Глава 20. Кольцо

Питеру приснилась Элис. Он и сам не знал, почему именно она, ведь об Элис он не вспоминал уже очень давно.

Ее рыжие волосы горели на солнце, разбросанные по плечам, и казалось, что от них и вправду занимаются языки пламени. Она щурилась, легко улыбаясь уголком губ, а ее серые глаза блестели. У мисс Лоран глаза были ярко-зеленые, кошачьи, удивительно подходящие к цвету волос. Элис же вышла неказистой, не дотягивала красотой до того порога, за который ее мать ушла далеко-далеко. Элис казалась какой-то сероватой, блеклой, выцветшей. Волосы, глупые чужие волосы ей совсем не шли, и казалось, что она их украла, ведь в остальном ее внешность была такой пресной, такой невыразительной, такой болезненно-скучной… Питер все рассматривал ее лицо, а Элис усмехалась, молчала. Он хотел спросить, над чем смеется девчонка, но не смог сказать и слова.

Проснулся Питер в холодном поту. Лицо Элис так и стояло перед глазами, словно он обрел способность видеть, и исчезать оно не собиралось. Как будто оно упрекало, предостерегало, насмехалось.

Настроение было безнадежно испорчено, и к завтраку Питер вышел угрюмее некуда. В тесной столовой его встретил Генри.

— А, вот и ты!

Он помахал Питеру батоном, хрустя оберточной бумагой.

— Что я принес! Он еще горячий. Сейчас попрошу Милли нарезать и подать масло.

— Масла нет. Только маргарин, — в комнатушку вплыла мать. — Садитесь же.

Питер вздохнул. В Доме масло было всегда. Маргарин ели только бедняки. Неужели и они теперь такие? Ну уж нет.

За едой они снова молчали. Мать попыток завести разговор не делала, Генри смущенно жевал овсянку, а Питер был занят, прогоняя образ Элис. Вот ведь привязалась, мерзавка!

После еды Генри вытащил Питера на прогулку в палисадник, и там по секрету сообщил, что в лавке булочника на него пялились сразу две девушки.

— Ухо твое они видели? — напомнил Питер.

— Ага, — быстро кивнул Генри. — В том-то и дело.

— В таком случае, я за тебя рад, друг, — Питер даже улыбнулся, отвлекшись, наконец, от воспоминаний о сне с Элис.

— И могу поклясться, одна проследила за мной до самого угла! — захлебываясь, добавил Генри.

— Так ты мне все еще завидуешь? — уточнил Питер.

— Конечно! — с готовностью выдал Генри и похлопал Питера по спине. — Ни у одной из них не было таких волос, как у твоей Абигейл.

— Заладил, — осадил друга Питер.

— Кстати, я забыл о письме, — Генри похлопал себя по карманам пальто. — Я немного помог вашей Милли перед тем, как сбегать к булочнику. Она не особенно расторопна. На почту даже не взглянула, ну я ее и подобрал. Так и не отдал! Ну и голова…

Он зашуршал бумагой.

— Смотри, как бы моя мать не захотела нанять тебя вместо Милли, — Питер покачал головой. — Помни, что мы с тобой джентльмены.

— А толку? — Генри усмехнулся. — Вот, слушай. Это от Абигейл. Пишет, что приедет на Рождество. Это уже сегодня! Поезд из Лондона прибывает в семь тридцать семь.

Питер задумался.

— Ты мог бы ее встретить?

— О чем речь! — Генри спрятал письмо.

— Скажи, что я еще плохо хожу.

— Конечно.

— Хорошо, что она прибудет вечером. Включим в гостиной одну лампу, меньше шансов, что она заметит… — он запнулся и досадливо мотнул головой. — Я должен сказать матери, чтобы не говорила о моем… увечье, — он едва выдавил это слово. — Иначе весь наш план пойдет насмарку.

— Наш? Это был твой план, Питер, только твой.

— Я должен купить подарок! — спохватился Питер. — Что же ей подарить?

— А сам ты как думаешь? — Генри усмехнулся.

— А как я должен думать? — не понял Питер.

— Ну, на что намекала твоя маленькая подружка во всех последних письмах?

— Намекала? На… Точно! — Питер так и осел на каменную ограду. — Кольцо.

И стал судорожно шарить по карманам.

— У меня еще оставалось, с дороги… И это пособие… Черт, придется выложить все, что у меня осталось!

Он испуганно смотрел в пустоту.

— Какой же я идиот! Я совсем забыл…

— Хорошо, что у тебя хоть что-то есть, — напомнил Генри. — Я выберу за тебя, не переживай. Ювелир сегодня работает до полудня, я видел. Успею.

— Да! Спасибо, — Питер схватил друга за руку. — Я сейчас принесу деньги. Купи самое лучшее. Самое красивое. Купи бриллиант! Хотя нет… — он поколебался. — На него точно не хватит. Присмотри, быть может, камешек попроще. Только чтобы без сколов и всяких там глупостей! Чтобы сверкал! Черт бы все побрал, — он запнулся. — Я хочу, чтобы моя невеста носила бриллиант!

Питер безнадежно уставился туда, где должен был стоять Генри.

— Я найду самое лучшее, — уверил тот. — Будь спокоен.

— Может, все же бриллиант? — потерянно пробормотал Питер. — Сейчас-сейчас, я поищу, не осталось ли чего… Спрошу у матери! Она должна была что-то отложить… — он принялся бормотать, точно сумасшедший. — Для Абигейл все должно быть совершенно…

Генри с улыбкой качал головой.

Он принес кольцо почти сразу, и до самого вечера Питер сидел в гостиной, держа в руках заветный подарок. Он тщательно изучил его со всех сторон, ощупал камешек, и теперь грел кольцо в руках, как будто это могло согреть и сердце Абигейл. Не то, чтобы Питер сомневался в чувствах подруги… Ведь она приглашала его к себе в гости, так радостно его встречала, с такой охотой писала письма. Но эти его глаза, дурацкие глаза… Когда же вернется зрение? Питер негодовал.

Дверной колокольчик зазвонил незадолго до ужина. Питер вздрогнул, выпрямился, и сердце застучало быстро-быстро. Он предупредил мать о своем разговоре с Абигейл, а еще попросил не упоминать о своем увечье. Та хмыкнула, но спорить не стала. Сказала, что сразу после ужина отправится к себе — у нее опять разыгралась мигрень — и Питер сможет говорить со своей Абигейл наедине сколько душе угодно. Генри тоже обещал под ногами не мешаться. Днем они только еще раз повторили «упражнения», и Питер был полностью готов.

Вернее, так он думал днем. Теперь он снова испугался и засомневался. Что, если Абигейл заметит его потерянный взгляд? И что, если ей не понравится их новое жилище? Питер не рассказывал ей о том, что лондонский Дом пришлось продать в уплату долгов, и денег у них оставалось совсем немного. Он написал ей, что жить в Лондоне после первой бомбардировки стало опасно, и мать предпочла переехать. Он умолчал о том, что Дома они лишились еще до объявления войны, а вражеские дирижабли с самолетами появились над Лондоном лишь год спустя. Но правда не нужна, если она мешает счастью. Кому какое дело до правды, если от нее один вред?..

— Питер!

Зашелестело платье Абигейл, в воздухе заколыхался цветочный аромат. Генри даже заглядывать в гостиную не стал, тактично оставив влюбленных вдвоем. Питер поднял глаза и тут же заговорил, чтобы она отозвалась и помогла ему не ошибиться со взглядом:

— Абигейл! Как я рад тебя видеть! Прости, не могу подняться.

— Да, Генри мне все рассказал. Какой это все-таки ужас!

Она всплеснула руками, сняла перчатки, шляпку и, положив их на столик рядом, присела напротив. Питер пожалел, что не может увидеть Абигейл, потому что ее голос был какой-то пустой, невыразительный. Ему не хватало ее лица, огненных волос, взгляда нежных глаз.

— Как хорошо, что ты приехала! — прошептал Питер.

— Как у вас здесь темно, — отозвалась Абигейл. — Давай попросим прислугу зажечь еще одну лампу?

— Нет, — быстро сказал Питер. — Свет режет мне глаза. Я еще не совсем поправился.

— Хорошо, — покладисто согласилась Абигейл.

Питер про себя заметил, что она не поинтересовалась его самочувствием, не упрекнула его в бледности, как мать. Даже мать со своей обычной холодностью первым делом принялась рассматривать лицо Питера и беспокоиться о его питании. Потом она подавила скупое выражение чувств и вернулась к обычному спокойствию и равнодушию. А Абигейл обычно при встрече улыбалась так широко, что можно было даже подумать, будто улыбка неестественная. Но Питер, конечно, так не думал. Абигейл радовалась, и это все, что ему нужно было знать. Теперь же он не видел ее улыбку, а если Абигейл и улыбалась, то по голосу этого было не понять.

— Какой же у вас тесный домишко! — воскликнула она, видимо, рассмотрев как следует гостиную.

— Это дом моей тетушки Этель, — соврал Питер.

На самом деле тетушка Этель отправилась к своему троюродному кузену еще четыре года назад, и никаких домов в Уэльсе у нее не было. Она сбежала из своей квартиры в Лондоне, как только в газетах начали писать тревожные заметки, и теперь все, что Питер о ней знал — так это то, что она чудесно устроилась с троюродным кузеном и его семьей. По крайней мере, так она писала его матери. Питеру этого было достаточно: особой любовью к тетушке Этель он в детстве не пылал, а теперь он и вовсе позабыл, как она выглядит. Наверное, она теперь изводит советами детей этого кузена, если они, конечно, есть. Хорошо бы их не было, потому что от советов тетушки и самый терпеливый взвоет.

— Ах так, — Абигейл поигрывала пальцами по подлокотнику кресла. — Не очень-то роскошное жилище.

— Это правда, — кивнул Питер. — Но здесь безопасно.

— Было. Теперь твоей матери ничего не угрожает. Наверное, вы скоро вернетесь в Лондон?

— Да-да, конечно, — согласился Питер.

Ложь разрасталась. Как долго он сможет ей врать насчет Дома, которого у его семьи больше нет? А деньги? Ведь из-за них Питер в детстве задумал свой план. Именно их он хотел сохранить браком с такой же состоятельной невестой. А теперь оказывалось, что он наживется на чужом состоянии… Об этом Питер не думал. Уже давно не думал. Он любил Абигейл, и любил с преданностью пса, который не задается вопросами о том, хорош ли его хозяин.

— И служанка у вас тут только одна… — протянула подруга.

— Мы бы взяли еще и кухарку, и швейцара, но тут так тесно… Они бы нам просто мешали, — оправдывался Питер.

— Понимаю, — ответила Абигейл. — У нас в Шотландии куда больше места. Но ты и сам помнишь. Чудесный дом. Но мы скоро вернемся в наше старое имение под Лондоном. Оно уцелело, и нужно лишь провести кое-какой ремонт… Отец недавно вернулся и только об этом и говорит.

— Мистер Коллинз в добром здравии? — вежливо уточнил Питер.

— Конечно, — в голосе Абигейл прозвучало раздражение, словно иначе и быть не могло. — У него были ранения, но он их стойко перенес, а теперь позаботится о нас с мамой. Мы совсем одичали в этой дурацкой Шотландии. Тишь, глушь и только овцы на склоне горы видны в окне гостиной. Умом можно тронуться!

Питер подумал, что вид овец на изумрудном склоне горы никак не кажется ему скучным — напротив, это, должно быть, весьма живописно — но спорить не стал.

— Да, сейчас время новой жизни… — пробормотал Питер задумчиво, позабыв о том, что должен смотреть в глаза Абигейл.

— Как же я рада, что эта невозможная война кончилась, — протянула она капризно.

Питер удивился: он никогда не обращал внимания на такие нотки в ее голосе, а теперь словно услышал Абигейл заново.

— Ты не представляешь, как рад я, — подхватил Питер.

Тут он вспомнил Лотти, и заскребло противной тоской на душе. Если к нему не вернется зрение, он никогда не сядет за штурвал самолета, и Лотти так и останется его первой и единственной небесной подругой. Нет ничего кошмарнее войны, и вместе с тем Питеру казалось, что на разведке с Лотти он бывал счастлив, как никогда. Он летал. Он был нужен. От него что-то зависело.

— От войны одни расходы, — пожаловалась Абигейл. — Нам пришлось обставлять шотландский дом за свой счет, и теперь, когда мы съедем, никто нам за мебель и пенса не даст.

Питер согласился:

— Это неприятно.

— Неприятно? Это чудовищно! На эти деньги мы могли бы закатить такой обед, что весь Лондон бы обзавидовался, — возмущенно воскликнула Абигейл.

Питер не знал, что ответить.

— Ну ладно, — вздохнула Абигейл. — Когда же ужин? Еще немного, и у меня будет голодный обморок. Пойду, расспрошу прислугу.

Она легко вскочила со своего места и, весело напевая, вылетела в коридор. В воздухе остался висеть цветочный аромат, но Питеру он отчаянно не нравился. От запаха мутило, и кружилась голова. Хотелось распахнуть окно, и плевать, что за ним снег и холод.

За ужином мать была обычно немногословна. Она задала несколько дежурных, обязательных вопросов, а потом занялась своим овощным пудингом. Подкрепленный появлением Абигейл, Генри наоборот сыпал остротами тут и там. С одним лишь Питером и миссис Гарланд он явно чувствовал себя стесненно. Теперь все было по-другому. Его было не унять. Шутка, анекдот, история… Кажется, и не о войне рассказывает, а о веселых каникулах с друзьями. Питер про себя беззлобно фыркнул. Ну и хорошо. Все лучше, чем унылое молчание, которое в семье Гарландов окончательно взяли за правило. За десертом Питер пытался вставить свое слово, но Абигейл хорошо развлекалась и без него. Потом поздравили друг друга с Рождеством, выпили горячего грога, а когда все тарелки вынесли, а мать с Генри удалились каждый в свою комнату, Питеру даже стало одиноко. Теперь наступил его черед, особый момент, но сначала нужно было подготовить почву.

После ужина Генри помог Питеру пересесть в кресло у камина, в другое кресло рядышком уселась Абигейл. Она болтала о чудесном яблочном пироге, который приготовила Милли, а Питер про себя дивился, что подруге понравилось в его доме хоть что-то.

— Я рад, что тебе понравился ужин, — сказал он.

— Ну, — протянула Абигейл. — Суп со шпинатом был не очень. Мы дома готовим куда лучше. А вот пирог и вправду отличный. Ах, если бы у вас был шоколад! Я так по нему соскучилась.

Питер подумал, что шоколада она не увидит еще ох как долго.

— И, тем не менее, — продолжил он. — Сегодня Рождество, а в дополнение к нашему общему семейному поздравлению у меня есть для тебя подарок.

— И у меня! — Абигейл не то, что воскликнула — она взвизгнула. Питер поморщился. И почему он никогда не замечал, какой противный у его подруги голос? — Сначала я.

Абигейл протянула что-то, но Питер не видел, потому попросил:

— Положи на столик, я все же хочу быть первым.

Конечно, он лукавил. Он с удовольствием посмотрел бы на подарок Абигейл, но сейчас делать это было опасно. Мало ли что это? Вдруг открытка? Попросит прочитать вслух, и как тогда выкрутиться?

Питер положил на столик и свой дар — коробочку с кольцом.

— Думаю, больше тянуть нет смысла, — сказал он, услышав, как стукнула крышка коробочки. — Мы оба столько всего пережили и так долго ждали… Когда же мы с тобой познакомились? Думаю, нам обоим было лет шесть. Прошло двенадцать лет. Я знаю тебя почти всю свою жизнь. Это хороший предлог, чтобы, наконец, попросить тебя за меня выйти.

— О, Питер, — с умилением произнесла Абигейл. — Я и не знаю, что сказать.

— Да или нет, — напомнил бесстрастно Питер.

— Это кольцо великолепно! Что это за камень? — она словно его не слышала.

Питер замялся.

— Угадай.

— А что же это за цвет? Тут так темно…

Ее платье зашуршало, и Питер понял, что она встала, чтобы наклониться у очага.

— Голубой. Как мои глаза. О, Питер, — повторила она. — Спасибо.

Она подошла и внезапно обняла его. Вышло неловко, неуклюже, потому что Питер сидел прямо, неподвижно, как деревяшка, и не успел даже погладить ее по плечу, а она уже отпрянула.

Хорошо Генри угадал. Голубой. Надо же! Или это Питер ему все уши про цвет глаз возлюбленной прожужжал?

— Какая прелесть, — она продолжала восхищаться. — Сколько же ты выбирал? Это не так просто. И выглядит так дорого!

Питер мысленно поблагодарил Генри еще раз.

Абигейл все восторгалась кольцом, крутилась по комнате, рассматривая камешек то при свете лампы, то при свете очага, а потом внезапно пожелала спокойной ночи.

— С Рождеством, милый. Открой мой подарок, а утром скажешь, понравилось тебе или нет.

Ее голос улыбнулся, но Питер снова не услышал в нем ни капли теплоты, которую раньше и не искал, нежности, в которой и не сомневался.

— Спокойной ночи, — пожелала Питер, но Абигейл уже вышла.

Когда шаги в коридоре стихли, а дверь ее спальни стукнула, Питер принялся шарить по столику в поисках подарка. Вот он, упакован в бумагу и шелковую ленту с бантом. Да, толк в красоте Абигейл знает. Но что внутри? Питер разорвал бумагу и нащупал металлическую коробочку. В ней, судя по запаху, лежал табак для трубки.

С утра Генри прочитал записку: Абигейл писала, что ее отец сказал — настоящий мужчина должен курить вот такой табак, крепкий и жгучий. Питер лишь расстроился еще больше, чем вечером. У него не было трубки, и покупать ее он не собирался. Он слишком хорошо помнил ту сцену у камина в старом лондонском Доме, когда его отец дрожащими руками набивал трубку, а потом пытался затянуться, а та лишь выскользнула из его влажных пальцев. Нет, Питеру не хотелось иметь ничего общего ни с тем, что делал отец, ни с тем, что он любил. Он и раньше не хотел на него походить, а с признанием о морфии Питеру и вовсе стало страшно хоть чуточку напоминать себе отца. Абигейл неаккуратно напомнила ему об ужасе первых дней войны, и он спрятал подарок подальше.

С приездом Абигейл в домике стало совсем тесно. Генри, правда, все больше пропадал где-то в деревне, то ли чтобы не мешать уединению влюбленных, то ли оттого, что у него и самого появились кое-какие дела с местными девушками. Питер бы посмеивался и радовался за друга, но он сам с каждым днем все больше мрачнел. Абигейл пробыла у него целую неделю, и к концу этого необычно долгого срока Питер начал путаться в своем вранье. И если в разговорах он еще мог как-то выкрутиться, то в остальном Питер чувствовал себя круглым дураком. Он начал избегать общества Абигейл, особенно утром и днем, пока еще было светло. Он делал вид, что очень устает и что совсем не может ходить. Он все чаще прикрывал глаза, притворяясь, что тихо дремлет, пока Абигейл, пристроившись рядом, читает книгу.

Она так и не ответила на его предложение. Питер не понимал, почему Абигейл тянет, но вместе с тем его все сильнее и сильнее раздражало в ней то одно, то другое. Капризный тон, очередная высокомерная глупость об их доме, ленивое замечание о том, как хорошо теперь заживет ее семья в доме под Лондоном, ее наводящая тоску любовь к книгам, холодный голос, натянутая улыбка, искусственный смех. Питер словно впервые встретил эту девушку, и он совсем ее не знал. А еще он ловил себя на мысли, что узнавать ее он совсем не хочет, но сам себе изумлялся. Как такое возможно? Нет, ему просто кажется. Питер устал, его выводит из себя то, что он не может видеть, и врать ему все труднее и труднее.

Перед объездом Абигейл Питер все же улучил минутку и спросил ее еще раз:

— Так что ты решила?

— О чем решила? — не поняла Абигейл.

Она натягивала перчатки.

— О моем предложении.

— Предложении? — Абигейл задумалась. — Милый Питер, не думаешь ли ты, что на такие вопросы отвечают сразу?

Ему захотелось фыркнуть.

— Мне кажется, у нас обоих было предостаточно времени.

— Всего семь дней! — напомнила Абигейл. — Это слишком мало. Ну что ж, мне пора в путь. Я напишу тебе, как только вернусь домой. Надеюсь, тебе не будет без меня слишком уж скучно.

Она хихикнула и наклонилась, чтобы поцеловать Питера в щеку.

Когда Абигейл ушла, Питеру стало тоскливо. Не так он себе все представлял. Не так должна была пройти эта важная встреча.

— Ну что ж, — в гостиную вошла мать. — Мы теперь снова одни, верно?

Питер слабо улыбнулся.

— Она отказала?

Мать опустилась на диван и принялась перебирать свое шитье.

— Почему же? — удивился Питер. — Ей нужно подумать.

Миссис Гарланд вздохнула:

— Если ответ «да», и думать нечего.

— Ты не думала ни минуты? — вдруг спросил Питер, набравшись смелости. Он никогда не разговаривал с матерью о подобных вещах, и теперь ему казалось, что он перешагивает невидимый, опасный порог.

— Ни единой, — мать улыбнулась.

Она помолчала, а потом продолжила, уже куда печальнее:

— А стоило. Знаешь, Питер, я пожалела о браке с твоим отцом не раз.

Питер оторопел. Ему не хотелось такое слушать.

— Весь в делах, весь в делах, — протянула она. — Только вот половину времени он тратил совсем не на то. Думал, что я не знаю.

Она хмыкнула. Питеру хотелось встать и уйти к себе, но что-то останавливало. Никогда его мать не была так откровенна.

— Нет ничего хуже лжи, — сказала она. — Стерпеть можно что угодно. Что угодно, только не ложь.

Питер отвернулся. Вся его история с Абигейл строилась как раз на лжи. Он не помнил ни единого разговора с ней, когда бы он не изворачивался и не придумывал. По правде говоря, он даже не был уверен, знает ли Абигейл, кто такой настоящий Питер Гарланд. А знает ли он сам, что такая Абигейл Коллинз?

Он извинился перед матерью и, взяв трость, побрел на улицу. Снег хрустел под ногами, было прохладно, пальто Питер не накинул, но возвращаться не хотелось. Холод пробирал все сильнее и сильнее, поддувал ветер, но Питеру казалось, что именно так ему и надо. Он стоял посреди палисадника материного дома и смотрел в небо, пытаясь угадать, какого оно сейчас цвета. Серое? Молочно-белое? Потемнело и стало темно-бурым? Он не знал. Он не понимал, день сейчас или ночь, утро или вечер. Питер не помнил, сколько в последний раз били часы. Ему казалось, что он уже не понимает ничего. Внутри вдруг оборвались какие-то важные ниточки, и Питер больше не знал, куда ему идти. Эти ниточки тянули его вперед, такие надежные и понятные, а теперь ни одной не осталось, и движение прекратилось. Что же ему делать?

— Прохлаждаешься? — послышался веселый голос Генри и хруст его шагов по заснеженной дорожке. — Иди-ка в дом, нечего здесь без пальто торчать.

Питер качнул головой.

— Проводил Абигейл?

— Ага, — кивнул Генри. — И заскочил в лавку к Аннет. Я тебе рассказывал о цветочнице Аннет?

Питер промолчал. Нет, не рассказывал. И незачем.

— Так вот, — Генри схватил друга за локоть и потащил за собой в дом. — Иду я, значит, вчера по улице…

Питер не слушал.