ЧАСТЬ 2 ГЛАВА 2

Поезд пана Криштофа, увесисто качнувшись на выбоинах моста, сделанных тяжелыми колесами крестьянских телег, осторожно переехал на другую строну. Кони старательно упирались в каменистую дорогу, влача тяжелый груз под гору. Именно в этот момент из-за лохматой ивы навстречу им вылетели трое всадников.

— Сто-о-ой!!! — взвыл по-бычьи возничий и, вздернув кверху бороду, что было сил потянул на себя захрустевшие в его руках поводья. — Вы что, вашу мать! Ошалели?!

Поезд повело влево, он остановился. Лошади нервно переступали, чувствуя, как тяжелая карета стала тянуть их назад. Возница набрал было воздуху, чтобы выдать бездумным лихачам весь запас горячих мужицких наречий, да притих, услышав, как скрипнула створка правой дверцы.

Экипаж заметно накренился. Из дверного проема показалась могучая фигура пана Криштофа. Держась за багажную скобу крыши, он водрузил ногу, облаченную в мягкий юфтевый сапог, на загнутую вверх в дорожном положении подножку. Нервно встряхнув своей крупной головой, сидящей на толстой, словно дубовый ствол, шее, королевский подскарбий стал отыскивать недобрым взглядом наглецов, посмевших омрачить его путешествие. Пан Криштоф прямо кипел от возмущения.

— Холера ясна, — проревел он, — что за люди? А ну, вертайте взад! — властно приказал королевский Писарь тем, кто и без того, успев развернуть лошадей, уже возвращались к панскому экипажу. — А-а-а, — распознав в одном из всадников старосту, зло пригрозил ему Война зажатой в руке нагайкой, — так это ты, пан Станислав, как запоздалый жених, не зная порядка, гарцуешь тут по проулкам? Ух ты, старый черт! Я чуть было лоб не расшиб. А ну, — грузно ступая на каменистую дорогу, протянул руки к соскочившему с коня Жыковичу пан Криштоф, — иди-ка сюда, я тебе сейчас кости переломаю...

Старые друзья крепко обнялись.

— Отец! — тут же спрыгнул с коня и подъехавший Якуб. Едва не упав, споткнувшись о придорожный камень, он немедля сменил старосту в объятьях пана Криштофа.

— Ну, Станислав, — вопросительно вглядываясь в глаза своего отпрыска, довольно спросил Жыковича Война-старший, — как вам тут живется с молодым паном? Метет новая метла?

Жыкович хитро хмыкнул в рыжие усы:

— Метет, как ей не мести. Оно ж известно, какая крепкая рука ее вязала.

Война-старший еще раз обнял и поцеловал сына.

— Здоров будь, сынок, — выдохнул он, и в уголках глаз старого пана выступили слезы, — а это… — Тут же, не давая сантиментам взять над собой верх, весело спросил он, — и есть тот самый утопленник-англичанин?

— Да, отец, — повернулся Якуб к иностранцу, — это и есть мистер Ричмонд Свод, моряк и путешественник.

— Наслышан, наслышан, — отвечая на полный учтивости поклон Ричи, проскрипел пан Криштоф. — Твой дядя Бенедикт писал мне, что этот моряк и путешественник еще и в деле потребления вина большой мастер, а уж мой брат видывал всяких, — Война-старший кивнул в сторону иностранца. — А он хоть что-нибудь по-польски понимает?

— По-мужицки немного понимает, — едва произнес Якуб, а Свод, уразумев, о чем идет речь, тут же, по-молодецки отсалютовав рукой у шляпы, выкрикнул:

— Сдороф буди, пан Криштоф, холера й-асна!

Война-старший рассмеялся:

— Что ж, не дурно, не дурно, только не пристало ему, находясь в гостях у польского рода, сразу учить мужицкий. Пан Свод, как достойный человек, в первую очередь должен знать наш, — пан Криштоф улыбнулся, окинул встретившую его троицу цепким взглядом и спросил, — а куда это вы так летите, голуби мои? Уж не встречать ли меня?

— Тут …дело спора, — не дал Якуб что-либо произнести открывшему было рот Жыковичу. — Мистер Свод выхваляется, что знает пару-тройку таких испытаний, что ни один верховой не сможет всё это за ним повторить. Я хотел посрамить этого франта, чтобы после похвалиться перед тобой, а пана Жыковича взяли судьёй.

Пан Криштоф косо посмотрел на старосту и прищурился.

— Ему я верю, — подтвердил он, — а вот тебе почему-то нет. Хитришь?

В это время Свод нетерпеливо хлопнул своего скакуна возле уха, отчего тот стал нервно переступать на месте.

— Мы едем, черт побери, или нет? — спросил он на своем родном языке. — Я хочу поскорее со всем этим покончить.

— Вот видишь? — произнес Якуб в ответ на немой вопрос в глазах отца. — Он говорит, что теперь пари отменяется. Отец, неужели бахвальство этого морехода так и останется непосрамленным? Я не могу отступить, я ведь Война. В Мельнике тебя ждут, встретят, как положено!

И тут Якуб совершил ошибку.

— Только не удивляйся, у нас гостят Патковские, — между прочим сообщил он. — Пану Альберту стало плохо, и я позволил им побыть у нас, пока он поправится. Отец, мы со Сводом быстро…

— Постой, — не совсем понял смысл сказанного пан Криштоф, — объясни-ка еще раз. Пан Альберт у нас?

— Ну да. И пани Ядвига и Сусанна…

— Что за черт? — не стесняясь в выражениях, выругался пан Криштоф. — Ничего не могу понять; или ты собрался жениться, или, не дай бог, Патковицы провалились под землю?

— Ни то и ни другое, — вяло ответил завравшийся отпрыск, понимая, что прав был Жыкович, говоря, что не стоит врать отцу. Пану Криштофу и в самом деле достаточно тонкой ниточки правды, чтобы мигом полностью размотать весь ее клубок. В данный момент он нащупал эту нить, и вот-вот должно было произойти то, чего Якуб так боялся.

— Пан Альберт занемог, — потухшим голосом промямлил он, бросая косой взгляд в сторону старосты, будто прося того о помощи. Но глаза пана Станислава лишь отвечали: «а я ведь тебе говорил?».

— Ну занемог, — продолжал удивляться Война-отец, — и что с того? Пусть бы лежал себе в своем имении. Да и чем он так серьезно занемог, что пришлось тащить его в Мельник, да еще с двумя кабетами? Что ты на это скажешь, Станислав? — обратился пан Криштоф к старосте, понимая, что его собственный сын что-то умалчивает.

— Я ничего не скажу, — спокойно ответил Жыкович. — Пусть пан Якуб говорит, так будет правильнее.

— Что за черт? — снова стал чертыхаться пан Криштоф, догадываясь, что разговор предстоит нешуточный. — То-то мне дрогичинский судебный писарь Касинский байки вел про какие-то темные дела в наших землях. То какой-то разбойник своевольничает, то кто-то людей в лесу порезал. Что же это, паночки, правда?!

Взгляд пана Криштофа стал тяжелым. Он поджал губы и, рассуждая о чем-то, замолчал.

— Значит, так, — наконец заключил он, — сейчас мы едем в Мельник. Ты, сынок, поедешь со мной и по пути все обстоятельно расскажешь, да так подробно, чтобы я после этого уже других новостей и не слышал. Станислав, забери его лошадь!

С этими словами пан Криштоф по-отечески обнял сына, и они отправились к поезду.

До Мельника ехали не спеша. И даже в тот момент, когда остановившийся во дворе экипаж окружил ломающий шапки люд, отец и сын Война не спешили покидать его мягкие сидения. Беседа затянулась. Свод лениво изучал неповторимые краски вечернего неба, а пан Станислав, присев на каменные ступени главного мельницкого подъезда, ждал появления хозяев замка.

Вскоре запыленный сотней дорог экипаж сильно накренился и королевский подскарбий пан Война тяжело ступил на гладкий булыжник двора. В тени замковых стен его лицо было чернее тучи. Не одарив даже взглядом встречавших, он прямиком отправился к лестнице.

— Станислав, — тихо сказал он, проходя мимо хмурого старосты, — идем, надо поговорить.

Следом за старшими, прихватив скучавшего Свода, в замок проследовал и Якуб. Отец и староста прошли в гостевую, и на момент, когда туда вошли идущие следом Война-младший и англичанин, пан Криштоф уже снял с себя дорожный архалук[1] и водрузил свое разбитое дорогой тело на устланную домотканым льняным покрывалом скамью.

Староста сел напротив, исподлобья посматривая в сторону друга. Беседа обещала быть тяжелой.

Якуб по знаку отца закрыл за собой массивную дверь и замер возле нее. Свод стал с другой стороны, обособленно. Это дело многолетней привычки — везде и всегда иметь достаточно пространства для маневра.

Время шло, а тишину дышащей сырой прохладой стен комнаты, нарушал только глубокомысленный сап господина Королевского Писаря. Пан Криштоф думал, уставившись в пол и тяжело дыша, словно отдыхающий после изнурительной работы битюг[2]. Поджатые губы королевского подскарбия вздымали его посеребренные сединой усы, отчего его и без того не ангельское выражение лица становилось подобным лику свирепого бога Перуна, изображение которого еще можно было встретить на резных и рубленых деревянных фигурках в глухих полесских деревнях.

Своду не было никакого дела до этого выразительного панского типажа. Он не был знаком ни со своеобразным бытом глубокого полесья, ни с изображением грозного славянского бога. И хотя его, как и каждого из присутствующих, тоже занимали некоторые мысли, на лице хитрого пирата, привыкшего скрывать свои чувства, они не имели никакого отражения.

Наконец пан Криштоф заговорил. С лица англичанина тут же слетела былая отрешенность, ведь Якуб и староста как-то странно косились в сторону заможного гостя. Едва пират начал вслушиваться в бегущие, словно лесные муравьи, слова милорда Войны, Якуб тут же стал ему переводить:

— Отец говорит, — растерянно начал он, — э-э-э, что дело весьма серьезное…

Пан Криштоф продолжал излагать, а потому у младшего Войны совсем не оставалось времени на то, чтобы вдумываться в слова родителя:

— …ехать к Базылю не нужно, — бесстрастно переводил Якуб, — это не имеет смысла. Нечего показывать этому… нехорошему человеку, что мы, так же, как и он, чего-то боимся. Нам бояться нечего. Мы на своей земле и, слава богу, с крышей над головой. Это он выбрал и себе, и своим людям волчью жизнь. Так стоит ли удивляться тому, что с ними там, в лесу, происходит? Одно плохо… не достает сейчас, именно в этот миг, хитрости и изворотливости нашему… помощнику — Юрасику…

Якуб побледнел, но останавливаться не посмел:

— …Вот бы сейчас, с приходом сумерек, в момент, когда Хмыза ждет вас с этой стороны леса, тому самому Юрасику распугать оставшихся в его логове людей? Да так распугать, чтобы все его выжившие тати в лес потом не то что разбойничать, а и за грибами боялись ходить. Как вы считаете, мистер Свод, хорошо бы это было?

Три пары глаз ударили пирата во фронт. Якуб был растерян, староста удивлен и только королевский подскарбий смотрел на иностранца сосредоточенно и твердо.

— Так что же? — немного запоздало перевел следующие слова отца Война-младший. — Что вы об этом думаете, Свод?

Ричи пожал плечами:

— Не знаю, милорд, — неуверенно сказал он, и Якуб тут же стал переводить его слова. — Вы называете этот кровожадный фантом помощником? Интересно. И это после того, как он едва не отправил на небеса вашего сына?

Королевский писарь снисходительно улыбнулся.

— На небеса? — ответил он через Якуба. — Я более чем уверен в том, что если бы Юрасик того желал, он уже давно отправил бы к праотцам и господина старосту, и, как ни больно мне это говорить, моего сына. Мы имеем дело с большим хитрецом, пан Свод. Юрасик не привидение, я в этом уверен…

— Как же? — возразил внешне невозмутимый англичанин, но со стороны было заметно, что грудь иностранца начала мощно наполняться сырым воздухом гостиной. — Я не могу спорить с вами, милорд, однако есть вещи…

— Вещи? — удивился старый пан, услышав перевод. — Спроси у него, сынок, какие?

— Взять хотя бы раны потерпевших, полеты…

— О! Раны. О них я вам так скажу: выглядят они по меньшей мере странно. Здань, или приведение, как вы его называете, не может резать, да еще так аккуратно. Насколько мне известно, они бесплотны. Мне, знаете ли, приходилось гостевать как-то лет пять назад в замке Радзивиллов и самому видеть в винном погребе… нечто. Поверьте мне, оно не может рубить, резать, хотя и я, и пан Николай, признаться, тогда едва не намочили со страху свои парадные штаны.

И про полеты, мистер Свод, я тоже могу вам кое-что сказать. Местный темный люд, испугавшись зайца, выскочившего из-под ног в лесу, непременно будет рассказывать о встрече с волком. К тому же они ни разу не видели моря, впрочем, как и тех парней, что даже в лютый шторм умудряются порхать на самых вершинах корабельных мачт, распутывая паруса, грозящие перевернуть судно. Я же неоднократно видел лихую работу моряков, и, уверяю вас, они летают как птицы. Так что, что бы вы ни говорили, а все это происки какого-то ловкача.

Вам, мистер Свод, я оставляю право спорить об этом со мной, только вам. Господина Жыковича и Якуба я пока даже слушать не стану. Однако и этот спор, дабы сберечь драгоценное время, я помогу направить в нужное русло.

Вы, исходя из только что услышанного, можете возразить мне только одно, слышите? Одно! Но я об этом вам не скажу, дабы не задерживаться. Что до нашего дела, то берусь заверить вас, что в здешних местах, — произнес пан Криштоф как-то двусмысленно, — не так много людей, хорошо знакомых с морским делом, правда? И это еще мягко сказано! — пан Криштоф хитро улыбнулся, а Якуб и староста затаили дыхание.

— Это похоже на обвинение, милорд, — колючий взгляд пирата ощупал массивную фигуру королевского подскарбия, словно примеряясь, как бы это половчее избавиться от того, кто в данный момент представлял для него угрозу.

Якуб, испугавшись этой перемены в глазах товарища, с сильным опозданием перевел его слова.

— Это не обвинение, мистер Свод, — ответил через сына пан Криштоф, — это просьба о помощи. Вы, Ричмонд, судя по всему, большой ловкач и умница. Я никоим образом не хочу обидеть ни сына, ни моего старого друга, однако, убедившись в том, что нынешний страх и бессилие Хмызы — это целиком ваш труд, должен заявить, что вы заслуживаете глубочайшего уважения, даже несмотря на то, что кто-то из невинных и пострадал.

Я прекрасно понимаю, что для того, чтобы полностью скрыть следы и снять подозрение с себя и с тех, кто населяет окрестные замки, делать это темное дело нужно было именно так, как это делали вы и никак иначе. Мне известны люди вашего склада, Свод, — продолжил пан Криштоф, — переводи, Якуб, переводи, не задумывайся над словами, сейчас этого не нужно делать ни в коем случае. Так вот, я вижу, на что вы готовы, дабы доиграть до конца роль простого «гостя».

Подозреваю, что и я, и все присутствующие здесь сейчас же могут пострадать от вашего проворства и ловкости умелых рук, хорошо знающих оружие, но, милостивый господин Свод, я взываю к вашей мудрости. Не нужно лить нашу кровь в отместку за то, что вы раскрыты, а если уж и доигрывать какую-то роль, то лучше, исходя из вашей былой стратегии, доиграть роль того самого треклятого Юрасика. Только на этот вечер, Свод….

Пружинное напряжение в фигуре англичанина заметно ослабло. Неровное дыхание уперлось в тяжелый выдох, и он ответил:

— Вам нечего бояться, милорд. Я поклялся защищать мистера Якуба и его родственников. Однако так получается, что вы опасный для меня человек. Раскрыв одну мою тайну, кто знает, возможно, захотите открыть и еще одну? Я едва не нарушил свою клятву, совершая мщение и отпугивая молодого мистера Войну, мешавшего мне недавно в лесу. Как бы мне, дабы сберечь собственную свободу, не пришлось сделать нечто подобное и с вами, если вы, конечно же, решите открыть мое нынешнее местонахождение тем людям, которые меня ищут.

Эти слова трудно дались Якубу. Он чувствовал, как его ладони натурально мерзли, став влажными от переживаемых чувств. Отец не заставил ждать с ответом:

— Вы можете быть спокойны, мистер Свод. В этом глухом краю никто не посягнет на вашу свободу, если, конечно же, вы и в дальнейшем не станете чинить самосуд. Ваше прошлое меня совершенно не интересует, хотя, судя по вашим словам, я догадываюсь, что где-то кто-то охотится за вашей драгоценной шкурой. Повторюсь, здесь, в глуши, вы в безопасности. Более того, мне отрадно знать, что мой сын находится под присмотром человека, достаточно хорошо подготовленного к неспокойной жизни окружающего нас недоброго мира. Для вашей неприкосновенности, Свод, достаточно более не преступать законы тех мест, где вас приютили. Убийство есть зло, а зло есть противозаконие во всем мире, какая бы земля вас не произвела на свет.

Однако, темнеет. Свод, думаю, у нас еще будет время поупражнять моего сына в переводах. Скажите, мы вправе надеяться сейчас на то, что вы сами сделаете в лесу все как надо, или вам нужна наша помощь?

Англичанин поднял руку.

— Вам лучше оставаться здесь, джентльмены, — коротко сказал он и, открывая дверь, бросил через плечо:

— Мне достаточно для гарантии вашего слова, милорд, а помощника?.. Достаточно будет и одного. Я сам с ним поговорю…

Якуб перевел последние слова англичанина и, не в силах больше стоять, осунулся на скамью напротив отца. Присутствующие в замковой гостевой комнате молчали. Вскоре во дворе появился Казик и Свод, шедшие навстречу друг другу. Панский слуга торопливо вел коня без седла и амуниции.

Англичанин резко ускорился и, ловко вскочив на спину лошади, тут же умчался со двора.

— Все-таки Казик, — полным разочарования голосом выдохнул Якуб.

— Вот так дела, — продолжил так же пребывающий в предобморочном состоянии староста.

— Тш-ш-ш, — тихо прошипел пан Криштоф. — Не торопитесь с выводами. Этот бедняга Шыски, скорее всего, даже не знает, с кем имеет дело, впрочем, как и ты, сынок, да и я тоже.

Старший Война смерил взглядом растерянного отпрыска.

— Я был уверен в том, что учеба за границей многое даст тебе, но не думал, что столько. Надо же, тебя угораздило свести дружбу с самим сатаной…

Мрак приближающейся ночи медленно расползался из глубины чащи к ее окраинам. В непроходимых кустах уже ощущался холодный туман, сползающий к лесу от холма. Зарево заката тлело где-то далеко за острыми верхушками разлапистых елей, скрывая силуэты людей, маячивших в ожидании у самой опушки. Сгущались тени.

Двое дозорных из лихого отряда Хмызы, выставленных им далеко в поле, дабы в случае чего подать знак о появлении молодого пана, стали опасливо озираться. Мало того, что в непроглядном мраке они перестали различать фигуры своих соратников, разбухающая в слабом свете молодой луны ночная темень начала скрывать от них и раскинувшееся впереди поле.

— Вось табе і пан, — тихо произнес один из них. — А шчэ кажуць, што паны трымаюць дадзенае слова[3].

— А то ты не ведаеш гэтых польскіх паноў, — ответил второй. — Вось убачыш, як ен выкруціцца. Скажа, што «і слова не даваў» ці «мне тады было дрэнна, нічога не памятаю[4]».

— А што ж цяпер будзе рабіць Базыль?[5]

— Хто яго ведае. Хлопцы і без таго ўжо яго не вельмі зважаюць, а як Война не прыедзе, то і зусім разбягуцца хто куды, бо і пры панах жыццё не мёд, а з такім атаманам дык і таго няма. Дарма што рызыкуе, ды нікога не баіцца. Вось і глядзі, — скривился говоривший и указал в сторону леса, — дзе Базыль? Няма Базыля[6]…

Хмыза даже был рад тому, что ночь накатывала так быстро. Он уже устал изображать показную твердость и уверенность, то и дело поглядывая поверх линии выгнувшегося поля в сторону невидимого отсюда панского имения. Теперь ему было ясно: пан не приедет. На встречу с молодым Войной Базыль взял с собой только четверых: сестру, кума Яўхіма да еще двоих дрогичинских беглых. Таким малым числом, в случае чего, легко было раствориться в лесной чаще, а своего главного помощника и сестру Хмыза теперь всегда старался держать подле себя, благо какой-то чудесный случай помог Михалине, его единственной на всем белом свете родной душе, сбежать от карающего перста закона.

Кум — дело другое. С этим человеком Базыль не боялся и к самому черту за лепешками сходить. После последнего побега именно кум сначала спрятал Базыля с товарищами у себя, а потом помог найти им убежище в густом лесу. Он же и надоумил его, как можно жить с легкого разбоя. Вскоре и сам кум примкнул к Базылю, приведя с собой еще людей, заставив их поверить в то, что тут в лесу и есть самая что ни на есть стоящая жизнь для обманутых и закрепощенных крестьян.

Род Базылевого кума Ефима, как он сам говорил, велся из москвинов[7], а потому разбойничать и воевать тому хотелось сызмальства. Не понимал он литовской тяги к земледелию, а потому часто бил свою жену-литвинку, что упрекала его за бесхозяйственность. Бил, пока не бросил ее с детьми и не сбежал от них в лес.

Базыль понимал Яўхіма. Ему и самому не очень-то хотелось горбатиться на пашне с утра до ночи, надеясь урвать у пана и бога достаточно хлеба на прокорм семье и скоту. Хлопоты об урожае и посеве были ему глубоко безразличны, хотя, если касаться того самого посева, то тут, наверное, как раз и стоит сказать о том, что семена вольнодумства и безделья московита Ефима попали в самую что ни на есть благодатную почву: в деятельном уме прятавшегося от закона Хмызы они быстро взошли и дали богатый урожай.

Как заверял сам кум, у них на Московии разбойный доход давно в чести, в отличие от новогородцев и себерцев с беловодцами. Это вполне объясняло Хмызе желание русских князей и воевод постоянно нападать на чужие земли, но как-то не шло встык с некоторыми речами самого Ефима, ведь было непонятно, отчего тогда он сбежал со своей вотчины, раз по всем его укладам там так хорошо жилось …

Базыль тяжело вздохнул, в который раз коротко глянув в сторону своего близкого соратника. Колючий воздух, пропитанный туманной сыростью, отдался болью в пустом подтянутом брюхе. Атаман бесшабашной лесной ватаги просто не знал, что ему сейчас делать.

То, что и Ефим отмалчивался и отворачивался от его прямых взглядов, говорило только о том, что ситуация на самом деле была провальной. Ждать дальше не имело смысла, нужно было что-то решать.

В этот момент где-то рядом послышались тихие шаги. Это была Михалина. Она легонько нащупала тонкими и жесткими пальцами ладонь своего брата, и от холода ее рук по его телу невольно пробежала дрожь. Базыль стал растирать ей ладони, согревая дыханием, вкладывая в это все свое старание, будто тем самым просил у нее прощения за то, что единственная его родная душа снова вынуждена терпеть из-за него недолю.

— Надо уходить, — тихо прохрипел где-то за спиной Яўхім. — Пана не будет. Я пойду, позову мужиков, пока паны не сладили нам в этих кустах вершу[8].

С этими словами Ефим, осторожно озираясь, ушел во мрак все больше сгущающейся ночи. Вместе с тем, словно подтверждая его правоту, где-то далеко в лесу смачно хрустнули ветки и послышался глухой удар о землю. Михалина напряглась, а Базыль, бросив ее руки, в один миг выхватил из широкого рукава стилет[9].

Шум затих, но мягкая тишина лесного мрака уже не казалась им такой безопасной. Похоже, Яўхім знал, о чем говорил, подозревая, что пан вполне мог придумать ловушку. И если днем все пространство и в лесу и вне его просматривалось, то сейчас, в темноте, заранее выследив их из засады, вполне можно было, словно той самой вершей, легко накрыть стоявших у самой лесной межи Базыля и Михалину.

Брат и сестра не двигались, всматриваясь и вслушиваясь в неподвижный мрак, но засыпающий лес молчал, усиливая напряжение и делая их слух все острее. Вскоре со стороны поля стали слышны шаги. Базыль взял сестру за руку и, потянув ее за собой, ринулся в сторону звука.

Возвращающийся с поля Яўхім заметил это, но, нагнав их, вдруг с испугом шарахнулся в сторону, заметив перед собой недобрый блеск тонкого лезвия.

— Ты что? Сдурел? — зашипел он.

Хмыза ответил не сразу. До него только сейчас дошло, что в эдаком состоянии он запросто мог пырнуть появившегося из темноты кума. Нужно отдать тому должное, он сразу понял, что все это неспроста.

— Что случилось? — спросил рассен.

— Там, в лесу, кто-то есть. — Глухо ответил Базыль.

— Хм, так и должно быть. — Странно отреагировав на реальную опасность, выдохнул кум. — Если кто-то где-то пропадает, то кто-то другой где-то появляется. Что так смотришь? Это я все к тому, что наших дозорных нет на месте.

— Как нет?

— А вот так. Или сами сошли, или кто помог. Может как раз тот, кто прячется в лесу? Надо уходить к мужи…

В этот момент Ефим дернулся. В десяти шагах левее, не дав ему договорить, с шумом затрещали кусты. Из них вывалилась неясная тень человека. Незнакомец шатнулся назад и гулко рухнул на землю. Базыль и Ефим переглянулись.

— Стой здесь, — как можно тише сказал Хмыза сестре и, показав куму: «обходи справа», осторожно отправился к месту падения чужака.

Приближаясь, в слабых лучах молодой луны Базыль увидел знакомый цветной бешмет[10] Айказа — татарина, которого его люди что-то около месяца назад нашли прячущимся в лесу.

Хмыза нагнулся. Лицо Айказа было залито кровью. Татарин тяжело дышал. Ефим быстро подсел рядом и, приподняв ему голову, тут же поочередно показал Хмызе свои ладони. Они тоже блестели от крови. Базыль аккуратно ощупал раненого. Вся одежда, впрочем, как и тело бедного татарина, было изрублена и окровавлена.

— Кто ж это его так? — дрогнувшим голосом прошептал Ефим.

В ответ на это Айказ захрипел, сглатывая застрявший в горле кровяной сгусток.

— Азан… шайтан, — изрыгал он проклятия, превозмогая боль и пытаясь приподняться. — Басыл …рле…, — дрожал он всем телом, понимая, что, хвала аллаху, дошел куда было нужно. — Шайтан резал твои люди.

Тело татарина вдруг затрясло еще сильнее, он выгнулся дугой, застонал и вскоре с облегчением затих.

Ефим осторожно опустил голову умершего на землю и, вырвав пук жесткой придорожной травы, стал вытирать ей липкие от крови ладони.

— Это что же? — осеняемый страшной догадкой, спросил Хмыза. — Получается, в лагерь наведался Юрасик?

— Получается так, — брезгливо морщась от близости мертвяка, ответил кум. — Только боюсь, — он кивнул на труп Айказа, — что у нас с тобой уже нет никакого лагеря и людей.

— Что там? — тихо спросила издалека Михалина.

— Стой на месцы, сястрычка, — ответил ей Базыль. — Табе не трэба бачыць, што тут робіцца[11].

Михалина послушно осталась на месте, стараясь не смотреть в сторону брата и Яўхіма. Ей хватало и того, что она слышала.

Базыль и Ефим стащили окровавленное тело Айказа в черный провал канавы, старательно засыпали его песчаной почвой и забросали валежником, чтобы не добралось вечно голодное лесное зверье. К тому времени, когда они закончили, серебряный огрызок луны уже достаточно хорошо освещал раскинувшееся рядом широкое поле, по краям которого, словно клоки волос гигантской плешивой головы, повисли зыбкие облака тумана.

Взмокшие от стараний соратники, покончив с захоронением татарина и не решаясь возвращаться под сень темной чащи, прихватили Михалину и чуть ли не бегом отправились по более безопасному пути в сторону, противоположную хуторам, вдоль леса вниз, к реке. Оставаться на том месте, где они ждали встречи с паном, было небезопасно. Черная чаща все еще грозила появлением Юрасика, и пусть сегодня он уже достаточно мог напиться людской крови, кто знает, возможно, такой лихой и безбожной твари, как он, этого мало.

До реки было что-то около мили, поэтому добрались быстро. Появившаяся из-за кромки леса водяная гладь дала им возможность вздохнуть свободнее. От нее, успокаивая распаленные страхом сердца, в холодное ночное небо лениво поднимался серебристый пар.

Они тут же спустились к воде. Запыхавшаяся от быстрого передвижения Михалина молчала, всматриваясь сквозь марево усталости в мелкие искры отраженного лунного света. Базыля и Яўхіма совсем не занимал этот дивный лунный пейзаж. Они наскоро умылись, то и дело с опаской озираясь в сторону высившегося позади них высокого лесного тына. Видя, как молчаливы и напряжены мужчины, девушка, которая и до того не решалась что-либо говорить вблизи только что захороненного мертвяка, сейчас вообще была тише травы, ниже воды. Да и что тут скажешь, когда единственная их жизненная опора — лес — стал вдруг чужим и страшным…

На ночлег устроились под крутым песчаным обрывом. Подрыли песок, натаскали в ямы осоки и камыша, подослали ими свои «постели» и молча улеглись смотреть на искрящуюся водную гладь.

Спать не хотелось. Находясь без движения, быстро остывали тела, к тому же катившаяся к утру ночь вдруг устало дохнула по вершинам береговых сосен холодным ветром. От воды потянуло сыростью, стало зябко, но никто из мужчин не рискнул подняться и идти в лес за сушняком для костра. Это и понятно, ждали скорого появления солнечного света, хотя, как это уже было известно, даже он не пугал кровожадное летучее лихо — Юрасика.

Вскоре воздух колыхнуло снова. Высокие колючие кроны зловеще зашипели, глухо роняя на мягкий лесной настил мелкие сухие ветки. Они сыпались то близко, то далеко, отчего создавалось впечатление, будто это не ветер, а кто-то живой хрустит и ломает ветки, спеша сквозь лесную чащу в слепом, безумном беге. Но вот окончательно проснувшийся ветер, предвещавший скорый рассвет, опустился к самой воде, испортив идеальную поверхность ночного зеркала луны мелкими морщинами ряби и вдруг тяжело чем-то ударил в песчаный откос обрыва.

Михалина вздрогнула и прижалась к подскочившему на месте брату. Сидевший в раздумье Ефим от неожиданности упал на спину и, словно ящерица, ищущая спасения от приближающейся опасности, вжался в холодный песок. Шагах в десяти от них кубарем по откосу скатились к реке два человека.

Хрипя, словно загнанные кони, они шумно ввалились в камыш и бросились в воду. Плескаясь и фыркая, кто-то из них взвыл, будто ледяная вода свела нестерпимой судорогой все его тело:

— Госпо-о-одь милостивый! Пресвятая Богородица…

— Ратуй нас, матка боска і ты, свенты Хрыстас![12], — хрипло вторил ему другой.

Ефим быстро отошел от испуга, в один миг очутился рядом с кумом.

— Видал? — дрогнувшим голосом тихо спросил он. — Это что ж за адский жупел[13] этих мужиков прихватил?

Базыль лишь пожал плечами, крепче обнимая трясущуюся, словно осиновый лист, сестру.

— Не догадываешься? — продолжал допытываться кум. — А что, если это Юрасик их по лесу гонял? Искал нас, а налетел на этих бедолаг. Все же хорошо, что мы с того места сошли.

— Сойти-то сошли, — наконец ответил Хмыза, бросая отчаянный взгляд поверх обрыва, — а что, коли эта тварь летит по их следу?

Ефим вмиг умолк, а Михалина от этих слов едва не лишилась чувств. Базыль решительно кивнул в сторону реки. Его сестра схватила Ефима за руку и бесшумно потащила его к воде. Следом за ними, прикрывая их отход, вполоборота к лесу, тяжело ступая по рыхлому песчаному откосу, пошел и сам Хмыза.

Они остановились прямо у камышей. Неизвестные, заметив из зарослей на светлом песчаном фоне темные людские фигуры, притихли…

[1] Архалук — род короткого кафтана.

[2] Битюг — рабочая лошадь, тяжёловоз крупной породы.

[3] Вот тебе и пан, а ещё говорят, что паны держат данное слово (бел.).

[4] А то ты не знаешь этих польских панов. Вот увидишь, как он выкрутится. Скажет, что «и слова не давал» или «мне тогда было плохо, ничего не помню» (бел.).

[5] А что теперь будет делать Базыль? (бел.).

[6] Кто его знает. Хлопцы и без того его уже не очень-то уважают, а как Война не приедет, то и совсем разбегутся кто куда, потому что и при панах жизнь не мёд, а с таким атаманом так и того нет. Только что рискует, да никого не боится. Вот и смотри — где Базыль? Нет Базыля (бел.).

[7] В то время в московских землях буйно процветало разбойничье дело, потому и шла дурная, порой необоснованно дурная слава про москвичей.

[8] Верша— рыболовная снасть, воронка из прутьев.

[9] Стилет (бел. штилет) — небольшой кинжал с тонким клинком.

[10] Бешмет — стеганый полукафтан у татар и кавказцев.

[11] Стой на месте, сестричка. Тебе не нужно видеть, что здесь творится (бел.).

[12] Матерь божья и ты, светлый Христос (пол.).

[13] Жупел — необузданный страх, ужас.