27

Соло снилось, что он летит в коконе Неумирающих выше туманного, только на этот раз верхняя, невидимая, половинка кокона отсутствует. Воздух пытается оттолкнуть тело назад, обтекает его, гладя кожицу, неприкрытую мертвым — но Соло не холодно. В коконе темно, но вокруг все наполнено светом.

Создатель ушел. Только Вечно Возвращающиеся сияют напоминанием о его незримом присутствии. Если долго на них смотреть, исчерченные узорами бока могут показаться плоскими бледными лицами Неумирающих. Они склоняются над Соло и его миром, пытаясь понять, из чего те сделаны. Но Соло — только их отражение, как они сами — отражение Создателя.

Плоды мыслеветвей бесшумно проплывают мимо, пульсируя свечением и снами. Внутри их — красивые переливы, а пульсации имеют разный ритм. В прохладе и мраке Старейшие выпускают мыслеветви из туманного, и те тоже сияют, создавая золотистую сеть, покрывающую весь мир. По ним прокатываются волны яркости, пробегают кольца тьмы. Если бы не тело, Соло бы давно уже слышал голоса Старейших, но сейчас они для него — только вспышки, мерцание, пульсация и переливы. Переплетения света.

Соло влез на край кокона и выпрямился. Давление воздуха выбило сок из органов зрения, захватило дыхание. Соло покачнулся и упал вниз. Он падал, растопырив конечности — прямо на Старейших. Он надеялся, что тело разобьется и умрет, но мыслеветви подхватили его тонкими усиками, пружинисто опустили, перевернули и снова подняли, оплетя со всех сторон. Они растянули его конечности. Включили его в свою сеть. Он был крылатым, пойманным в тенета. Он наполнился светом и мерцал. Сок внутри тела пульсировал в такт этому мерцанию.

— Ты узнал то, зачем был послан? — спросили Старейшие.

Соло смотрел прямо в лиловеющий над ним купол, и огоньки Давно Отгоревших были почти неразличимы из-за сияния, которое наполняло тего ело.

— Нет.

— Тогда зачем ты пришел?

— Соло слышал голоса. Много мыслей. Странных, часто печальных, но прекрасных. Соло запомнил их все. Но не может передать их в этом теле.

— С тобой говорили Умирающие Навсегда? — пульсации зачастили. Соло стало трудно дышать.

— Нет. Говорило мертвое.

Удивление расползлось, как темное пятно. Соло начал мерзнуть.

— Как мертвое может говорить? Оно мыслит?

— Соло не знает. Соло так не думает. Мертвое подчиняется Умирающим Навсегда. Которые на Самом Деле не Умирающие.

И Соло рассказал о том, как умирал и воскресал в том же теле. Старейшие замолчали. И молчали так долго, что Давно Отгоревшие переместились по куполу на толшину новорожденной мыслеветви. Соло терпеливо ждал, мерцая вместе с сетью. Он знал, что Старейшие путешествуют в воспоминаниях. В воспоминаниях легко заблудиться. Не все находят путь обратно. Соло ждал. И вот с ним заговорили снова.

— То тело, что мы нашли в почве, было мертво, мертво сейчас и никогда не возродится. Но возможно, Умирающим Навсегда нужно лечь в почву, чтобы умереть. Возможно, так они завершают цикл. Но как они подчиняют себе мертвое?

— Соло не знает. Кокон быстро несет Умирающих Навсегда на туманным, хотя сами они медлительны. Кокон говорит, хотя сами они не могут.

— А что, если мертвое говорит за Умирающих Навсегда? Что, если мертвое говорит их мысли?

Соло задрожал. Неужели это так?! Неужели Умирающие могли создать такую красоту? Даже такой, как Носящий Кости? Носяший Кости, которому он причинил боль...

— Соло никогда… не задумывался об этом.

— Так задумайся.

Инге снилось, что она снова летит во флайере, только теперь на Арбору опустилась ночь. Здесь, над плотным слоем облаков, почти так же светло, как днем. Небо сияет крупными звездами, как новогодняя елка. Туманности висят мерцающим дождиком, планеты системы Глизе намотались бусами на ветви. Три луны несут свое дежурство, похожие на гигантские криво нарезанные фрукты — лайм, апельсин и засохшее яблоко Фурии.

Посмотришь вниз — и здесь тоже карнавал света. Величественно проплывают китайские фонарики куколей — разноцветные вспышки мерцают сквозь переплетение то ли сосудов, то ли корней. Станкевич говорит, что ученые до сих пор не знают, для чего они служат. Ясно только, что это продукт жизнедеятельности дигитатов. Вот только зачем деревьям запускать свои семена в верхние слои атмосферы?

А вот и сами дигитаты. Фантастические создания, самые огромные на планете. Их вершины достигают нижней границы облаков. Конечно, днем их из флаера было бы не рассмотреть — все закрывали бы вечные тучи. Но это-то и есть самое удивительное в дигитатах — они умеют управлять облаками.

На закате деревья выпускают гибкие живые отростки, которые пронизывают облачный слой и питают его влагой, пока, отяжелев, он не опустится ниже. Тогда кончики усиков сплетаются в небе в сложный узор и… начинают мерцать. Станкевич предполагал, что дигитаты ипользуют для этого эффекта атмосферное электричество. Но вот для чего нужен был сам эффект, объяснить затруднялся.

Если честно, Инге на это было плевать. Деревья, ловящие облака и зажигающие на них миллионы золотых гирлянд — что может быть прекрасней? Она расплющила нос о силовое поле флаера, любуясь пульсирующим световым ковром внизу.

Ух ты! А это что такое? Мигалка сломалась? В океане сияния застряла морская звезда, нарушающая ритм. У нее было пять лучей — четыре длинных и один короткий. Инга направила флаер вниз, предвкушая, как она расскажет о наблюдении Станкевичу, а главное — симпатяге Майку. Такого они, небось, никогда не видели! Она убрала поле и высунулась наружу, несмотря на истеричные визги ИИ флаера о мерах безопасности.

«Морра фуэнтес, как обычно ругается братец, моча Жнецов в компе! Это ж вовсе не морская звезда. Это ужас, летящий на крыльях ночи. Это полено в моем глазу. Это ошибка Цезаря. Это чертов даже в мой сон вползший Марк!»

Инга изо всех сил попыталась проснуться и избавиться от вида голого потомка «черных переселенцев», висящего на усиках дигитатов и светящегося, как елочная игрушка. Но все, что у нее получилось — растворить под собой флаер. Лишившись опоры, она рухнула вниз. Летела, скрестив руки на груди, и упорно твердила: «Это сон. Когда во сне умирают — просыпаются». Но она все падала, крутясь в воздухе, теряя ориентацию и смелость. Пока вдруг ее не дернуло вверх — будто натянулась, размотавшись до предела, невидимая страховка. Инстинктивно вытянув руки, Инга повисла — прямо над распятым дигитатами мальчишкой. Так близко, как это было тогда, во флаере, когда он прижал ее к сиденью. Его глаза — огромные, темные — светились, будто по ободку радужки бежал огонь. Его рот открылся, и деревья зазвучали. Инга узнала музыку. Это была симфония Рахманинова.