Глава 18. Совершенство

Время шло, и Питер все больше впадал в отчаяние. Угрюмое безразличие первых дней в госпитале все же скрашивала надежда. Питер знал, что ему станет лучше. Он был уверен, что не сегодня-завтра он увидит. Но день сменялся новым, а белые пятна, которые Питер принял за знак своего выздоровления, не появлялись. Утро он начинал с вопроса для мисс Уорли:

— Что говорит доктор?

Питер теперь точно знал, когда она улыбается, а когда нет, даже если молчит. Сейчас она улыбалась, как легкомысленная дурочка.

— Он говорит, что вам нужно время.

Питер ударял кулаком по матрасу и стискивал зубы.

— Сколько еще времени?

— Послушайте, — сказала как-то мисс Уорли очень вкрадчиво, усаживаясь на краешек его постели, что обычно сестрам крепко-накрепко запрещалось. — Злость выздороветь вам не поможет. Успокойтесь и думайте о хорошем. Вот увидите…

— Да не хочу я о хорошем думать! — взорвался Питер и почувствовал, как мисс Уорли дернулась. — Я хочу хорошо себя чувствовать!

Сестра покачала головой.

— Вы ведете себя как дикарь.

— Плевать мне на то, как я себя веду! — Питер никак не мог унять дрожь в пальцах. Хотелось вскочить на ноги и перевернуть койку, вырваться из чертовой палаты и сбежать прочь, оставив мисс Уорли наедине с ее дешевыми успокоительными проповедями.

Но тут Питер вздрогнул. Сестра тронула его лоб и тихо провела по нему рукой. Повязки уже давно сняли, и Питер от ее прикосновения ощутил сладкий холодок.

— Просто думайте о хорошем, — повторила мисс Уорли едва слышно.

Питер бессильно обмяк. Злость улетучилась. Он закрыл глаза.

— Вот видите, — она улыбнулась. — И знаете, что я вам скажу? Война скоро кончится.

Питер распахнул глаза.

— Вы так думаете?

Она покачала головой:

— Об этом все говорят.

— Значит, запрет на радио в госпитале снимут?

Мисс Уорли усмехнулась:

— Конечно.

Питер впервые за долгое время улыбнулся.

— Думаю, сегодня вам можно прогуляться, — добавила мисс Уорли.

С костылями он ковылял медленно, но сестра чуть придерживала его, и дело спорилось. В коридоре деревянный стук гулко отдавался в сводах, и Питеру казалось, что каждый такой удар — шаг на свободу. Свежий воздух опьянил его, и они долго стояли в дверях молча. Потом двинулись по дорожке, и под ногами зашуршал гравий. Дул ветер, сильно похолодало, и Питер ежился в плаще, который мисс Уорли накинула ему на плечи поверх халата. Он слышал, как одиноко трепещут листья, как трутся сухие ветви друг о друга, и знал, что деревья почти целиком облетели.

Они прошли до угла и присели на скамейку. Питер все смотрел на небо, пытался поймать проблески света, но никак не мог.

— Бросьте вы это, — посоветовала мисс Уорли.

Отчаяние возвращалось.

— Я никогда не увижу, — проговорил Питер.

— Увидите, — он знал, что сестра на этот раз не усмехается, не подшучивает. Она даже не смотрела в его сторону, а сидела чуть поодаль, не касаясь его, и разглядывала облака.

— Я был в этом уверен, — протянул Питер, но без обычной горькой злобы, которая звучала в его голосе, когда он говорил о своих глазах.

— Нет, я не о том, — мисс Уорли покачала головой. — Ваше зрение не ушло. Оно превратилось. Теперь оно — в запахах, вкусах, ощущениях. Они стали сильнее. Чувствуете? Вы научитесь. Уж я-то знаю.

— Откуда? — спросил Питер.

— Война, — мисс Уорли пожала плечами. — А вы не позволяйте превратиться себе.

— В кого?

Мисс Уорли усмехнулась:

— В заносчивого, высокомерного и эгоистичного старикашку.

Питер вздрогнул. Где-то он уже слышал эти слова.

— Уж вы-то к этому имеете большую склонность, — ее голос весело звенел.

— Откуда вам знать? Вы с вами совсем не знакомы, — протянул Питер.

Мисс Уорли промолчала.

Они просидели еще немного на скамейке, и Питер стал замерзать. Они двинулись обратно к зданию госпиталя, но тут их окликнули.

— Не может быть!

Знакомые шаги, чуть шаркающие.

— Не может быть! — повторил человек, уже приблизившись. — Питер!

Он наклонил голову. Да это же…

— Генри?

В следующий момент тот чуть не сшиб его с ног.

— Мэтьюз! — возмущенно-весело прикрикнула мисс Уорли, но Генри не слушал.

— И ты здесь! А я думал, что больше тебя не увижу! — он похлопал Питера по спине. — Ну и вид у тебя! Но жив, жив! Ты уже слышал? Войне скоро конец! И нам с тобой все же удалось уцелеть!

Питер слабо улыбался. Он воевал не так уж долго, чтобы у него было много шансов не уцелеть. И тем не менее, того неполного года с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать, хватило на то, чтобы его Лотти подбили, а его самого…

— Эй, да ты…

Генри споткнулся и замолк. Питер знал, что его глаза смотрели мимо друга.

— Ну-ка, сестра, отдайте-ка мне мистера Гарланда, — решительно произнес Генри. — Я сам провожу его в палату.

От Генри пахло папиросами, и шагал он быстрее, чем мисс Уорли.

— А с тобой-то что? — спросил Питер. — Ты же здоров как бык.

— Ну конечно, — хохотнул Генри. — Пара пулевых и ухо отсекло. У меня теперь такой геройский вид, что от девушек отбоя не будет.

Питер усмехнулся.

— Теперь такое светит и хромому, и безногому, и…

Он замолк. А что светит ему самому? Он так и не написал Абигейл. Пора бы уже это сделать, и будь что будет. Но как же это трудно…

Они уже входили обратно в палату.

— Слушай, а не про тебя ли болтали… Как же там… Ван Гог — это ты? — Питер даже усмехнулся.

— Ага, про меня, — Генри горделиво выпятил грудь, Питер так и почувствовал. — Ну а я что. Я не против. Лучшие папиросы — у Ван Гога!

Питер так и покатился от смеху, и в боку закололо. Он охнул.

— Давай-ка, — Генри придержал его за плечо и провел к койке. — Ложись. Слушай, а эта мисс Уорли…

Он чуть помолчал, пока Питер скидывал верхнюю одежду и укладывался.

— Она не кажется тебе знакомой? — наконец, спросил он.

— Да нет, — Питер удивился. — И я должен ее знать?

— Не знаю, почему, но я уверен, что когда-то ее уже видел…

Генри задумчиво почесал повязку на голове, Питер слышал.

— Ну да ладно. Теперь расскажи-ка мне, что с тобой произошло.

Он плюхнулся на стул рядом. Питер ухмыльнулся.

— Только если потом ты расскажешь, что случилось с тобой.

— Идет, — кивнул весело Генри.

Вечером подавали рыбную похлебку. Питер ел, вполуха слушая тихие разговоры в палате. Когда его ширма не была задвинута, он иногда перекидывался словечком-другим с остальными, но дальше вопросов о погоде и о том, что будет на обед, никогда не заходило. Питер не знал этих людей, а их речи не выдавали в них особенной породы. Беспородных Питер презирал. Осознанно или бессознательно, он никак не мог себя заставить с ними сойтись. И если в самолетном ангаре или на аэродроме его и других «перемешанных» объединяло одно дело, здесь он мог молчать целыми днями, и хуже ему не становилось. Но вот слушать, о чем вокруг говорят, он себе запретить не мог. Отчасти оттого, что просто некуда деться, а отчасти из-за любопытства он нет-нет, да прислушивался к тому, о чем рассуждают соседи по палате.

— А ты что будешь делать, Уилкинс? Когда выйдешь на свободу, — спросил кто-то.

— На свободу! — усмехнулся Уилкинс. — Как будто мы в тюрьме. Нет, сэр, мне и тут хорошо. Я бы здесь провалялся еще полгода. Да выкинут через неделю, как пить дать. И уж тогда… А что я буду делать? Вернусь на ферму, к Молли и детишкам. Соскучился! У нас последнюю корову в феврале зарезали, так теперь новую присмотреть надо… Продадим кое-что, поднатужимся. Уж куда без доброй коровы… Особенно теперь, когда еще один рот прибавится. Но я по армейскому пайку тосковать не буду, уж увольте!

— А ты, Джонни?

— Я… — Джонни задумался, а потом в его голосе зазвучала улыбка. — А я о жратве, да о коровах и думать не думаю. Мне бы просто домой вернуться… К жене. Я б прямо сейчас сбежал, вот честное слово!

В комнатушке засмеялись. Видно, Джонни бегать не сможет еще долго.

— А мне плевать и на войну, и на конец ее, — пробормотал мрачно знакомый голос.

Питер припомнил нового пациента с «ножичком». Да, это был он, Хокинс.

— Меня и не ждет никто, и дома нет. Все спалили немцы, чтоб их…

Он сплюнул. Послышался глухой звон ложки о металлическую миску.

— Ах, ты! — тут же воскликнул Хокинс. — Ледяная дрянь, и кости одни. Что они там на кухне думают, псов дворовых кормят?

Он с грохотом бросил миску на прикроватный столик.

— Вот уж дело — кость из рыбины вытащить! — пробурчал кто-то. — Мисс Уорли все равно тебя доесть заставит.

— Пусть сама хлебает! — отрезал Хокинс. — У сестер да у докторишек паек небось другой.

— Такой же! — вступились за мисс Уорли сразу двое.

— Ну и к черту.

— Мисс Уорли говорит… — начал кто-то.

— Да заткнулись бы вы все, а! — разъярился Хокинс. — Мисс Уорли то, мисс Уорли это… Любимая мисс Уорли! Безмозглые идиоты. Неужели ни у кого еще ее сладкая улыбочка не сидит в печенках? Только и умеет, что смеяться, а горячий суп притащить не может! Вот бы я ее…

Он грязно выругался. В палате повисла тишина.

— Почему такие кислые лица?

Мисс Уорли.

— Ах, вот и вы, миледи, — язвительно протянул Хокинс и брякнул миской. — Извольте объяснить… почему в пойле костей больше, чем мяса? У меня в горле застряло с десяток!

— Я не кухарка, — мило улыбнулась мисс Уорли. — Но я передам, что ужин в палате номер три не понравился.

Вокруг зашумели.

— Все отлично!

— Мне понравилось, мисс Уорли!

Хокинс кашлянул, судя по шороху, поднимаясь с постели.

— А мы сейчас и проверим, понравился или нет. Попробуйте сами!

— Мистер Хокинс, сейчас же вернитесь в постель, — голос мисс Уорли не дрогнул. — И свою похлебку я уже съела, благодарю. Это, конечно, королю не подашь, но и времена, напомню, сейчас не самые…

— А плевал я на времена! — взъерепенился Хокинс. — Ешь!

Питер впервые услышал, как кричит женщина. Но ее вопль потонул в шуме и воплях, и скоро понять, что происходит, было невозможно. Он приподнялся, пытаясь разобрать хоть тень, хоть какое-то движение, но тщетно. Мисс Уорли все еще кричала.

— А ну убери от нее руки!

Питер схватился за спинку койки, потому что голова закружилась. Так быстро он с постели не вскакивал уже давно.

Вокруг все стихло.

— А ты кто такой? — прошипел Хокинс. — Никак тот самый слепой пилот-неудачник?..

Питер слышал всхлипы мисс Уорли. Кто-то прошептал:

— Он ей все волосы выдерет…

— Тот самый, — кивнул он. — А ты сейчас же оставишь сестру в покое и извинишься.

Хокинс рассмеялся.

— Вот еще. Будет знать, как мне всякую дрянь на ужин подавать! Все эти чертовые четыре года я сражался, не зная, за что и зачем. Все эти чертовы четыре года я рисковал своей шкурой, чтобы выпустить очередную пулю. Все эти чертовы четыре года я ползал в свином навозе, в грязи, в лужах крови, чтобы выполнить свой долг перед королем. Выполнил? Так он мне благодарен? А что делал он сам? А что делала эта ваша мисс Уорли? Меняла повязки и бинтовала кости? Мерила температуру? Подносила водичку? — Он расхохотался, словно безумный. — Вот уже где мне эта ваша война сидит, вот где! Теперь-то мне можно свое получить, можно?..

Питер расслышал всхлип мисс Уорли.

— Отойди, — прошептал он. — Отпусти ее сейчас же.

— Не-а, — с издевательским смешком кинул Хокинс. — Думаю, я взгляну, какого цвета ее кровушка…

Питер бросился на него, не понимая, что делает.

Завязалась потасовка. Он все пытался отыскать Хокинса среди леса чужих рук, но его быстро оттеснили. От слепого героя толку было мало, но его ярость разожгла злость и в остальных. Питер слышал удары, стук и грохот. Из коридора набежали люди, но кто это, он не знал. Наверное, пустые зеваки, а может, кто-то из докторов услышал шум. Его толкнули, и Питер упал навзничь, пребольно ударившись головой об пол. Кто-то нечаянно саданул его пяткой в живот, и он скрючился под койкой.

Когда все стихло, Питера подняли на ноги и помогли присесть на постель. Мисс Уорли все еще тихо всхлипывала.

— Давайте-ка этого в изолятор, — отдали приказание.

Снова забегали.

— Но у нас нет изолятора, — прошептал кто-то.

— Заприте его в погребе, и дело с концом! И, сестра Джексон, вкатите ему снотворного. Пускай поспит как следует.

— Я тебе сам вкачу снотворное! — раздался сдавленный крик Хокинса, но он тут же как-то бесславно заглох.

Снова шаги, шум, толкотня и грохот.

— Мисс Уорли?

— Она ушла, — Питера похлопали по спине. — Убежала, вся в слезах. Ну да ничего, он ее совсем малость потрепал.

— Что он с ней сделал? — Питер уставился в пустоту, хватая говорящего за отвороты халата.

— Говорю же, чуток потрепал. За волосы схватил, руку вывернул.

Питер сжал кулаки. Ну почему, почему он вынужден узнавать все у какого-то другого человека, даже имени которого не знает?

После случая с Хокинсом мисс Уорли не появлялась долго. Вместо нее поправляла подушки мисс Мэдсон, а она не отличалась ни внимательностью, ни заботливостью, ни аккуратностью. В первый же день она опрокинула поднос с обедом на одеяло одного из соседей Питера, и, даже не извинившись, куда-то ушла, позабыв о супе, который промочил не только одеяло, но уже добрался и до матраса. Она без единого вопроса ссыпала щепки, которые остались от подарка мисс Лоран, в мусорное ведро, и если бы Питер вовремя не проснулся, она бы так и бросила в печь его единственную память о детстве. Мисс Мэдсон вообще не разговаривала с больными. Она просто приходила. делала свое дело и исчезала, а пациенты о ней так восхищенно, как о мисс Уорли, совсем не шептались. Наоборот, они все тянули свое: где мисс Уорли? А мисс Мэдсон только и знала, что буркнуть: ваше дело выздоравливать, а не болтать. Шаги у нее были тяжелые, грузные, и Питер представлял ее недовольное, круглое лицо, еще не совсем старое, но уже обиженное жизнью, и доля войны в этой обиде самая маленькая. Казалось, мисс Мэдсон ненавидит все вокруг себя, и потому если не молчит, погруженная в свое недовольство, то недружелюбно бормочет, и доброго слова от нее не дождешься. Только теперь Питер понял, как скучает по мисс Уорли. Раньше его выводила из себя забота этой улыбчивой, веселой девушки, которая изо всех сил пыталась поддержать жизнь в каждом своем подопечном. Ведь она именно это делала: спасала каждого из них, и вовсе не уколами, а своим смехом, своей нежной, искренней заботой и чудесными руками, от прикосновения которых боль уходила куда лучше, чем от морфия, которого Питер боялся как огня. И теперь над каждым новым подносом с едой, принесенным мисс Мэдсон, Питер обещал себе, что больше не будет раздражаться, когда вернется мисс Уорли.

Но мисс Уорли не возвратилась.

В один из дней Генри выписали, и тот пришел к Питеру, чтобы объявить новость.

— Я останусь в соседней деревне, пока тебя не отпустят, — сказал он.

Питер изумленно повернул к нему голову.

— Но твоя семья… Они, наверное, так хотят тебя увидеть!

— Я уже им написал. Все хорошо, Питер. Ты мой друг, и я не могу оставить тебя здесь одного. Тем более что твоя любимая мисс Уорли ушла.

— Она не… — Питер запнулся. — Ушла?

— Да, я слышал. Сильно запугал ее этот ваш Хокинс.

Генри отвернулся, видимо, чтобы глянуть на его пустующую койку.

— Но это же был всего один случай! — воскликнул Питер. — Его посадили под замок…

— Но не вечно же он там будет сидеть, верно? — мудро заметил Генри. — К тому же дело было не в одном этом случае. Я слышал разговоры о том, что его прямо перед войной бросила невеста. Видимо, она была похожа на мисс Уорли, потому что этот гад на нее зуб заточил с первого же дня. Ходил курить, а когда возвращался, все проходил мимо сестринской и так и норовил ее подцепить. То насмехаться, а то и угрожать начнет. Я сам видел, когда возвращался в палату. Мисс Уорли все терпела, не замечала, но теперь…

Питер молчал. Вот ведь сволочь этот Хокинс! Удивительно, что на него вообще какая-то девушка засмотрелась.

— И куда она отправилась? — спросил он.

— Говорят, вернулась в Лондон. Она же там раньше жила.

Питер кивнул.

— Ну а я пока никуда уезжать не собираюсь, — уже веселее продолжил Генри. — Я буду приходить к тебе каждый день.

Питер вздохнул. А был бы он сам способен на такую преданность, окажись он на месте Генри?

— Спасибо, — только и сказал он.

Хотя что лес благодарить за травы да коренья. Вот бы набрести на деревню… Но Питер шел уже который день, но никак не мог выйти ни к одному поселению из тех, что он видел на карте в своем замке. То ли лес снова стал бесконечным, как когда-то, то ли и не было больше вокруг ни деревень, ни городов. Зато скала, на которой раньше стоял замок, все маячила из-за деревьев и пропадать никуда не собиралась. Как будто следила за ним или приглашала.

Делать нечего, Питер решил вернуться в деревню на скале. Постучит в какую-нибудь хижину подальше от дома ***, а уж там его накормят. И почему теперь он думает лишь о таких низменных нуждах, как пища и кров? Ведь раньше он мечтал о могуществе…

Дорога обратно заняла не многим больше часа. Удивительная скала, колдовская какая-то

Подъем показался Питеру уже легче, и он остановился передохнуть лишь раз. А взобравшись на верхушку, он сразу же свернул налево и шел, шел, пока не добрался до самого края деревни — дальше от *** просто некуда, разве что обратно в лес, собирать землянику, от которой никакого толку.

Питер постучал самую последнюю хибарку, покосившееся строеньице с единственным окошком. Открыли ему не сразу, зато когда открыли…

— Кого-то ищете, дедушка?

На пороге стояла уже знакомая светловолосая девчушка лет пятнадцати. Питер неловко отступил.

— Может быть, вы к матушке?

Она обернулась в дом, и тут же на улицу выглянула краснощекая женщина в грязном переднике.

— Никак вы путник, добрый человек? — она расплылась в улыбке. — Так проходите, проходите! Отдохните с дороги…

Питер попятился. Что за чертовщина?

— Да вы заходите, не бойтесь, — раздался голос сзади.

Питер оглянулся. К нему из-за угла направлялся колдун ***.

— Неужто вы немой? — все так же весело поинтересовалась женщина. — Ни словечка ни молвили…

Больше ждать Питер не собирался. Он решительно развернулся и заковылял по дороге прочь. Или над ним издеваются и он просто-напросто перепутал дом, или…

Из-за черешни с ягодами размером в кулак, под которой одновременно зацветала, плодоносила и гнила клубника, выглянула маленькая девочка с куклой без головы.

— Куда же вы? — проговорила она. — Постойте!

Из окна того же домишки выглянула ее мать.

— Путник, зайдите к нам, отведайте нашего черничного пирога!

Из двери напротив выбежала светловолосая девочка-подросток.

— Нет, к нам. У нас лучшие вишневые булочки!

В соседнем саду точная копия девочки с куклой возилась с котятами. Она забирала их у кормящей матери, устроившейся под кустом, поочередно качала их на руках, а потом беззаботно швыряла одного за другим в куст. Те пищали, слепо тыкались носом и искали мать. Кошка, меж тем, словно не замечала странных игр девочки.

— Вы их не слушайте, — протянула она, не глядя на Питера. — Вот рябиновый кисель у нас — объеденье!

Из огородов за углом приближалось сразу два колдуна ***. Они друг на друга не смотрели и говорили одновременно:

— …зайдите к нам, сделайте одолжение…

— …вас и ноги уже не держат…

Питер двинулся быстрее, оставив позади колдунов, но впереди на дорогу высыпало сразу с десяток маленьких девочек. Они рвали цветы на букеты, только совсем не заботились о том, что вырывают растения с корнем.

— А моя мама шьет лучшие платья в округе. Знаете, как она пояса украшает? Она и вам может рубашку вышить. Лентами! — начала одна.

Другая схватила Питера за край сюртука:

— Да у вас ботинки стоптались… Мой дедушка — кожевенных дел мастер, уж он вам такую обувку стачает!

Третья уже открыла рот, чтобы предложить что-то еще, но Питер, так быстро, как только позволяли ни на что не годные стариковские ноги, припустил прочь. Он бежал, неуклюже ковыляя, а со всех сторон к нему стекались уже знакомые ему люди: женщина, две девочки и старик. И каждого были десятки, десятки… Улыбки на их лицах сменились гримасами отвращения. Некоторые принялись нагибаться к земле и подбирать камни. Тут же в него полетели первые булыжники. Питер едва еворачивался. Ему хотелось зажмуриться и больше не видеть, ничего не видеть.

— Спрячься у меня, — кто-то схватил его за руку.

Питер обернулся и увидел страшную старуху-Абигейл. Путь ему перегородило четыре колдуна, за которыми по земле тащили своих кукол маленькие девочки. Питер шмыгнул в раскрытую дверь, и Абигейл тут же ее захлопнула. Шум стих.

— Ну вот, пока что ты в безопасности. Выйдешь, когда солнце зайдет. В темноте видно плохо, сможешь и улизнуть. А не захочешь — оставайся тут..

Питер еще пытался отдышаться, и ответить ничего не смог. Да даже если и смог бы, ничего разумного ему в голову не приходило. Здесь творится нечто невообразимое — вот и все, о чем он мог думать.

— Что это? — только и спросил он, когда откашлялся и смог ровно дышать.

Он присел на край табурета у очага и теперь все оглядывался на окно, пытаясь разглядеть, что происходит на улице.

Старуха махнула рукой.

— Злить их — последнее дело.

— Но я…

— Ты их не злил, знаю. Вот, что ты скажешь. Ты и меня не злил, да, — забормотала старуха, шевеля кочергой в углях.

— Что здесь творится? — Питер не выдержал и схватился за голову. — Что? Скажи мне, что здесь происходит?!

Он все смотрел на окно, словно опасался, что на него вот-вот посыплются тысячи кукол с отбитыми головами.

— Не обращай внимания. Если хочешь, переночуй здесь. Можешь, конечно, и с закатом уйти. А можешь и до восхода остаться. Или до следующего заката…

Старуха болтала сама с собой, перейдя на едва различимый шепот. Потом она взглянула на Питера и ободряюще улыбнулась, как будто хотела показать, что не забыла о нем.

— Твои мечты опасны, Питер, — проговорила она громче и оставила, наконец, очаг в покое. Огонь разгореться даже не подумал. — Но я на тебя за них не сержусь. Ты плохо со мной поступил, плохо… — она провела рукой по безобразному шраму поперек лица. — Но меня ты не бойся. Я на тебя зла не держу. Я-то знаю, что ты мечтатель. Что ты вырос в фантазиях. Ты вырос здесь, в этой долине. Это твой настоящий дом. И ты мечтал сделать его совершенным. Но совершенство так уязвимо, Питер…

Она шмыгнула носом совсем не как леди. Да Питер и не видел в ней леди. Это была старая, уродливая крестьянка, живущая в полуразвалившейся самодельной лачуге из растащенных стен замка.

— Ты бежал за красотой и богатством, но что же ты получил? — продолжала невесело старуха. — К чему привело совершенство? Да и возможно ли оно, твое совершенство?

Питер не знал, что ответить. Старуха его пугала, она ему не нравилась со своими странными, туманными разговорами.

— Но я не злюсь! — стала зачем-то повторять старуха, вцепившись в его руки. — Я не злюсь…

Питер попытался вырваться, но ничего не вышло. Старуха держала крепко.

— Не злюсь… Не злюсь, — все приговаривала она.

Питер понял, что попал в новую западню. Он собрался с силами и рванул что есть мочи, высвободившись от хватки. Не обращая внимание на то, как заныли несчастные ноги и больная спина, Питер заковылял к выходу.

— Куда же ты! — кричала ему вслед Абигейл. — Я еще не заварила травы! У меня лучший травяной чай!

Питер вылетел вон.

Ему нельзя ранить Абигейл. Нельзя причинить ей боль. Он должен сделать все, чтобы она была счастлива и спокойна. Нельзя беспокоить ее новостями о его ранении. Нужно сделать все, чтобы она не узнала.

— Генри, — Питер схватил друга за руку. — Можно попросить тебя об одном одолжении?

— Конечно, — тут же отозвался друг.

— Вот сейчас, — Питер поднял глаза на звук голоса Генри. — Я смотрю на тебя?

— Чуть вбок.

— А так? — он перевел невидящий взгляд влево.

— Так лучше. Почти в глаза.

— Посмотреть выше?

— Да, пожалуй. Да, теперь отлично. Как будто ты… Питер, что ты задумал? — Генри испугался.

— У меня есть одна идея, друг, — Питер задыхался. — Вы с Абигейл одного роста, и я думаю…

— Питер, невозможно скрыть то, что ты… — начал Генри.

— Возможно! — вскричал Питер. — Я же смотрю тебе в глаза!

Он и вправду направил взгляд почти ровно в глаза Генри.

— Но это если я стою прямо и не отворачиваюсь…

— А если потренироваться?

— Что за глупость тебе пришла в голову? — все еще не понимал Генри.

— Все будет как надо, друг, — с предвкушением прошептал Питер. — Все будет совершенно.