ЧАСТЬ 2 ГЛАВА 1

Чуть свет у ворот замка появился всадник. Это приехал Франтишек Жыкович, сын мельницкого старосты. Пан Станислав, отослав накануне своих людей в имение, не удосужился с ними передать весточку тяжело переживающей его отсутствие супруге и сыновьям.

Трудно даже себе представить, какие разговоры ходили утром в окрестностях Мельника. Каждый из тех, кто ездил со старостой в лес, привнес в рассказ о произошедших там событиях что-то свое, добавив этой панской «охоте» столько загадочности и значимости, что бедная пани Мирослава — супруга старосты, всю ночь не могла найти себе места.

Жыкович холодно встретил взволнованного сына, смотревшего на него и пана Войну так, словно те только что вернулись из преисподней. Конечно, он сразу заметил в округленных глазах своего потомка еще и мольбу остаться и поучаствовать в тех событиях, о которых шептались буквально все. Благоразумие старосты было против этого, поэтому вскоре раздосадованный отказом Франтишек, получив указания следить за здоровьем матери и за порядком дома, удалился, а пан Станислав, будучи человеком обязательным, сразу же после завтрака стал настаивать на том, чтобы молодой пан съездил на Кавальский хутор к Варваре.

Якуб какое-то время отнекивался, ссылаясь на то, что он просто обязан проследить за тем, чтобы Глеб и Пятрок получили должный досмотр, ведь вот-вот должен был приехать замшанский доктор Симони — итальянец, к врачевательству которого во всей окрестности относились с уважением.

Староста, выслушав отговорки молодого Войны, продолжал стоять на своем, пообещав взять на себя все, что касалось доктора, лишь бы перед вечерней встречей с Хмызой пан Якуб смог избавиться от скрытого душевного недуга, о котором говорила Климиха.

— Вы хотите позаботиться о пострадавших? — спрашивал староста. — Тогда непременно езжайте к Варваре. Ведь если она вам поможет, мы тогда и Глеба с Петром к ней свозим.

Время шло. Осенние дни и без того коротки, особенно когда небо затянуто тяжелыми шторами туч. Якубу трудно было что-либо возразить на многочисленные доводы пана Станислава, да и Климихе, неоднократно в течение ее долгой жизни доказавшей их роду свою преданность, Война доверял всецело. Если она говорила, что нужно съездить на кавальские хутора, значит, так и следовало сделать.

Так или иначе, а ближе к полудню Война, все же возложив на плечи пана Станислава свои домашние заботы, выбрался в путь. Якуб намеревался отправиться один, но, едва узнав о том, что молодой пан собирается куда-то ехать, за ним увязался Свод, у которого, как видно, наконец-то после пьянок проснулось его захиревшее чувство долга.

Так думал максималист Якуб, но на самом же деле Ричмонду просто хотелось развеяться. До хуторов было всего-то около трех миль прямого пути. Чем вам не прогулка? Тем более, что сегодняшнее небо уже не сыпало поганой моросью, а раскисшая от дождя земля за ночь ощутимо подсохла.

Ветер гнал вволю выплакавшиеся тучи куда-то на восток, встречая выехавших из мельницкого замка всадников настоящим морозцем. Они объехали большую зеленую лужу, покрытую тонкой ледяной коркой и, стараясь побыстрее преодолеть отведенный им путь, пустили коней рысью.

В конце затяжного подъема и без того ежившиеся от холода всадники ощутили истинную силу ветра. Этот хитрец словно специально ждал их за пологим холмом, щетинящимся серо-желтой стерней, оставшейся после недавно убранной ржи.

Свод, привыкший к подобным вещам, только задержал дыхание да натянул на брови дорогую шляпу, которая уже давно лишилась всего, что мастер когда-то приторочил к ее телу в качестве украшений. Война же, попав под удар ледяного ветра, сразу пожалел о том, что пренебрег советом старосты и не оделся потеплее.

— Как вам этот шторм, Свод? — выдохнул сдавленный объятиями холода Якуб, глядя на то, как весело щурится англичанин недоброму встречному ветру.

Ричи только криво улыбнулся.

— Надо бы добавить парусов, капитан, — игриво ответил он, — в противном случае вы рискуете получить сильное обледенение корпуса и пойти ко дну!

— Хо-го! — вскрикнул Война. — Не слишком ли громко сказано?

— Сказано тем, кто знает взбалмошный характер этого вечного бродяги и не боится его капризов.

— Наверное, это так, — ответил на плохо скрытую колкость в свой адрес Якуб, — однако, если бы ваш друг ветер прослышал о том, что и ваше каменное сердце знает, что такое страх, он тоже стал бы относиться к вам куда как строже.

— О чем это вы?

— О вашей боязни привидений…

Свод и бровью не повел на этот выпад.

— Может быть, вы и правы, мистер Война, — хитро морщась то ли от очередного порыва ветра, то ли от посетившей его мысли, спокойно ответил он. — Хотя, если честно, боязни этих тварей у меня нет. Просто я уверен в том, что призраки гораздо страшнее любого ветра.

— Вы называете это «уверенность»? — продолжал давить на болевые точки Ричмонда Война. — А вот мне показалось, что это страх!

— Уверенность, мистер Война, это уверенность. Вы ведь не станете спорить, что для лечения разного рода недугов, вызванных даже самым холодным ветром, есть масса разных способов, и вовсе нет нужды прибегать к помощи каких-либо старух…

— Не просто старух, Свод, — не дал ему договорить Война, в свою очередь, легко парируя полную яда остроту, — не «просто». Я, зная о вашем отношении к подобным вещам, не зря отговаривал вас от этой поездки. Да, Варвара — ведьма, причем старой закваски и совершенно не страшится рук святой инквизиции. Не будь она в преклонных годах, — тут Якуб широко, по-ребячески, дал разгуляться своей фантазии, — глядишь, и сама прилетела бы в Мельник на метле. Ну что, не страшно съездить повидать такое? А то поворачивайте, пока не поздно.

Нужно отдать должное чувству самообладания пирата.

— Нет, — просто и легко ответил он, — она хоть и ведьма, а все же человек. Людей я не боюсь, никаких. Да и таких ведьм повидал достаточно. Их полно на белом свете, особенно в бедных селениях, там, где слугам все той же святой инквизиции нечего взять. Люди, влачащие свое жалкое существование в глухих уголках, не нужны никому, ни богу, ни черту. Так и живут: сами себе лекари, епископы, судьи и палачи. Так что, дорогой Якуб, ведьм я не боюсь. А для того, чтобы доказать вам это, — англичанин вдруг оживился, — хотите пари? Когда приедем на место, я подойду и поцелую руку той пожилой леди, которую вы называете ведьмой.

Война неуверенно крякнул:

— Черт подери, Свод. Вы играете с огнем. А если я соглашусь?

— Прекрасно. Тем самым я докажу, что мое слово еще имеет хоть какой-то вес.

— Хорошо, а что взамен?

— Ничего.

— То есть как? — не понял Якуб сути пари.

— А вот так, — продолжал Ричи. — Просто, если вы хотите, то я это сделаю.

— Вот чудеса, — странно улыбнулся Война, — знала бы Варвара, какой сюрприз ее ожидает. Не думаю, что даже она смогла бы предугадать то, что ей в старости будет целовать руки важный заграничный пан, причем просто так, за здорово живешь. Что ж, играть — так до конца, так тому и быть…

Оставшуюся часть пути они почти не разговаривали. Каждый думал о своем, всматриваясь в появившееся из-за пригорка селение. Кавальский хутор — это три приземистых домика, только один из которых был огорожен кривым жердяным забором.

Варвара слыла известной на всю округу знахаркой, травницей и костоправкой. Могла кровь заговаривать, трясучку зашептывать, да много чего еще. Климиха очень высоко ставилась к умениям Кавальской ведьмы, даже побаивалась ее, говоря, что Варвара знает и «черную книгу». Дорога на хутор, несмотря на его отдаленность, никогда не зарастала, а потому родственники, оберегая заметно ослабевшее в последнее время здоровье полуслепой старухи, весьма ревностно относились к приезжающим к ней людям.

Справедливости ради нужно сказать, что на Кавальском хуторе и жили-то только родственники Варвары. Старший сын с семьей да невестка — вдова младшего сына. Как поведал Войне главный знаток местного народонаселения пан Станислав, у старшего отпрыска Варвары была большая семья. На трудах их и стоял весь этот хутор, ведь, как известно, у кого много ртов, у того вдвое больше и рук.

Второй сын старухи погиб. Жолнеры случайно подстрелили, когда тот решил поохотиться в лесах за озерами. Невестка Варвары была сиротой, а потому после смерти мужа и она, и трое детей остались жить рядом с родственниками безвременно усопшего кормильца. Ее дом не имел изгороди, хотя и был крепок, не ровня длинной глиняной мазанке свекрови.

Вон оно, жилище Варвары — на левом краю хутора. Словно потягивающийся после сна кот, выгибало оно серую соломенную спину под тремя старыми липами и выглядело крайне ветхо. Слева от дома высился заросший бурьяном бугор, из которого торчали какие-то палки и столбы. Это, судя по всему, были развалины кузницы. Давно умерший муж колдуньи слыл в округе известным кузнецом, отсюда и название хутора.

Всадники подъехали к копнам, высящимся за огородами. Ветер значительно потерял силу, столкнувшись с обжитым местом, а потому Якуб сразу же почувствовал, как прилила горячая кровь к остывшей на холоде коже.

До дома Варвары оставалось не больше двухсот шагов, когда Война заметил толпящихся возле него людей. Это обеспокоило Якуба. Ведь если все они к старухе, пребывавшая в преклонных годах женщина попросту могла не взяться сегодня пользовать прибывшего пана. Староста предупреждал, что Варвара не зрит разницы меж паном и батраком и потому лечит всех по очередности.

Всадники обогнули копны и, минуя край пашни, подъехали к хуторскому колодцу. Возле покосившегося «журавля» стоял худощавый высокий человек. Этот гражданин средних лет, в сизой от солнца и пыли шляпе великопольских королевских студентов, коротая время ожидания, сутулился от холода, зажимая у самого подбородка тонким побелевшим кулаком поднятый до самых ушей ворот плаща. За ним, старательно выгрызая пожухлую жесткую траву, паслась старая худая лошадка, запряженная в возок со сложенными внутрь бортами.

Незнакомец заинтересованно изучал фигуры приблизившихся.

— Это Кавальский хутор, или мы, сдурев от этого поганого ветра, съехали куда-то в сторону? — вдруг спросил один из всадников вместо приветствия.

— Да, пан говорит правду, это Кавальский хутор, — ответил гражданин и обернулся, глядя в сторону собравшихся у старой мазанки людей, большинство из которых, как стало видно сейчас, были дети. — А ветер? Тоже ваша правда, пан. Он и тут, за деревьями, прямо душу вынимает, не то что в чистом поле. О-то ж я смотрю, вы, как и я, недобрали сегодня одежки для такого холода…

Якуб, до этого времени всматривающийся в фигуры собравшихся невдалеке людей, опустил взгляд. Гражданин в студенческой шляпе хитро прищурился. Густая сетка морщин тут же заставила Якуба пересмотреть свое первое впечатление о нем. Его собеседнику было далеко за сорок. Война невольно улыбнулся, повторно разглядывая этого словоохотливого «студента-переростка». Да, что ни говори, а студенческая шляпа на его убеленной сединами голове выглядела по меньшей мере нелепо.

Как раз в это время очередной порыв ветра сильно ударил ему в спину.

— Вот же собака, — выругался неизвестный, но, заметив недоуменный взгляд собеседника, поправился, — это я про ветер. Будто слышит, что разговор идет о нем. Прошу меня простить, вельможный пан, просто я уже долго ожидаю, а потому окончательно промерз и не слежу за языком.

Якуб улыбнулся.

— Что ж, — непринужденно сказал он, — коль вы так охочи к разговорам, скажите тогда, кто вы и чего ради выносите эти адские муки?

— Извольте, пан, — гражданин почтительно приподнял шляпу и достаточно широко представился, — я родом из Любека, местный учитель Никаляус Эшенбурк.

Кланяясь, господин учитель невольно уперся взглядом во вдетые в стремена сапоги Войны. Они были из хорошей юфти, и пан учитель, даже несмотря на пронимающий его холод, быстро сообразил, что говорить с панами следует куда как уважительнее.

— Что ж, — деловито откашлялся он, — вот вы и знаете, кто я такой. Теперь было бы совсем неплохо дознаться, с кем и я маю гонор говорить?

Война снова улыбнулся доброй непосредственности учителя и посмотрел на Свода. Тот молчал, внимательно изучая говорившего и, как показалось Якубу, даже вслушивался в его слова.

— Будем соблюдать церемониал, — несколько небрежно и с плохо скрываемым весельем произнес Война. — Я — хозяин Мельницкого замка, сын пана Криштофа Войны, Якуб Война, а это мой английский друг, пан Свод.

— О! — радостно воскликнул Эшенбурк, который, глядя на природную степенность собеседника и его дорогую обувь, как видно, уже давно догадывался, с кем имеет дело. — Для-а-а меня большая честь, пан Война! — Никаляус вдруг стал растягивать слова, следя за тем, как иностранный спутник пана, ничего не говоря, объехал его стороной и направил свою лошадь в сторону дома Варвары.

— И для меня, — ответил Война, так же краем глаза сопровождая странное передвижение Ричмонда. — Вы мне не договорили, пан…? — Якуб сделал паузу. Он, на короткое время отвлекшись на мысли о Своде, напрочь позабыл, как звать-величать этого потешного учителя.

— Эшенбурк, — напомнил тот.

— Да, конечно, пан Эшенбурк. Так вот, вы забыли рассказать о том, что или кто заставляет вас страдать здесь в ожидании. Думается мне, это какая-нибудь местная панна полонила сердце пана учителя, и теперь вы думаете, кого бы это снарядить к ней сватом?

— Не-е-ет, пан Война, — снисходительно улыбнулся Никаляус, которому не понравился панский тон, — дело в другом. Я понимаю, вы, верно, думаете: «Ох, уж эти провинциальные людишки. Только им и забот, что поесть да к доброй вдовеющей пани в постель завалиться».

— Нет, — вяло возмутился Якуб, который как раз в это время и думал о чем-то таком, — что вы!

— Тут нечему удивляться, — не стал противоречить этому суждению Эшенбурк, — мы сами в том виноваты. — На лице учителя мелькнула едва заметная тень. — Я жду Василя, Варвариного сына. Если пан пожелает, — Никаляус кивнул в сторону собравшихся людей, — я расскажу, в чем тут дело.

Война, испытующим взглядом сопровождавший непонятные передвижения Свода, кивнул.

— Вся загвоздка в том, — начал издалека учитель, — что я, приехав некогда в эти места, услышал о Варваре. Поскольку я очень интересуюсь природой подобных явлений и способностей человека, я был просто счастлив, что судьба послала мне еще одну возможность довести начатое некогда мной дело до конца. Должен вам признаться, что я, как раз через эту мою тягу к неизведанному в свое время и был выслан из Вильно. Ну, не о том сейчас речь.

Так вот, Василь, познакомившись со мной, сказал, что и близко не подпустит меня к матери. Впрочем, за это я его строго не сужу, ведь я ему, как видно, пан, так же, как и вам, показался весьма странным. Я, — не давая вяло возмутившемуся было Войне вставить даже слово, с горечью в голосе продолжил Никаляус, — и не отрицаю, что, наверное, и на самом деле я немного не в себе, вот Василь тогда и заупрямился.

Денег у меня никогда особенно не водилось, поэтому я и предложил ему вместо платы за возможность общаться с Варварой и записывать за ней обучить его детей грамоте. Василь долго думал, но после все же согласился.

Я живу в сельце Паленец, что двух милях ближе к Ляховцам. И вот уже год как Василь дважды в неделю привозит меня сюда, к детям. Полдня я занимаюсь с ними, а после того до самого вечера сижу и записываю за Варварой, — Эшенбурк довольно похлопал у себя в подмышке, где у него, видно, помещались записи.

— Но вот сегодня только приехали утром, а старуха сама пришла к Василю и говорит, что будет помирать. Такое с ней и раньше случалось. Придет, скажет, мы отведем ее домой, она полежит немного да и передумает. Шутит, говорит, что пока нет достойного человека, того, кому она свою силу могла бы передать.

Мы и сегодня, по обыкновению, отвели ее, а она легла на лавку в углу и стала так стонать да кричать, что не будь ветра, вам и тут было бы ее слышно. Видно, и правда в скорости помрет…

Теперь вот жду. Так или иначе, а Василю все одно в Паленец сегодня придется за попом ехать. А как соберется, так и я с ним. Детям-то всё одно уже сегодня не до занятий. Он хочет, чтобы мать по-христиански и исповедовали, и отпели. Только все это напрасно…

— Отчего же? — вяло спросил раздосадованный услышанным Война.

— Я же вам, пан Война, говорил, что кое-что знаю о таких людях. К Варваре хоть трех попов приведи — не поможет. Будет страдать, кричать, проклянет весь белый свет, а не умрет. Я и Василю говорил про это! Но он же ей сын и слушать меня не желает.

— Правильно и делает, — вступился за неизвестного ему Василя Якуб, — она же ему мать. Кто это в здравом уме захочет, чтобы мать умерла?

Эшенбурк замотал головой:

— Пан может поверить мне на слово, к вечеру, с попом или без него, а глядя на ее муки, он сам будет бога просить поскорее послать ей смерть. Где ему знать, что ведьмам бог завел другой путь исхода.

— Это какой же? — отстраненно поинтересовался Война, отыскивая взглядом Свода.

Лошадь англичанина стояла возле дома Варвары, привязанная к липе и уже без седока. «Разговоры разговорами, — тихо злился про себя Якуб, — а тут не до шуток, поездка пустая, нужно возвращаться…».

Никаляус говорил дальше, совершенно не придавая значения тому, что пан почти его не слушает.

— Для того, чтобы ведьма могла уйти, — продолжал он, — нужно проделать дыру в потолке дома и в крыше. Должен быть прямой ход к небесам…

— К небесам? — ухмыльнулся Война. — А я слышал, что знающимся с «черной книгой» дорога на небеса заказана.

— Так-то оно так, — не стал спорить учитель, — но я же говорю, у них свой путь. Вокруг всей земли небо, куда же тогда душам усопших уходить, как не туда? Так или иначе, а все одно попадут они наверх, на суд Божий…

— Близко к крамоле, пан учитель. Радуйтесь тому, что нас никто не слышит.

Эшенбурк пожал плечами:

— Ну раз уж нас никто не слышит, так я вам так скажу: пусть даже сам Папа мне лично заявит, что жизнь на Земле началась только со дня утверждения на ней его Престола, я, прости господи, не стану ему верить. А возвращаясь к нашему разговору, возьмусь утверждать: пока в Варварином доме потолок и крышу не проломают, будет бедная старушка мотаться меж тем миром и этим, разрывая души детей и внуков страшным воем, и никакие попы или ксендзы тут не помогут!

Война насторожился, причем совсем не от того, что пан учитель говорил всякие крамольные вещи (видать, на самом деле было за что его высылать из Вильно) — Якуба беспокоило, что среди толпившихся во дворе родственников Варвары он никак не мог отыскать Свода. А ведь с его-то ростом сложно было затеряться на фоне малорослых детишек и женщин.

— И что, — спросил озабоченный этим фактом молодой пан, — только так она может преставиться, через крышу или потолок?

— Через крышу и потолок, — подчеркнул Эшенбурк и тут же неуверенно добавил: — Но, как и везде в нашем мире, всегда есть и другой способ.

— Другой? — коротко поинтересовался Якуб, собирающийся немедленно извиниться перед паном учителем и отправиться искать запропавшего где-то товарища.

— Да, мой пан, но на все это, — со странной улыбкой произнес Никаляус, — даже такой полоумный, как я, трижды подумает, прежде чем решится. Ведь придется взять на себя сильное проклятье. Дело-то, казалось бы, нехитрое — подойти к колдунье и взять ее за руку. Тогда вся черная сила перейдет к тому, кто до нее дотронулся и у кого есть к этому предрасположенность. Только кто же это сам, по своей воле решится пойти на такое?

Сердце Войны рухнуло в пропасть. Он одарил беднягу Эшенбурка таким взглядом, что тот запнулся на полуслове. В следующий же миг застоявшийся на месте панский конь вздыбился и, легко махнув через безбортный возок у колодца, стрелой помчался к дому Варвары.

Там же в это время происходило следующее: две женщины, стоявшие у крохотных окон, отчего-то недоуменно переглянулись. Заметив соскочившего с лошади чужого человека, они молчали, хотя нельзя было не заметить и того, что обоих так и подмывало сейчас же переброситься парой-тройкой словечек. Любопытные детишки тоже жались к мутным слюдяным стеклам, пытаясь хоть что-то рассмотреть в темном пространстве бабушкиного дома. Только парнишка лет тринадцати от роду, что стоял у крайнего окна, как видно, смог это сделать в полной мере. Он обернулся к женщинам и, широко открыв удивленные глаза, спросил:

— Маці, а чаму гэта ен так зрабіў?[1]

Женщины повторно переглянулись, не решаясь что-либо ему ответить. В этот момент удивленная детвора вдруг оторвалась от окон, и все дружно уставились на зияющий мраком дверной проем бабушкиного дома. Из него, сгибаясь, дабы не зацепить головой низкую массивную балку, вышел тот, кто своими необъяснимыми действиями смог погрузить в оцепенение всех присутствующих.

Это был Свод. Он встретился взглядом с Якубом и, ничего не говоря, широко зашагал к своей лошади. Из дома вслед за ним, щурясь на свет, вышел широкоплечий бородатый мужчина. Отыскав глазами фигуру удаляющегося чужака, он открыл было рот для того, чтобы сказать ему что-то вслед, но от волнения слова предательски застряли в его пересохшем горле.

Мужик шумно сглотнул, отчего его короткая борода мелко затряслась и, все так же не отрывая взгляда от незнакомца, он произнес в сторону женщин, просто пожирающих чужака глазами:

— Усе, бабы, маці памерла...

Хуторские кабеты опустили головы и, зажимая рты узлами холщовых платков, дружно заскулили, отвернувшись от чужих глаз. Пришло время русобородому хозяину Кавальского хутора запоздало обратить внимание и на второго конного незнакомца, разворачивающего своего коня и уносящегося куда-то в поле вслед за первым.

Что это были за паны и зачем было первому, войдя в наполненный стонами и криками дом матери, припадать губами к ее руке, Василь, в тот момент близкий к безумию от созерцания ее нестерпимых мук, никак не мог понять. Но мать, едва только незнакомец коснулся ее руки, тяжело вздохнула и затихла навсегда.

Война нагнал англичанина, когда тот отмахал от хутора уже чуть ли не полмили.

— Свод! — крикнул Якуб, едва только мог быть уверен в том, что тот его слышит. — Ричмонд, черт вас подери! Куда вы несетесь?

Пират с трудом остановил своего разгоряченного коня.

— Куда?! — зло крикнул он, оборачиваясь к Войне. — Да куда угодно, лишь бы только убраться подальше от этого места!

— Что… — стараясь усмирить обезумевшую от галопа лошадь, вопрошал молодой пан, — что с вами там произошло?

— А то вы не знаете? — зло ответил англичанин. — Зато теперь можете быть уверены в том, что я держу свое слово. Догоняйте, если вам интересно услышать, как это приятно целовать руку столетней ведьмы, когда она в это время издыхает!

Свод снова пустил лошадь вскачь, но уже намного медленнее, так, чтобы Война без труда смог с ним поравняться.

В голове хозяина мельницкого замка творилось что-то невообразимое. В этом вихре мыслей, выбиваясь из общего круга, навязчиво крутился какой-то неопределенный вопрос, но как ни старался молодой пан, а все не мог придать ему какую-либо форму.

«Это как дыра в стене, — думал он, — с одной стороны, вы понимаете, что ее следует заделать, а с другой, думаете о том, что, может быть, эту дыру теперь следует использовать как окно?».

Это глупое и неудачное сравнение только больше раздосадовало Войну: «Черт, — злился он про себя, — как мне его спросить, а главное — о чем? Сказать: «Свод, что там с вами было?». Так я уже об этом спрашивал. Или: «Вы ничего не почувствовали, когда поцеловали руку этой старой леди?». Глупо! Можно только представить, какой тогда я получу ответ».

Обратная скачка длилась недолго. Вскоре на краю щетинистого поля появились знакомые очертания каменного моста, за которым, шагах в трехстах уже высился мельницкий замок.

Во дворе Свод спрыгнул с коня и, бросив вскользь: «Я хочу выпить!», не поворачивая головы к шедшему встречать их старосте, отправился наверх.

— Что это с ним? — озадаченно спросил пан Станислав, подходя к Якубу.

Война набрал воздуха для ответа, но только тяжко выдохнул, не зная, что и сказать. Дав возможность своим эмоциям немного поутихнуть, он наконец произнес:

— В том-то и дело, что я не знаю, что с ним. Да, пан Станислав, не знаю, но что-то мне подсказывает, что, скорее всего, мы не сможем рассчитывать на мистера Свода при встрече с Хмызой. Он сказал, что снова хочет выпить, а мы с вами прекрасно знаем, чем это всегда заканчивается. Если быть откровенным, пан староста, я тоже сейчас хочу выпить…

— Никак не можно, пан Якуб, — не уловив скрытый подтекст, замотал своей косматой головой староста. — Я уже собирался послать за вами Казика. Дело в том, что пока вас не было, прискакал человек из Дрогичина. Ваш отец, пан Криштоф, послал его вперед, а сам еще вчера утром заехал туда по каким-то делам. Сегодня к вечеру обещал быть в Мельнике.

Я, пользуясь тем, что вы позволили мне распоряжаться, сказал на кухне готовиться к праздничному ужину, хотя мне, по большому счету, можно было этого и не делать. Едва только все прослышали о приезде пана Криштофа, — староста благодушно махнул рукой, — ну вы сами знаете, как действует на всех его имя.

Да Якубу и не надо было говорить, как оно действовало, ведь в данный момент он и сам едва мог совладать с собой. Душа, словно пойманная петлей за ноги птица, беспомощно трепыхалась, тщетно силясь вырваться на свободу. Трудно было даже представить, что скажет отец, когда услышит от кого-либо по пути о бесчинствах Юрасика и Хмызы. Вот, дескать, все доверил сыну, а он! Что с него взять — дитя неразумное, вместо дела к бабкам ездит от испуга лечиться и ничего так и не предпринял для того, чтобы местный люд почувствовал сильную руку хозяина.

Так или иначе, а о том, что было на Кавальском хуторе, Война-младший решил пока старосте не говорить. Пусть-де Жыкович думает, что все прошло как надо.

— Что ж, будем ждать отца, — неопределенно сказал молодой пан.

— А Хмыза? — испугался староста. — Если не поехать, Базыль пустит по окрестностям «красного петуха». Думается мне, что пан Криштоф очень скоро проведает, из-за чего он это сделал. О-хо-хо, — тяжко вздохнул Жыкович, — зная вашего отца, я не советовал бы от него что-либо скрывать…

— Так-то оно так, — не дал договорить старосте Якуб, — да только как это сделать, если отец приедет к ночи? Сами понимаете, чтобы не клюнул «красный петух», нужно обязательно ехать к Базылю и как-то с ним договариваться. С другой стороны, как бы мы с ним не договорились, я уверен, отец, узнав об этом, не одобрит никаких переговоров с лихим людом.

— Пф-ф-ф, — шумно выдохнул пан Станислав через пухлые сжатые губы, — то дакладна[2]. Ваш отец, уж не обижайтесь на меня, пан Якуб, за прямоту, нашел бы способ выкорчевать из лесов и Юрасика, и Базыля. Однако ж, — отвлекая мысли молодого пана от косвенного укора, продолжил староста, — осенние дни коротки. Солнце уже смотрит на вечер. Что мы решаем?

Война окинул задумчивым взглядом внутренний двор замка. Вдали, у конюшни, вычесывал гриву коня англичанина горбившийся от холода Казик, возле которого, к немалому удивлению Войны, вдруг появился Свод. Казик, обменявшись с ним несколькими словами и знаками, указал ему в сторону гостевого крыльца, где стоял его хозяин и пан Станислав. Подвыпивший пират хлопнул в знак одобрения Казика по плечу и, подняв ворот, бодро, словно по палубе качающегося на волнах корабля, зашагал в их сторону.

— Похоже, — со снисходительной ухмылкой произнес пан Жыкович, — мистер Свод, наплевав на наши предположения, уже собрался ехать.

— Что же, — отрывая взгляд от Ричмонда, заключил Якуб, — так тому и быть. Едем. Вы, я и Свод.

Жыкович довольно кивнул:

— Это дело. Но как же быть с паном Криштофом?

— А мы скажем, что мы поехали ему навстречу. Пусть его здесь ждут, а мы решим все дела, вернемся и скажем отцу, что просто разминулись с ним.

— Не поверит. Той дорогой никак не разминешься.

— Значит, — настоял Якуб, — нужно сделать так, чтобы поверил…

Перед ними появился Свод. В колыхнувшемся воздухе сразу отдало бражной кислинкой. Похоже, беглый пират все же исполнил свои желания и перед самым выходом из своей кельи пролил в не знающее постов и воздержаний нутро достаточно вина. Англичанин, перехватив укоризненный взгляд старосты, быстро застегнул расхлестанные полы камзола, являя, таким образом, свою полную готовность к отъезду.

— Мне не хотелось бы, — недовольно глядя на него, сдержанно произнес Война, — выглядеть в глазах отца неразумным юнцом. Так что только после переговоров посмотрим, сообщать ему обо всем или нет…

— Спадары, — по-мужицки, но с пьяной господской вальяжностью произнес Свод, — я хотоўы ў слях.

— О чем это он? — не понял староста.

Война улыбнулся:

— Мне кажется, пан Станислав, наш друг пытается нам сообщить на мужицком языке, что он «гатовы ў шлях[3]».

— Хорошо, Свод, хорошо. Мы и сами видим, что вы уже… готовы, — двусмысленно добавил Якуб на английском. — Сразу и при оружии, и конь ваш под седлом. Нам просто не угнаться за вами, Ричмонд, хотя я, признаться, думал, что нам придется ехать вдвоем с паном Жыковичем.

— Обижаете, — выдохнул невидимое винное облако англичанин, — я же говорил, что сочту за честь наказать этого разбойника за недуг пана Патковского и за обиду, причиненную вам, мистер Война.

Якуба даже в жар бросило.

— Вы что, Свод?! — словно библейский змей Аспид, в испуге прошипел он. — Очнитесь! Я же вам сказал, что мы едем туда, чтобы поговорить с Хмызой, а не не для того, чтобы нашинковать его и его людей на поджарку. Дело дойдет до рубки только в самом крайнем случае. Я имею в виду, если на нас нападут и придется отходить…

— Тогда, — резонно, как совершенно трезвомыслящий человек, заметил англичанин, — правильнее всего было бы оставить невдалеке от леса небольшой отряд наших людей. В случае чего, нам останется только доскакать до этого заслона…

Война умолк, задумавшись. Староста, понимающий, что между приятелями состоялся некий жаркий спор и видя озадаченность Якуба, просто не мог удержаться от вопроса:

— Что он говорит?

— Удивительно, — улыбнулся Война, — этот пьяница толково рассуждает. Но все равно, что бы он там ни болтал, напившись вина, мы с вами просто вынуждены сделать все так, как решили раньше. Обойдемся своими силами. Я, конечно, совсем не отчаянный рубака, и кавалерийские фигуры мне даже в детстве трудновато давались, однако, как любой дворянин, с оружием обращаться кое-как умею. Всяко лучше, чем беглые крестьяне Базыля, так что вооружаемся и в путь!

[1] Мама, а зачем это он так сделал? (бел.).

[2] Это точно (пол. — бел.).

[3] «Готов в путь» (бел.).