Во сне и смерти 2

Они брели сквозь туман, клубившийся вокруг, принимая форму то серебристых единорогов, то чешуйчатых рыб, то праздничных китайских драконов. Динго чувствовала себя ежиком из древнего рисованного мультика, потерявшимся вместе с медвежонком. Еретик, отличавшийся от последнего несколько меньшей мохнатостью, крепко прижимал ее к своему боку. Его тело обжигало даже через мокрую одежду. На один размашистый шаг приходилось ее три, но он старательно подстраивался под темп ее ежиных лапок.

— Скажи, — наконец, собралась она с духом, — а там, в лодке, ты не слышал… не видел ничего странного?

— Там все было странное, — пожал плечами Еретик. — Свет, голоса...

— Голоса? — Динго затормозила, сапог сорок пятого размера запнулся о ее многострадальную пятку, а его хозяин чуть не бултыхнулся в туманный прибой. — Ты их тоже слышал?!

— А то, — парень встряхнулся по-собачьи. — Только я думал, глюки это.

— Не б-бывает, чтоб глюки сразу у д-двоих, — простучала зубами Динго, которую теперь обнимала только ледяная ночь.

— Ну, это смотря чего курнешь, — с бывалым видом протянул Еретик и положил руку ей на плечо. — Пошли, а то задрыгнем тут.

Динго и не думала двигаться с места. Очередной единорог перед ней превращался в морского конька, отращивая плавники.

— А мальчика… мальчика ты видел?

Еретик отпустил ее рукав, усмехнулся странно, жалостливо:

— Уж не того ли, что ты топила?

Лилит привиделось, будто она на очередном ночном вокзале бежит за открытым тамбуром в страхе, что родители забыли ее на перроне, и проводник накрывает ее слепящим лучом фонаря, заставляя замереть на месте… Она судорожно втянула влажный воздух, опробовала дрожащие губы:

— К-кто?.. Г-где?...

Раскаленный луч ушел в сторону, из цветных кругов и черных пятен вылепилось знакомое лицо с усталой складкой у рта.

— Фак… тор?

— Ай, как нехорошо, такая милая девушка и ругается!

Она рванулась из его рук, путаясь в чем-то тяжелом и теплом. Выскользнула, грохнулась затылком о пол. Через вспыхнувшие в глазах звезды различила собственные голые ноги, торчащие из-под полы куртки. Пятка стратегически впечаталась нападавшему в пах:

— Сгинь, маньяк!

Фонарь покатился с глухим стуком, тыкая обличительным перстом в нагие стены, провал коридора, снова стены, вросшие в пыль ножки стола… Где-то под ним застонало придавленно:

— Вот она, женская благодарность...

Голова Лилит напоминала дом Облонских. Она надеялась, что только изнутри. Скользнула рыбкой к фонарю и чуть успокоилась, взвешивая в руке стальную рукоять. В кармане куртки должна была валяться слеповуха, но, когда ноги не держат, от нее мало толку. Нашла лучом скорчившегося клубком мужчину и бочком-бочком поползла в коридор. Мысленно отматывала назад память, стараясь найти отсутствовавшие в цепи событий звенья.

Она бежала на крышу с мобильником. Услышала музыку. Вошла в квартиру под номером восемь. И… и… Что-то врезалось в ладонь руки, которой она опиралась об пол. Только тут Лилит заметила, что та сжата в кулак. Не спуская глаз с Фактора, разогнула пальцы, бросила короткий взгляд. Пятно света задергалось, выпустило своего пленника и сбежало в ничем, кроме паутины, не примечательный угол со сломанным плинтусом.

Лилит кровоточила. Линия ее сердца была ранена прошлым. На самом деле, это случилось уже давно, но только теперь острый конец шпильки* на оранжевом шнурке сковырнул струп. Игнат никогда не снимал фенечку, хотя в бейс-лагере его из-за нее поддразнивали — мол, не рановато ли нацепил. Сама Лилит была равнодушна к «счастливым» сувенирам и символике, а вот Игната, верно, так в гроб и положили — со шпилькой на груди. Но теперь она здесь, на ее ладони. Девушка поднесла подарок к лицу. Казалось, селиконовый шнур, чуть потемневший там, где обычно касался шеи, еще пах Игнатом, впитав его пот.

— У тебя кровь, — Фатор незаметно оказался рядом с ней, но Лилит не оттолкнула его. Теперь она вспомнила все. Телефонный разговор, обвинение, мольбу о последней встрече, дымящуюся ванну, путающиеся рукава одежды и загорелое, по-подростковому нескладное тело, такое нестерпимо сладкое на вкус… Она выпрашивала у него прощения так, как это могут только любящие, — губами, языком, пальцами, всеми изгибами и плоскостями своего тела, кожей, влагой своих желез… Им удалось заключить пакт. Обменять признание на признание. Игнат уже сделал свое, теперь дело осталось за ней — пора было отдавать долг.

— Давай перевяжу, — настаивал Фактор, копаясь в карманах. — У меня тут мини-аптечка.

— Не надо.

Теперь все неважно, кроме одного. Игнат сказал ей, что не хотел падать. Что старался напрыгать на номер**, чтобы доказать всем, что он может стать демоном, таким, как Блу, и даже лучше; чтобы доказать Лилит, что достоин ее. Он переоценил свои возможности. Случившееся было несчастным случаем, ошибкой, в которой он виноват сам. Одна правда в обмен на другую — такой вот уговор, который Лилит подписала своей кровью.

— Где моя одежда? — собравшись, она поднялась на ноги, прикрываясь курткой, посветила вокруг.

— В ванной, — в голосе Фактора слышалось облегчение. — Я принесу.

Она повела лучом в нужном направлении. Мужчина скрылся в тесном помещении, его огромная тень бросилась на стену в попытке сбежать. Смирившись с неудачей, поплелась за хозяином, который вернулся в комнату с охапкой тряпок в одной руке и ботинками в другой.

— Спасибо.

Фаткор тактично отвернулся, пока Лилит натягивала джинсы.

— Извини. Это был просто рефлекс.

— Меня должно утешить то, что я случайная жертва? Кстати, о жертвах… Не хочу тебя пугать, но наш юный друг Край лежит внизу в бессознательном состоянии. Ты знаешь что-нибудь о судьбе остальных? И что сподвигло тебя на ночное купание?

Лилит, натягивавшая ботинок на правую ногу, чуть не потеряла равновесие:

— Край?! Без сознания?! Господи, что с ним?!

Фонарь никак не находился. Это наводило на две неутешительные мысли. Первая: охранники, вероятно, обнаружили сталкеров и выскочили в ночь, прихватив фонарики с собой. Вторая: ему предстоит шариться по темной лестнице без света и с риском наткнуться на тех самых обозленных неурочной активностью вертухаев. Чуть передохнув, он прочесал комнату еще раз. На этот раз удача обогатила его дешевой зажигалкой с грудастой красоткой на боку. Пламя выстреливало из пластикового корпуса, стоило нажать на сиськи. Край как раз опробовал найденный инструмент, когда в окно постучали.

Стук был негромкий, но требовательный: кто-то — или что-то — определенно просилось внутрь. Парень застыл с зажигалкой в руке — в ярко освещенном помещений он был виден как на ладони. Он чувствовал себя иллюстрацией с подписью «Попался!».Тишина липла к коже, как пластиковый мешок, из которого высосали воздух.

Тук. Тук-тук! Вряд ли это охрана — те просто ворвались бы в помещение с шокерами, а то и пушками наперевес. Тогда что? Ветка какой-нибудь банальной черемухи? Или… кто-то из ребят? Но почему просто не войти в дверь? Внезапно Краю представился давешний старик, решившийся-таки покинуть тень шелковницы — выйдя через окно. Стоит и бьется с той стороны расколотым пополам черепом: тук! Тук-тук! А внутри вместо мозгов — черви. Шелковичные.

Проглотив новый позыв тошноты, Край подковылял к подоконнику. Отражение прижало нос к стеклу, надышало туманом. Тук-тук! Что-то возилось во мраке за оконной рамой — маленькое, темное и взъерошенное. Птица? Да, точно. Ворона, небось. Рановато прилетела, падальщица. В голове закопошились непрошенно строчки По: «Тот, кто Ворона увидел, не спасется никуда, Ворона, чье имя: "Никогда"».

Тук-тук! Край треснул кулаком по стеклу. Испуганно заскрежетали когти по стальному карнизу, взмахнули крылья, и тьма поглотила своего посланца. ”Nevermore”, — пробормотал поэт и направился в коридор.

— Я не топила! — крикнула Динго, пятясь от Еретика в туман. — То есть… я была не одна! Я не хотела. Мы просто играли, мы...

— Играли? — ее слова будто отскакивали от Еретика, как эхо от стены, в которую она уперлась спиной. В другое время Динго облобызала бы преграду — наконец-то, хоть что-то твердое в этом море бесформенной неопределенности. Но теперь ей было все равно — да и ее спутнику, пожалуй, тоже. Он медленно надвигался, массивный и неумолимый, как девятый вал на метущихся в панике островных жителей.

— Да! Это все из-за лодки… Отец Олега купил резиновую лодку и ему разрешили с ней поиграть, — слова валились из ее рта бесконтрольно и безостановочно, спеша покинуть тонущий корабль. — Мы залезли в нее впятером: я, Наташка, двое каких-то мальчишек, а Олег сел на весла. Остальным места не хватило, и они поплыли за нами. Все быстро отстали — на воде держаться местные толком не умеют, разве что хвост перед девчонками распускать. Только один паренек все не отвязывался — вымахнул кролем на середину речки, потом за поворот… В общем, он нас догнал.

— Догнал? — повторило эхо голосом Еретика, в котором рокотал шторм.

— Мы начали плескать на него водой, брызгаться. Это просто была игра, вроде пятнашек. Все смеялись, и я… — Динго всхлипнула, глотая сырой воздух. Он не хотел принимать форму ее горла, пролезать в голосовую щель. — Я видела, что мальчишка не смеялся. Он устал, задыхался, а его глаза… Они были полны страха и… какого-то странного удивления, будто он никак не мог поверить, что это может случиться с ним...

Еретик молчал, ожидая продолжения, но Динго едва отмечала его присутствие. События, о которых она ни говорила ни разу за прошедшие десять лет, в пересказе становились плоскими, как кусочки детской головоломки: их можно было сложить в столь же плоскую картинку, а потом убрать в красивую коробочку или выбросить, если игра надоест. Она смотрела на получающийся рисунок и едва узнавала себя в голенастой девчонке с рыжими косичками и вечно спадающими сланцами.

— Я все видела, но продолжала брызгать мальчишке в лицо. Он был как бы сам по себе, а резиновая лодка, смех, ребята рядом — сами по себе, и его смертельному страху не находилось среди всего этого места… Наташка первая сообразила, что произошло. Она закричала, когда поняла, что паренек что-то слишком долго не выныривает. Услышали ее не сразу. Олег прыгнул с лодки. Несколько раз выныривал на поверхность и погружался снова. Он был единственным из нас, кто хорошо плавал. Он сказал, что внизу ничего не видно — вода слишком темная. Это от ивняка, которым заросли берега...

Динго замолчала. Мимо нее тихо струилась вода цвета сепии. Непроницаемая, скрывающая все.

— Его так и не нашли?

Вопрос Еретика вернул ее в настоящее. Она покачала головой.

— Наташка сказала, надо позвать взрослых. Но Олег возразил, что уже поздно. Он где-то читал, что после пяти минут без воздуха у людей начинает умирать мозг. Часов ни у кого не было, но все знали, что только до города бежать минут десять.

— И что вы сделали? — в вопросе не прозвучало осуждения. Динго подумала, что это не надолго — только до тех пор, пока Еретик не узнает, что было дальше.

— Олег сказал, Серому уже не поможешь. Поэтому мы все должны молчать о том, что случилось. Если кто-то проговориться, все решат, что это мы… Мы виноваты.

— А вы не боялись, что кто-то вас видел? — все еще ни следа осуждения или отвращения, только любопытство и, пожалуй, жалость...

— Кто?! — Динго тряхнула головой. — Пляж остался за излучиной реки. Берега в том месте заросли ивняком — не подойдешь. Мы уговорились, что скажем, будто втащили паренька в лодку, высадили на берегу и разошлись. А куда он дальше пошел, мол, не наше дело.

Еретик нахмурился:

— А вы не подумали о том, что, если бы тело нашли в реке, к вам возникли бы вопросы?

Динго устало оперлась о стену:

— Мне шел двенадцатый год. Из ребят в лодке только Олег был старше меня. Никто не задумывался о таких деталях.

— Ты сдержала уговор?

Динго вздохнула.

— Мы с матерью приехали в городок на пару дней, навестить ее подругу детства. Вернувшись с речки, я сказалась больной. Меня била дрожь, тошнило, крутило живот… Мама решила, что это кишечная инфекция, и в тот же день повезла меня домой. Благо, что до бабушкиной деревни, где мы отдыхали, было всего полчаса на автобусе...

— И там ты выздоровела?

— Не знаю, — она задумалась. — Наверное, не совсем. Знаешь, в тот день, когда мы с мамой ждали автобуса на площади, мне показалось… Будто я видела в толпе того мальчика, понимаешь? — Динго исподлобья взглянула на Еретика. — Разве это нормально?

— А ты не думала, что он мог остаться в живых?

Она криво усмехнулась:

— Как? Отрастив жабры?

Еретик помолчал, будто размышлял о чем-то. Наконец, его взгляд повернулся изнутри к ней:

— Выходит, ты не знаешь, чем закончилась эта история?

— Она закончилась. Точка. Я никогда больше не ездила в тот городок, хотя мама меня звала. Без меня она навещала подругу пару раз, привозила малину… Она никогда не упоминала утонувшего ребенка, но мне всегда казалось, что она… если не знает, то догадывается обо всем, чует каким-то материнским чутьем, как волчица чует, какой из ее щенят не жилец, и убивает его. С того лета я живу заемную жизнь, понимаешь? — Динго внимательно смотрела в глаза Еретику, глаза, из которых темнота украла зрачки. — Эта резиновая лодка — та точка невозвращения, после которой меня уже нет и никогда не будет. Знаешь, люди не замечают, когда среди них ходит чудовище. По большому счету, им все равно.

Еретик поднял руку, осторожно потянулся к ее лицу. Динго отдернулась. Он опустил ладонь.

— По-моему, ты не похожа на чудовище.

— Вот и я о том же, — вздохнула она.

— Зря ты все-таки больше не приехала в Порхов.

— Да не могла я! — Динго стиснула намокшие полы куртки, запахнулась в них, будто это могло добавить тепла. — Я так долго пыталась убедить себя, что это был всего лишь кошмарный сон, что все мне привидилось — резиновая лодка, Наташка, сам этот пыльный городок с крепостью на взгорке… — Тут слова Еретика замкнули какой-то контакт в ее мозгу, и там начала стремительно выстраиваться логическая цепь, которая заставила ее вздрогнуть и отнюдь не от холода. — Откуда ты знаешь? — она подозрительно уставилась на Еретика, надеясь найти ответ в смазанном темнотой лице. — Откуда знаешь, как назывался город?!