See you on the other side

See you on the other side[1]

«любое вместилище скудно ему

и любое пространство»

Дождик накрапывал регтайм по козырьку остановки. Вряд ли Катя смогла бы объяснить, что такое регтайм, но ей казалось, он должен звучать именно так. Рваное время — вот что значит это слово в буквальном переводе. Та-та-та-та, та-та, та-та… И ее выдернули из времени, где ритм отбивали пули, и пренесли сюда, под тихий дождь. Как в старом черно-белом фильме про войну. Непонятно, как в те советские годы его вообще выпустили на экран, с такими-то мистическими намеками. Двое из двадцати миллионов.

Она сидела на узкой стальной лавочке. Слева — никого, справа — парень. Самый обычный, может, чуть хипповатый, с длинными волосами и в мешковатой куртке, вызывающе желтой на фоне мелькающих мимо серых пальто. Вместе они застыли, как две рыбки в аквариуме, а за пластиком остановки плыли из прошлого в будущее, покачиваясь на волнах вероятности, незнакомцы и незнакомки. У одних плавники зонтов были цветными, у других черными, кто-то смотрел по сторонам, кто-то вперед, кто-то себе под ноги, но никто не видел парочку под прозрачным козырьком. В конце концов, они — только рыбки. Ничего больше. Двое из шести. Остальные утонули.

— Как твоя нога? — осторожно спросила Динго, косясь на потрепанную, но совершенно целую штанину соседа. Она боялась пошевелиться, чтобы не проткнуть воздушный пузырь, который отделял их от воды этого мира.

— Нормально, — так же осторожно и несколько удивленно ответил Край, изучая пузырящуюся на коленке брючину.

— А… остальное? — прошептала Динго.

Он пощупал лоб, посмотрел на пальцы. Глубоко вдохнул и выдохнул воздух. Прикрыл глаза. Наконец, когда она уже начала беспокоится, ответил:

— Нормально. Наверное. Это так странно, когда не замечаешь своего тела. Это почти как… эйфория.

Веки распахнулись, Край повернулся к ней. Динго заметила, что радужки у него глубокого лилового цвета с лучистым светлым ободком.

— А ты? Зачем ты это сделала?

Его взгляд опустился к ней на колени. Только сейчас Катя заметила, что ее руки сжимают неожиданно пухлую тетрадку, в которой когда-то не хватало половины листов. Она полезла в карман джинсов, но обгорелый обрывок пропал, как и многое другое. Динго протянула блокнот Краю:

— Ты не мог бы прочесть мне что-нибудь? Например то, про ангела, где «ты — все дороги»?

Поэт полистал ушастые страницы, будто не узнавая. Дернул головой в знакомом жесте, откидывая волосы с лица.

— Я прочитаю, но лучше другое.

… мне снится это свидание и ранящая ткань

но сон создал тончающую душу свечки чтобы она любому говорила твой лес для бабочек

моих — сам воздух

он сотворил утешную листву прозрачную и долгую прогулку внутри цветения он был и звал

чудесный мир и говорил твой лес для бабочек моих воскрес — идём?[2]

— Ну и где остальные?

Он сказал это не потому, что именно такой вопрос имел больше всего смысла. Главное было — услышать звук своего голоса. Убедиться в том, что у него еще есть ограны, необходимые для производства звука, а значит — и тело, эти органы содержащее. Главное было — разбить необыкновенную, оглушительную тишину.

Здесь говорил только ветер, качающий громаду воздуха и головки цветов. Алый ковер маков, простиравшийся во все стороны до страшно далекого горизонта. А в центре, как земля с луной на средневековом небесном атласе, торчали Федор с Лилит, окруженные бесконечной маковой вселенной. Мечта наркоманьяка. Адам и Ева на Елисейских полях, прыгнувшие из осени в неотцветающую весну.

— Меня больше итересует, где мы? — девушка приложила ко лбу ладонь, защищая глаза от яркого солнца.

— В раю? — предложил Федор.

Лилит фыркнула и щелчком сбила с рукава какую-то букашку:

— А где змей-искуситель? Или хотя бы яблоня, а то у меня аппетит разыгрался.

Как всегда, капитан Григорьева раздражающе права. Вот с чего, например, он вообще взял, что это маки? Федор сорвал цветок, растер нежные лепестки между пальцами. Запаха нет. А маки вообще пахнут? Пес его знает, никогда не был силен в ботанике. Заглянул, щурясь, в небесную синеву — глубокую, неестественно яркую. А почему, собственно, неестественную? Людям свойственно объяснять незнакомое через уже известные им вещи. Но что ему известно о небе? Если раньше он не наблюдал такой интенсивной расцветки, почему это должно значить, что он смотрит на небо иного мира? Может, привычный к жизни в городе, где взгляд всюду натыкается на дома, он просто не обращал внимания на то, что происходило у него над головой? Или, может, тут просто воздух чище, без обычного смога?

— Стоя тут, мы ничего не выясним, — Федор слазил в карман за компасом в ударостойком корпусе. Стрелка уверенно нашла север. Обнадеженный, он вытащил из-за пазухи телефон. Сети нет. Рай — без мобильной связи?

— Куда предлагаешь податься? — Лилит сорвала пурпурный цветок и заткнула его за ухо. Фактор невольно сглотнул — трепетные лепестки заставили кожу девушки мягко светиться, будто питая ее кровяным соком. Он принялся деловито изучать компас.

— Ну, раз ориентиров никаких нет… Почему бы не пойти на север?

— Север так север, — неожиданно легко согласилась Лилит.

Вообще-то, ему тоже было все равно, куда идти. Лишь бы с ней.

— Эй, молодежь! А ну-ка подвинься! — тетка в розовой пластиковой косынке плюхнула на скамейку гроздья пакетов и неодобрительно смерила Павла слезящимися очками. — Пожилым место дайте и инвалидам.

Лавочка чуть не прогнулась под мощным задом. Край сунулся было за своей красной книжечкой, просто чтобы посмотреть на физиономию «инвалидки» при виде удостверения, но в кармане зияла присутствием только здоровенная дыра. Динго, выскочившая из-под натиска пакетов, неуверенно переминалась на тонких оленячьих ногах.

— Идем! — он ухватил девушку за руку и вытащил в мокрую свежесть. Поток прохожих подхватил их, повлек по-новому знакомыми улицами, обдавая радужными фонтанами из-под машин и запахом горячих пирожков с неопределенной начинкой.

— Куда мы? — засмеялась Динго, перепрыгивая лужу. Она раскраснелась, капли дождя сияли алмазами в короне осенних волос.

Не отвечая, он потащил ее к ближайшему входу в подземку. За стеклянными дверями торчала стойка с бесплатными газетами. Бросился в глаза изумрудно-зеленый заголовок — «Метро». Ввинтились в горячий машинный воздух, изображая пассажиров. Страницы пахнули типографской краской, запачкали пальцы.

— Смотри, дата завтрашняя, — ткнула Динго в мелкие цифры: 23 сентября 2018. И тут же поправилась. — То есть уже сегодняшняя.

Павла больше интересовали заголовки. «В Петербург приходит бабье лето», «Студент сломал челюсть профессору», «Новая стоматологическая клиника открылась на Юго-Западе»… Ни слова о Вратах или сталкерах. Он уже хотел бросить газету обратно в стойку, когда его руку перехватили холодные пальцы:

— Подожди! Что это?

Взгляд Края скользнул по полосе с международными новостями. «Вирус погрузил в хаос Лондон: пэй-эпп очистил счета горожан», «Рободог загрыз кошку Танико-сан»… Хм, что за хрень? «Бейс-джампинг вошел в программу экстрим-олимпиады 2020. На очереди сверхзвуковые прыжки», «Всемирная конференция по дырочной телепортации пройдет в Петербурге»...

Глаза метнулись от страницы, встретились с голубыми радужками Динго, подернутыми рябью испуга, как лужи на ветру. Рука сама потянулась за телефоном, сунула в покрасневшую девичью ладошку:

— Звони.

Динго затрясла головой:

— Ты первый.

Павел надавил на иконку с лицом матери, в наушнике заиграла незнакомая мелодия.

Стрелки на часах бегут по кругу,

Все проходит — прежним я не буду.

Может быть, я стал немного старше,

Может быть, мне стало просто страшно[3].

Корпус мобильника заскользил во вспотевших пальцах, и Край поспешил уронить его в карман, переключив на хэнд фри. Мать взяла трубку на припеве. Протяжное, чуть в нос «алё-о?» принадлежало ей так же несомненно, как пятна — лунной поверхности.

— Мам, это я, — хрипло выдавил он.

— Паша? — в голосе на том конце линии не прозвучало ни удивления, ни тревоги. — Как прошел день рождения? Да, ты не купишь молока по пути домой? Два пакета. Только «Буренку» не бери… Не забудешь?

— Ка… какой день рождения? — поперхнулся Край.

— Павел, ты что там пил? — посуровел мамин голос.

— А… мня, — промямлил он, лихорадочно соображая, и выпалил на удачу. — Я только пиво.

Последовала вполне предсказуемая отповедь. Только вот вместо привычных «как ты себя чувствешь?» и «алкоголь раздражает почки» мать напирала на то, что какой-то Андрей дурно на него влияет, и что, мол, в следующий раз никаких ночевок у товарищей посреди учебной недели.

— Ну, что там? — Динго от нетерпения переминалась с ноги на ногу, будто вот-вот описается.

Край пробормотал что-то невразумительное в микрофон и нажал отбой.

— Сама попробуй.

Девушка взяла телефон так осторожно, будто это была ядовитая змея. Вздохнула, огляделась по сторонам. Дождь пошел сильнее, и поджидавшие автобуса граждане забились за стеклянные двери, оттирая Павла с Динго в угол.

— Ты что, номер забыла?

Взъерошенная голова качнулась из стороны в сторону, палец заскользил по экрану, набирая цифры. Бледное личико застыло тревожным дорожным знаком — треугольным и белым, в обрамлении красных волос. Павел видел, как шевельнулись обветренные губы, но слов не разобрал — в метро ввалилась шумная компания, стряхивая зонты. Он едва увернулся от каскада воды, спрятавшись за толстяка с портфелем. Вынырнул из-за плащевой спины, когда опасность миновала, и обнаружил застывшую с телефоном в руке Динго. Больше всего она походила на статую Красной Шапочки, встретившей в лесу василиска. Повалившие к подошедшему автобусу граждане натыкались на каменные плечи, давили каменные ноги, но девушка только пялилась круглыми глазами в точку чуть дальше своего носа.

— Эй! — Края осторожно вынул мобильник из вялых пальцев. — Все так плохо?

— Плохо?! — Динго встрепенулась, будто это слово сняло с нее заклятие. — Трубку взял мой папа, который не живет… не жил с нами уже пять лет. Или он успел вернуться к маме за прошедшую ночь и выселить меня в квартиру на Ваське[4], которую я, кажется, делю с сокурсницей… Или мир сошел с ума?

Голубые глаза пытливо уставились на Павла, и он, нехотя, признался:

— А я, кажется, всю ночь прогудел на какой-то вечерине. Когда было такое в последний раз не припомню… Короче, если мир и сошел с ума, мне нравится такое сумасшествие.

Стеклянные двери доставили новую порцию зонтов и спасающихся от дождя пассажиров. Парень с сиреневой бородой в косичках и пирсингами в носу, отгородившийся от мира наушниками тенсегрити[5], втиснулся на место портфельного толстяка, непосредственно напевая под нос:

Я знаю, придет тот единственный час

И счастье когда-нибудь вспомнит о нас...

«Быть может, уже вспомнило», — подумал Край, но вслух сказал другое:

— Осталось проверить еще одну вещь. Ты со мной?

Ни о чем не спрашивая, Динго решительно кивнула.

Шел второй час их похода по степи, когда Фактор встрепенулся, сложил ладонь лодочкой над бровями и радостно возопил:

— Люди! Смотри! Видишь, там вроде стена крепостная? Явно человеческих рук дело.

Лилит прищурилась на горизонт. Верно, над алыми волнами маков поднимались рыжевато-бурые стены.

— Ну что же ты, давай быстрее, — Фактор чуть не потащил ее вперед.

— А ты не боишься, что там внутри кто-то живой и враждебно настроенный? — поинтересовалась Лилит.

Стоматолог чуть скис, видно, припомнив, как растектекается в животе нериятный холодок, когда заглядываешь в наставленное на тебя дуло:

— А что ты предлагаешь? Не можем же мы тут вечно… цветочками питаться? Подойдем спокойно, объясним ситуацию...

Похоже, Фактор и сам не очень верил в свои слова, скорее пытался ради нее выглядеть мачо, вроде Ричарда Гира на необитаемом острове. Лилит решила не испытывать больше его инстинкт защитника и покорно побрела к строениям на горизонте.

Час спустя они стояли у низеньких кирпчиных зданий с куполами вместо крыш. Маки жались к выветренным, кое-где обвалившимся стенам. В узких проулках разрослась сорная трава, кое-где размеченная красными головками, как пятнами крови.

— Тут что, лилипуты живут? — неуверенно предположил Фактор, которому самый высокий купол доходил до подбородка.

Лилит вздохнула и покачала головой:

— Уже не живут.

— О чем ты? — вздрогнул он.

Пришлось пройти немного вдоль внешней стены, чтобы доктор сам увидел доказательство того, о чем давно уже догадалась Лилит. В буром кирпиче белым были выложены крупные буквы, складывавшиеся в имена: Амина. Хаким. Онайша. И уж совсем обычное — Мария. А за напоминающим мечеть мазаром[6] обнаружился голубой памятник с фотографией, на которой солнце давно сожгло все, кроме улыбки. Оптимистическая надпись под ней гласила:

И к нам приплывут тысячи кораблей

Из дальних морей

И мы непременно на них уплывем

В то место где мы никогда не умрем,

Где кончится время людской суеты

И всюду цветы...[7]

— Что же это… — Фактор почесал щеку, на которой проклюнулась светлая щетина, — кладбище, что ли?

— Некрополь, — кивнула Лилит. — Для казахской степи дело обычное.

— Мы что, в Казахстане? — все еще тормозил стоматолог.

— Угу, — Лилит присела на потрескавшиеся камни ограды, спугнув серую ящерку. — Похоже, в окрестностях Астаны.

— Ё… шкин кот! — только и смог выговорить Фактор, потрясенно опускаясь рядом с ней.

— Ипать-капать! — Край, несшийся по Ленинскому, словно пойманный ураганом гигантский кленовый листок, застыл посреди улицы к явному неудовольствию прохожих.

Катя никогда раньше не слышала такого выражения, но тем не менее понять его смысл было легко. Дневной свет не оставлял никаких сомнений в том, что окружавшая зону ограда с колючкой по верху исчезла без следа. Здания по ту сторону Зины Портновой выглядели вполне жилыми, торговые точки в первых этажах выплевывали омешоченных покупателей и поглощали новых клиентов, газоны орошали собаки на поводках и одинокий, нетвердо держащийся на ногах мужик.

Край не дал ей полюбоваться пейзажем и потянул направо. Повернув за угол, Катя разинула рот. Труба, совершенно достроенная и поблескивающая темными стеклами офисов, вавилонской башней торчала над карликовыми совковыми постройками. Забитая автомобилями площадь уже поглотила несколько из них, вместе с прилегающими горожами и дворами — в том числе и тем самым, где Динго выгуливала Фродо, пока ее искали по кустам. Бедный голубь, где-то он теперь? Край между тем увлекал ее дальше, и Катя поняла, что он ведет ее тем же маршрутом, что Шива вел их — целую жизнь назад.

Они перебежали улицу, и деревья осыпали их золотом влажных листьев. Навстречу по дорожке шла женщина с мальчиком, увлеченно разбрасывавшем шуршащие яркие вороха резиновыми сапожками. «Вот так и мы, — мелькнуло у Динго. — Упали с разных веток, побыли немного вместе, соприкоснулись эпидермисом, и разлетелись, кто куда, под воздействием непонятных нам сил. И Врата тут не при чем. В жизни все так же. Я могла никогда больше не встретить Сергея. И Края могла не встретить. Вот теперь прилепиться бы к нему, прорасти в него и не отпускать. Чтоб навсегда вместе, кто бы ни прошел мимо, какой бы ветер ни налетел. Чтоб только цветущий лес и бабочки...»

— Нету! — Край хлопнул себя раздраженно по карманам, как курильщик, обнаруживший, что забыл сигареты. Прошелся нервно взад-вперед. Уселся на врытую в землю, раскрашенную в веселые цвета покрышку. Копавшийся в песке малыш наткнулся на его хмурый взгляд и поспешил к маме, бросив лопатку.

Динго окинула взглядом хорошо знакомый двор. Горка-слоник, качели, кусты шиповника, еще сохранившие кое-где сморщенные, поклеванные птицами ягоды.

— А если бы Врата тут были, — тихо спросила она, — что тогда? Что бы ты сделал?

Край помолчал, завесившись волосами. Снова начал накрапывать дождь.

— Не знаю. Просто… без них начинает казаться, будто ничего никогда и не было. Ни прошлой жизни, ни хэппи-энда[8], ни Шивы… Будто все, что у меня осталось, это вот, — он вытащил из кармана помятую тетрадку, полистал. — Эти я написал в больнице, это — на качелях, пока мы ждали сообщения от Лилит, это — пока нянчил спящего Фактора… И еще ты.

— Что — я? — Динго встретила его взгляд и снова поразилась лиловой глубине.

Край встал и подошел к ней, такой близкий и высокий, что защищал ее от холодных капель.

— Ты тоже осталась. Хочешь, я провожу тебя домой?

Звонок тревожно гремел по ту сторону крашеной двери. Федору пришлось раз пять нажимать на тугую красную кнопку, прежде чем изнутри послышалось шарканье шагов, и звякнула цепочка.

— Вам кого?

Сын был похож на Края, такой же желтушно-бледный, худой, длинноволосый. Тени на скулы отбрасывали черные очки, зеркальные, как у Шивы.

— Тебя, — Федор попытался разглядеть в истощенном лице сходство со своим, но не смог обнаружить ничего и сказал, сам не веря в свои слова. — Я твой отец.

Из темного коридора дунуло сквозняком, словно одновременно взамхнули крыльями тысячи летучих мышей. Дверь захлопнулась сама по себе, латунная шестерка перед носом Федора качнулась на единственном винтике и перевернулась кверх ногами, превратившись в девятку.

— Эй, парень, ты живой?

Его тряхнули за плечо, и Федор открыл глаза, щурясь от яркого света. Рядом шевелилась, потягиваясь, Лилит. Вокруг торчали круглые, украшенные полумесяцем крыши мавзолеев.

— А я думаю, пьяны ли? Убиты ли? Людям теперь закон не писан, — широкоскулый седой мужичок мелко затряс головой, как китайский болванчик.

— Простите, ерси емес, что напугали вас, — Лилит поднялась на ноги, одернула смявшуюся одежду.

Федор последовал ее примеру, размышляя на тем, как они должны были вымотаться за прошедшую ночь, чтобы уснуть прямо среди могил. Его спутница тем временем, мешая русские и казахские слова, бойко объясняла причину их пребывания в Городе Мертвых.

— У меня здесь нагашы эже[9] похоронена. Мы с мужем ее навещали, на частнике приехали. Договаривались, что он подождет. Собрались обратно ехать — а его и след простыл...

«С мужем?» — подбодренный, Фактор как бы невзначай приобнял «супругу» за талию. Лилит натянуто улыбнулась и пребольно ущипнула его пониже спины. Пришлось убрать руку. Старичок тем временем затарахтел по-своему, девушка сочувственно поддакивала, изредка одаривая Федора клочками перевода. Оказалось, мужичок привез в некрополь жену с ее сестрой. У свояченицы дочь выходила замуж, по традиции требовалось посетить могилы предков — на счастье, а женщина — вдова без транспорта. Вот и организовали Кайыма с его старушкой-ладой. Вдова, очевидно, собиралась долго жить, потому что как раз показалась из поперечной улочки, обмахивая длинным подолом травяные кочки. А может, это была жена Кайыма, а вдова семенила следом, поглощенная разговором с сестрой.

При виде незнакомцев разговор затих. Последовали взаимные очень вежливые приветствия и оживленные переговоры между родственниками, завершившиеся предложением подвезти молодежь до Астаны. Федор впихнулся на заднее сиденье пышущей жаром машины. Пахло внутри, почему-то, куриным пометом, хотя кто знает, что еще подвизался возить добросердечный Кайым? Вдова, как наиболее худая, втиснулась рядом с ним и тут же принялась кидать на соседа волоокие взгляды из-под расшитой косынки. Федор вежливо улыбался и делал вид, что полностью поглощен открывающейся за окном панорамой. Если честно, смотреть там было совершенно не на что: километр за километром мимо проплывала однообразно-плоская степь. Маки сменили солончаки, за ними пошел гнуться ковыль, за ковылем — низкие кочки и скачущие по ним козы.

Попутчики болтали, не закрывая рта. Ради него беседа шла по-русски, но тема будущей свадьбы и родственных связей Кайымова семейства вызывала у Федора только зевоту, так что он быстро переключился на собственные мысли. Интересно, как там дела с открытием клиники? Что думает Юрий о его исчезновении? И как объяснить неожиданный «отпуск» в Казахстане? Хорошо, бумажник в кармане, можно будет вернуться первым же рейсом. Хотя… А стоит ли? Волосы Лилит щекотали ему шею, тугое бедро терлось о брюки, плечо стукалось о плечо, когда лада подпрыгивала на выбоинах. Степи — выходит, она отсюда родом. Выросла под этим безжалостным солнцем, пропиталась его лучами, как кремниевый фотоэлемент, и теперь сияет во мраке, согревает накопленным теплом. И все-таки почему Врата выплюнули их сюда — обоих? Должен же быть в этом какой-то смысл… Или не должен? Почему мы, люди, вечно ищем смысл везде и во всем? И если не находим, мучаемся, изводим себя и других, вместо того, чтобы просто наслаждаться жизнью?

Его пихнуло в бок со стороны Лилит — сильнее, чем обычно.

— Эй, ты что, снова задрых? Тебя тут спрашивают.

Федор встретился глазами с прищуром аксакала в зеркальце заднего вида:

— Я говорю, снилось тебе что, молодой человек? Там, на мазаре.

Нахмурившись, Фактор покосился на спутницу — он чувствовал, что пропустил что-то в разговоре и совершенно выпал из дискурса.

— По местным повериям в некрополе обитают аруахи, духи, — снизошла с объяснениями Лилит. — Если там уснуть и увидеть сон, можно получить от них важное послание. Им нельзя пренебрегать.

В сознании тут же всплыла дверь с перевернутой шестеркой, изможденное замкнутое лицо за ней. По мокрой от пота спине пробежал холодок, заставив поежиться в липкой жаре салона. Послание… Вот и он, ответ. Похоже, теперь все вставало на свои места. И картинка складывалась неутешительно жуткая.

— А Омск от Астаны далеко?

Если вопрос и прозвучал неожиданно, то Кайым не подал виду.

— Километров шестьсот будет. У тебя там кто? Родственники?

Помолчав, Федор собрал решимость и ответил глухо:

— Сын. Мне надо к нему. Срочно.

Лилит обернулась, выгнула на него бровь, но ничего не сказала, глазами нашла ответ. Аксакал в зеркальце хмыкнул и подкрутил открытое боковое стекло вверх. Стрелка спидометра качнулась и поползла в зенит.

В метро, как всегда, царила электрическая ночь. Катя сидела на пружинистом сиденье, прижав ухо к жесткому плечу Края. Оно было настолько вышее ее собственного, что стоило только качнуться влево, следуя инерции поезда, и не откачнуться обратно. Напротив, в черном стекле, худенькая взъерошенная девушка прижалась к хипповатому парню, и он не отстранялся, нет. Глядя на них, можно было сразу сказать — они вместе.

Вместе они многое нашли и многое потеряли. Люди без прошлого. Спроси их о том, что было, и они затруднятся с ответом, как выжившие жертвы жестокой войны. О чем им рассказывать? О том, кого уже нет и никогда не будет? О том, как рассыпались вокруг в кровавую пыль миры? Их примут за сумасшедших. На них будут смотреть с жалостью и с испугом. Их будут избегать. Катя знала, каково это — быть в шкуре динго. Нет, лучше не вспоминать совсем. Переводить разговор на другую тему. Или еще лучше. Придумать себе воспоминания. В конце концов, это даже не будет ложью. Все возможно в бесконечности возможных реальностей — не этому ли научили их Врата? Мир, в котором утонул мальчик Сережа. Мир, в котором он выжил и стал Еретиком. Мир, в котором он никогда не родился… Прошлое определяет нас, верно. Но память избирательна. Одно и то же событие его участники опишут по-разному, а кто-то, возможно, вообще будет отрицать, что оно случилось.

Мое прошлое еще не произошло, — думала Катя. — Какая свобода! Родители и незнакомая соседка по квартире, адреса которой она не знает, дадут ей канву. Она сможет вышивать по ней, творя свой собственный узор. И в этом узоре будет Край — должен быть! И долгая прогулка внутри цветения. Отныне и до конца этого времени. Их общего времени.

Луны висели у Еретика над головой. Крупная зеленая, похожая на сыр с плесенью. Маленькая оранжевая. Лиловая, с морозным налетом инея. Яркая белая с лихорадочно-красным пятном.

— Остальные две сейчас на другой стороне планеты.

Он захлопнул рот, нашел глазами Шиву, растирая занывшую шею.

— Шесть лун? Значит мы не… — и тут же осекся, когда значение слов слепого догнало цепочку нервных импульсов в мозгу и въехало ей в корму, так что вагончики посыпались с рельсов, увлекая за собой локомотив. — Погоди, а с чего ты взял? Ну, что есть еще две?

Шива поправил очки. В черных стеклах вспыхнули яркие россыпи звезд.

— Скажем, они мне снились.

— Выходит, ты с самого начала знал, куда мы попадем?

Еретик медленно повернулся вокруг собственной оси. Четыре разноцветные тени закружились в вальсе между небрежно раскиданных по голой равнине валунов. Врата высились у Шивы за спиной — так же чуждые этому невероятному ландшафту, как и детской площадке в Питерском дворе. В свете четырех лун трудно было определить цвет створок, но грубо нарисованная цифра по-прежнему украшала их, только вот выглядела она теперь иначе — будто кто-то решил подшутить над путешественниками и перевернул гигантскую шестерку вверх ногами.

— Чо-то я не догоняю, — пробормотал Еретик. — Это те же Врата или уже не те? И где ребята?

— Здесь все, кто должен быть, — губы Шивы тронула кривая улыбка. — А Врата… Ты что, уже собрался обратно?

Сергей нервно укусил подушечку большого пальца — ноготь на нем уже был изглодан до основания:

— Даже если б и собрался… Похоже, мне придется сперва найти еще восемь желающих...

Тут едва поставленный на рельсы состав снова застопорило, будто какой-то нервный пассажир с дури рванул ручник. В ушах тонко зазвенели бьющиеся стекла.

— Эй, пэл, а ты часом не… — Еретик покрутил пальцем в холодном воздухе, пытаясь выманить на язык слова, способные выразить мелькнувшую перед ним членистоногую мысль. — Вся эта история с бедным сироткой, интернатом, жертвой науки… Ты очки нам втирал или как? Мы тебе для этого нужны были — чтобы вернуться?

Шива поддал камушек, запустивший по равнине разноцветных теневых близнецов, и тихонько пошел в сторону лун.

— Куда?! — зло рявкнул Сергей и потрусил следом, поправляя на ходу лямки рюкзака. — Ты от меня так просто не отделаешься. Тебе придется ответить, или я...

Что именно он собирался сделать с очкастым гуманоидом, Еретик сообщить не успел. Краешек зеленой луны поглотила тень. Она быстро росла, трепеща волнистыми вуалями по краям, вспыхивая желтыми огнями, похожими на древние лампы накаливания. Вокруг стало темнее, гигантская электро-бабочка, или что оно там было, застило уже все четыре спутника. В холодном бесшумном мраке вырисовывались только контуры одинокой фигуры впереди и — далеко, у самого неровного горизонта, на фоне спирали звездного копления — острые башни, вспыхивающие синими огнями. Еретик понял, что они все время были там, на краю мира, просто луны давали слишком много света.

Его щеки коснулась бахрома — вуальные крылья оказались не сплошными. Он присел от неожиданности, рюкзак перевесил, и Сергей плюхнулся, задрав ноги, на пятую точку. Сверху послышался смех Шивы. Сверху?

— Прости, я не хотел смеяться… — парень, стоявший, казалось, прямо на ночном воздухе, с трудом вернул голосу серьезность. — Мой друг предлагает подвезти нас. Надеюсь, ты не боишься высоты? Я отвечу на твои вопросы, как смогу. Обещаю.

— По… подвезти куда? — кое-как собрал слова по кусочкам Еретик.

— А куда тебе хочется?

Сергей подумал, что ему хочется одного — сбросить с плеч тяжелую ношу, вытянуть ноги и проспать часов эдак двенадцать. Да еще сменить закоротившие проводки в мозгах. А то пока ясно было только одно — останься он один под цветными лунами, и неизвестно кому он пойдет на ужин. Или чему. Он неловко поднялся, сделал шаг вперед, молча протянул руку.

Ух, его подхватило и понесло, закружило, замерцало под ногами пыльцой, будто фея Динь-Динь бросила в него горстью волшебного порошка.

— Нравится? — спросил капитан Шива, развеваясь волосами на фоне лунного, изгрызенного метеоритами сыра.

Еретик смотрел на убегающую назад, за хороводы светляков, чужую землю между своими дрожащими коленями, на далекие башни, медленно растущие впереди прекрасным обещанием. В эту минуту он понял, что ему совсем не хочется открывать зеленую дверь. Только не теперь. Может быть, когда-нибудь. Когда он заскучает по своей розе, которая цветет для другого...

Он спустил с плеч рюкзак и встал рядом с Шивой. Оранжевая луна накатилась на зеленую, подтолкнув сестру под уклон.

— У меня есть кое-что для тебя, — парень слазил в карман и вытащил оттуда обрывок бумаги с обожженным краем. — Нашел на той самой лестнице, что мы не могли поделить с Лилит.

Под насыщенном свечением небом читать было легко, и Еретик разобрал скачущий почерк Края:

… а мы лишь бездельники брат наблюдатели тени

нам каждая плоскость становится схожей с постелью

лежишь или дышишь летишь или дышишь летишь или тлеешь[10]

— Тут нет ни начала, ни конца, — заметил Сергей. — И почему ты решил, что это для меня?

— Это как раз конец, — заметил Шива, откидывая прядь волос с лилового лица. Третья луна посеребрила их морозной сединой. — А начало можно придумать. На это есть много времени, когда не нужно дышать.

Еретик усмехнулся неумелой шутке. Тоже мне — не дышать. Конечно, здесь есть атмосфера. Причем сходная с земной. Иначе бы они оба просто не выжили. Вот сейчас он проверит состав… Пальцы нащупали в рюкзаке газоанализатор. Мля! В приборе красовалась симпатичная дырка с оплавленными краями. Бандитская пуля. Наука в очередной раз спасла человеку жизнь. Он протянул изувеченную машинку Шиве:

— Ты только глянь! Еще немного, и мне не пришлось бы вентилировать легкие.

Капитан мега-бабочки улыбнулся:

— Вот почему я вижу тебя насквозь.

Еретик неуверенно ухмыльнулся — все-таки странный у этого типа юмор. Но черные очки не отводили взгляд, и Сергей невольно глянул себе на грудь. Слева, как раз там, где было место сердцу, горела зеленая звездочка. Он прикрыл ее ладонью, но свет сочился сквозь тонкую кожу между пальцами, вроде как когда держишь ладонь перед свечкой. Попробовал придавить звездочку пальцем, и тот провалился в дыру на всю длину. Попробовал вздохнуть глубоко и понял, что забыл, как это делается. Вынул палец из груди, нащупал пульс — его не было. Огонек на месте сердца сменил цвет на оранжевый — это светила через него вторая луна.

— Тебе страшно? — сочувственно спросил Шива.

Еретик прислушался к тишине внутри себя:

— Не знаю. К этому нужно привыкнуть.

— Привыкнешь, — капитан снял очки и уронил их в вихрящуюся под живыми огнями электробабочки тьму. — Я же привык.

Он оглядел острые шпили башен безглазым лицом и уверенно послал летуна на посадку.

Эсбьерг, октябрь 2012

[1] Увидимся на той стороне (англ.) — песня Оззи Озборна

[2] Стихи Сергея Чегры

[3] Элизиум. Стрелки на часах.

[4] Васильевский остров, район Петербурга

[5] Наушники, автоматически меняющие форму, чтобы обеспечить оптимальное положение на голове

[6] Мазар — могила

[7] Элизиум. Стрелки на часах.

[8] Хэппи-энд (слэнг) — ХПН, хроническая почечная недостаточность

[9] Бабушка по матери (казах.)

[10] Стихи Сергея Чегры