ЧАСТЬ 2 ГЛАВА 11

Вечер пятого ноября означился новыми проблемами. Виной тому была пропавшая куда-то новая служанка! Целый день ее никто не видел. По приезду из Патковиц пан Свод, который был чем-то явно расстроен, сразу же отыскал Казика и коротко спросил у него: «де Микалина?».

Казик вначале только пожал плечами, но, будучи сообразительным и понятливым малым, моментально смекнул, что, если не найти служанку сейчас, паны так запрягут его в поиски, что придется укладываться спать только ближе к полуночи, а уж это никак не входило в его планы, поскольку бедняга Казик и без того сегодня за день порядком натаскался.

Как известно, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Обегав все окрестности, измученный усталостью слуга был вынужден ни с чем примчаться на доклад к панам.

К тому времени уже начало смеркаться. Война злился, поскольку после поездки в Патковицы даже меньшая неприятность могла бы его вывести из себя. Пропажа этой неблагодарной особы целиком вменялась Своду, поскольку, по мнению Якуба, корни этого крылись в крайнем расположении к ней пана Ричмонда. Все доводы обескураженного Свода, говорящего, что Михалина сбежать не могла, ничуть не успокаивали расходившегося Войну.

Вскоре подняли на ноги всех. Казик, какой ни молодец, а один никак все в округе не мог проверить. Но тут пропавшая паненка вдруг объявилась. Она-де гуляла…

С горем пополам отправились спать, а с утра посыпались новые напасти. Из Патковиц прискакал какой-то мужик и попросил «что-то шепнуть на ухо пану Своду». Само собой, мало что понимающий на мужицком англичанин не имел никакого желания выслушивать чью-то болтовню, да еще к тому же на самое ухо. Проведший бессонную ночь в объятьях любимой, Ричи попросил Якуба коротко узнать у посланника, в чем суть его дела? Война, перед тем, как начать переводить содержание послания Ричмонду, резонно решил: чтобы не наломать дров, для начала все нужно выслушать самому.

Патковицкому мужику это не понравилось, и он стал упираться, говоря, что слова, посланные паннами Ядвигой и Сусанной, адресованы только иностранцу. И тогда Войне довелось членораздельно и доходчиво объяснить нерадивому посланнику, что пан Свод совершенно не знает мужицкого языка, а потом еще в доказательство своего утверждения ни с того ни с сего пальнуть Ричмонду прямо в лицо: «Здароў!».

В ответ ошарашенный Свод, услышавший знакомое слово, но не понимающий, к чему оно было сказано, рассеянно закивал и вышколенно, словно войсковой новобранец, ответил: «Здроў, лыха цабэ д’яры!». Только после этого немытый бородач сдался на милость пана Войны и рассказал ему всё, как есть.

Свод, ничего не понимавший из сладкозвучной скороговорки посланника, вначале откровенно скучал, однако то, что Якуб заметно побледнел, наталкивало англичанина на определенные мысли о том, что ничего хорошего в привезенных из Патковиц вестях нет. Об этом говорило еще и то, что Война долго молчал после того, как косматый чревовещатель умолк.

— Мистер Якуб, — для того, чтобы немного разрядить обстановку, попытался пошутить Свод, — неужели вам сообщили, что к обеду прибудет сам Жигимонт Второй?

Война судорожно продолжал обдумывать услышанное и только кисло сморщился в ответ.

— Что случилось, черт побери? — с нажимом переспросил Ричи, быстро сообразивший, что юмор сейчас неуместен.

Якуб нервно повел плечами:

— Случилось, Ричмонд, — тяжело выдохнул он, — случилось. Как рассказал этот крестьянин, после нашего с вами вчерашнего визита в Патковицы состоялся жаркий разговор между пани Ядвигой и Андреем. Даже если опустить некоторые детали, картина рисуется весьма неприятная. Насколько я понял, пани все рассказала Андрею о ваших встречах, и о том, что беззаветно любит вас, мой друг. Так же она имела неосторожность поведать ему и о том, что проснулось это чувство в ней еще в то время, когда был жив пан Альберт.

— И что? — вяло осведомился англичанин.

— Что?! — вспылил Война. — А то, что Андрей после того так взбеленился, что всю ночь шумел и не давал спать всему дому, порываясь ехать сюда и на клинках с вами, Свод, слышите, на клинках выяснить отношения. Он винит во всем вас, Ричи, даже в том, что вы хоть и косвенно, а все же повинны в смерти отца. Видите?! — с укором замахал указательным пальцем Война. — Я ведь не раз говорил о последствиях греховных похождений, которые кажутся вам обыденными! У нас здесь нельзя безнаказанно просто тешить беса.

Этот гонец утверждает, что и на утро молодой пан Патковский не утих. Только мое вчерашнее обещание приехать остановило его от того, чтобы примчаться сюда с рассветом и натворить бед. Если говорить о дальнейшем в двух словах, то Андрей решил подождать полудня, а если мать как-нибудь попытается сообщить нам, тогда он тут же отправится в Мельник по наши души…

Якуб бросил отчаянный взгляд в сторону Свода и тут же едва не задохнулся от испуга. В лице англичанина ясно сквозил какой-то преступный азарт.

— Нет, Свод! — вскричал Война. — Хватит этого!

— Почему? — леденящим тоном ответил тот. — Уж не прикажете ли вы мне забиться от страха в какой-нибудь стог сена? Патковский пытается играть в мужчину, если он, конечно, и правда решился на подобное. Только зря он поднимает вокруг этого столько шума. Пожалуй, если бы он сразу приехал и швырнул мне в лицо перчатку, я уважал бы его куда как больше, а так… Пока только одни недостойные джентльмена крики и никакого дела.

Кстати, осмелюсь заметить, мистер Война, что ваши вопли по данному поводу весьма схожи с криками того самого сметанного блинчика из Патковиц, а позывы этой истерики не имеют под собой ничего общего с прошлыми моими делами, ведь в данном случае не я являюсь отправной точкой конфликта. Заметьте, я не имею к мистеру Патковскому никаких претензий, пока не имею.

То, что женщины впадают в истерику и шлют посыльных, дело обыкновенное. Им наплевать на то, что этот нечесаный мужик не смог бы мне ничего объяснить. То женщины — чего еще от них можно ждать? Но если этот субъект позволит себе что-нибудь эдакое шумное вблизи достойных стен вашего замка, Якуб, я для начала проучу его.

— Что вы такое говорите?! — хватаясь за голову, в ужасе прошептал Война.

— То, — продолжал Свод, — что в таких случаях должен говорить отвечающий за свои поступки человек. Помяните мое слово, этот крикливый трус, беспрестанно повисая на руках удерживающих его от расправы матери и сестры сегодня даже за порог своего дома не переступит!

В этот раз Ричи ошибся. В послеобеденное время, в тот миг, когда он, прогуливаясь по едва различимой тропинке вдоль стен замка, томился негой воспоминаний о вчерашней ночи, через арку въездных ворот, словно вихрь, ворвался верховой Патковский. Обезумев от стремительной скачки и застилающей его глаза ярости, он даже не заметил англичанина. Ричи же, остававшийся в стороне от его глаз, тут же не преминул развернуться, и, как он это делал почти всегда, отправился прямо навстречу приключениям.

Разгоряченный долгим галопом, конь пританцовывал. Патковский медлил. Он не покидал седла, обдумывая, как бы это все поэффектнее обставить. Бросая гневные взгляды в сторону замковых окон, он чуть не вскрикнул, когда из-под конской холки появилась чья-то голова.

— Hi, blockhead[1]! — весело выкрикнул Свод и с вызовом, панибратски хлопнул гостя по ляжке. Слепое бешенство сдавило горло Андрея и, словно из катапульты, вышвырнуло его из седла.

— Я пущу тебе кровь! — крикнул он, разрубая крест-накрест холодный воздух старой тяжелой саблей и начал атаковать иностранца. Патковский вкладывал в свои удары всю силу и злость, но откуда ему было знать, что англичанин окажется столь проворным? Проскочив под его рукой, Свод вынырнул позади противника и в один миг так умело спеленал того собственным плащом, что Патковский оказался полностью обездвиженным.

— Ти дурны, — улыбаясь, заключил Ричи. — Успакальнавальса, или я будю теби пабити…

Где там успокаиваться! С трудом распутавшегося Андрея просто начало трясти от бешенства. Досада первого промаха только подлила масла в огонь. Он сбросил на землю свой трижды проклятый плащ и снова ринулся на Ричи.

Какое-то время того забавлял тупой навал соперника, но, когда мистер «одуванчик» едва не снес ему ухо, англичанину пришлось-таки разбудить в себе давно дремавшего Ласт Пранка. Тот не раз попадал в переделки и куда похуже этой, выпутываясь из них так же, как и сейчас, без оружия.

Шаг вперед, шаг в сторону, нырок, подножка и противник так тяжело ухнул о землю, что показалось, будто отдались гулким эхом замковые стены. Сабля выпала из ослабевшей руки Андрея, и, казалось бы, бери и властвуй, но для Ричмонда Шеллоу Райдера это было слишком просто. Для него было в диковинку побеждать кого-либо, не нанося никаких увечий.

— Сво-о-од!!! — заорал в этот время Якуб, слетая с каменной лестницы и на ходу пытаясь набросить на себя закрутившийся в узел кафтан. — Не трогайте его! — наконец попав-таки в рукава и подбегая к месту событий, отчего-то по-польски выкрикнул Война. Он великодушно протянул руку распластавшемуся на земле Патковскому.

— Пане, пане! — замаячил позади хозяина быстроногий Казик. — На шаблю, абараняйся[2]!

— Якую шаблю?! — выбивая из рук слуги оружие, вскричал Война, — дурань!

Андрей медлил недолго.

— И ты с ним заодно, — вдруг заключил он и, злобно вращая глазами, вскочил на ноги. Схватив свой клинок и оказавшись возле Якуба, он сделал молниеносный выпад, сопровождая это словами: «Получи же тогда и ты!».

Боль обожгла правое предплечье Войны. Горячая кровь часто закапала из разрубленного рукава на редкие стрелки истоптанной дворовой соломы.

Взбешенный Патковский толкнул растерявшегося хозяина Мельника на землю и с перекошенным злобой лицом занес над ним смертоносное оружие. Казик застыл от ужаса. Казалось, горе неотвратимо, но… Андрей вдруг качнулся, захрипел и медленно стал опускать свою внезапно ослабшую карающую руку. Еще миг, и он, обмякнув, рухнул лицом вниз у самых ног Войны.

Это Свод, видя, что происходит, среагировал просто молниеносно, благо недалеко валялась сабля мельницкого хозяина. Якуб тут же забыл о своей кровоточащей ране и впился глазами в долговязое тело затихшего навек Андрея. В этот миг молодому пану все стало предельно ясно — чуда не случится. Рука англичанина привыкла бить наверняка.

Казик присел к опешившему пану и стал аккуратно стягивать с его плеча кафтан. Война, все еще не веря в случившееся и не отводя взгляда от Патковского, попытался высвободить свою раненую руку из рукава. Острая боль свела невыносимой судорогой весь его правый бок, заставив сморщиться и наклониться вперед. Окровавленный кафтан свалился на землю, открывая Якубу страшную картину ранения. Глубокая и длинная рана продолжала сильно кровоточить. Молодого пана качнуло назад, и, лишившись чувств, он рухнул на перепуганного Казика.

От замка бежали люди. Кто-то сразу бросился помогать, перетягивая глубокую рану пана Якуба чистой холстяной тряпкой, другие же окружили плотным кольцом место кровавой схватки, вполголоса или шепотом обсуждая произошедшее.

В центре образовавшегося круга, опустив вниз смертоносное оружие, стоял Свод. Мог ли он подумать, что все так закончится, что эта глупая дуэль может стать для кого-то последний.

— Пусціце мяне! — услышал Ричи любимый голос. — Пусціце ж, …не! Не, божа свенты, толькі не ён. Як жа я не даглядзела?! — Міхаліна рвалась сквозь плотные ряды притихших людей. Стоящие впереди, почувствовав, как отчаянно бьется им в спину обезумевшая от горя девушка, расступились. Прямо перед ней живым и здоровым стоял тот, с кем она, пока бежала во двор, уже успела попрощаться. Простоволосая и растрепанная, упала она перед ним на колени, прижалась щекой к его животу и горько заплакала.

Среди людей пролетел недовольный ропот: «Зусім ужо дзеўка сорам згубіла[3]», но Михалине было плевать на все это, главное, что Свод остался жив. А ведь права оказалась бабка Анатоля, и пришла-таки большая беда, но, слава богу, не тронула костлявая старуха ее простое девичье счастье. Знать, не зря молилась она за своего любимого.

Меж тем ропот нарастал. Михалина оторвала заплаканное лицо от мокрой рубахи возлюбленного. Ее глаза вдруг встретились со жгущей яростью перуновых молний. Разрезав надвое людское кольцо, посреди панского двора стоял шарабан пани Патковской.

Бледная, с темными кругами усталости вокруг глаз пани Ядвига чуть подалась вперед, словно окаменев от увиденного. Состояние вельможной соседки несложно было объяснить. Каково ей было увидеть такое? Однако никто, пожалуй, кроме Свода и Михалины, не замечал того, что пани, словно разъяренная битвой с демонами Перуница[4], смотрит не на остывающее тело убитого сына, а на темноволосую простолюдинку, прижавшуюся к англичанину.

Из-за плеча пани Ядвиги появилось перекошенное страхом лицо Сусанны. Ее подбородок дрожал. Бедная девушка, она даже за пеленой мутных слез видела весь ужас представшей перед ними картины. В силу разных причин обе пани Патковские не решались тронуться с места. Люди притихли настолько, что во всем дворе был слышен только слабый голос Казика, возившегося возле раскинувшегося на земле окровавленного тела пана:

— Што ж то рабіць, га? — вертел головой слуга, пытаясь встретиться взглядом то со Сводом, то с пани Ядвигой. — Яго ж трэба несці ў хату, клікаць старасту. Пани, панначка, людзі, дапамажыце![5]

Наконец душераздирающие мольбы Казика были услышаны, бесчувственное тело пана Якуба подняли и понесли в дом, а один из слуг побежал к конюшне и вскоре умчался в Слободу за старостой.

Пани Ядвига наконец нашла в себе силы подняться в шарабане. Тяжело ступив на ступеньку, она сошла на землю и медленно направилась в сторону бездыханного тела сына. Ее каменное лицо, все еще вполоборота обращенное к Своду, было непроницаемым. Михалина поднялась с колен и, будто испугавшись исходившего от пани холода, прижалась к груди Ричи.

Пани остановилась у перепачканных дворовой грязью ног сына, сделала еще пару шагов и, медленно опустившись на корточки, протянула трясущуюся руку к его спине. Позади нее, не решаясь идти дальше, всхлипывала безутешная Сусанна. Она видела, как мать, коснувшись Андрея, подняла от него свою озябшую ладонь и поцеловала ее так, будто вместе с ней целовала освободившуюся душу своего безвременно ушедшего первенца.

Ее всегда сияющее благородством, неподвластное годам лицо вдруг осунулось, постарело, а к нервно сжатым губам медленно прилила синева. Пани поднялась и, пошатываясь, медленно побрела к шарабану. Там ее, падающую в обморок, подхватили на руки сердобольные бабы.

Убитая горем Сусанна, словно одинокая березка, застыла у тела брата, не решаясь покинуть место подле него. Люди подошли ближе. Кто-то присел к убитому. Кто-то с участием легонько приобнял бедную девушку и повернул спиной к бездыханному телу.

Андрея перевернули. Его пустые, слегка растерянные глаза безучастно смотрели в серое холодное небо, будто отыскивая в высокой дали место для освободившейся души.

Свод силился увидеть в лице Патковского хоть тень безумной ярости, толкнувшей молодого человека в эту смертельную бездну. Ее не было. Сделав свое черное дело, эта коварная подстрекательница всегда уходит незамеченной. Ричи, прижимая к себе Михалину, тяжело вздохнул. Ему стало жаль Андрея. Эти белокурые волосы, юношеское лицо, серые, чистые глаза…

Вскоре появился староста. Он тяжело посмотрел на лежащего на земле Патковского. Кто-то к этому времени заботливо отряхнул одежду мертвеца от соломы и смиренно сложил на груди его отливающие серым кисти рук.

Пан Станислав скользнул взглядом по фигуре ожидающего своей участи Свода и кивнул тому, мол, теперь не взыщи, парень, придется держать ответ. После этого староста отправился к шарабану Патковских, где долгое время всячески утешал теперь уже полностью оставшихся без мужской защиты дам.

К моменту, когда на пороге Мельницкого замка появился бледный от потери крови Якуб, во двор уже прикатили запряженную панской парой плоскодонную телегу, устланную свежей соломой, на которую осторожно уложили тело Андрея Патковского.

Староста встретил Войну и вкратце растолковал ему то, что он надумал делать. Ничего не скажешь, пан Жыкович с его житейским опытом сейчас был просто незаменим.

Прежде всего, нужно было хоронить убитого. Разбирательство потерпит, а вот горе безутешной матери и сестры — нет. Усопшим без надобности лишнее время находиться поверх земли, а потому староста, с согласия Якуба, тотчас же отрядил людей сопровождать тело Андрея в родовое имение и всячески помогать убитым горем женщинам в этом непростом деле.

Якуб набрался сил и приблизился к панскому шарабану Патковских, застывшему посреди его двора. Пани Ядвига опустила взгляд, а Сусанна, напротив, просто впилась глазами в своего избранника. «Боже, — сквозил в них вопрос, — милый мой Якуб, что же теперь с нами будет?».

Пан Станислав, видя, что в данный момент разговора между сторонами не состоится, стал поторапливать траурную процессию, сообщив дамам, что безотлагательно пошлет гонца за Хотиславским ксендзом, которого отправит вслед за ними в Патковицы.

На том пребывание Патковских в приделах замка пана Войны прекратилось. Едва они выбрались за ворота, староста, Война и Свод отправились в замок. Нужно сказать, что половина дня, проведенная во дворе Мельника, не лучшим образом сказалась на заморском друге пана и его любовнице. Они заметно страдали от донимающего их все это время холода, поэтому мужчины отпустили Михалину греться, а сами заперлись в гостиной для серьезного разговора.

Староста был просто вне себя от негодования.

— Как вы могли допустить? — тряс он огромными круглыми кулаками над головой подавленного Якуба. — Вы же пан, вы здесь хозяин, мерило прав и законности! А ведь все это происходило на ваших глазах и, стало быть, с вашего позволения. Казик мне на многое пролил свет, и на амурные дела этого бестолкового грехопаденца с пани Ядвигой, и на то, что сейчас тот спутался со служанкой.

Не смотрите на меня так, пан Якуб, людям глаза не завяжешь и уши не заткнешь. Они все видят и слышат, а молчат всегда только до поры. Одному богу известно, что еще вскроется, когда придет время глубокоуважаемому пану замковому судье Кернажицкому задавать вам вопросы?

На добрый лад, — уже мягче, по-отечески, продолжил Жыкович, — оно нужно было бы этого душегуба вязать да прямиком в острог. Пусть там потом разбираются, прав он или виноват. Боже святый, за какие это грехи послало нам все это небо? Конечно, — рассуждал вслух староста, — не может не радовать, что и маёнтак пана Кернажицкого, и, считай, весь Дрогичин выстроен при косвенном участии вашего отца, пана Криштофа. Мимо ушей, конечно же, такое трудное дело судья не пропустит, но и бояться закона так, чтобы натворить еще больше глупостей, не следует. Ты понимаешь, Якуб, о чем я говорю?

Война кивнул.

— Мне так кажется, — продолжил староста, — тут все будет зависеть только от пани Патковской. Если она, не дай бог, узнает, что ваш Свод и со служанкой, не таясь, беса тешит, не сносить ему головы. Так что, пан Война, вы, конечно, извиняйте, но за судьей я просто обязан послать.

С этими словами староста поклонился и вышел прочь, а комнату окутала тяжелая, гнетущая тишина. Свод, и без перевода догадываясь, что неприятности только начинаются, задумчиво смотрел в окно, на несущиеся низко над землей синебрюхие плоские тучи. В былые времена ушлый в подобных делах пират сразу бы бросился в бега. Что-что, а уж держать нос по ветру он умел всегда, а потому успевал удрать раньше, чем за ним приходили. Об этом может свидетельствовать хотя бы тот факт, что до сей поры его жилистая шея не перетянута тонким швартовым канатом.

«Что же теперь? — задумался Ласт Пранк. — Убегать? Если и делать это, так только с Михалиной, а как же тогда Война? А если остаться…?

В дверь постучали. Якуб, морщась от боли, поднялся и открыл тяжелую, высокую створку. На пороге стояла Климиха.

— Шыскі-малы прыбег, — сухо бросила старуха из-за порога и, не церемонясь, вошла в гостиную, — прыбег, да і… Паказвай пан, што тут у цябе…

С детства привыкший безропотно подчиняться этому голосу, Якуб сел на скамью и протянул к травнице обмотанную холстяными полосками раненую руку. Вглядываясь в бурую от засохшей крови повязку, бабуля нахмурилась. Ее и без того небольшое лицо, испещренное сетью морщин, сделалось еще меньше. Она причмокивала языком, вздыхала, что-то приговаривала, осторожно отрывая присохшие друг к другу обороты повязки, а Якуб в это время тихо по-собачьи выл, прикусив добела нижнюю губу. Едва старуха добралась до раны, ее тяжелый выдох сказал сам за себя.

Война опустил голову:

— Черт, — по-английски выругался он, — как больно!

— Он серьезно вас рубанул, Якуб, — участливо ответил Свод. — Старая леди Климеган недовольна, ей не нравится состояние вашей руки…

— Она знает свое дело. — Тихо радуясь тому, что начался-таки разговор, охотно продолжил Война. — Если переиначить одну нашу поговорку, то получится: «Пока под венец, ране будет конец». Эти старые умелые руки и не таких выхаживали…

— Сядзі, пан, не круціся, — сухо, не в тон добрым словам пана одернула его Климиха, — дакруціўся ўжо. Казала я табе, пане, чорны ён чалавек. Вунь колькі няшчасця і ты з-за яго маеш. Ды яшчэ ці ўсе? Як бач, з’явіцца і новае ліха[6]...

— О чем это она? — спросил Свод. — Чувствую, меня недобрым словом вспоминает?

— Так и есть, — подтвердил Война. — Говорит, что от вас одни несчастья.

— Что же, — горько согласился Ричи, — она права, Якуб. Такова уж моя судьба. Знаете, когда яблоня растет на поросшей хреном поляне, у нее горчат яблоки. …Война, я с детства видел мало добра. Я имею в виду то, что здесь называете добром вы. Конечно, у меня не было достаточно времени, чтобы как следует все понять, но и того, что я узнал, достаточно.

Странное дело, но я вижу существенную разницу между рисуемым святошами добром и тем, что понимают под этим здесь. Я никогда не верил епископам. Все они трусы и перед страхом смерти практически всегда готовы были отказаться от своего бога и предать его. К слову сказать, те, кто не отказывался, а служил ему бездумно и фанатично, не далеко ушли от первых. Разве же богу угодно служение тупой скотины?

Свод глубоко вздохнул:

— Жаль, Якуб, очень жаль, что к тому времени, когда я стал смотреть на жизнь другими глазами, дно моего корабля уже так обросло ракушками и прочей морской дрянью, что, как бы я не старался, меня все равно тянет вниз.

Свод заметил кривую улыбку Войны.

— Вы смеетесь, — продолжил он, — не верите мне. Думаете, что я попросту откупаюсь красивыми покаянными словами. Нет. Сколько бы я ни каялся, ни один из священников не отпустит всех моих грехов.

Знаете, а ведь я даже как-то подрался из-за этого с одним рыбаком на Крите. Смешно, но я спьяну стал доказывать ему, что есть что-то странное в том, что священники именно «отпускают» грехи. На самом деле, задумайтесь, они их не стирают и не уничтожают, а только отпускают. В лучшем случае замаливают. «А раз так, — рассудил я тогда вслух, — отпущенные одному грешнику, они, словно колючки придорожного репейника, тут же цепляются за другого, и уж тому-то приходится совсем туго. Стало быть, заурядное отпущение грехов каким-нибудь ксендзом не что иное, как перебрасывание грязного белья из одной кучи в другую».

Я тогда был очень пьян. Должен признаться, что тот рыбак сильно намял мне бока за богохульство. Уф! — снова вздохнул Свод. — Сколько же всего …такого за свою жизнь я сделал или сказал? Вовек не отмыться. Взять хотя бы сегодняшний случай. Ведь самое худшее — это то, что из-за меня пострадаете вы и Михалина. Вам-то, уж простите, мой друг, к этому не привыкать, а вот как быть с ней? Я бы очень не хотел, чтобы она из-за меня…

Поверьте, сейчас я искренен, как никогда. Это впервые происходит со мной, чтобы женщина бежала полураздетой по холоду только для того, чтобы закрыть меня собой от опасности! Как знать, Война, возможно, это последняя чаша. Так должно было случиться, и похоже, что в этот раз мне придется-таки покориться судьбе…

— Лапоча і лапоча, — недовольно вставила клин в философские суждения Свода Климиха, — хоць бы што талковае казаў. Відаць, не вельмі і турбуецца аб тым, што хлопца забіў[7].

Якуб внимательно посмотрел на старуху, сосредоточенно засыпающую в этот момент какой-то травяной мукой его рану.

— У меня есть к вам предложение, Свод, — задумчиво произнес молодой пан. — Настоятельно вам советую к нему прислушаться. Сейчас эта, как вы там говорите, «старая леди» Климиган закончит меня чинить, вы соберетесь, предупредите свою паненку и, как только стемнеет, незаметно уйдете с ней в сельцо, к Климихе.

Живет она одна, на отшибе. Мне кажется, для вас это самое лучшее — отсидеться у нее. Вечереет, пан судья появится никак не раньше завтрашнего утра. Один, без жолнеров, он не рискнет отправляться в путь на ночь глядя. Куда ему спешить? Патковского ведь не воскресишь, прости господи.

Я скажу, что вы сбежали и между прочим попытаюсь узнать у пана Кернажицкого, что в этой ситуации вам грозит. Причем постараюсь узнать о последствиях и в случае вашего бегства, и в случае, если вы вдруг найдетесь. Как я понял, пан Кернажицкий умеет договориться с законом, если его пояс начинает ощутимо тяжелеть…

[1] Привет, дубина! (англ.).

[2] На саблю, защищайся! (бел.).

[3] Совсем уже девка стыд потеряла (бел.).

[4] Перуница — героиня славянской мифологии, иногда упоминается как сестра Перуна, иногда как жена, сходная с ним в своих природных проявлениях.

[5] Что же это делать, а? Его же надо нести в дом, звать старосту. Пани, панночка, люди, помогите! (бел.).

[6] Сиди, пан, не вертись, довертелся уже. Говорила я тебе, пан, черный он человек. Вон сколько несчастий и ты из-за него имеешь. Да ещё все ли? Вот увидишь, появится и новое лихо… (бел.).

[7] Болтает и болтает, хоть бы что-нибудь толковое говорил. Видно, не очень-то и переживает, что парня убил (бел.).