ЧАСТЬ 2 ГЛАВА 6

— Миледи, — выдавая легкое волнение, произнес Свод и сделал шаг к даме.

Взглянув в ее глаза, полные огня, англичанин коротко бросил в сторону:

— Постойте, Николос, пока не переводите того, что я говорю.

После этого он обхватил ее ладони и поднес их к своим губам.

— Черт побери, Эшенбурк, — по-кошачьи промурлыкал пират, — а ведь она на самом деле влюблена. Что мне ей сказать, а, господин учитель?

Эшенбурк сосредоточенно поджал губы.

— Очень прошу вас, мистер Ричмонд, — ответил он, — увольте меня от сочинения пошлых фраз. Я так понимаю, вам ровным счетом начихать на ее пусть и искренние, но глубоко греховные чувства. Выкручивайтесь сами, я буду только переводить…

Пани Ядвига уперлась тяжелым взглядом в Эшенбурка.

— Что он говорит? — спросила она.

— Я недостаточно хорошо знаю английский, — соврал Никаляус, — сейчас, м-м-м. Он говорит, что очень тронут тем, что такая красивая дама удостоила его чести и оказывает ему знаки внимания…

— Знаки внимания? — с нажимом переспросила пани. — Вы уверены в том, что правильно перевели ему все, о чем я говорила?

— О да, пани Ядвига.

— Тогда, надеюсь, вы в силах отличить простой знак внимания от того, на что я иду ради него?!

Эшенбурк похолодел от явившейся ему перемены в тоне госпожи Патковской. Бог мой, сколь же легко эта дама могла превращаться из овечки в тигрицу!

— Простите, пани, — начал переходить в оборону Никаляус, — но ведь я только перевожу. Возможно, пан Ричмонд еще чего-то не договорил…

Бедняга учитель. Ох, и туго же ему приходилось.

— Свод, — наигранно мягко произнес он, — эта чертовка, как мне кажется, требует конкретных ответов, а не изысканных комплементов. Что мне ей сказать?

При слове «чертовка» в глазах англичанина вспыхнул коварный огонек. Он потянул к себе руки пани и… о, ужас! Поочередно перецеловал ей все озябшие пальчики. Дыхание женщины дрогнуло, она вытянула губки и подалась вперед. Остановить лавину нахлынувших на нее чувств можно было только на миг, и Свод воспользовался возможностью сделать это, сказав:

— Николос, дружище, вы продрогли. Прошу вас, езжайте домой, я скоро буду.

Учитель, находясь в каком-то подвешенном состоянии, взял под уздцы коня и медленно двинулся вперед. Пройдя шагов десять, он тяжело взобрался в седло и поскакал в сторону Мельника. Он даже не думал обернуться и воспользоваться силой своего чудесного зрения. Ему и без того было понятно, что происходит возле одинокого панского шарабана…

К моменту появления в замке Свода пан Эшенбурк совершенно извелся. Как ни крути, а он впервые попал в подобную неприятную ситуацию. Бедняга Никаляус молил бога, чтобы поскорее приехал молодой пан Война. Искать какого-то объяснения произошедшему или решить, как быть дальше, пан учитель самостоятельно не мог, а спросить совета было просто не у кого. К тому же Эшенбурк был человеком весьма деликатным, и потому в тот момент, когда во двор Мельницкого замка лихо на разгоряченном коне влетел Свод, борьба внутри учителя шла нешуточная.

Заметив Никаляуса, англичанин круто развернул распаленного скакуна и подъехал к нему.

— Николос, — спрыгивая на землю, будто бы не произошло ничего особенного, выкрикнул Ричи, — вы не сильно по мне скучали? О, черт, — воровато оглядываясь по сторонам и неприличным жестом зажимая промежность, выругался Свод, — моя мокрая и обмякшая мачта во время скачки, наверное, покрылась льдом. Дабы спасти ее от неприятностей, предлагаю вам составить мне компанию и немедленно отбыть к теплым водам — в дом, где мы тут же опрокинем по кружке вина.

Эшенбурк, глядя на англичанина, едва не задохнулся от нахлынувшего на него возмущения.

— Я…, — шумно засопев носом, яростно выдохнул учитель, — я не хочу участвовать… знать, а уж тем более обсуждать ваши похождения за кружкой вина! Эти выходки не достойны уважающего себя человека, они не достойны человека вообще!

— Вот как? — блеснув недобрым взглядом, ответил на этот выпад негодования Свод. — Ну что же, — сдержанно произнес он, — в дальнейшем придется обходиться с Ядвигой без переводчика. Ну и ладно, в делах любви он не очень-то и нужен. — О! — внезапно сменил он тон и голосом, полным ледяного холода произнес: — Слушайте, Эшенбурк! Уж не собираетесь ли вы учить меня манерам? Раз так, — у нас вами идет достаточно жесткое выяснение отношений, — а это предполагает призвать ответчиков к оружию. Нет, правда? Как говорится, есть повод, а оружие, уверяю вас, это прекрасный способ выяснить, кто прав, а кто виноват. Что ж вы молчите, скажите хоть что-нибудь, мистер!

У Эшенбурка затрясся подбородок.

— Оружие, — горько сказал он, — очень весомый аргумент — ваш основной аргумент, Свод. Не знаю почему, но мне кажется, что вы намеренно со дня нашего знакомства провоцируете меня на схватку, хотя, видит бог, я ни разу не выказал к вам какого-либо неуважения. Просто не могу понять, откуда в вас это? Но раз вы хотите что-либо услышать, извольте. С моей стороны глупо было бы прибегать к оружию в способе выяснения отношения с вами. Я уверен в том, что более искусного умельца в деле владения саблей или мечом нет во всей Литве, и потому мой вызов был бы равен самоубийству…

Учитель опустил погасший взгляд.

— Ничего не поделаешь, — горько произнес он, намереваясь уйти, — такова уж судьба бедного человека: утираться от плевков богачей и хозяев, жить словно подстилка для их скота. Мы как одуванчики, что поднимаются, цветут и вянут от весны до зимы. В муках, страхе и голоде пережидаем холода, чтобы весной снова подняться и стать кормом на потребу хозяев жизни. Но знайте же, господа, что никто и никогда еще не видел поля одуванчиков, погибшие от непогоды. С вашими же ржаными и овсяными полями это случалось!

С этими словами ссутулившийся учитель зашагал к воротам.

— Стойте, мыслитель! — язвительно крикнул ему вслед Свод. — Давайте это обсудим. Эй! Мистер садовод? Что ни говори, а богу все же больше по душе ржаные поля, ведь рожь годится для хлеба. Одуванчики на самом деле лишь пища для скота, это вы верно заметили. Что молчите, умник?! Посмотрите вокруг! Идет зима, а ведь это божья кара для вас, одуванчиков. Это очередной указ свыше — подыхать от голода и холода. Эй! Слышите? Я проклинаю вас и вашу правильную жизнь!

Эшенбурк в это время уже входил в арку.

— Божья кара, — зло прошипел он, — что ты вообще знаешь о боге, заморская свинья?

Война появился только к вечеру. Глядя на него, с полной уверенностью можно было бы сказать, что ему удался этот короткий хмурый день. Во дворе замка Якуба, сияющего какой-то невиданной ранее загадочностью, встретил Казик. Заспанный слуга, который, судя по всему, долгое время отлеживался на сеновале, забрал панского скакуна и на вопрос хозяина: «где пан Свод?» — лениво указал в сторону слабо мерцающего окна комнаты англичанина.

Ричи снова был пьян и находился в крайне дурном расположении духа. Широко раскинувшись на кровати поверх скомканных домотканых покрывал, он тупо и зло смотрел в погружающийся во мрак высокий потолок. Появление Якуба отнюдь не придало тепла его колючему взгляду.

— Вы просто светитесь, Якуб, — тяжело и недовольно пробасил пират. — Похоже, эта девушка вдохнула жизнь в ваше молодое и беззащитное сердце?

Война заметил пустой винный кувшин, стоявший у стены, и с грустью ответил:

— А вот по вам, Свод, этого никак не скажешь.

— Что поделаешь, — холодно ответил тот, — день не может удаться сразу для всех.

— Наверняка это так, — охотно согласился Война. — Скажите, в мое отсутствие что-то случилось?

Англичанин снова тяжело вздохнул:

— Мы немного повздорили с Эшенбурком.

— Хм, — устало улыбнулся Война, — интересно, что вы с ним могли не поделить?

— Ничего мы не делили, — поднимаясь и протягивая руку к пустому кувшину, недовольно прокряхтел Ричмонд. — Что можно делить с этим шпионом? — пират поднял легкую посуду и, задрав голову вверх, попытался извлечь из нее хоть что-то, поболтав ею над широко разинутым ртом. В момент, когда он совсем потерял надежду, казавшаяся пустой емкость неожиданно и подло плеснула липкими остатками вина прямо ему на грудь. Взбешенный этим, Ричмонд тихо зарычал и, медленно отведя кувшин в сторону, прошипел:

— Чш-ш-шерт. Что за невезение?

Якуб забрал у пирата злополучную посуду и поставил ее от греха подальше у двери. На англичанина было жалко смотреть. Вялыми и неуверенными жестами он тщетно пытался отряхнуть с одежды бурые винные капли. Все напрасно. Дорогое терпкое вино, едва попав на светлую ткань, совершенно испортило сорочку.

— Так это по этому поводу вы напились? — снисходительно улыбаясь, попытался отвлечь англичанина Война.

В ответ на это Свод только скорчил недовольную гримасу:

— Напился, потому что напился. И этот учитель тут совсем не при чем. Кстати, представляете, он так и не сознался в том, что наушничает.

Наступила немая сцена. Какое-то время Якубу даже казалось, что сказанное Сводом не что иное, как просто пьяный бред, однако, взглянув в лицо пирата, молодой хозяин мельницкого замка понял, что все гораздо серьезнее. Поднимающийся ветер тревоги моментально развеял легкую дымку расслабленности и неги, окружавшую молодого человека. Якуб, все еще не до конца веря услышанному, стал напротив Свода.

— Что вы такое говорите? — неуверенно спросил он. — То есть вы сказали Эшенбурку о том, что подозреваете его?

Ричи скорчил кривую рожу и шумно засопел носом.

— Ху. Такой я дурак, — прогнусавил он. — Как же. Я дал ему понять… в общем, этот мистер-хлыст не игрок. Так, мелочь. Хотя и старательно вытягивал из меня откровения. — Свод внезапно сбросил с себя пьяную томность. — Якуб, а не причаститься ли нам?

Взгляд молодого пана говорил сам за себя.

— Понятно, — недовольно принял отказ Ричмонд, — обойдемся без причастия, как говорится, сначала дело. Так вот, на все его хитрые намеки и доводы я отвечал только то, что и вы, Якуб, и ваш отец просто души не чаете в прозорливой и мудрой политике Жигимонта Второго, так что, думаю, все в порядке…

А потом я напился. И виной тому окружающее меня болото безделья и лени. Я не привык так жить, Война. Но слава богу, слава богу! Теперь у меня есть возможность хоть куда-нибудь выплеснуть то, что во мне накопилось за последнее время. Да, — отвечая на появившийся в глазах товарища вопрос, с нажимом произнес Свод, — я нашел себе женщину.

Война даже присвистнул от неожиданности. Быстро переварив услышанное, он глубокомысленно покачал головой и обреченно выдохнул:

— Все же вы воспользовались моментом, Ричмонд. Боже, бедная девушка, бедные все мы…

— Заметьте, — не дал договорить молодому человеку англичанин, — я ничего не говорил о девушке. Я сказал: женщину. Так что по этому поводу вы можете быть совершенно спокойны, хотя, не стану скрывать, — Свод простецки поднял вверх брови, — напился-то я как раз из-за тоски по девушке.

— Час от часу не легче, — чувствуя где-то под сердцем все более разгорающийся огонь негодования, тихо заметил Якуб. — И кто же та счастливица, что забавляет ваше израненное тело, пока невинная душа английского пирата мается страданиями по другой?

Приосанившийся Свод гордо тряхнул слабо придерживающейся оси равновесия головой, отчего взметнувшиеся вверх его темные волосы прилипли к взмокшему лицу.

— Во-первых, — хмурясь от мешающих обзору волос, сдержанно произнес он, — не стоит мне напоминать о моем прошлом, а во-вторых, благородные люди свои сердечные дела не обсуждают…

Иностранец корчил рожи, силясь таким образом убрать волосы с глаз. Служившие ему упором руки убрать было невозможно. Убери упор и тут же рухнешь на постель, а вот лежать-то Ричи как раз уже и не мог, его начинало мутить.

Якуб недовольно сжал губы. Зрелище представлялось ему весьма жалким.

— Зато, — глядя на потуги англичанина, сдержанно произнес Война, — я смотрю, благородным людям под стать напиваться. Мне кажется, вы намереваетесь… срыгнуть на пол излишки болтающегося в вас пойла? Нет уж, мистер, увольте меня от этого зрелища. Прощайте. Я пришлю Казика…

С этими словами Якуб покинул комнату. Свод сосредоточенно засопел, выравнивая свое шаткое положение и вскоре, наконец, нормально сел. «Было бы все так просто…», — вспоминая последние слова Войны, горько произнес пьяный пират.

Долгие годы ромовой диеты, скрашенной постоянной качкой, закалили его крепкий организм. Выпей он даже стакан настоящей отравы, что, к слову сказать, однажды с ним и случилось, все равно все переварится в его здоровом нутре, оставив только головную боль или, в худшем случае, жуткий утренний понос. Пролетит вся эта гадость по кишкам быстрее картечи, а с утра повиснешь над водой, ухватившись за канат, провисишь так до полудня, под всеобщий гогот команды, пока вся гадость не вывалится в море, и все — словно заново родился.

Что тут душой кривить? Ричи прекрасно понимал, что его плохое состояние сейчас никак не связано с тем, что он осушил этот злосчастный кувшин вина. Было что-то еще…

О том, что с иностранцем творится что-то неладное, Якубу сообщили уже к полуночи. К тому времени вся замковая прислуга уже толпилась у комнаты Свода. Особо смелые и расторопные успели связать его рушниками, распяв на всю длину постели. Женщины молились в голос, отчего обезумевший пират бился в связке, словно пойманный в капкан дикий зверь. Изуродованное бешенством лицо Ричмонда было забрызгано желтой пеной, а злые, волчьи глаза не видели ничего вокруг. Он так рвался куда-то вверх, что порой казалось, будто его тело зависало в воздухе.

Молодой пан замер. У самой двери, сложив руки в мольбе, так же, как и все присутствующие женщины, стояла Михалина. Ужас, отразившийся в ее черных глазах, незримым холодным ветром просочился и в его сердце. Челядь заметила хозяина и оживилась. Откуда ни возьмись появился Казик.

— Пане! Пане Якуб, — лепетал перепуганный паренек, разгоняя опускающееся на Войну оцепенение, — трэба бегці за Кліміхай, пана Рычманда нячысцікі дзяруць![1]

Война с трудом оторвал взгляд от беснующегося Свода.

— Бяжы, — коротко ответил он, приходя в себя, — хуценька[2] бяжы, бо будзе бяда!

Шыски-младший в один миг исчез, а Якуб, не в силах сделать над собой усилие и перешагнуть порог, так и остался стоять у двери, продолжая со стороны наблюдать это страшное зрелище. Те же, кто держал Свода, будто ища у пана защиты от страшных злых сил, бросали в сторону хозяина испытующие взгляды. Хрустели льняные рушники на посиневших запястьях пирата, гремела тяжелая дубовая кровать, отчаянно принимавшая на себя безудержную силу бесновавшегося, а растерянный пан только хлопал ресницами, стоя рядом с девицей, которую сам же недавно и выкупил для Свода.

Разумеется, Война понимал, что это глупо: просто стоять и молчать, когда перед тобой происходит такое. Но он не имел ни малейшего понятия о том, что ему сейчас следовало делать? Вскоре его окончательно стали донимать вопросительно-придирчивые взгляды окружающих, и он не нашел ничего лучше, чем сказать стоявшей перед ним Михалине:

— Скоро Казик приведет Климиху — та знает, что делать.

Девушка повернулась к пану. К своему удивлению, Якуб заметил, что в ее глазах уже не было страха. Полные слез, они отражали только искреннее сострадание к несчастному.

— Можа, яму хаця б вады?[3] — кротко спросила она и, не получив от пана какого-либо вразумительного ответа, снова отвернулась.

Климиха появилась нескоро. К тому времени пыл ранее ревевшего, словно бык, Свода заметно поутих. Пират сорвал голос и потому только сипел, дергаясь и вперив пустой взгляд в потолок комнаты. За спиной знахарки стоял взмокший от пота Казик, державший в руках плетеный кошель старухи с ее нехитрым имуществом.

Сухая и тонкая рука старой женщины привычно осенила себя и комнату «римским» крестом, а тонкие старческие губы часто зашептали непонятные слова. Климиха кивнула Казику, и тот послушно достал из закрытого холстиной кошеля кувшин.

— То свянцона вадзіца[4], — то ли сама себе, то ли всем, кто был в комнате, тихо сказала бабуля.

Она аккуратно отрыла посуду, смочила в ней руки и старательно обрызгала водой всю комнату вокруг кровати Свода. Тут же тихо и без суеты знахарка значительно проредила ряды присутствующих, оставив только Казика, пана, да еще черноглазую девушку, что стояла у двери.

Переживать-то уже было не из-за чего. С того момента, как появилась Климиха, Свод более не буйствовал, а крепости завязанных на его конечностях полотенец можно было доверять, исходя из того, что, если бы была на то божья воля, они уже давно бы порвались…

Свода бросили на холодный пол какого-то подвала. Черные люди, что приволокли его сюда, закрыли большим навесным замком кованую решетку и удалились. Подвал наполнился тишиной и мраком. Ричи перебрался к стене. Где-то капала вода и скреблась голодная крыса. Эхо затхлого каменного мешка, словно гладь воды, слегка потревоженная рябью от шагов незнакомцев, стало успокаиваться, скрывая под сырым и холодным покровом подземельного мрака своего нового узника.

— Ты зря отказался, — вдруг произнес кто-то из темноты тихим слабым голосом. — Ты же всё одно темный, темнее некуда. Мог бы стать одним из них…

— Кто ты? — прохрипел сорванной от крика глоткой Свод и стал всматриваться во мрак.

— Кто? — переспросил голос. — Тот, кто, как и все с рождения, был призван Светом, но на долгом пути несколько раз неосторожно оступился. Суть, что подводит итог жизни каждого из нас, посчитала, что мне не место среди Светлых и отправила меня сюда, к Темным, великодушно перед этим позволив осмотреть их мрачное царство. Я упорствовал, говоря, что не так уж я и грешен, чтобы рядиться в их сырые хламиды. В ответ меня, как и тебя, определили в эту подвальную камеру.

Я тут уже долго. Днем, случалось, даже решался сдаться на милость Темных. В час, когда они притаскивали очередную жертву, я просился к ним, но они, выслушав меня, отвечали, что во мне слишком много света, стало быть, нет мне пока среди них места. Когда я буду для этого готов, все решится ночью, да, ночью. — Незнакомец тяжело вздохнул. — Лучше бы тебе было не знать, что такое здесь ночь. Казалось бы, все так же, как и сейчас, но нет.

Ночью в подвал приходят те, кого сторонятся даже Темные. Узникам, прогнившим до дна, легче, они сразу проваливаются под пол. А вот таких, как я, по ночам истязают Тени. Они рвут на части зыбкую плоть этого мира, стараясь выгнать прочь последний божий свет, которому должно подняться вверх, в Небеса. Но вот беда, — незнакомец тихо засмеялся, — он не уходит этот свет, и каждую ночь меня ждут страдания! Это Бог! Он, не отпуская моих грехов, продолжает держать меня поверх этих сырых подвальных камней. Да, скажу я тебе, ночь здесь страшна, но, увы, бывает время и похуже. Это один день в неделю, каждый девятый день. Я называю его воскресенье. В этот день приходит Дева-отчаяние, которую узники называют Совесть. Кто бы ты ни был, о, несчастный, смею заверить, что красивее дамы ты не встречал.

Казалось бы, все ничего — к нам, сирым и измученным, является такая божественная женщина, но… Эта красавица приходит только для того, чтобы судить тебя: за прошлое — за каждый проступок, видимый ли, скрытый; за настоящее — за то, сколько Теней ты впустил в себя своим малодушием в течение восьми прошлых ночей…

Незнакомец умолк, он плакал. Свод колебался, а стоит ли верить россказням этого сумасшедшего? Ричи, встал и подошел к решетке.

— И не надейся, — услышал он все тот же всхлипывающий голос, — все очень надежно, не распилить, не выломать. А еще боже тебя упаси кричать. Каждое громко сказанное слово усиливается здесь во стократ и не затихает до тех пор, пока все узники не улягутся на пол. Кричать же, лежа на полу, бесполезно — я пробовал. Когда кричишь в потолок, твой голос не слышен другим. Наверное, это сделано специально, чтобы ночью мы все не одурели от собственного крика. Мой тебе совет: скоро придут Тени — лучше лечь на пол. Тени не особенно-то церемонятся, поэтому придется много раз падать. Зачем дополнительно нагружать себя болью, поверь, каждая ночь и без того приносит всем нам достаточно страданий…

Ричи почувствовал кого-то позади себя. Словно молния вспыхнула мысль: «отпрыгнуть в сторону и ударить…».

— Ы-ы-ы, — взвыл голос незнакомца, — они пришли….

Ричи никогда не мог пожаловаться на свою реакцию, однако же сейчас он даже не успел дернуться. Кто-то зло и мощно схватил его за плечи и так сильно швырнул в стену, что загудело в голове. Свод стал подниматься, но у стены, как показалось, сам мрак вцепился в его волосы и толкнул на пол. В ноздри ударила пыль, а в рот солоноватый вкус крови. Его снова схватили и снова бросили, еще и еще, пока оглушенный ударами Ричи не откинулся на спину. Чьи-то руки цепко впились в его запястья, но пират вырвался. Надолго ли? Сразу несколько рук вжали его тело в пол и стали тянуть в стороны, выламывая хрустнувшие суставы.

Воздух подвала стал густым и черным. Свод понял, это пришли те самые Тени. Но не в правилах Ричмонда Шеллоу Райдера было сдаваться на милость того, кто демонстрирует свою силу. Руки Теней тянули его вниз, а пират, напротив, выгибался всем телом, словно мост, и старался оторваться от пола. Мрак держал его за руки, за ноги, вползал в его душу, но Свод отчаянно бился в его горячих оковах до тех пор, пока не стали иссякать его силы. В конце концов, измученное долгой борьбой тело стало наливаться усталостью, и Ричи начал готовить себя к самому худшему.

Но что такое?! Коридор за решеткой вдруг осветился слабым трепетным светом. Тени дрогнули, закачались и в испуге спрятались под пол. Свет ударил внезапно. Ричи на миг зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что за решеткой, зажав в руке свечу, стоит какая-то пожилая леди.

— Идем к свету, — сказала она, — ты сейчас слишком близко к земле. Запомни это нечистое место, ты сюда еще вернешься…

Старушка повернулась и, прикрывая пламя светоча ладонью, медленно пошла вдоль коридора обратно к выходу. Свод бросился к решетке, судорожно ощупывая то место, где висел замок.

— Идем, — не оборачиваясь, сказала леди, — труднее всего открыть тот замок, который человек вешает сам на себя. Замки Темных видны только в темноте, на самом деле их нет. Чем ближе будешь к свече, тем дальше будешь от этого подвала Теней…

Ричи неуверенно толкнул створку решетки, она поддаласьи и он вышел в коридор. В несколько быстрых шагов он догнал старуху и тут же упал перед ней на колени.

— Стой! — сам того не ожидая, взмолился Свод.

Она повиновалась.

— Хочу просить тебя…

— За него? — не дав Своду договорить, спросила старая леди и повернулась в сторону противоположной камеры подвала…

Из густого мрака вывалился бледный испуганный человек. Ричи не сразу узнал его. Это был Эшенбурк! Полубезумный взгляд учителя, полный страдания и мольбы, прилип к морщинистому лику старухи.

— За него не проси, — сухо сказала она. — Камень расколол его голову надвое. Таким уже нет пути обратно.

Учитель страшно улыбнулся. Дрожащей рукой он потянулся к своему затылку и ощупал его. Рука была в крови.

— Это Тени, — промямлил Никаляус и, повернувшись к присутствующим бурой от крови спиной, обреченно побрел обратно во мрак, — они били меня о камни…

— Как же так? — все еще не веря услышанному, не унимался Свод, — ведь я его только вчера…

— Проклял, — снова не дала договорить Ричмонду старуха, — вчера ты его проклял, и он сошел с пути. Таким, как ты нельзя рассыпаться проклятиями в мире людей. Здешний мир тоже живой, он дает прорастать и злому семени, и доброму. Что бросишь, то и взойдет. А за битого этого не переживай, все одно в подвале Теней он уже давно. Он вошел в него еще в далекой земле. Снюхался с Темными, потом испугался и сбежал.

В этих залах там, где вход, там и выход. Ему еще долго искать, как выбраться. Все выбираются, и он выберется, хотя у него задача потруднее, чем у прочих. Вернет спрятанные им золотые пластинки с саньтиями на эту землю и покинет подвал. В том промысел наших Богов.

— Как же он их вернет? — запротестовал Свод, но старая леди подняла руку и промолвила:

— Идем. Свет этой свечи не вечен. Посмотрим, как далеко от Теней уйдешь ты…

[1] Черти рвут (бел.).

[2] Быстренько (бел.).

[3] Может, ему хоть воды? (бел.).

[4] Святая вода (пол.).