Глава 16. Огонь

Новость о побеге вознесла Питера и Генри чуть не до небес. Ребятами восхищались, а наказание, которое по суровости не равнялось ни с одним другим, придавало мальчикам в глазах остальных еще больше героизма. Ученики шушукались, показывая пальцами на Питера и Генри, и те превратились в самых настоящих знаменитостей. Что там популярность среди друзей Барретта! Питер чувствовал себя счастливым, как никогда. С ним и Генри хотели дружить все. О них говорил каждый. Слухи о том, зачем они сбежали в Лондон, ширились и обрастали новыми и новыми подробностями. А поскольку Питер никому и слова не сказал об истинной причине своего побега, а Генри рта не раскрывал, молва приобретала все более фантастичный оттенок. Какая уж там кухаркина дочь! Питер искал свою настоящую мать, потому что та, которая его вырастила, совсем ему не родная. Или нет, они с Генри хотели ограбить банк! Или, может, они собирались купить леденцов, изголодавшись от школьной стряпни? Да нет, они расследовали убийство, и следы повели их в саму столицу! Питер набрал в рот воды и слушал эту околесицу с философским спокойствием.

Вторая часть наказания вышла еще противнее, чем розги: им с Генри велели всю неделю мыть котлы на кухне, а с учетом того, сколько готовили на целую школу, работы у них оказалось хоть отбавляй. Ко всему прочему, оба были совершенно неподготовлены к такого рода занятиям, и поначалу даже не знали, как подступиться. Зато главная судомойка, сухопарая миссис Треверс, не скупилась на подзатыльники, и скоро дело заспорилось. Оттирая овсянку со стенок кастрюль, Питер ощущал себя сыном последнего ремесленника, а получив очередную оплеуху от вкусившей небывалой власти миссис Треверс, мечтал о том, чтобы эта неделя, кубарем спустившая его до самой первой ступеньки социальной лестницы, поскорее закончилась.

Но справляться с наказанием помогало не только всеобщее внимание. Питер едва успевал отвечать на письма Абигейл. Она оттренировала руку так, что не умещала свои послания и на трех страницах, а ответ выходил не короче, и просидеть над ним требовалось не один час. И от этого Питер ощущал себя не на седьмом небе, а сразу на десятом.

Время до летних каникул пролетело незаметно. Питер и Генри кое-как сдали свои экзамены и засобирались домой. Они условились, что Питер проведет первую неделю у Абигейл, затем еще одну — у себя дома, а оставшиеся семь дней погостит у Генри. Схема выходила как нельзя более удачная, потому что так в каникулы умещалось все, о чем Питер только мог мечтать.

Июль стоял такой жаркий, что мальчик только порадовался тому, что он едет не в город, а на природу. Абигейл жила в большом имении под Лондоном, где, как она обещала, течет совершенно чудесная речка, на берегу которой можно отдыхать сколько влезет. Питер очень надеялся, что в понятие «отдых» Абигейл не включает чтение книг.

Встретила подруга его удивительно тепло. Питер с трудом мог припомнить ее улыбку, а теперь она то и дело смеялась, будто ее подменили. Кажется, пришла та самая загадочная перемена, о которой говорила мисс Лоран, и Питер этому искренне радовался. Что бы ни было причиной, это неважно. Главное, что он счастлив, и Абигейл не скучает.

Про книги они даже не вспомнили. Абигейл сразу потащила Питера играть в волан на лужайке, и они смеялись до обеда столько, сколько не смеялись за все предыдущие годы. За обедом они сидели всей семьей: и мистер Коллинз, и миссис Коллинз присутствовали, даже не подумав куда-то улизнуть, как любили делать Гарланды. Питер с аппетитом уплетал одно блюдо за другим, и все казалось ему волшебным. Стряпня их повара, интерьеры чудесного загородного дома, сверкающая река, над которой ивы склоняли свои тяжелые ветви, изумрудная трава, конь Абигейл по имени Месяц, на котором Питер с большим удовольствием катался каждое утро, бесконечные прогулки по парку, игры на свежем воздухе…

Словом, Питер внезапно обрел то, о чем так настойчиво мечтал с того момента, как встретил Абигейл. И даже чуточку больше.

Во время одной из прогулок Абигейл, хитро блестя глазами, увлекла мальчика за розовый куст, к пруду с кувшинками. Они склонились над водной гладью, следя за рыбками, которые чинно проплывали под листьями, и тут Абигейл Питера поцеловала. Он увидел в зеркальном пруду, как весело и лукаво улыбаясь, она подалась к нему и коснулась губами щеки. Мальчик, вздрогнув и изумленно взглянув на нее, замер. А Абигейл, не тратя времени, поцеловала его еще раз — в губы.

В дом Питер возвращался в потрясенном молчании. Он взял Абигейл за руку, и на этот раз она не только не посмотрела на него равнодушно, а пожала его пальцы в ответной симпатии.

Счет на оплату счастья пришел быстро.

Поначалу Питер не прислушивался к разговорам в доме Абигейл, которые заводили все громче и чаще, но потом уже просто не мог притворяться, что ничего не понимает.

В газетах писали, что война неизбежна, и не пройдет и месяца, как что-нибудь, да выстрелит.

Питер прощался с Абигейл в тревоге. Она тоже немного посерьезнела, но между собой они такие взрослые темы не обсуждали. В конце концов, может быть, это все политика, и наверху образумятся, лишь немного попугав. А может, все эти разговоры — просто журналистская утка, а на самом деле все куда спокойнее, чем кажется. Вот уж мастера напустить страху эти газетчики! А люди только и ждут страшные новости, чтобы было, что взапой обсуждать в теплых и уютных гостиных.

Дома Питера будто и не ждали. Швейцар его против обыкновения не встретил, и ни одна служанка не выбежала, чтобы забрать у Питера шляпу. Мать стука двери не слышала, хотя сидела в гостиной и дрожащими руками перебирала клубки ниток в своей корзинке для вышивания. Она тут же вскочила, чтобы обнять сына, но после того сразу же рухнула обратно в кресло. Отец сидел у себя в кабинете и вышел только к ужину, что поначалу показалось Питеру хорошей новостью. Ведь в такое время мистер Гарланд обычно оставался в городе. Выглядел он еще хуже, чем на Рождество. Руки у него дрожали еще сильнее, чем у матери, кожа блестела, а аппетита у него, судя по всему, не осталось никакого. Отец сильно похудел, и за ужином притронулся только к салату. Его глаза испуганно бегали, он нервно ерзал на месте и почти совсем не разговаривал, отчего Питеру стало страшно, как никогда.

Ответы на свои вопросы он получил после ужина. Отец, как и в прошлые каникулы, пригласил его в гостиную и плотно прикрыл за собой дверь. Он хотел было закурить, но уронил трубку, и табак рассыпался по ковру. Питер бросился помогать, но отец остановил его. Они сели в кресла, и мистер Гарланд заговорил.

— Больше откладывать смысла нет, — начал он. — У нас совсем не осталось денег. Шотландское имение я потерял еще зимой, а дом заложен, и теперь отдать придется, очевидно, и его.

Питер оторопел, но отец хотел выложить все сразу.

— Я весь в долгах, и чудо, если в таком положении нам с твоей матерью удастся отыскать какой-нибудь небольшой домик под Лондоном. Боюсь, что твою учебу в школе придется отложить. Платить нам больше нечем.

— Так вот почему ушли слуги? — прошептал Питер, сразу припомнив странную тишину в холле.

— Да, — кивнул мистер Гарланд. — Еще в прошлом месяце.

Они помолчали. Питер не знал, что сказать. Странная новость звучала из уст отца просто-таки неправдоподобно. Мальчик привык, что отец крепкий, как скала, и его вечное отсутствие — плата за благополучие Дома. Он знал, что мистер Гарланд трудится ради их общего счастья, и хотя негодовал на то, что почти не видит отца, задним умом понимал, что эта мера вынужденная. Теперь оказывалось, что все напрасно.

— Но как?.. — только и спросил Питер.

Тут отец так крепко прижал ладони к лицу, что мальчик испугался по-настоящему. Мистер Гарланд был в отчаянии.

Они молчали. Питер смотрел на полыхающие в камине угли и считал язычки пламени: вот один, второй, третий…

— Я очень глупый человек, — вдруг глухо заговорил отец, отняв руки от лица. Питер изумленно на него взглянул. — Я поддался слабости и потерял все. Твоя мать знала с самого начала и пыталась наставить меня на истинный путь, но все напрасно. Теперь расплачиваться придется не только мне, но и всем вам.

Питер не понимал. Какая еще слабость? Неужели в этом замешана мисс Лоран?..

— Морфий, черт бы его побрал, — выдохнул отец, подняв глаза на Питера. — Поклянись мне, сын, что никогда, никогда к нему не притронешься!

Мальчик недоуменно хлопал глазами. Какой такой морфий? Причем здесь обезболивающее, которое иногда принимала мать? От какой нестерпимой боли нужно было избавиться отцу?..

— Морфий вызывает страшную зависимость, — объяснял отец, а руки его меж тем тряслись, словно в лихорадке. По его виску заскользила капля пота, и льдинка кольнула Питера в глубине живота. — Он избавляет от боли, но еще и дарит блаженство. Нет! — вдруг выкрикнул мистер Гарланд. — Забудь о том, что я сказал. Никакого блаженства, одни мучения! Поначалу я думал, что запросто остановлюсь. Что все это игра и развлечение. Но время шло, и я стал понимать, что уже не выкарабкаюсь. Я пробовал лечиться и отдавал деньги то на врачей, но на новые порции морфия. А иногда, оставшись в кабинете доктора один, я вскрывал шкаф и обирал его запасы до нитки.

Отец замотал головой, словно в бреду.

— Никогда, слышишь? Никогда!

Питер вжался в спинку кресла.

— Не прикасайся, какая бы боль тебя ни терзала. Перетерпи, не пробуй, не отдавайся.

Питер думал, что теперь даже не взглянет на пузырек с заветной этикеткой. Его мутило от ужаса, и он понимал, что все это — лишь начало.

Когда он поднимался к себе, его тошнило. Кружилась голова, ступеньки скакали, будто бешеные белки, лестница кренилась, а перила ломались, как сахарные. Ему казалось, что мир затолкали в комнатку с кривыми зеркалами. Все вокруг него изогнулось в гротескной усмешке, плясало как в пьяном угаре, металось разноцветными клубками, роняло нити, распускалось черными цветами, лепестки которых тут же покрывались горбатой коркой льда и рассыпались на мелкие осколки… Эта россыпь хрустела под ногами, забивалась в ботинки, впивалась в подошвы ног, забиралась под кожу и бежала по сосудам наверх, к сердцу, чтобы вгрызться в него со всей силой, какая только возможна на земле. Питер прислонялся к стене, и грудная клетка стучала так, будто он запер в ней огромную птицу, то самое исполинское чудовище, которое носило его кругами над его замком, а потом сбросило, будто стряхнуло надоедливую муху…

Питер метался по залам, не зная, куда спрятаться. Пол дрожал, стены скрипели и стонали, а потолок ронял известку. Главная башня рухнула, расколовшись надвое по той самой трещине, которая ползла вверх уже несколько лет, и теперь по залу с двумя портретами, которые потерялись в груде осыпавшихся камней, гуляли сквозняки. Ветер задувал в гигантскую дыру, гасли светильники, трепетали занавеси, а пол дрожал, дрожал в первобытном ужасе…

Небо темнело черным нагромождением туч и то сеяло мелким дождиком, то испускало потоки ливня, который вспучивал реку белой пеной, заставляя ее выходить из берегов. То тут, то там мелькали молнии, разрезая купол над замком ветвями яркого света. Деревья гнулись, кланялись земле и ломались, издавая протяжный и жалобный треск.

Абигейл нигде не было. Питер обшарил замок от подземелья до чердаков, и не нашел ни следа подруги. Ни во дворе, ни за воротами не было видно следов, а в такой грязи она обязательно оставила бы отпечатки своих туфелек.

Питер и сам не знал, куда деваться: то ли бежать в дальний угол замка, где трясет меньше всего, то ли спрятаться в лесах, где холодно и мокро, но куда как безопаснее. Он все думал о библиотеке и книгах, которые нужно спасти, но лестница в библиотечную башню обрушилась. Питер кружил у завала камней и думал то ли ждать, пока рухнет потолок, а значит, и книги, то ли бежать отсюда прочь и как можно скорее.

Он решил все-таки спрятаться в замке, и устремился прочь из зала, но тут же наткнулся на комнатушку, в которой хранился макет его земель, и ужаснулся. Очевидно, на конструкцию рухнул светильник, пролив и подпалив масло. Его долина полыхала, словно сухая солома, и огонь захватывал все новые и новые участки. Деревня уже давно скрылась за стеной пламени, теперь очередь шла за лесом, городом и скалой, на которой стоял замок. Питер с тупым ужасом следил за тем, как оранжевые языки слизывают кусок за куском, весело и сыто треща.

Питер понял, что в замке ему делать больше нечего, и метнулся прочь.