Глава 22. Возвращенный долг

Питеру показалось, что он знает, о чем будет рассказывать Элис. Что ужасного могла сделать мисс Лоран, отчего ее можно возненавидеть? Наверняка это связано с его отцом. Или, скорее, с матерью.

— Продолжайте, — только и сказал Питер.

— Может быть, вы знаете, — запнулась Элис.

Питер услышал, как она отставила чашку и принялась вертеть в руках печенье. В углу тикали часы, на подоконнике зачирикала птица.

— Ваш отец был болен, — наконец, выдала она. — Очень болен.

— Отец? — не понял Питер.

Откуда об этом знать Элис? Да и почему отец, если целые дни в постели всегда проводила мать?

— Значит, вы не знали, — Питер слышал, как печенье крошится в руках мисс Уорли. — Ваш отец много говорил с моей мамой. Куда больше, чем следует… — она с трудом находила слова.

Питеру стало жарко. Неужели между ними все-таки что-то было?

— Не подумайте ничего дурного, — тут же вскинулась Элис. — Моя мама знала правила. И она слишком дорожила своим местом, чтобы потерять его так глупо и просто. Но вашему отцу нравилось проводить время с моей мамой. Они говорили часами, и ваш отец доверил ей многое. Мама говорила, что с ней он становился счастливее.

Питер мысленно сжал кулаки. Почему отец даже не пытался довериться собственной жене, а искал общества гувернантки? А мисс Лоран… Знала правила? Незамужняя женщина с ребенком? Да и кто отец самой Элис? Какой-нибудь француз? А может, тот самый директор театра, в котором мисс Лоран выступала во Франции?

— Вы не можете знать всего, — только и пробормотал он.

— Да, — кивнула Элис. — Но мама мне никогда не лгала.

Питер хмыкнул:

— Я не уверен, что на такие темы можно откровенно разговаривать с собственными детьми.

Элис все качала головой.

— Я знаю, вот и все.

— Тогда в чем дело? Что за болезнь? — напомнил Питер.

— Врачи говорили, что исход предугадать они не могут. Он мог выздороветь, а мог и так и не поправиться. Никто не знал.

Элис помолчала.

— Мама говорила, что боль он терпел ужасную. Бывали хорошие дни, а бывали и страшные, когда он вместо того, чтобы отправиться в Сити, просто бродил по городу, как ослепленный, только бы не сидеть на месте. Врачи не хотели прописывать ему обезболивающее — говорили, это может лишь навредить. А вашему отцу становилось все хуже и хуже. Мама видела, как он мучается, и сделала одну большую глупость. Пошла к вашему доктору Бергхофу и выпросила у него морфий. Она умела это делать, пускать пыль в глаза и заставлять мужчин делать то, что хочет она. Для нее это было просто. Никто бы не смог достать морфий для вашего отца, только моя мать.

Питер не промолвил ни слова, а Элис продолжала.

— Она понимала, что это опасно, что морфий в его состоянии принимать не стоит. Но смотреть и дальше на его муки не могла. Ваша мать ничего об этой болезни не знала, мистер Гарланд скрывал от нее все. Слишком много для одной семьи больных. Думал, что справится сам. Не хотел показывать, что слаб. Не желал, чтобы семья его видела таким. А моя мама знала, что происходит. Она говорила, что это было ужасно. А еще — что потом сотню раз пожалела, потому что за облегчением морфий принес новую болезнь. Ваш отец без него больше не мог прожить и дня.

Питер все еще молчал. Выходило, что мисс Лоран могла быть повинна в смерти отца. Ее сострадание принесло один вред. Питер уже не думал о том, что отца могли убить на войне. Он не знал точно. Да и какая разница? Не случись война, отец бы все равно не справился. Его загадочная, неизвестная Элис болезнь, запрет врачей на обезболивающее и слабовольная гувернантка, которой отец вздумал изливать душу… Да, мисс Лоран хотела облегчить страдания отца, но если бы тот не был ею очарован, если бы не проводил с ней столько времени, если бы не таскался за ее юбкой, а обратил внимание на мать, ничего бы этого не случилось. В конце концов, отец рассказал бы о болезни жене. И уж она бы не позволила ему мечтать о морфии. Мать слишком холодная, слишком жесткая и равнодушная, чтобы дать слабину, как вышло с мисс Лоран. Она бы вылечила отца, чего бы это ей ни стоило. Да и нужно ли верить словам Элис о том, что между гувернанткой и отцом ничего не было? Странная выходила дружба, неправдоподобная. Мисс Лоран заменила отцу жену, а для такого мало разговоров. По крайней мере, так казалось Питеру.

Теперь он и вправду ненавидел мисс Лоран. Она разрушила его семью, и плевать, что дело докончила война. Начала-то именно гувернантка…

— И где она теперь? — глухо спросил Питер.

Он все хотел задать этот вопрос, а теперь ему стало так пусто и равнодушно, что спросил он бессмысленно, по инерции. Рисунок своей гувернантки, который он с такой любовью вырисовывал все детство, стал растворяться. Словно плеснул кто-то ведро воды на слабую краску, и цвета потекли, смешались, закружились, теряя форму и контуры.

Элис выронила печенье на тарелку и странно хмыкнула. Питер наклонил голову, пытаясь понять, что она хочет сказать.

— Когда началась война, я ушла в госпиталь, — заговорила Элис тихо. — А мама осталась в театре. Мы сильно поссорились. Я звала ее с собой, говорила, что и женщины должны помогать стране… Напыщенные, глупые лозунги. Начиналась рекламок, — мисс Уорли шмыгнула носом, и Питер сразу вспомнил маленькую замарашку Элис. — Но я и вправду не могла себе представить, как можно сидеть на своем старом месте, когда идет война. А мама не хотела. Она сказала, что из нее не получится сестра милосердия. Что она останется в театре. Что лучше уж она будет радовать публику, поднимать настроение, чем возиться с окровавленными бинтами, костями и кишками. Она так и сказала. Я тогда вышла из себя, кричала, что она любит только себя… Сбежался весь театр, а мне было все равно.

Голос Элис дрожал.

— В тот вечер я ушла. Наутро сдавала экзамен, а в бланк вписала чужое имя. Так и появилась мисс Уорли. Я не хотела иметь с мамой ничего общего. А через три дня я остыла, и мне стало ужасно стыдно. Я не знала, куда деваться. Я решила вернуться, попросить прощения и попытаться еще разок уговорить маму пойти со мной, но не успела.

Тут Элис замолчала. Она больше не трогала чашку с чаем, не крошила печенье. Она вообще не шевелилась, а Питер почему-то боялся спросить, что же случилось дальше.

— Это было осенью, через год после начала войны. Самое начало осени. Казалось, еще так тепло… — заговорила Элис медленно, неохотно. — Я взяла с собой пирогов, которых с вечера напекли для больных в госпитале… Украла несколько кусочков, чтобы не идти к маме с пустыми руками. Мне тогда казалось, что я обязана принести ей хоть что-то. Дар примирения, — она снова шмыгнула носом. — Как будто пироги могли исправить нашу ссору. Глупо, да? — она сделала новую паузу. Говорить ей было все труднее. — Когда объявили воздушную тревогу, я спряталась под каким-то козырьком. Я тогда не думала, совсем. Растеряла свои свертки почти сразу, как началась бомбежка. Знаете, как страшно, когда у тебя над головой проплывают огромные чудовища? Как драконы. Настоящие драконы… С такими толстыми, округлыми брюхами… И оттуда все сыпались, сыпались бомбы…

Элис вдруг всхлипнула и задрожала всем телом. Питер чувствовал, как колыхаются волны ужаса в застывшем, сладко-весеннем, удивленном воздухе теплой гостиной.

— Они все роняли и роняли эти штуки, и сама земля дрожала. Все сыпалось, крошилось, падало… У меня звенело в ушах, я ничего не слышала, и было так страшно, так страшно… — Элис помолчала, а потом продолжила уже спокойнее. — Когда все закончилось, я выбралась из своего укрытия и что есть духу побежала к маминому театру. Я все молилась про себя, чтобы мне показалось, будто бомбы бросали прямо над ним. Но я была права. От того дома осталась одна груда развалин. Пыль, осколки стекла, битые кирпичи. Из самой середины наверх смотрели деревянные балки. Я тогда еще подумала: ну точно как ломаные кости. Разворотило всю улицу, не подойти. А я и не могла. Запомнила только, что у самого перекрестка валяется стул без одной ножки. Почти целый стул, но все равно калека. Такие стояли в зрительном зале маминого театра, я хорошо их запомнила. Слишком много раз на таких сидела. А вокруг толклись какие-то люди, кричали, кричали…

Она задохнулась и не сказала больше не слова. В звенящей тишине тикали часы, а на подоконнике заливалась трелью птица.

Питер опомнился, только когда старый механизм пробил три раза. Сейчас Питер был даже рад, что не видит лица Элис. Слишком странно это все звучало, слишком сильно хотелось просто отвернуться и выйти.

— Вот и все. Я рассказала, — проговорила Элис.

— Значит, ее больше нет? — тут же спросил Питер. Задавать вопрос в тишине ему не хотелось, а отозваться на слова Элис было куда проще.

— А вы как думаете? — как-то сухо спросила мисс Уорли.

Питер не отвечал. Все было понятно и без того.

— Но как же… — все-таки проговорил он зачем-то.

— Вы ее любили? — вдруг спросила Элис совсем другим голосом.

Питер кивнул:

— Да.

И чуть не добавил: куда больше, чем собственную мать.

— Она вас тоже, — вздохнула Элис. — Не вините ее за то, что произошло с вашим отцом.

Питер и думать забыл об этой части разговора, поглощенный ужасом, который так и звенел в голосе Элис, когда она рассказывала о бомбежке. Теперь ненависть снова захлестнула его с головой, и стало тяжело дышать.

Она убила его отца… Мисс Лоран убила его отца…

— Я не могу, — Питер мотнул головой. — Вы же понимаете, не могу.

Элис взялась за второе печенье, но тут же его отложила.

— Я приехала не за этим. Вы имеете право думать о моей маме, как хотите. Я просто должна была вам все рассказать. И я это сделала. Теперь извините. Мне пора.

Питер оглянулся вслед ее шагам.

— Но вы говорили, что поезд в Лондон отходит вечером?

— Так и есть. Но вы больше не хотите меня видеть, я знаю.

Так странно слышать голос мисс Уорли без обычной улыбки.

— Я не вижу ничего, — напомнил Питер.

— Простите, — тут же сказала Элис. — Но мне и вправду лучше уйти. Я погуляю по деревне, посижу на станции. Сейчас не холодно, ничего страшного.

Питер только кивнул. Он слышал, как мисс Уорли выходит в коридор, как открывает дверь и как тихо щелкает замок.

Он так и не вернул мисс Лоран деньги. Он не возвратил ей долг!

Питер вскочил с места и бросился за Элис. Он споткнулся, но схватился за зеркало, которое висело у самого входа, потом рывком потянул дверь на себя и метнулся в сад. Он знал эту дорожку как свои пять пальцев, ему не нужно было видеть, чтобы добраться до калитки, но дальше для него разверзалась пустота.

— Мисс Уорли! — крикнул он.

Тишина.

— Мисс Уорли, подождите! — он уцепился за прутья калитки, как будто уже хотел броситься за ней.

— Питер?

На дороге зашуршали шаги. Элис вернулась.

— Вы что-то забыли?

Питер пошарил в кармане и вытащил несколько монет.

— Вот, возьмите.

— Что это? — в голосе мисс Уорли прозвучало презрение.

— Нет-нет, я просто…

Питеру вдруг стало так горько, так невыносимо и немыслимо горько, что он поперхнулся.

Мисс Лоран.

Его любимая мисс Лоран.

Его гувернантка.

Гувернантка, которую он любил больше, чем мать.

— Помните тот день, когда я с Генри приехал в Лондон, чтобы повидаться с вашей матерью?

— Да, немного. Вы тогда вели себя как настоящий болван, — голос Элис потеплел.

— У меня не осталось денег на обратную дорогу, и я попросил у вашей матери в долг. Вот, — он снова протянул ладонь с монетами. — Теперь я его возвращаю.

— О чем вы говорите? — Элис, видно, нахмурилась. — Бросьте.

— Нет, — Питер стоял на своем.

Он пошарил в воздухе, схватил Элис за запястье и вложил деньги ей в руку.

— Пожалуйста, возьмите. Это очень важно.

— Послушайте, это даже выглядит смешно, — пыталась возражать мисс Уорли. — Это гроши. А мне от вас подачки не нужны…

— Никакая это не подачка! — вдруг взорвался Питер. — Берите, я вам говорю, и точка. Я не хочу быть обязанным своей гувернантке всю оставшуюся жизнь. А теперь прощайте. Счастливого пути до Лондона.

Он развернулся и пошел обратно, домой. Элис не проронила ни слова, но Питер знал, что она так и смотрела ему в спину, пока он не скрылся за дверью.