Глава 8. Отъезд

Часть II

В Доме царило оживление. Прислуга была на ногах задолго до рассвета, и по этажам разносилось хлопанье дверей, стук, звон и возбужденный шепот пересудов.

Питер поднялся еще раньше остальных, и бродил по комнате из угла в угол. У дверей стояли его упакованные чемоданы, а на столе, в шкафу, на полках было так пусто, что щемило сердце. Только старые игрушки остались на своих местах: их взять Питер не решился. В конце концов, он была уже взрослым, и в тринадцать лет думать об играх уже не следует. Единственной игрушкой, которую он попросил положить в багаж, был подарок мисс Лоран, крошечный замок. Его он оставить не мог никак, да к тому же, выглядел он скорее как сувенир, чем как глупая забава из детской. Он еще раз заглянул под кровать, за шкаф, за занавески — не найдет ли чего-то, что мог забыть? Но нет, все было на месте: в чемоданах, которые безмолвно ждали своего отправления в полдень.

Питеру до сих пор не верилось, что он уезжает. Это было так огромно, так непостижимо, что он все никак не мог охватить жуткую мысль целиком: он покидает родной Дом, и в ближайшие пять лет будет возвращаться сюда разве что на недолгие каникулы зимой и летом. Отчасти волнение было радостным: больше никакого беспокойства матери, вечно озабоченной его здоровьем (да и своим тоже), никаких обид на отца за то, что тот не хочет учить его своим бумажным делам (теперь его всему научат в школе!), никакой скуки по вечерам, когда игрушки зовут дырчатыми пуговичными глазами, но хочется найти занятие поумнее… Но вместе с тем Питеру было страшно. Он отчаянно уговаривал себя, что взрослые не смеют бояться, но все равно дрожал при мысли о том, как в одиночестве совершит далекое путешествие, а потом будет справляться со всем один: с уроками, порядком в собственной комнате, одеждой, и ему не поможет ни один слуга! Он даже не представлял, что еще от него может потребоваться, ведь он никогда не оставался один на один с самим собой, самостоятельный и ответственный. Рядом всегда была мисс Лоран: во время утренних занятий, дневных прогулок, вечерних развлечений. Или, ускользая к своей Элис, она оставляла его заботам нянюшки. С той было ужасно скучно и как-то серо, но в случае чего ее можно было попросить и свет зажечь, и стакан воды принести — это было удобно. Однако теперь Питер должен делать все сам. Отец втолковывал ему это снова и снова, словно боялся, что голова у мальчика как решето. Но Питер все понял уже по суровому взгляду, которым его одарил отец, впервые пригласив на «серьезный разговор о будущем». Он говорил о том, что пришло время, и что в пансионе он станет настоящим мужчиной, и что теперь начинается жизнь, а это означает — ответственность. Всеми этими тяжелыми, как свинец словами он Питера испугал не на шутку, но с каждым днем, приближающим его отъезд, Питер смирялся все больше. Он понимал, что учиться в таком пансионе — важно и неизбежно, ведь люди его класса никак не могут проучиться всю жизнь дома, прячась за юбкой гувернантки. Мысли о том, что такая учеба даст ему превосходство над такими, как Элис, вселяли мужество. К тому же, он сдал все необходимые экзамены: предварительный — еще два года назад, и основной — в этом декабре.

С той самой ярмарки он больше девочку не видел. Мисс Лоран ходила к ней каждую неделю, иногда дважды или трижды, но Питера с собой не брала и идти в дом с красным плющом не предлагала. Мальчик и не согласился бы, а просить ему хотелось еще меньше. Он относился к этой ее «прихоти» со снисхождением, все еще ревнуя, но уже не так отчаянно, как раньше. День, проведенный с Элис на ярмарке, немного успокоил его ненависть, но до конца не вытеснил. В тот день все — и люди, и пейзаж, и шатры — было одинаково ярким и радостным, но проснувшись в своей привычной детской, готовясь к привычному, чинному и упорядоченному утру с завтраком и обычными уроками, Питер припомнил, какие люди его на самом деле окружали, и ему стало противно. Только здесь, в высоком, величавом, вычищенном до блеска Вест-Энде он чувствовал себя на своем месте. А Элис жила в другом мире, завесу которого Питер приподнял случайно и без особого желания. Больше с ней видеться его не тянуло совершенно, но мисс Лоран он отлучки прощал. Элис была ему не конкурентка: некрасивая, запачканная грязью нищенка из рабочего района, и Питер поначалу не очень понимал, как такую можно любить. Но потом заметил, что его собственная мать далеко не красавица, и ее внешность скорее отталкивающая, чем приятная, но при этом любил он ее так, что при мысли о разлуке с ней задыхался.

Теперь время этой самой разлуки наступило. Он должен был уехать в другую страну, на другой континент, и письма обещали стать единственным знаком, что мать все еще о нем думает. Сам же он клятвенно обещал писать ей каждый день, а она грустно улыбалась:

— У тебя не будет времени, милый.

И гладила его по голове. Питер прикрывал глаза от восторга, как делали уличные коты, прижимаясь к теплым камням на той стороне улицы, где разливалось солнце. Лаской его не баловали никогда, и такое изъявление чувств было высшей наградой, которую мать могла ему подарить.

Теперь и такому пришел конец: Питера и Дом должны были разделить сотни миль земли и воды.

Ну а мисс Лоран… Питер и сам не понимал, печалится ли он из-за расставания, или нет. После ярмарки он попытался простить ее любовь к дочери, пусть и получалось это неважно, однако по-старому жить все равно не получалось. Питер стал еще яснее замечать те вещи, которым раньше особенного значения не придавал.

После отдыха на французском побережье она растеряла всю робость в общении с господами, принятую для женщин ее круга, и не раз проводила целые вечера в библиотеке отца, болтая с ним обо всем на свете. Иногда Питер оставался с ними, устроив у камина свою железную дорогу и полк солдат, а иногда ему становилось скучно, и он отправлялся гулять по Дому, периодически возвращаясь, чтобы проверить, не ушли ли они куда-то. Но нет: они все еще сидели в библиотеке, отец — в кресле со своим виски и привычной сигарой, а мисс Лоран — подобравшись со своим вышиванием поближе к огню. В этом не было ничего особенного, но Питера такие уединения стали раздражать, и он изо всех сил старался высиживать с ними такие вечера до последнего.

Отлучки к Элис он считал, оставляя зарубки-палочки на одном из листов в своем альбоме для рисования. Мисс Лоран как-то нашла этот лист и со смехом спросила, что это за новый жанр в искусстве, но Питер лишь молчаливо забрал бумагу, подумав про себя, что ходи она к своей дочери реже, такого роскошного рисунка бы не получилось. К концу пятого года, проведенного вместе с мисс Лоран, Питер насчитал больше четырехсот черточек, и от этой цифры у него свело зубы. Он сжег листок с каким-то затаенной яростью и одновременно с облегчением. Больше считать ему было не нужно.

Кроме того, мисс Лоран начала все чаще и чаще опаздывать. На второй год в Доме она могла прийти на урок позже на целый час, и зевала при этом так, будто поднялась с петухами. Питер это время посвящал счастливым развлечениям, но чем взрослее становился, тем больше в нем оседало раздражения. Ну почему нельзя быть чуточку более пунктуальной?.. Однажды он спросил ее, почему она опаздывает, и не могут ли они назначать уроки на более поздний час, но та рассыпалась в извинениях так очаровательно и искренне, что злость улетучилась в мгновение. Неделю она поднималась к нему без опозданий, а потом все началось сначала. Питер махнул рукой.

Новые наряды мисс Лоран ему сперва нравились. Она сама вышивала подол и рукава, переделывала кружево и хвасталась шляпками, собственноручно украшенными цветами. Но чем ярче она одевалась, тем больше внимания окружающих она привлекала. Питеру как-то подумалось, что она напоминает актрисок из варьете, картинки которого он как-то увидел в кабинете отца. Такие же размалеванные лица, вычурные платья, нагроможденные прически. Но мисс Лоран все-таки была гувернанткой! И, помня снисходительность, с которой отец относился к ее пудре и платьям, разительно отличающимся от форменных платьев прислуги, Питер высказываться не спешил.

Но хуже всего оказался случай с пропажей материного колье. История была банальной до оскомины: Питер успел начитаться в отцовской газете о таких достаточно. Колье стоило немало, но у матери подобных была целая шкатулка, и не одна, и к тому же именно это украшение ей никогда особенно и не нравилось. Однако поднялся такой переполох, будто из Дома ночью вынесли все ценности подчистую. Слуги ходили бледные, как мел, и горничные перешептывались в коридорах, дрожа в предчувствии расправы. Колье так и не нашли, но у Питера еще ярким было воспоминание о той ночи во французской гостинице, когда он обнаружил мисс Лоран у туалетного столика матери. Ему не хотелось подозревать свою гувернантку, ведь если бы она что-то и взяла, то уже тогда. Зачем ждать столько времени? К тому же, ему не нравилась младшая горничная, нанятая за месяц до этого события: она была какая-то дерганая, нервная, говорила мало, а иногда просто молчала как рыба, стоило ее о чем-то спросить. Она ушла довольно быстро, унеся с собой все подозрения, но осадок остался неприятный. Питер все время припоминал ту французскую ночь и думал: а что, если украла колье все-таки мисс Лоран?.. Лишние деньги для сестры и дочери ей бы не помешали… А потом он смотрел на мисс Лоран, и хмурился. Она улыбалась так добро и нежно, что представить ее воровкой казалось просто смехотворным. К тому же, ничего подобного после ухода младшей горничной не повторялось, а ведь драгоценности мать не запирала и после кражи, и разжиться еще колечком-другим можно было проще простого.

Питер не знал, что думать. Он верил своей фее-гувернантке, не очень-то аккуратной со временем, вечно занятой своей внешностью, иногда забывчивой, но такой доброй, такой заботливой, такой светлой. Верил или хотел верить.

К тому же, забавное событие открыло ее талант, о котором Элис обмолвилась на ярмарке. Мисс Лоран готовила прекрасные пирожные. Питер не представлял, откуда у образованной женщины могло взяться такое неприличное умение, но десерты у нее получались волшебные: небесно-легкие, воздушные, в меру сладкие, но при этом совсем не пресные. Даже Питеру пришлась ее готовка по душе, и он брал себе кусочек-другой за ужином, позабыв свою неприязнь к сладкому.

Получилось все благодаря случайности. Для пятничного ужина с тетушкой Этель кухарка приготовила пирожные со сливками, но Маффин, бессовестно пробравшись на кухню за восхитительными запахами пирога с почками, опрокинул блюдо. Аромат мяса померк перед видом молочных сливок, и пес прикончил всю порцию еще раньше, чем кухарка всплеснула руками. Питер хорошо обучил Маффина: он сладкое просто обожал. Но теперь ужин остался без десерта. Кухарка была в таком отчаянии, что не могла взять себя в руки, да еще и рыдала, думая, что «бедной собачке» после такого пиршества придет конец. Маффин тем временем вилял хвостом, просительно смотря в ожидании новой тарелки со сливочными пирожными. Ужин спасла мисс Лоран. Она спустилась на кухню, услышав грохот и крики, и тут же взялась за дело. В кухонном фартуке, который она одолжила у помощницы, выглядела она странно, но бисквит с изюмом и шоколадной глазурью, который подали вечером, превзошел все ожидания. Мистер Гарланд упросил гувернантку печь «что-нибудь вкусненькое» для них каждую пятницу, а кухарка, потеряв свою власть над десертами на один из семи дней в неделю, бродила молчаливая и раздраженная.

Слава о мастерстве гувернантки разошлась далеко за пределы Дома. Тетушка Этель, попробовав ее эклеры, пришла в такой восторг, что потребовала приготовить еще пару дюжин в этот же вечер, и Питер остался без присмотра на все четыре часа, пока мисс Лоран краснела от жара кухонной печи и без помощи пудры. Тетушка угостила своих подруг, а те — своих, и в Дом стали приходить робкие девушки, посланные от «знакомых знакомых», которые мечтали отведать удивительных десертов «французской леди». Мистер Гарланд смеялся, что с таким спросом мисс Лоран следовало бы открыть свою кондитерскую, но та лишь с молчаливой улыбкой качала головой. Закончилось это все тем, что к отъезду Питера гувернантку уволить не смогли. У нее были такие волшебные руки, что без ее десертов теперь не обходился ни один день, а работы даже с отбытием Питера у нее бы не убавилось.

К тому же, Питеру казалось, что отец видит в мисс Лоран приятное украшение гостиной во время званых вечеров, которые они устраивали в Доме по праздникам. Она была этакой игрушкой-развлечением, способная и сыграть, и весьма неплохо спеть, а иногда — еще и представить ради потехи отрывок из какой-нибудь пьески, что особенно развлекало гостей. Мистер Гарланд, не скрываясь, любовался своим иностранным «трофеем», и требовал разучивать новые и новые песни. Мисс Лоран подобные желания не тяготили. Напротив, всеобщее внимание ей только льстило, а многие после окончания вечера даже оставляли ей деньги. К тому же, играла она великолепно — как на рояле, так и на импровизированной сцене — и Питеру иногда казалось, что от природы ни то, ни другое так запросто не дается. Допустим, музыке ее выучили в семье, но вот показывать пьесы?.. С таким талантом ей нужно бы стать актрисой, но Питер знал, какой дурной славой пользовалась такая профессия, и потому вздохнул с облегчением, когда она со смехом отказалась уйти к мистеру Бардлу, другу отца и хозяину крошечного театрика на одной из улиц, разделявших Ист-Энд и Вест-Энд.

В полдень подали автомобиль, багаж отнесли вниз, и Питер, оправляя дорожную курточку, спустился за ним в холл. У него холодели руки и замирало сердце, словно он готовился прыгнуть со скалы.

В кресле у входа, тихо барабаня пальцами по ручке, ожидал фотограф. Рядом на длинных тонких ножках стоял фотоаппарат.

— Где же Эдна? — отец пригладил вихры сына и с беспокойством оглянулся на лестницу. — Дженни, сбегай наверх, поторопи миссис Гарланд.

Горничная метнулась к лестнице.

— Я хотел сделать в день твоего отъезда памятную фотографию, — объяснил отец. — Карточку мы отошлем тебе по почте.

Питер хмыкнул. Он так нервничал, что вышел бы на фотографии с самым испуганным выражением лица, какое только возможно.

— Ну где же она, — отец обеспокоенно покосился на часы в углу холла.

Вернулась горничная.

— Миссис Гарланд сейчас спустится, — проговорила она, задыхаясь от быстрого бега.

— Мистер Гарланд, я хочу попробовать свет, — фотограф поднялся на ноги и передвинул свою долговязую конструкцию к центру комнаты. — Давайте сделаем пробный кадр.

Отец кивнул.

— Поторопись, — он подтолкнул Питера к лестнице, на фоне которой и хотел снимать фотограф. — И вы, мисс Лоран, подойдите.

— Я? — она легонько нахмурила брови.

— Конечно. Когда спустится Эдна, мы снимемся вчетвером.

Питер улыбнулся. Да, мисс Лоран за эти пять лет стала настоящей частью семьи.

Фотограф спрятался за черной тряпицей, настраивай аппарат.

— Чуть левее, мисс, — он помахал рукой из-под материи. — Улыбнитесь.

Гувернантку об этом просить было не нужно.

— Мистер Гарланд, чуть ближе, — голос фотографа под тряпицей звучал глухо. — Нет, мистер Гарланд младший.

Питер шагнул вперед, смакуя собственное имя, и выпятил грудь. Настало время стать настоящим мистером Гарландом.

Фотограф сделал один кадр. Тут же, спеша, по лестнице сбежала мать и, поправляя на ходу прическу, встала в ряд.

— Как же ты долго, — без улыбки проговорил отец.

Фотограф готовился для нового кадра, а мистер Гарланд меж тем бормотал:

— Сын опоздает на поезд…

— Снимаю! — оборвал разговоры глухой голос фотографа.

Щелкнула вспышка, снова запахло порохом, а сердце у Питера колотилось еще быстрее. Что, если он и вправду опоздает?

— Скорее, — он подхватил свою кепку у дворецкого.

Все засуетились. Мать бормотала последние наставления. Отец в распахнутую дверь раздавал указания водителю. Мисс Лоран отряхивала его курточку, как будто в этом был смысл, ведь все равно по дороге запылит! Прислуга, выстроившись в ряд позади, перешептывалась. Питер же испуганно смотрел на край автомобиля, видный в окно холла, и думал о том, как поедет сейчас на вокзал, как будет разбираться с багажом, как сядет в свое купе, как поезд тронется… В горле у него пересохло.

Он был совсем не готов.

Он хотел обнять миссис Гарланд на прощание, но замешкался, пропустил мгновение, и уже нужно было идти. Он развернулся, смотря еще раз на мать и мисс Лоран, и подивился тому, какие они разные. Одна — бледная, болезненно-худая, с первыми серебряными волосками в прическе; вторая — румяная, изящно-стройная, молодая. И ведь они были почти одного возраста! Слезы отчего-то накатились на глаза, но Питер сглотнул с такой силой, что стало больно. За слабость ему хотелось ударить самого себя.

Отец усадил его в автомобиль, похлопал по плечу и закрыл дверцу.

Осеннее солнце золотило деревья у самого входа, и казалось, что зеленая листва уже желтая. Лучи били в глаза, и Питер заслонился ладонью, чтобы разглядеть знакомое окошко своей спальни под скатом крыши, сад, в котором они с гувернанткой столько раз играли в волан и в мяч, и лица родных — матери, машущей со ступенек, отца, серьезного до суровости, и мисс Лоран, которая одобрительно улыбалась ему в дверях. В окнах были видны еще силуэты слуг, но Питер на них не смотрел. Он извернулся на сиденье, усевшись на нем с ногами, и смотрел в заднее стекло, как за углом исчезает его чудесный Дом, его семья и все, что он так любил.

Была еще, конечно, Абигейл, но о ней он сейчас почему-то не думал.

А впереди его ждал пансион.