ЧАСТЬ 1 ГЛАВА 7

Похоже, корчмарь знал, что говорил. На небольшой площади этого скромного поселения собралось что-то около трех сотен человек. К моменту, когда Свод и Война в сопровождении Зыгмуся подошли к «позорному месту», наказание уже приводили в исполнение.

К саженному бревну была привязана молодая девушка, а здоровенный детина размеренно и жестко хлестал ее плетью. Шкура Свода не раз была исчерчена подобным пером палача, поэтому он был немало удивлен, когда увидел, что несчастная жертва наказания не роняла ни звука. Она только выгибалась всем телом, сильно прикусив нижнюю губу, отчего верхний край ее острого подбородка побелел.

Темные длинные волосы были распущены. Они, прилипая к лицу, скрывали от всех единственное проявление женской слабости — обильные слезы.

Якуб подтолкнул слугу, и тот, мигом уразумев, что требуется пану, сделал несколько шагов вперед и стал расспрашивать людей о происходящем. Ему отвечали неохотно, предпочитая помалкивать в поле видимости важных, разодетых, как князья, господ. Вскоре Зыгмусь вернулся.

— Ну, что там? — тихо поинтересовался Война.

— Ей присудили тридцать плетей за воровство. Она три дня тому назад украла два талера у какого-то Винсента, лавочника, у которого служила.

Далее слуга, дабы не привлекать постороннего внимания, поведал пану всю услышанную историю бедной девушки на ухо. После этого пришло время Якубу пересказать ее Своду.

— Ее наказали за воровство, — как можно убедительнее начал Война, с опаской ожидая реакции англичанина на это зрелище. — Она призналась в этом, Ричи. Что делать? Не нужно было воровать у хозяина. Ее накажут и отпустят, правда, скорее всего, заставят отработать украденные деньги.

— А сколько она украла?

— Два талера.

Толпа на площади вздохнула. Наказание прекратилось. Большая часть людей сразу же отправилась подальше от лихого места. Другие же, особо охочие до любой болтовни, задержались у столба, чтобы выслушать плохо различимые на расстоянии речи какого-то неприятного плешивого человека.

Тяжелый взгляд Свода не предвещал ничего хорошего. Якуб развернулся и попытался увлечь своего заграничного гостя в сторону дожидавшегося их у корчмы экипажа:

— Идемте, Свод, нам нужно ехать.

Англичанин в ответ на это только сузил глаза.

— Мистер Война, — через несколько мгновений сдержанно произнес он, — я хочу подойти поближе, послушать, о чем там говорит тот… лысый.

Якуб сразу понял, что дело может приобрести нежелательный оборот.

— Ричи, — поворачивая англичанина к себе, серьезно сказал он, — это не какое-то праздное развлечение. Человек совершил ошибку и получил за это наказание. Все, что тут происходит, — законно. Мне решительно не нравится ваш взгляд. Я даже боюсь себе представить, что может произойти, если мы подойдем или, не дай бог, во что-либо вмешаемся. Да и что вы хотите услышать? Вы ведь все равно ни слова не понимаете по-польски.

Свод наконец оторвался от созерцания площади.

— Давайте подойдем, — продолжал настаивать он. — Ничего страшного не произойдет, уверяю. Смею вам напомнить, мистер Война, что я всего лишь пират, а не рыцарь-романтик из прошлого века. Признайтесь, ведь вам тоже неприятна эта ситуация?

Война неохотно кивнул в ответ.

— Хорошо, — продолжал гнуть свою линию Свод, — давайте тогда договоримся. Я сейчас не стану делать ничего, что могло бы скомпрометировать молодого пана, но он за это подойдет со мной туда, — Ричи кивнул в сторону площади, — и там окажет мне некую мелкую услугу. Вы правильно заметили перемену моего настроения, Якуб. Думаю, для нас обоих будет лучше, если мы сделаем так, как я говорю.

Война в тот же миг преобразился. Становилось ясно, что время игр прошло, а сложившаяся ситуация требовала быстрых и точных решений.

— Если я правильно вас понял, — размеренно и с нажимом начал Война, — вы не оставляете мне шансов?

Свод едва заметно прикусил губу.

— Оставляю, дьявол! — выругался он. — Я совсем забыл о том, что вы в любой момент можете отказаться от моих услуг и вообще послать меня к чертовой матери.

— Могу, Свод, но что-то мне подсказывает, что, сделай я это, вы, как весьма решительный человек редкой профессии, в случае моего отказа запросто можете изрубить в капусту и меня, и дядюшкиных слуг? Я оружейный мастер, но далеко не мастер владеть оружием. Должен признать, что вы все же провели меня, прикидываясь не заинтересованным чем-либо человеком. И тем не менее, даже сильно рискуя, в данный момент я не пойду у вас на поводу.

— А если взамен на это я пообещаю вам… нет, поклянусь в том, что никогда не причиню вреда никому из вашего рода?

— Так-таки поклянетесь?

— Клянусь!

Война коротко вскинул глаза к небесам и прошипел сквозь зубы:

— Не пойму, чего вы добиваетесь, Свод?

Англичанин неопределенно пожал плачами:

— Я всегда думал, — признался он, — что такое возможно. Идет казнь, и вдруг появляется какой-то человек. Он, словно сказочный чародей, отменяет страшное наказание и приговоренного просто отпускают. За всю свою долгую жизнь я ни разу этого не видел, но почему-то был уверен в том, что это возможно. Как вы считаете, Якуб? Ведь это маленькое чудо могло бы случиться где угодно, почему бы тогда этому не произойти в Литве? В общем, если облачить в слова мои желания, то я просто хочу выкупить и освободить эту девушку.

— Поня-а-атно, — недовольно протянул Война. — Значит, «выкупить» — это относится ко мне, а «освободить» вы великодушно оставляете себе? Что ж, весьма благородно.

— Не обижайте меня, Якуб. Я не так часто в своей жизни искренне порывался сделать что-то хорошее. Видит Бог, чтобы перечислить подобное, достаточно будет пальцев рук Генри «Шпильки»[1].

— Хорошо, — увлеченный игрой в добрых волшебников Якуб сложил руки в молитве и красноречиво вскинул глаза к небу. — Чего не сделаешь, Господи, ради исправления заблудших овец твоих. Итак, с чего мы начнем?

— Для начала давайте подойдем ближе.

Они без труда пробрались через изрядно поредевшую толпу. В это самое время человек, обращающийся к гражданам у позорного столба, закончил свои нравоучительные речи и стал помогать исполняющему обязанности палача отвязывать измученную жертву.

Свод, глядя на обессиленное тело девушки, сползающее на землю, просто почернел лицом. Не в силах больше смотреть на то, как палач и недавний «чревовещатель» принялись заботливо сматывать освободившуюся веревку, Ричмонд подошел к столбу.

Боль свежих ран не давала возможности несчастной опереться спиной на грязное, пропитанное потом и кровью многих жертв бревно. Она, став на четвереньки, медленно потянулась, откидывая голову назад. Темные волосы, словно креольские шторы, открыли смуглое и, черт побери, очень красивое лицо.

Свод, все это время с состраданием наблюдавший за девушкой, сел рядом с ней на корточки. Палач и «чревовещатель» дружно выпучили глаза. Как же, достойно ли важного пана подобное поведение? Война, находясь в нескольких шагах от места этих событий, был сосредоточен и задумчив.

Ричи тем временем старался заглянуть в полные боли глаза жертвы. Она, подогнув под себя ноги, села. Не желая сейчас встречаться взглядом ни с кем, несчастная девушка часто захлопала слипшимися от слез густыми ресницами.

Свод встал.

— Мистер Война, — задумчиво сказал он, — спросите, у кого можно выкупить ее.

Якуб звучно потянул в себя воздух и после этого с тяжестью в голосе ответил:

— Ричмонд, боюсь, что все это не так просто.

— Я лишь прошу вас спросить.

— Хорошо.

Война сосредоточенно сжал губы и, обращаясь к растерянному палачу, спросил:

— Скажите, …милейший, вы не знаете… с кем можно обсудить…? Словом, этот богатый иностранец интересуется, кому принадлежит девушка и у кого можно выкупить ее свободу?

Палач округлил глаза и кивнул на своего помощника-«чревовещателя». Тот тоже был огорошен подобным вопросом. Судя по всему, это и был тот самый лавочник Винсент, у которого несчастная жертва, в данный момент вполоборота испепеляющая Якуба недобрым взглядом, украла деньги.

Война приценился к торговцу. Лысый красноносый мужик в засаленной телогрейке, только и всего…

Взгляд в один миг преобразившегося Войны был красноречив:

— Знаете, пан… э-э-э?

— Винсент, — прохрипел не готовым к работе горлом лавочник.

— Вин-сент, — повторил по слогам его имя Якуб. — Этот важный господин перед вами не кто иной, как старший приказчик охотничьих угодий самого государя Жигимонта II[2]. Я бы, — добавил он значительно, — на вашем месте серьезно задумался, возможно ли ответить отказом такому злопамятному человеку. Наше счастье, что заможны[3] пан не знает ни одного из посполитых языков.

Война оглянулся назад и окинул взглядом площадь, на которой осталось что-то около двадцати зевак, двое из которых были слуги дяди Бенедикта, быстро сообразившие, что панам может понадобиться их помощь.

Якуб подмигнул им, повернулся и заговорщицки произнес в ухо Винсенту:

— Как вы думаете, сколько нужно денег родственникам этой девушки и, естественно, вам, чтобы уладить все вопросы?

Лавочник вспотел. В его планы никак не входило ссориться с такими важными панами. Впрочем, и решение продавать находящуюся у него в услужении и проворовавшуюся девушку пока еще не посещало эту лысую голову. Что же делать? Судья давно ушел, и посоветоваться в этом странном деле сейчас было не с кем.

— Вы думаете, родственники будут против? — продолжал давить Война.

— Да у нее всех родственников-то только брат, да и тот в тюрьме, — все еще пребывая в глубоком замешательстве, промолвил лавочник.

— Тем более. Насколько мне известно, она сделала вас беднее на два талера, я плачу еще три сверху, всех пять, и она едет с нами в имение одного знакомого пана под Дрогичином, где мы оставим ее, обеспечив привычной работой и неплохим содержанием. Вельможный пан очень мягок сердцем к мучениям несчастных.

Говоря это, Якуб уперся взглядом в лицо перепуганной девушки. Та, позабыв о боли, озабоченно вертела головой и всматривалась в лица тех, кто в данный момент решал ее судьбу. Свод, словно понимая слова Войны, снова присел на корточки и взял ее за руку.

— Напрасно, Ричи, вы это сейчас делаете, — сказал на английском Война, — если правда то, что от вранья люди становятся косыми, думаю, уже к сегодняшнему вечеру я стану косить на оба глаза. Хотя… Знаете, хорошо бы было, если бы вы сейчас резко встали и зло начали мне угрожать, гневно выкрикивая «Сигизмунд»…

— Что вы ему говорите? — испуганно осведомился Винсент.

— Я, — спокойно ответил Война, — пытаюсь его отговорить от покупки, спрашивая, что на это все скажет король Сигизмунд? Но похоже на то, пан Винсент, что и мне, и вам в скором времени может быть худо от подобных вопросов. Этот «охотник» в большом почете у молодого короля.

В этот момент глаза Свода сузились, метнули молнии и Якубу в самом деле стало страшно от гневных выкриков и угроз англичанина. Лавочник побелел, а палач и вовсе отступил шага на три назад, готовый в любой момент упасть на колени перед разъяренным паном.

— Черт! — накричавшись вволю, заключил наконец Ричмонд. — Я не знаю, что мне еще говорить! Не знаю что!!!

— Он спрашивает — сколько? — дрогнувшим голосом произнес Война, обращаясь к Винсенту. — И еще интересуется, не думаете ли вы, что ваши жизни будут стоить ему дороже?

— Ек! — икнул придавленный страхом лавочник. — Вельможный пане, как вы думаете, если я попрошу у него четыре талера?

Война тяжело вздохнул:

— Свод, крикните что-нибудь короткое.

— Толстая свиная задница! — яростно рявкнул Ричи.

Якуб замотал головой:

— Нет, пан. Он даст три талера с четвертью и никак не больше этого.

— О! — не унимался англичанин. — Смотрите, эта задница еще и разговаривает!

— Вот видите, Винсент, — торопил Война, — лучше не тянуть.

— Да, конечно, пан, хотя я…

Дожатый лавочник замялся, а Якуб тем временем махнул слугам, и они в один миг оказались рядом.

— Проводите пана Свода и эту служанку к поезду, — скомандовал Война, холодея, — Ричмонд, — добавил он по-английски, — берите ее и ведите с богом в наш экипаж, только с достоинством и медлительностью короля. Слуги вам помогут. Главное, чтобы сейчас ваша панна все не испортила.

Но «панна» ничуть не упиралась, напротив. Она потупила взгляд, послушно встала и отправилась вслед за сопровождением в сторону корчмы. Лавочник провожал их взглядом падающего в пропасть человека. Театральное действо пана Якуба входило в завершающую стадию.

— Вы родились под счастливой звездой, пан Винсент, — с облегчением произнес он, — я еще никогда не видел, чтобы гнев этого англичанина остывал так быстро!

Взгляд лысого торговца немного потеплел, но он молчал.

— Давайте же немедля проведем расчет. — Продолжал Война. — Знаете, если сейчас вдруг обнаружится, что ваш парень перестарался и у девушки серьезные повреждения — не сносить тогда головы ни ему, ни вам, ни судье, отмерившему ей столько плетей. Молодой король очень не любит, когда ему докладывают о том, что где-то страдают юные девы.

Война нарочито широким жестом достал денежную мошну, и у оторопевшего лавочника, увидевшего все это великолепие перед собственным носом, невольно открылся рот.

— Вот видите, — отсчитывая три с четвертью талера, с наигранной завистью произнес Якуб, — какой кошель монет берет пан охотник в заурядное путешествие?

Бедняга Винсент протянул к вельможному пану ватные руки, получил деньги, и, пока его одеревенелые пальцы медленно зажимали монеты польской чеканки в кулак, пан уже был на другом конце площади.

Они выехали немедля, той самой дорогой возле мельницы, о которой им говорил корчмарь. Все это время, кроме Войны, который не переставая командовал: «Быстрее, Збышек, быстрее!», никто не проронил ни слова.

Сразу за Рудниками дорога резко сворачивала в рощу. Экипаж стало неистово болтать на лесных ухабах, и слугам хочешь не хочешь, а пришлось сбавить ход отчаянно скрипевшего на ямах поезда.

Война был перевозбужден. Побелевшие пальцы его рук отливали синевой и мелко тряслись, выдавая присутствие в девственной душе молодого пана приступа нервной лихорадки. Пережитая опасность заставляла его сердце брыкаться в распираемой судорожным дыханием груди. Якуба невольно передернуло. Чувствуя на себе внимание Свода, он не стал размениваться на любезности со спасенной ими панной. Напротив, придавив ее к дивану строгим испытующим взглядом, он спросил голосом, полным змеиного яда:

— Как вы себя чувствуете, панночка? Надеюсь, вы понимаете, что находитесь в компании не каких-то там похитителей невест или добрых чародеев, спасающих проворовавшихся девушек?

Красавица на миг густо покраснела, после чего, превозмогая боль в рассеченной хлыстами спине, выпрямилась и гордо ответила:

— А я і не прасіла шляхетнага пана мяне ратаваць цi выкупляць[4].

— Это я к тому, глупая, — спокойно ответил на дерзость Война, — чтобы панночка знала свое место. Не надо кормить панов «мужыцкай мовай», я ее хорошо знаю. Отвечай лучше, как тебя звать и как давно промышляешь воровством?

Девушка повторно зарделась. Было заметно, что слова пана задели ее за живое:

Звать Михалиной, а воровать… Не для того дал мне Бог руки. Я из венэев[5].

— О! — удивился Якуб, — так, значит, ты ничего не брала у лавочника?

— Брала, — честно призналась девушка, — брала потому, что больше взять было негде.

— И для чего ж ты решила обогатиться?

Панночка тяжко вздохнула:

— Брата хотела вызволить из тюрьмы.

Война откинулся назад и криво ухмыльнулся, услышав такое наглое вранье:

— Что-то я не слыхал про то, чтобы крестьяне за два талера запросто могли освобождать заключенных. Брат твой, мабыць, таксама аторва, раз пакутуе зараз у турэмных мурах[6]?

Девушка, смелея прямо на глазах, поправила сползающий с плеч темный суконный платок и твердо ответила:

— Брат в тюрьме не за воровство или обман. Просто он не со всеми панами в ладах.

— Поня-а-атно, — полным сарказма голосом протянул Война, — я вижу это у вас семейное…

Он оставил панночку в покое и вкратце поведал услышанную от нее историю Своду.

Англичанин все это время пристально рассматривал литовскую красавицу. Война заметил это, но едва только он собрался пошутить по этому поводу, как Ричи обратился к нему сам, причем обратился со странной просьбой:

— Якуб, не могли бы вы попросить ее показать спину? Я боюсь, что тот верзила мог сильно навредить ей.

Война округлил глаза.

— Знаете, Свод, — сдержанно ответил он, — в наших краях даже крестьянки имеют понятие о женском достоинстве, и она скорее умрет, чем сделает то, о чем вы сейчас просите. А ко всему еще, не являясь панной высокого рода, она, не задумываясь о последствиях, может отвесить нам обоим по хорошей оплеухе, ведь руки у крестьянок очень быстрые и сильные.

— Якуб, — вызывая все возрастающее удивление в глазах своего собеседника, настаивал Ричи, — я вижу, как она страдает. Ей больно. Те двое не имели права так ее избивать.

— Прекратите, Свод, — зло зашипел Война, чувствуя, что пират пока так и не пришел в себя после пережитого в Рудниках. — Я, — с сожалением выдохнул Якуб, — все же подозревал, что это дело простой игрой в добрых волшебников не закончится. Повторяю, она получила то, что заслуживала по закону. У нас так принято, правда, не везде…

И вдруг Война умолк. Позади поезда ясно слышался стук копыт. Свод моментально вскочил и вытащил спрятанную за малым дорожным коробом саблю. Это был подарок пана Бенедикта по случаю чудесного спасения любимого племянника. Война не стал возражать. Хоть это был подарок его, однако этому изысканно украшенному оружию сейчас было самое место в умелых руках англичанина.

Мимо окна экипажа пронеслась тень одинокого всадника. Война, сопровождая ее взглядом, прижался к стеклу. Это был молодой, как видно, знатный человек в хорошей одежде и, к счастью, без оружия.

Он на ходу поговорил о чем-то со слугами и вскоре экипаж остановился. К двери подошел Збышек.

— Пан Война, — снимая шапку и кланяясь, произнес он, — там пан Ян Сульцер из Мостов. Он просит возможности поговорить с вами.

— Что за черт, — тихо выругался Якуб и вышел из экипажа.

Было слышно, как молодой Война вступил в оживленный разговор с остановившим их всадником. Свод, чувствуя, что может понадобиться своему молодому другу, позвал Збышека и, показав тому на дверь поезда, смотри, мол, за девушкой, отправился к беседующим.

Война не очень-то обрадовался появлению англичанина. Разговор с его новым знакомым Яном Сульцером совершенно не касался событий в Рудниках, а потому Якуб не намеревался продолжать его долго. С появлением же Ричи Войне ничего больше не оставалось, как представить Свода рыжеволосому Сульцеру, местному лихому щеголю, представшему перед проезжающими мимо его земель господами в зеленом, расшитом серебром камзоле и шикарных высоких сапогах.

Демонстрируя верх такта и тонкую изысканность манер, Ян Сульцер отвесил полный почтения поклон представленной ему иностранной особе. Якуб перевел англичанину несколько дежурных вопросов о том, какие же впечатления складываются у европейца от поездки по их скромному воеводству. Хитрец Ричи, заинтересованно рассматривающий прекрасную лошадь местного повесы, щедро вылил в ответ тому сладкую патоку лести:

— Всё просто изумительно, сэр! У вас прекрасная природа, такие пейзажи! Встречающиеся мне люди красивы и, — добавил он двусмысленно, — что для меня особенно приятно, некоторые из них имеют под седлом лошадей, достойных кареты самого короля Сигизмунда!

Война недовольно сморщился, но послушно перевел и эти слова англичанина. По взгляду упоенного лестью Яна было заметно, что речи иностранца произвели на него должное впечатление.

— Я, — продолжал Свод, — долгое время на колесах и не особенно обращал внимание на местных лошадей. Знаете, — внезапно разоткровенничался Ричи, и Якуб тут же заподозрил что-то неладное, — я чувствую неподдельную тоску по седлу. Меня, страстного любителя верховой езды, немного утомило наше продолжительное перемещение в экипаже.

Война снова перевел слова иностранца Сульцеру. Ян понимающе кивнул и полным учтивости голосом произнес:

— Да, пан Свод, я с вами полностью согласен. Я и сам больше признаю верховые путешествия. Все эти коляски и экипажи… Если они когда-либо и будут мне по нраву, то только в старости. Пока же я молод, не могу отказать себе в удовольствии прокатиться с ветерком!

Пан Война, спросите, может, пан Свод окажет мне честь, взяв моего Ольгерда, и пока мы с вами будем беседовать, удовлетворит свое желание?

Едва только последние переведенные слова долетели до ушей Свода, тот просто с отеческой благодарностью обнял Сульцера и поцеловал его в щеку. Через миг добившийся своего хитрый пират уже сидел в седле.

Пока молодые паны мило продолжали беседу о каких-то мелочах, англичанин лихо промчался далеко вперед, после чего вернулся, проскакал мимо них и с улыбкой счастливого человека подъехал к поезду.

Якуб не видел, что он там делал, однако в момент, когда он отъехал и без камзола стремглав понесся в лес, на лице стоящего у экипажа Збышека появилась странная растерянность.

Дабы не пугать оставшегося без лошади гостя, Война углубился в весьма занимающие Сульцера рассказы о загранице, повествуя о таких вещах, о которых в свое время зарекся даже вспоминать. Когда же немало развеселившие Яна воспоминания закончились, а Свод (будь он неладен!) все еще не появился, Якуб затеял разговор о деле, которым по приезду на родину он собирался заняться.

Пан Сульцер был немало удивлен, узнав о том, что его собеседник не собирался почивать на лаврах знатной польской фамилии, а серьезно намеревался поднять литовское оружейное дело. Полученное образование позволяло Войне с полной уверенностью утверждать, что пушки Великого Княжества Литовского скоро будут почитать лучше немецких. Пан Война даже поделился тайной о том, что один из его друзей, живущих сейчас на Московии, придумал, как можно лить пушечные стволы и ядра без шва, что значительно увеличит дальность орудийного выстрела.

Свода все не было, и раздосадованному Якубу пришлось поведать еще и о том, что этот его русинский друг Афанасий Чохов на свой страх и риск тайно рассказал ему всякого рода находки и новшества, которые он придумал для своего ремесла. По его мнению, это будет настоящий прорыв в деле оружейного литья…

Время шло, и Война уже просто не мог приложить ума, о чем еще поговорить с Сульцером. Тогда он, непонятно к чему, стал расспрашивать Яна о том, как местные отпрыски знати развлекаются, какие у них в ходу танцы, наряды, каковы виды Сульцера на местных девушек и не собирается ли Ян в скором времени жениться?

Едва только оторопевший от подобной прямоты Сульцер начал уклончиво отвечать на последний из вопросов, из леса появился всадник. Это был Свод. Пока зардевшийся Ян мялся, не зная, как поведать Якубу о своем увлечении панной Ялоцкой, Свод подъехал к поезду, бросил что-то внутрь экипажа, подхватил камзол и только после этого, одеваясь на ходу, направил распаленного долгой скачкой коня к молодым людям.

— Мистер Война, — расплываясь в усталой улыбке, крикнул Ричмонд, подъезжая ближе, — скажите, пожалуйста, господину Сульцеру, что резвее и красивее лошади я не встречал никогда, а уж я-то повидал многое.

— Будьте добры, — продолжил Свод, лихо спрыгнув со взмокшего от бешеного галопа скакуна, — как следует поблагодарите нашего мистера Яна. Скажите ему, — добавил Ричи как-то двусмысленно, — что теперь я удовлетворен полностью…

Война будто в полусне перевел слова англичанина Сульцеру. Умело подогретое иностранцем самолюбие снова заставило того покраснеть. Времени была потеряна просто уйма, поэтому Якубу пришлось извиниться, сказав о том, что дорога не ждет, и как не жаль, но даже с таким приятным собеседником, как пан Сульцер, придется расстаться.

Ян с сожалением вынужден был согласиться. Взяв с Якуба честное слово, что тот при случае непременно посетит скромное имение Сульцеров, он вскочил на своего измученного Сводом коня и, поклонившись, ускакал куда-то в лес по заросшей высоким кустарником дороге.

Слуги, за исключением караулящего девушку Збышека, тут же засуетились, готовясь к отъезду, а Свод и Война медленно направились к поезду.

— Я начинаю от вас уставать, Ричи, — признался Якуб, — что, черт побери, вы себе позволяете? Может, мне стоило бы для вас купить еще и лошадь Сульцера? Где вас носило?

Свод неопределенно пожал плечами:

— Да так, немного прокатился, по делу…

Война поднял ногу на ступеньку и замер. Внутри экипажа испуганно всхлипнула девушка. Он обернулся. Растерявшийся под его испытующим взглядом, Збышек поклонился и отошел к лошадям, а англичанин виновато уставился в землю. Якуб, следуя его примеру, тоже посмотрел вниз. Возле ступеньки поезда лежала окровавленная кисть чьей-то руки, а на полу подаренная дядей сабля Войны, на клинке которой застыли бурые пятна.

— Я не мог не «отблагодарить» палача, — леденящим душу тоном произнес Свод.

[1] Генри «Шпилька» — мелкий вор, у которого палач оставил на каждой руке всего по два пальца.

[2] Жигимонт (Сигизмунд) II — младший сын Казимира IV, государь Великого Княжества Литовского и король Польский.

[3] Важный, знатный, уважаемый (бел.).

[4] А я и не просила знатного пана меня спасать или выкупать (бел.).

[5] Венэи — крестьяне-землепашцы.

[6] Брат твой, наверное, тоже беспутный, раз мучается сейчас в тюремных застенках? (бел.).