем я думал, но меня самого поражало, как хладнокровно я воспринял новость о том, что дороги наружу нет. Позади меня ведь и так был тупик, и впереди теперь тупик. А мне куда деваться?

Вздохнув, я развернулся и пошел назад, в надежде, что хоть там будет выход. Но и тут меня ждал сюрприз: тупиковая стена сдвинулась на пару метров поближе ко мне...

С этой секунды во мне началась борьба любопытства с самосохранением. Одна часть говорила: старик, открой одну из дверей и вали от беды подальше; другая верещала о том, чтобы я пошел и проверил, — а двинулась ли та, другая стена? Просто так иногда бывает в фильмах: не успеешь оглянуться, а уже зажат между двух стен…

Короче, стена двигалась. Да, я сначала удовлетворил свое любопытство, и только потом гордо попытался открыть одну из ближайших дверей. И да, она не открылась. Вторая же дверь поддалась, но все, что я там увидел, было красно-белым месивом бетона и кирпича. Ну то есть за ней тоже была стена, только без обоев. Такого поворота я не ожидал, или не хотел ожидать, не знаю. Уже в легкой панике я проверил все двери оставшегося коридора. Результат тот же.

Между тем, я узнал еще кое-что: стена бесстыдно двигалась, видел я ее или нет. Уже довольно быстро я познал всю суть клаустрофобии, так как свободное место вокруг меня все уменьшалось и уменьшалось… Только стену мой страх ни капли не волновало, — она спокойно себе прижималась ко мне. Вот она уже вторглась в мое личное пространство, зажала в объятиях…

…И я начал проваливаться куда-то сквозь нее. Я зажмурил глаза и отдался течению. Без понятия, что происходило за пределами моего тела, куда меня перемещало и как, но внутри меня все болталось и переворачивалось от страха. Поэтому глаза я открыл только когда подо мной оказалось что-то твердое и холодное и больше никуда не бросало.

Я лежал на снегу. Попробуйте заснуть в одном месте и проснуться в другом. На улице. Практически в лесу. Тогда вы меня поймете и мое спутанное состояние тоже. По времени — около шести часов утра. Светало, но меня уже слепил блестящий снег. В голове была только одна мысль: спасен каким-то невероятным событием. Но как только я огляделся, моя радость улетучилась. Это место… Я его знал.

Я лежал посреди площади. Вдалеке виднелись дома с цветными крышами. Вот этот самый большой, был когда-то моим. Я сглотнул. Как давно это было? Лет пятнадцать назад? Лучше не вспоминать. Я… не хочу быть здесь. Но меня никто не слушал. Солнце поднималось все выше, и скоро далекие двери стали открываться. Оттуда выходили люди всех возрастов и шли на площадь. Не нужно было приглядываться, чтобы понять, кто из нас кто. Я всех и так знал, то есть помнил.

Это — деревня еретиков, в которой я в детстве жил. Скоро начнется утренняя молитва. Вот люди большой группой подходят ко мне и проходят мимо. Похоже, я невидим. Тем лучше. Толпа постепенно разбредается и садится в каком-то особенном порядке, я уже не помню, в чем соль их построения. Площадь наполняет шум, кричат дети, разговаривают родители. Но все это до поры до времени. Хвост людей обрывается, присаживаются последние верующие. И только тогда открывается дверь самого большого дома. Моего дома. Дома Главного пророка.

Выходит он. Он всегда носил белую рубашку и белые брюки, чтобы показать, насколько он чист. Шаг его размерен и спокоен. Гомон тут же умолкает. Даже дети забывают свои игры. Даже я смотрю на него.

Это идет мой дед. За ним бегу я, его будущий наследник. Я всегда на молитвах стоял рядом с ним, перенимал опыт, так сказать, привыкал. Меня даже уважали так же сильно, как и деда. Вот он разводит руки и начинает свою речь. О, я бы с удовольствием рассказал вам, как прекрасно дед произносил огромные монологи, идущие из души, если бы меня не воротило от них. Да, тогда я восхищался им, его манерой говорить так, чтобы все слушали. Но сейчас меня это вообще не трогало. Все, что он говорил, было так далеко от меня. Дед громыхал что-то про бога, про его дары. Но сейчас я знал, что у него было на уме, хотя и не мог осуждать его за это.

А на уме у него было ужасное. Я ни капли не сомневался, что меня перенесло в тот самый день, который изменил мою жизнь.

Да кого я стесняюсь! После обеда будет массовое самоубийство. Надо называть вещи своими именами. Я и так обходил эту тему пятнадцать лет, но, если меня так нагло возвращают и снова заставляют пережить это, разве я могу молчать?!

Я очнулся. Дед закончил, и на минуту все сложили руки перед лицом, а потом шум снова заполонил площадь. Кто-то пошел к деду, кто-то прямиком домой, ведь до обеда они свободны. Впрочем, они вообще свободны. Помнится, несколько человек хотели уйти из нашей деревни, и дед отпустил их. Тогда я не понимал этого поступка, думал: как так, они предают нас, нашу веру. Но это был их выбор. Сейчас я все осознал, но попробуйте объяснить это семилетнему ребенку.

Но пока все люди здесь, на этой площади. И мне кажется, они выглядят счастливыми. Они зарабатывают деньги честным трудом, все продукты — натуральные, и вся деревня дышит как единый организм. Но это так странно: сейчас человек счастлив и доволен жизнью, а через пару часов он готов выпить сам и напоить свою семью ядом ради веры. Что ж, мир полон противоположностей.

До обеда оставалось еще много времени, и я решил посетить свой дом. Он был огромный, хоть и жили там только два человека, и само его обустройство было довольно скромным.

Вместе со мной домой пошли мой дедушка и маленький я.

— Тебе понравилась молитва? — вдруг пробасил дед. Я вздрогнул от неожиданности и уже был готов ответить, как меня опередили.

— Да, дедушка. Хорошо было, но ты сегодня какой-то грустный. Ты здоров?

— Да, внучок, только устал.

— А хочешь, сегодня я тебя заменю?

— Ну уж нет. Ишь, что придумал: школу пропустить хотел?

— Как можно? — возмутился мальчишка, забежал в дом и через секунду вылетел на улицу, держа учебники за пазухой.

Дедушка еще минуту смотрел внуку вслед, а потом медленно закрыл дверь. Я уже умудрился проскочить внутрь и уже как пару минут осматривал свое детство. Как все оказалось скучно и убого, даже жаль стало себя. Но мне ли судить?

Дед, ковыляя, направился к окну в своей комнате и начал рассматривать далекие ели, иногда бросая взгляд на часы. Он явно кого-то ждал, но кого? На самом деле мне всегда хотелось узнать, что он делает, когда я ухожу в школу. Молится? Читает? Спит?

Дед ждал, ждал и я. Скоро задняя дверь открылась (ни с чем не спутаю скрип ее петель) и в кабинет деда зашел дядя Володя.

— Вроде, нашел. На дворе позади дома стоит. Ты не знаешь через что я прошел… — сказал он.

— Знаю, я так извелся, ожидая тебя, друг мой, — дед отошел от окна и обнял Володю. — Я боялся, что ты не вернешься. Такие моменты заставляю усомниться даже в самых верных.

— Не бойся, пророк. Раз Бог велел тебе, мое дело подчиниться ему тоже.

Я задержал дыхание: не мог я больше сидеть и слушать этот бред про бога. Как только они на одну минуту замолчали, я бесшумно покинул дом. Не могу это больше слушать. Как можно так спокойно об этом разговаривать? В деревне жило столько детей и молодых людей, а они так мирно решили их судьбу. Да как так вообще можно?! Этому старому маразматику всего лишь приснился сон, в котором бог обращается к нему и говорит, что его враги уже близко, но он, их отец, не может допустить того, чтобы жителям этой деревни причинили вред и он просит бросить этот чуждый им мир и вернуться к нему. Смекаете, да? И дед послушался. Он отправил Володю раздобыть какой-нибудь яд, чтобы быстро и безболезненно умереть. Всем умереть!..

Всем.

На улице я быстро остыл, — холодно ведь. Но смириться с происходящим, то есть, произошедшем, так и не мог.

С досады я выругался. Чертов холод! Да я тут окоченею, дожидаясь обеда! Да даже не обеда, а того, что будет после.

Но моя проблема решилась сама собой. Я заметил, что люди, гулявшие по улице, вдруг ускорили шаг, как будто в ускоренном режиме. Я с удивлением посмотрел на часы: верно, секунда шла примерно за пять, ну, то есть мне так казалось. Между тем, через минут десять время вернулось в свое русло. Солнце встало в зените над деревней. Зазвучал колокол. Вот и обед.

А ровно через пять минут после конца трапезы дед встал и позвал всех собраться на площади. Толпа тут же умолкла и переместилась под открытым небом на место сбора. И уже там дед начал говорить то, что хотел. В его голосе звучало понятное волнение. Он переживал, но отступиться не мог. Нет, я не мог ненавидеть деда до самого конца. Ему было тяжело пойти на этот шаг. Он не хотел этого, но вера… Вера обязала взять на себя такой груз. Поэтому я все еще любил его несмотря ни на что, и видя его горечь — чувствовал ее на своем же языке.

— Друзья, братья, — начал дед. — Мне было ведение. Мне очень тяжело об этом говорить, но… Наш бог предупреждает нас об опасности, о близком враге. Его сердце обливается кровью за нас, за наши будущие страдания, — он прочистил горло, пытаясь совладать с собой. — Раньше он подарил мне божественную силу для нашей пользы, но сейчас он хочет сам защитить нас, подарить нам покой, спасение. Но для этого и мы должны постараться. Нам нужно принять одно очень важное решение, и я не буду осуждать тех, кто не решиться на такое. Это действительно сложно, знаю по себе, — деда с нежностью прижал внука. — Но мы должны. Прошу извинить меня за долгую прелюдию, мне трудно говорить об этом. Но… если этот мир не желает принять нас, наш отец готов принять нас.

Его речь была не такой торжественной как обычно, но слушателям сгодилось и это. Каждый из них все равно понял, что всем предстоял выбор. Но все они молчали. Каждый хотел, чтобы все решили за него. Вопрос жизни и смерти. Ужасный вопрос.

— Это будет яд. Безболезненный, но действенный, — продолжил дед. — Все подготовлено. Мне правда неловко об этом говорить, но я хотел бы… не знаю, как выразиться… я хотел бы, чтобы наши мучения кончились бы как можно раньше. Сейчас я прошу поднять руки тех, кто хотел бы выбрать себе другую судьбу.

Дед ждал, он правда надеялся увидеть тех, кто захочет жить. Ему было бы так легче. Я буквально кожей чувствовал напряжение. Что было в головах у этих людей? К чему они склонялись? О чем думала та мать, прижимающая к груди ребенка?

Я поднял руку.

— Главный пророк, я готова отправиться к отцу. Я не боюсь, — вдруг воскликнула одна из старух.

— Верно, брат, — воскликнула другая женщина. — Я тоже готова. Я верю твоему пророческому дару, ты ни за что не обманешь нас, и мы все это знаем. Верно, друзья?

И тут напряжение спало. Все наперебой кричали, что они верят, они готовы идти к отцу и жить в лучшем месте. Я сидел и просто удивлялся на то, как они просто все решили. Серьезно, пары минут им хватило, чтобы попрощаться с жизнью. Просто идиотизм. Я чуть не начал кричать о своих чувствах, но вовремя вспомнил о том, что всем все равно. Впрочем, даже если меня и можно было услышать, меня вряд ли кто-то бы слушал. Но дед был счастлив: какой камень упал с его сердца, все согласны с ним. Что его любимый «бог» победил.

Не было никакого бога. Как бы дед не верил в него, все это было обманом. Галлюцинациями. Самовнушением. Я был уверен в этом, и от этого было еще больнее…

Все произошло слишком быстро. Люди прощались друг с другом, а яд — растворялся в большом количестве воды. Каждому по плошке.

Я же спокойно уединился на маленькой скамейке рядом с забором, стараясь отвлечься от этого кошмара. Я думал о своем, когда меня отвлек какой-то странный звук. Я огляделся в поисках его источника. Это было что-то вроде скрежета. А еще точнее, звуком вынимающегося камня. Стоило мне повернуть голову, как я тут же обнаружил небольшое длинное отверстие в нашей ограде. Кто-то сделал себе наблюдательный пункт… И я заглянул в эту щель.

Там я увидел лишь черную пустоту и чье-то быстро исчезающее лицо.

Там была Анна.

И тут же раздался голос деда. Он снова подзывал всех к себе, и мое сердце опять грохнулось вниз. Мозг окончательно отключился, а я на ватных ногах развернулся и пошел прямо в центр толпы. Про Анну я тут же забыл.

На площади в руках у каждого уже дымился стакан с жидкостью, пахнущей миндалем. Люди жались к друг другу, наслаждались вкусом воздуха и прикосновением солнца, ловили ароматы леса. Дед готовился произнести свою последнюю речь. Он прочистил горло и сказал, что мы все достойны лучшего мира и бог подарит нам вечный покой и блаженство и бла-бла-бла…

Затем дед поднял стакан, всех оглядел и выпил залпом. Люди повторили его движение. Оглушенный горем, я развернулся и хотел уже побежать, но ноги не слушались. Краем глаза я заметил, как маленький я тоже выпил и тут же сморщился: отрава была очень горькой. Дети начали плакать и отказываться пить, и матери силой заставляли их.

Когда яд начал действовать, началась полная неразбериха: кого-то хватали судороги, кто-то сразу свалился без чувств, кто-то внезапно умер или начал умирать. Донеслись крики и плач, люди побежали врассыпную к своим домам или просто подальше отсюда. Я не мог это терпеть и тоже побежал куда-то. По дороге меня угораздило зацепиться рукавом за ветку дерева, но я так рвался вперед, что даже не остановился. Послышались мольбы о помощи, хотя все еще оставались люди смирно ожидавшие смерти.

Так не должно было быть, это все неправильно!

Я задыхался от бега и ужаса, совсем перестал соображать, что происходит. Я видел лишь ту дверь среди деревьев, стремился только к ней, но все не мог отделаться от мысли, что сейчас утону в этом всем и навсегда останусь здесь…

Я взялся за ручку, повернул ее и, не сбавляя скорости, вылетел наружу…

…Я еще долго не мог отдышаться. Вокруг меня развернулось круглое полутемное помещение.

— Кит, — тихонько спросила Таша. — Ты это откуда такой взъерошенный?

— А? Я? — от неожиданности я чуть не подпрыгнул. — Это… ты откуда? Я шел себе, шел, а тут дверь, и я в нее… зашел. А ты тут что? — она помогла мне встать.

— Ну, это мой кошмар, — спокойно ответила она.

— А у тебя тут… чистенько, — удивился я, оглянувшись. — Я думал, что твой кошмар будет связан с водой.

— Ошибался. Ты такой потрепанный.

— Да, неудачно вошел в поворот.

— Дурачье.

— Опять дурачье! Когда я уже буду молодцом? Кстати, что за дверь в полу?

— Аа, вход в погреб. Ничего особенного…

Вслед за мной пришли Кир и Анна, которые на лету врезались друг на друга. Это немного развеселило меня.

— Ну, аккуратней, — рассмеялся я. — Если вы оба убьетесь, кто тогда будет помогать мне защищать Ташу?

— Я могу, — ответила Алиса, только пришедшая из еще одной двери. Я немного смутился и предпочел просто передохнуть и осмотреть помещение.

— Ой, — внезапно пролепетала Таша, — а давайте продолжим разговор в погребе. Там мы должны говорить, если следовать моему сну. Надеюсь, Рома скоро придет…

В подвале было еще темнее, чем наверху. Но, зато можно было сесть, чем я и воспользовался. На секунду мы все замолчали, наверно, переваривали произошедшее. Разговор начала Алиса:

— Пока я шла, я не чувствовала ни голода, ни усталости. Это и вправду похоже на сон, но долго ли нас тут станут держать?

— Я думаю, мы должны досмотреть свой кошмар до конца, — пролепетала Таша. Как-то она подозрительно тиха и испуганна.

Рассматривая остальных друзей, я заметил то, что искал: у Анны на воротнике лежал снег.

— Тогда давай те думать, что делать сейчас, — продолжала Алиса.

Она была там, за забором, окутанная темнотой. Может спросить ее об этом? Да вроде и неловко, ни с того ни с сего заводить такой разговор. Может позже? Или еще лучше… Стоп, в каком это месте поговорить с Анной наедине — это лучше?

— В моем сне, — Таша серьезно волновалась, только я немного не понял почему, но на всякий случай напрягся, — когда мы выйдем отсюда… Я побегу к выходу, а вы не успеете. И Тесак вас убьет, вот.

— И что? — строго спросила Анна.

Я выдохнул. Ох уж эта Таша, умеет сделать из мухи слона (хотя и это было мило). Ну какие проблемы? Как раз и другие подтвердили мои мысли: мы волшебники и со всем справимся. Правда, по-моему, Таша все же нам не поверила. Пугливая как ягненок. Опять отвлекся.

— Алиса, а твой глаз… Он… волшебный? — прошептала Таша.

— Не знаю. Но я точно волшебница, значит и глаз волшебный, как и я сама. Если хочешь знать, я этим глазом могу видеть призраков, — Алиса принялась пугать девушку. — Буу… Да, призраки меня достали. Они почему-то все время ошиваются рядом со мной.

— Они везде, да?

— К сожалению, да.

Призраки, вот оно что… Никогда не замечал, но он и не было важно. После своего путешествия в прошлое я вообще как-то выгорел и не сильно чему-либо удивлялся.

Анна пустила колкость, и Кир решил остановить спор на корню.

— Послушай, Таша, а что у тебя здесь происходит, раз мы у тебя в кошмаре? — спросил он.

— Ну, начало неинтересное. Там просто я сижу в какой-то столовой вместе с девушкой и двумя парнями. Они говорили о воде, которая сделана из воздуха… — Ташу прервал какой-то противный звук. — Слушайте, давайте потом продолжим. Нам пора.

— Ну, тебе лучше знать, — безразлично ответила Алиса. Все разом встали и поплелись к лестнице. И я за ними. Только Таша осталась стоять на месте.

— Эй, ты идешь? — окликнул я Ташу.

— Куда я денусь, — крикнула она. Я хотел ей помочь взобраться, предложил руку, но она сама залезла наверх. За ней полез и я. Так, кто и чем успел ее обидеть?

Может вообще уходить не надо? Остаться тут с ней? Или играть по правилам? Но она выглядела такой напуганной. С другой стороны, мне нужно было еще с собой разобраться.

В конце концов все пошли туда, откуда пришли. Ну, и я пошел за ними. Только вот у Таши было такое обеспокоенное лицо, и я не мог понять: почему она стоит? Дойдя до своей двери (и как я понял, что она моя?), я развернулся и посмотрел на девушку. Рукой я попытался показать ей, чтобы она шла к себе. Она меня поняла и в ответ испуганно замахала рукой, чтобы я ушел.

Я кивнул, медленно открыл и закрыл свою дверь и снова почувствовал холод на коже. Продолжим.

Было очень тихо. Вся площадь уже была застлана трупами. Некоторые лежали друг на друге, некоторые — вдалеке, почти у домов. Аккуратно я пытался пробраться сквозь весь этот кошмар, не наступив ни на чью руку или ногу. Я даже дыхание задержал, мне было просто страшно, что они встанут и набросятся на меня. Что мне делать? Но тут стоял не только я.

Мальчик озирался посреди трупов и уже даже не плакал: его щеки сильно опухли, но слез больше не было, и кричать он не мог и лишь тихо поскуливал. Я замер, внезапно сообразив, что мальчик смотрел прямо на меня. Серьезно, на меня. Я помахал рукой. Ребенок приподнял голову. У меня перехватило дыхание, голос разума что-то кричал, но я уже не слушал. Я бросился к мальчику и подхватил его на руки. Он обвил мою шею и тихо забормотал что-то. Только тут я понял, что я должен сделать. Все, что плакало и сжималось внутри, успокоилось. Я сам себе сказал, что со мной ребенок, и я не должен его пугать, даже если это всего лишь мой сон.

И даже если этот ребенок я сам.

Во всей деревне был только один телефон — в доме деда. Мне нужно было позвонить королевской полиции. Они должны позаботиться о мальчике, ведь я не могу его оставить одного здесь. Не знаю, почему, но во мне проснулась мама, и я не мог сопротивляться этому. Наверное, просто я слишком хорошо помнил тот день. Я слишком хорошо помнил свои чувства, свой страх.

Телефон быстро нашелся, так как я знал, где он. Одной рукой я снял трубку и набрал знакомый номер.

— Королевская полиция слушает. Кэри Номилия.

Я кратко обрисовал ситуацию и то, что нашел живого ребенка. Меня выслушали и обещали прислать людей и медиков, после чего я быстро кинул трубку и поспешил на кухню. Там я вскипятил чайник и налил две чашки чая, всунув одну из них в руки пареньку и заставил выпить. Он, конечно, после такой истории был сильно напугал, но я был неумолим.

В конце концов и мальчик успокоился, а я призадумался о происходящем. Но ненадолго, потому что заметил, что за окном начал таять снег! По улицам весело побежали ручейки…

— Сиди здесь, — строго сказал я пареньку, выбегая на улицу.

Снег таял везде, стекал с крыш и заливал все пространство. Но самое ужасное было то, что в воде растворялись трупы. Они просто исчезали, проваливались куда-то. Ясное дело, что я ничего не понимал, но, согласитесь, это было интересно. И грустно. Я почему-то вспомнил про деда и внутри все сжалось. Дед как-никак. Поэтому я ничего лучше не придумал, как пойти и проверить, как дела на площади. Конечно, все кроссовки промокли насквозь, но мне было наплевать. Я, хлюпая, смело шел, но не мог перестать оглядываться. Странно все это.

До площади я добрался за пару минут. За это время вода дошла до колен. Идти было трудновато, но я не сдавался. А наградой за мои старания стало безмолвное озеро, сожравшее всех людей моего детства. Я не мог оторваться от блестящей глади, и видимо гладь тоже не могла оторваться от меня: как только я попытался развернуться и пойти к дому, она меня внезапно поглотила.