Люби меня - мы одиноки

Люби меня — мы одиноки

«погиб поэт невольник чести

погиб поэт невольник вести

а я ни разу не умру»

Фактор и Лилит молчали, переваривая полученную друг от друга информацию. Мертвый телефон пялился на них дырявым диском, будто десятиглазый паук-мутант.

— Слушай, а ты уверена, что тебя не подстрелила эта ненормальная, Динго? — Федор хлопнул себя по месту укола и скривился — наверняка там образовалась здоровенная гематома. — И остальных заодно? Сначала с Еретиком расправилась, потом с Шивой, а потом...

— Жахнула меня в задницу, затащила в ванную, раздела и решила утопить, да передумала? — Лилит подцепила с полу лифчик и жестом велела отвернуться. Фактор послушно встал к ней спиной:

— Примерно так.

Куртка шлепнулась на пол, брякнув пряжками.

— Во-первых, встает вопрос: на кой ляд Динго все это надо? Во-вторых, телефон, который слышали мы оба, не мог быть ее рук делом, потому что… ай!

Он крутанулся на месте, машинально принимая левую стойку, готовый увидеть вылезающую из ванны мать, рыжую фурию со шприцом наперевес или еще что-либо в подобной стилистике, но обнаружил только Лилит, трясущую раненой рукой.

— Блин, больно! Будь человеком, помоги застегнуть, — и она повернулась к нему лопатками и влажным потоком волос между ними, который здоровая рука тут же переправила через плечо. — Так видно?

Луч фонаря уперся в потолок, напоминавший карту неизвестных земель. Лямки лифчика безжизненно свисали по обе стороны узкой спины, приглашая к действию. Федор шагнул вперед и осторожно взялся за них.

Восхождение на второй этаж показалось Краю покорением Эвереста. Каждая новая ступень норовила вырасти повыше предыдущей, да еще и подставить подножку или вовсе выскользнуть из-под подошв, так что приходилось виснуть на перилах, как на альпинистской страховке. На площадке между этажами Край решил перевести дух. Щелкнул зажигалкой. Его судорожное дыхание затавило синеватое пламя метаться в своем гнезде, и стены качались с ним в такт, так что Край чувствовал себя внутри карточного домика, который только что ткнул пальцем ребенок-великан. Снова что-то стучало: то ли сердце в ушах, то ли давешний ворон.

Воздуху не хватало, и Край подковылял к окну, рванул из последних сил трухлявую створку… Та подалась, легко и бесшумно, а за ней и вторая — в хрущобе никто не менял двойные рамы на термические. Холодный поток хлынул внутрь, неся с собой промозглую сырость, осенние запахи и хлопанье крыльев. Парень отпрянул, защищаясь руками; чуть не выронил зажигалку. На мгновение стало темно. Палец нащупал выпуклости красоткиных прелестей, пламя выстрелило во мрак, и тот, раненый, отступил на резервные позиции в углах. Окно стояло распахнутым настежь, а на подоконнике сидел, разглядывая человека круглым глазом, голубь. Самый обыкновенный — сизый и не очень упитанный.

— Ну, здравствуй, птица, — признаться, Край дошел уже до того, что если бы псевдо-ворон ответил человеческим голосом, он бы даже не слишком удивился.

Голубь, однако, молчал, только сделал пару мелких шажков к человеку. Оранжевые радужки вспыхивали таинственно в свете пламени. Парень облокотился о подоконник, но птица и не думала улетать. Наоборот, бочком подошла к руке и начала пощипывать ладонь.

— Да ты совсем ручной, — догадался Край. — И есть, видать, хочешь. Только у меня нет ничего.

На всякий случай он перерыл карманы, но обнаружил только блокнот и огрызок карандаша. Голубь не отчаивался и пристроился к другой руке, пытаясь пробраться клювом в кулак.

— Приятно было пообщаться, приятель, но мне пора.

Край штурмовал первую ступеньку, когда пернатый шум ударил ему в спину, обдал ветром и дунул под потолок. Голубь довольно уселся на предварительно обгаженные перила. Гигантская тень аккуратно сложила крылья.

— Мило, — бормотал Край себе под нос, пока лестница, возомнившая себя эскалатором, бросилась ему под ноги. — Кажется, я завел себе друга.

Четыре двери на этаже ничем не отличались друг от друга, кроме номеров, так что Край на мгновение почувствовал себя в лабиринте. Дед Мороз на стене, похоже, тоже давно отчаялся найти верный адрес для своих подарков: олени выглядели изможденными, сам бородач — бухим в дупель. Парень старался даже не думать о том, что слышанный им звук мог исходить из одной из квартир выше по лестнице — если это, вообще, не было игрой нервов, воображения или отравленных клеток мозга, создавших жуткого старика и оклееную стихами комнату.

Он поднял руку с зажигалкой повыше. Пять. Шесть. Семь. Латунная восьмерка на пыльном дерматине висела косо, будто кто-то играл с ней, пытаясь повернуть вокруг единственного оставшегося гвоздика. Воздух фыркнул маховыми перьями. Голубь слетел на грязный пол, засеменил к порогу, заклевал дерматин, будто нашел что-то съедобное. Что там говорил старик? Бесконечность… Знак бесконечности… Лежащая на боку восьмерка!

Край посветил на дверную ручку. За нее брались и недавно. Пыль размазали по стальной поверхности, она комочками собралась в углу, там где ручка соединялась с дверью. Бинго! Он осторожно надавил, повернул. Створка открылась без скрипа. Темнота коридора была разбавлена голубоватым пятном, лежавшим на стене напротив входа в комнату. Не лампа, нет. Скорее мощный фонарь.

Голубь недовольно гукнул, когда Край отпихнул его в сторону. Подошвы кроссовок оглушающе хрустели по грязи на полу — по крайней мере, в ушах Края каждый шаг отдавался, будто он ступал по битому стеклу. Но люди, находившиеся в комнате, не слышали его. Они были слишком заняты своим — мужчина и женщина.

Край высунулся из-за стены осторожно — он не хотел подглядывать, хотел только убедиться, что это не охранники, шарящиеся по этажам за сталкерами. Увидел Фактора и Лилит — и не смог отвести глаз. Он раздевал ее — медленно, нежно. Куртка и футболка уже валялись на полу, теперь настала очередь черного лифчика. Лилит расслабилась в ожидании — атласная полоска соскользнула с обращенного к Краю плеча, голова склонилась чуть набок, отяжеленная спадающими до пояса волосами. Отраженный потолком свет фонаря заключал пару в столб голубого света, так что она казалась вмерзшим в лед моментом совершенной близости.

Край тихо отступил в темноту коридора. Раньше он не задумывался особо над тем, куда делся его спутник. Он мог побежать за помощью, быть схваченным, отправиться на поиски остальных или попасть в лапы собственному личному кошмару, и еще неизвестно, чем были бы оклеены стены в комнате ужаса Фактора. Но вот этого Край не ожидал. Такого предательства. Такой низости. Как будто он уже умер. Он и сам бы поверил в это, если бы так не горело внутри.

Выйдя на площадку, он щелкнул зажигалкой. Голубь обрадованно трепыхнулся на перилах. Непослушной рукой Край сунулся в карман, вытащил блокнот, раскрыл наудачу.

люблю люблю

ничего не понимаю себя не помню

никого не помню

разбиться в неслышные дребезги

хочется разбиться рассыпаться

Край рванул исписанную мелким почерком страницу, скомкал и швырнул через перила. Выдернул следующую, добыл огонь, сплющив груди пластиковой блондинки. Поджег, не глядя. Пламя порхнуло вниз, как огромный оранжевый мотылек. Лизнуло ступени первого этажа, погасло. Край запустил еще одного. И еще. А говорят, рукописи не горят. Если бы мог, он бы поджег себя самого.

— Я не утонул, Катя.

Динго раскрыла рот и только беспомощно шевелила губами, будто вытащенная на берег рыба, — молила отпустить. Но Еретик не отпускал. Его слова безжалостно переворачивали ее реальность и фомировали что-то новое, как клоун на утреннике складывает из шарика собачку со смешной пимпочкой на хвосте.

— Видишь, я помню твое имя, хотя ты почти забыла мое.

Она захрипела, пытаясь вернуть себе голос:

— К-как?...

Еретик пожал плечами:

— Чистое везение. Случайность. По дну проходило сильное течение, оно затянуло меня, а потом выбросило наверх у берега, выше по течению. Меня вынесло на песчаную отмель, заросшую камышом.

— Но… — Динго тряхнула головой, словно надеялась, что рассыпавшиеся мысли сложатся в разборчивую картинку, как в калейдоскопе, — почему мы тебя не увидели?

— Я ж говорю, камыш. И потом, — голос Еретика зазвучал глухо, что-то мешало ему говорить, сжимая горло, — вы все смотрели назад, за корму лодки. Кричали, спорили.

Между ними повисло холодное молчание.

— Почему ты ничего не сказал? — Динго чувствовала, что начинает верить в эту историю несмотря на всю ее чудовищную фантастичность, и испугалась своего нежелания верить, внутреннего желудочного порыва сохранить все, как есть.

Еретик фыркнул, качнул головой:

— Да я сначала вообще едва дышал. А потом, когда услышал, на что Олег вас подбивает… — он взмахнул руками, будто хотел оттолкнуть ночь. — Я решил затаиться до вечера. Пусть родаки бы начали меня искать, звонить по друзьям. Пусть бы эти так называемые друзья потряслись, пока бы их расспрашивали. Пусть пожили бы хотя бы один день в шкуре убийцы, почувствовали бы, каково… А тут я бы заявился домой, как ни в чем не бывало. Схлопотал бы от отца, конечно, но это ничто, по сравнению с удовольствием глянуть следующим утром в глаза этому слизню Олегу… Так я думал тогда.

— Это… Это жестоко, — прошептала Динго, смаргивая с век слезы, гуманно скрытые темнотой.

— А ваша игра?! Этот сговор… Не жестоко?! — Еретик придвинулся, наехал широкой грудью, заставляя вжаться в стену, вцепиться ногтями в бороздки между кирпичей. Не выдержав, Динго всхлипнула в голос, отвернулась, ловя слезы губами.

Его руки обняли, оторвали от каменной кладки, прижали к бухающему сердцу. Оно неслось ей навстречу, как локомотив, а она не могла увернуться, она лежала на рельсах, и его пальцы запутались в ее волосах.

Выше, выше. Его раскачивало от перил до стены, бросало по трапу в жестокий шторм. Да, штормило у него в душе, там торнадо кидался бумажными листьями и разрывал надвое священных волооких коров. Он бежал за тенью птицы, и ноги заплетались в бесконечных ступенях, в восьмерках, повернутых вокруг единственного гвоздика. Огненные бабочки освещали его путь короткими яркими жизнями, гораздо более прекрасными, чем его собственная. Его годы рассыпались черным вонючим пеплом, который он всюду оставлял за собой.

Еще пара ступеней, пара сгоревших мотыльков, и над ним взошел голубой четырехугольник. Сначала Край подумал, что попал в кино на одну из картин студии Dream Works. Но светящийся экран оказался окном, а паренек, сидящий на подоконнике, болтая ногой — Шивой. Без удочки и в привычных темных очках.

— Луна, — заявил он вместо приветствия и стукнул пальцем по стеклу.

— А мне похрен, — выдавил Край и рухнул грудью на площадку. Ноги его скребли лестницу на расстоянии морских миль от головы, выхаркивающей выпитую этажом ниже воду.

— Ты не прав.

Шива не делал попыток поднять лежащего или помочь ему, и это как-то странно успокаивало. Край вывернул голову и увидел в какой-то боковой перспективе, что за плечами Шестирукого выросли крылья, и подумал, что правильнее было бы называть его Шестикрылым.

— Врата ждут тебя.

— Райские, что ли? — Край сплюнул горечью и приподнялся на руках, отползая от вонючей лужи. — А ты — архангел, охраняющий вход?

— Нет, — Шива покачал головой. В отражениях его очков уходило вверх две лестницы, исходящие из переносицы, и ответ прозвучал двусмысленно. — Я всего лишь проводник.

— Вергилий, — предположил Край.

— Сравнение мне льстит.

— Боюсь, я уже не смогу идти, — он оперся о стену, ощутив затылком ее крашеный холод. — Устал.

— Ничего, — Шива глянул в окно, снова заболтал ногой. — Мы подождем остальных здесь.

— Смерть — дело личное, — парень старался не смотреть на раскачивающийся ботинок, от которого у него начиналась морская болезнь. — И вообще, ты занял мое окно.

— Статистика с тобой не согласится, — усмехнулся Шива. — К тому же, сигать с пятого этажа — банально и не эстетично. Насчет эстетики, кстати, можешь спросить у Лилит. У нее есть кой-какой опыт по части падений...

Звук ее имени ранил, как битое стекло. Несколькими этажами ниже вздохнула, открываясь, дверь. Зашуршали шаги, голоса. «Зола», «дым», «пожар!» Две пары ног бросились вниз по лестнице, эхо донесло воронье карканье «Край!» и ответило самому себе — «рай». Крылья сорвались с плечей Шивы и опустились поэту на голову. Голубиный клюв стал мягко перебирать спутанные волосы. Темные очки кивнули, поймав звездное небо.

— Мы подождем их здесь.

— Я никогда не желал тебе зла, — дыхание Еретика щекотало ей волосы над ухом. — Помнишь, там, на площади? Ты видела меня? Я не хотел мучить тебя, как других. Думал, улучить момент, когда ты будешь одна, и… Но ты все время была с этой дурой Наташкой, а потом вышла из калитки с матерью и сумками...

— Ты следил за мной?!

— Да. Я дошел до самой остановки. Но твоя мать не сводила с тебя глаз, и...

— Ты струсил, — Динго отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза. — Ты ничем не лучше меня. Но ты считал меня лучше… Почему? Почему я, а не Наташка? Она хоть пыталась нас остановить...

— Ты разве ничего не поняла? — его руки разжались, впуская холод, быстро заполнивший пространство между их телами.

Динго покачала головой.

— Помнишь, как я дежурил у вашего сада? Как помогал таскать воду для огорода?

Она нахмурилась, припоминая.

— А-а, да, ты — один из тех мальчишек, что вечно висели на заборе. Тетя Люда еще называла вас Наташкиными ухажерами.

— Верно, — Еретик глубоко вдохнул, будто собирался нырнуть, и выпалил на одном дыхании. — Только я не из-за Наташки к Петровым таскался. Из-за тебя. Втрескался, блин, по уши. Дурак.

На самом деле, дурой чувствовала себя Динго. Это была ситуация, для которой не находилось слов. Она испытывала контакт третьего рода с представителем иного измерения реальности, и не понимала его языка. События одного дня из ее прошлого, оставшись теми же, приобрели иное значение, и потянули за собой всю ее жизнь, переворачивая кверху неприглядной изнанкой, полной мокриц и дождевых червей.

— Жаль все-таки, что ты больше не приехала в Порхов.

Сочтя молчание за ответ, Еретик коснулся рукой стены:

— Пойдем, поищем подъезд. Ты вся трясешься.

Его спина медленно смешивалась с туманом, и Динго испугалась, как бы она не пропала совсем, как бы все происшедшее не оказалось только сном. Ноги вспомнили, что могут ходить, и бросились за Еретиком.

— Подожди! Сергей, подожди!

Он остановился, устало поникнув плечами.

— Ты здесь, — выпалила она, запыхавшись, — потому что искал меня?

Он ответил не сразу, будто раздумывал, стоит ли она правды.

— Я жил, чтобы найти тебя.