ЧАСТЬ 1 ГЛАВА 12

Франтишек немало позабавился, присутствуя на прогулке в компании заможного господина Ричмонда и слуги пана Войны. Сейчас у него вызывали недоумение слова отца и пана Якуба о том, что проходимец Казик еще и не тому может обучить приезжего. Сын старосты не увидел в простом и бесхитростном Казике ничего плохого. Обучая пана Свода премудростям мужицкого языка, слуга мельницкого хозяина был кроток и сдержан. Справедливости ради стоит сказать, что и Казик в равной степени проявлял интерес к познанию странной и сложной английской речи, старательно запоминая иностранные слова, которых, как отметил Франтишек, он знал уже достаточно много.

Невольно оказавшись свидетелем новаторского паркового обучения, сын старосты и сам запомнил несколько слов, дабы при случае блеснуть образованностью перед Марысей, дочерью пана Юзефа, служащего учителем у Ветковичей. А как мог еще Франтишек произвести впечатление на дочку культурного, образованного, уважаемого человека, имеющего за свою добросовестную работу жилье, сорок пять флоренов в год чистого дохода, а еще одежду, еду и питье на каждый день за счет пана Людвига Ветковича?

Эта содержательная в познавательном плане прогулка длилась достаточно долго и закончилась только тогда, когда пан Свод заметил появившихся у коновязи Патковского и старшего Жыковича.

Цепкий взгляд пирата моментально переключил внимание с компании молодых людей, сопровождавших его на прогулке, на стоявших возле лошадей Патковского и старосту. Эти пожилые джентльмены были сильно увлечены оживленной беседой и не сразу заметили подошедших.

Свод на удивление тепло, словно старого приятеля, поприветствовал отставного писаря мельницкого судьи. Пан Альберт был настолько погружен в свои мысли, что совершенно не придал значения неожиданному радушию иностранца. Холодно кивнув на непереводимые, полные душевного тепла приветствия господина Ричмонда, он вскочил в седло и тут же, попрощавшись, ускакал прочь со двора. Пан Станислав с сыном тоже не стали задерживаться. Оставляя заможного пана в компании источающего просто церковное смирение слуги, они откланялись и поехали следом за бывшим писарем.

Ричи отпустил Казика и отправился в замок. Якуб был в гостиной, сидел у окна и, неспешно потягивая вино, смотрел куда-то в глубь парка. Его мысли были далеко отсюда, потому он не сразу заметил появление Свода.

— А, — задумчиво произнес Война, едва только отметил присутствие Ричи, — мистер Свод. Проходите, присаживайтесь...

— Благодарю вас, — с удовольствием устраиваясь в высоком резном кресле, выдохнул уставший после долгой прогулки Ричмонд. — С вашего позволения… — Он положил руку на большую запотевшую бутыль, стоящую на столе, и вопросительно взглянул на Войну.

Якуб кивнул и тяжело выдохнул:

— Пейте, Свод, конечно, пейте…

Ричи, ничуть не брезгуя тем, что бокал, который он взял, не был достаточно чист и еще хранил в выгнутом углублении донышка густые бордовые капли вина, щедро наполнил его до краев, после чего с непередаваемым удовольствием ловко опрокинул содержимое посуды себе в глотку. Густое, терпкое вино мягко обволокло остывшее на прогулке нутро и наполнило уставшее тело божественным теплом. Англичанин невольно вздохнул. Глоток вина — это было как раз то, чего ему сейчас не хватало.

Якуб, глядя на то, какое благотворное действие оказала порция вина на гостя, протянул к нему руку со своим опустевшим бокалом. Свод, улыбнувшись только глазами, налил Войне, снова плеснул себе и поднял вверх посуду.

— За что пьем? — Весело спросил он, отмечая тревогу и усталость в глазах молодого пана.

Тот озадаченно вскинул брови:

— А ни за что, просто так.

Свод едва заметно пожал плечами и, следуя примеру Войны, выпил.

Кто бы мог подумать, что уже через четверть часа у англичанина и следа не останется от его былого светлого настроения. Заразившись от Якуба тяжелой, малословной хандрой, он развалился в кресле и пил. Виной всему были пересказанные Ричмонду новости от пана Патковского. Свод, слушая этот леденящий душу рассказ, был просто подавлен. Он вдруг признался, что на свете есть мало вещей, которые могли бы вызывать страх в его сердце. Призраки же, по утверждению пирата, это как раз то, от чего у него начинают бегать по спине мурашки. Выслушав Войну, Ричи поблагодарил Бога за то, что в тот день они напоролись лишь на людей Хмызы, а не попали в лапы этого кровожадного Юрасика.

Якуб молча слушал пирата, вглядываясь в сумерки, как вдруг… очнулся. Он услышал в словах Свода что-то такое, что заставило его вынырнуть из задумчивости. Это была ложь. Война никак не мог понять, где кроются ее корни? Пират в это время начал рассказывать истории о каких-то морских духах, высасывающих силу из спящих моряков, о серебряной деве Сирене, способной погубить своими песнями любого, услышавшего ее голос, о великане Эрне, живущем в песке на островах южных морей, что хватал неосторожных прохожих за ноги и медленно волок их в песок, пока те не тонули. Все это было весьма интересно, но…

Во время ужина они опять вернулись к этой теме. Свод, видя, что молодой пан снова намерен обсуждать события у старой церкви, замкнулся в своих мыслях и отказался заканчивать трапезу, сославшись на то, что вечером употребил достаточно много вина, устал и хочет спать. Вскоре Ричи на самом деле отправился в спальню. Война же, достаточно выспавшись за последние дни, позвал к себе Казика, дабы кое-что уточнить.

Слуга явился тотчас же, но, едва переступив порог, застыл у двери, будто у границы какого-то обережного круга. Война не мог не отметить этот факт.

— Что это ты там топчешься? — С подозрением спросил пан и указал слуге на стул возле окна. — Проходи, садись.

— Благодарствую, пан, — замялся Казик, — я лучше тут...

— Я говорю, проходи, — с нажимом повторил Война. — И с чего это ты решил прятаться?

Казик неуверенно вышел на свет:

— Пан будет ругаться.

— Отчего же?

— Я, — снова замялся Шыски, — после отъезда пана Альберта и пана Станислава допил все вино, что убрали со стола.

Война криво улыбнулся:

— Мошенник! И с каких это пор ты так пристрастился к выпивке? А ведь тянуться с охотой к вину никак не к лицу доброму христианину.

— Виноват, — понуро прогнусавил Казик, — есть грех, пан Война. Как увидел вино, подумал, что все одно ведь выльют, вот и выпил.

Якуб, видя, что Шыски все равно не собирается садиться на указанное ему место, стал напротив него и, строго посмотрев в голубые, ясные глаза Казика, спросил:

— Ты же еще малады хлапец, Казимир. Знаешь, как говорила моя бабка-покойница про вино?

Казик отрицательно замотал головой.

— Она говорила: «На адлігу вецер дзьме і робіць шкоду ў лесе, валіць дрэвы, аднак, унучак, віно яшчэ і не такія дубы валіць»[1]. Понимаешь?

Шыски кивнул. Якуб снова смерил слугу испытующим взглядом. Подходило время главных вопросов, тех, что, как камешки в сапоге, мешали молодому пану сосредоточиться на остальном. Война начал издалека:

— Скажи, Казик, а что, пан Свод также любит перед сном приложиться к бутыли?

Шыски неопределенно повел плечами:

— Ды не, пан Война.

— Но ведь, наверное, тебе уже приходилось по просьбе заможнага пана вечерком брать у отца ключ и бегать в погреб?

Казик сник и покраснел.

— Я сам, — понуро признался он, — бацька нічога не ведаў. Я проста бачыў, куды ен кладзе ключ. Дык то ж, — вдруг оживился Шыски, — гэта ўсяго толькі два разы i было[2].

— Бачыш, Казик, — уже без нажима, мягко попрекнул слугу пан, — я ўжо даўно пра гэта ведаў, але цябе ніяк ні караў[3]. Ну, не переживай. — Заметив полный раскаяния взляд, успокоил Шыского Якуб. — Про то мне пан Свод сам рассказал. Мне ведь известна эта его маленькая слабость, впрочем, пан Ричмонд этого и не скрывает. Да и я иногда могу себе позволить подогреть вином промерзшую кровь. Когда это делается понемногу и нечасто, так это не грех. Ох, — наигранно вздохнул Война, — разговор-то сейчас не о том. Мы с паном Сводом много говорили о тебе, Казик...

— Пра мяне?

— Пра цябе. А как ты думал? У нас с паном Ричмондом, как и у всяких добрых приятелей, нет друг от друга никаких секретов. Мне даже известно, что пан Свод пообещал тебе за то, что ты станешь иногда оказывать ему услугу и втайне от твоего отца приносить из погребов вина. Вот давай проверим? Пан Свод пообещал тебе… — Якуб сделал паузу, после которой Казику ничего не оставалось, как продолжить:

— Пан Рычманд паабяцаў навучыць мяне біцца, як сапраўдны лыцар[4].

Война удивился. Он ожидал от слуги какого угодно ответа, только не этого. Хитрый план, до этого времени действовавший безотказно, нужно было срочно править.

— Все так, — продолжил Война, — ты не соврал. Я вот только одного понять не могу, зачем тебе это, Казик?

— А як жа, — снова оживился тот, — мне, як i любому, трэба ўмець бараніць сваіх. Такое робіцца наўвокал![5]

Якуб молчал. Глаза Казика Шыского были полны вдохновения и решимости. Не было никакого сомнения: он говорил то, что думал.

— Все верно, — повторно согласился Война, продолжая гнуть свою линию, — тут с тобой не поспоришь. На самом деле, своих защищать надо, а то нападет кто-нибудь, вон как на нас с паном Сводом. Кстати, он ничего тебе об этом не говорил?

— Не, пан Война.

— Не говорил…, — Якуб намеренно сделал паузу, дабы увеличить весомость сказанного после. — А оно, видишь, как обернулось? Н-да, — добавил он двусмысленно, — и рыцарское умение пана Свода нам в схватке с разбойниками не помогло.

— Ды як гэта? — Возмутился Казик. — Ён жа застаўся цэлы! — В глазах слуги вспыхнул запоздалый страх. Он съежился так, будто подумал, что молодой пан, услышав эти слова, его непременно ударит. — Прошу простить меня, пан Война, — так и не дождавшись взбучки, полным раскаяния голосом произнес Казик, — я сам, бывае, не разумею, што кажу...[6]

Якуб кивнул, принимая извинения. Он почувствовал, что пришло-таки время задавать те вопросы, что терзали его на протяжении всего вечера.

— Бог судья твоему языку, — начал пан, — ты мне лучше скажи, куда это наш пан Свод ездит кататься в то время, пока я не могу составить ему компанию? Может быть, к какой-нибудь паненке присматривается в Жерчицах или Патковицах? — Якуб намеренно упомянул эти селения, надеясь дать хоть какую-то почву своим подозрениям.

— Ды не, — отмахнулся Казик, — якое там? Ён, відаць, і блізка цяпер не сунецца да тых лясоў. Катаецца кудысьці ў старану Отчына, ды і то, не паспее з’ехаць са двара, як адразу дадому вяртаецца[7].

— Это и хорошо, — не дал договорить слуге пан Война, — ты же понимаешь, Казик, как я переживаю за то, чтобы нашего гостя больше никто не обидел? Смотри, теперь я каждый день буду тебя спрашивать о том, чем занимался пан Свод, и ты мне будешь все рассказывать. Пан Ричмонд очень важный господин, поэтому мы должны внимательно следить за ним в наше неспокойное время. Ты слышал о том, что произошло вчера возле старой церкви?

— Не...

— Ну, раз не слышал, так и я не стану тебе этого пересказывать. Скоро сам все узнаешь. Одно только скажу: не дай бог, чтобы наш английский гость попал в подобную историю. Иди, Казик. Утром позову тебя к себе с докладом о том, как пан Свод спал, сколько пил… И не вздумай ему показать, что присматриваешь за ним! Он приехал отдыхать, вот пусть и отдыхает. Если только он мне скажет, что заметил, как ты за ним следишь, я тебе все твои грешки припомню, слышишь, Казик, все!

Шыски поклонился и вышел из панской спальни, а пан Война снова устроился возле темного окна, где долго просидел в глубоких раздумьях и лег спать далеко за полночь.

Утро не задалось. Моросил противный холодный дождь, и в нетопленных покоях замка стало неуютно. По этой причине Якуб не выспался, поднялся рано и был зол, подгоняя заспанного Антося и слуг, не спешивших разводить в печах огонь. Они-де ждали распоряжения пана для этого. Когда же после предрассветного панского разгона по комнатам замка наконец-то стал разлетаться легкий запах дыма и сделалось заметно теплее, пан Война с чувством выполненного долга отправился к себе в спальню, намереваясь спокойно вздремнуть.

Но, как говорят в народе, видно, не судьба. Не успел он лечь, как в дверь спальни, рассыпаясь в извинениях, постучал Антось Шыски, отец Казика. Старый слуга доложил, что приехал пан Патковский и срочно просит встречи с молодым паном. Пришлось несчастному Якубу, с неописуемой тоской поглядывая на манящую неприбранную постель, снова одеваться.

Пан Альберт ожидал его в гостиной. Он стоял возле окна, держа подмышкой мокрую шляпу, с которой к моменту появления Якуба на пол натекла целая лужа дождевой воды. Голова мельницкого судебного писаря была пугающе взлохмачена. Похоже, ему сегодня повезло даже меньше, чем Войне, и его подняли еще далеко до восхода солнца. Якуб поприветствовал пана Альберта, отмечая про себя, что одежда судебного писаря, так же, как и шляпа, промокла насквозь.

— Вина? — Не дожидаясь рассказа Патковского о причине столь раннего визита, предложил Якуб.

Бывший писарь колебался, как видно, боясь потерять так необходимую сейчас трезвость ума. Он никак не мог решить, что на это ответить. Видя нерешительность гостя, Война позвал Антося и приказал ему немедленно принести пану Альберту подогретого вина и что-нибудь переодеться. Слуга тут же умчался в винный погреб, а Война помог соседу снять промокший плащ и усадил его поближе к теплой стене, за которой помещалась печь.

Морщинистое лицо продрогшего пана Альберта было обветрено, тонкие, сжатые губы отливали какой-то болезненной синевой. Почувствовав у стены благостное тепло, он задрожал всем телом и, стесняясь лязга собственных зубов, все молчал, нагнетая и без того напряженную тишину. Якуб мягко положил свою руку на плечо гостя.

— Пан писарь, — тихо произнес он, — я вижу, что какие-то обстоятельства подняли вас из постели очень рано. Вы сильно промокли, и, поверьте, я сделаю все возможное для того, чтобы вы не попали в лапы хвори. Но, может быть, вы все же расскажете, что случилось?

Патковский с готовностью судорожно выдохнул:

— Юрасик. Он сегодня ночью искалечил еще двоих людей Хмызы.

Война невольно выпрямился и медленно повернулся в сторону окна. Его брови сосредоточено сошлись у переносицы, выдавливая кривую складку сильного напряжения.

— Где, — задумчиво спросил он, — там же, у старой церкви?

— То-то и оно, — поворачиваясь спиной к теплой стене, ответил Патковский, — он напал на них в скрытом лагере Базыля. Двое стаяли в дозоре. Один, как видно, уснул, а второй караулил…

— А откуда это вам известно?

Пан Альберт потянул носом.

— Задолго до рассвета, — тихо сказал он, — у моего гумна объявился Хмыза с кучей своих головорезов. Переполошили всех, но, когда увидели, что меня в моем убежище голыми руками не возьмешь, Базыль вызвал меня для разговора. Я вышел, и мы поговорили.

Знаете, пан Якуб, вначале я был сильно перепуган и не очень-то мог понять, о чем идет речь. Должен сознаться, что пришел я в себя только тогда, когда Базыль начал что-то говорить о том, что-де это мы: я, вы, Жыкович с сыновьями, да и все остальные — подкупили кого-то, кто, наряжаясь Юрасиком, убивает его людей…

Якуб, услышав это, задержал дыхание.

— Вот как… — с трудом выдохнул он.

— Да, — продолжал Патковский, — но и это еще не все. Дальше Хмыза сказал, что, начиная с сегодняшнего утра, за каждого из своих людей, изувеченного Юрасиком, он будет сжигать и разорять по одному маёнтку из принадлежащих тем, кто, как он думает, состоит в сговоре против него.

Война был вне себя от услышанного:

— Но ведь мы никого не нанимали!

— Я пытался ему что-то сказать, — пожал худыми плечами пан Альберт, — но боюсь, что ему было наплевать на мои объяснения. Как сказал Базыль, один из пострадавших сегодня умер, а второй пока еще живой. Они оба в красных «крестах» — метках Юрасика. Тот, который из них полуживой, как только увидел, что Юрасик улетел, стал кричать и поднял весь лагерь.

Хмыза говорил мне, что чуть удержал в тот момент своих людей от немедленной расправы над всеми панами. Уже сегодняшним утром все мы могли гореть. Он сказал: «Один раз я их смог остановить, но дальше все в ваших руках».

Якуб, не в силах больше держать в себе негодование, вскочил:

— Да что этот Базыль о себе возомнил? Если его же человек ему сказал, что Юрасик улетел, что он думает, что кто-то из нас нанял для этого дела архангела, прости, господи! И что теперь нам делать? По велению этого разбойника, сообща бежать в лес и ловить летающего Юрасика?

— Все это так, — поддерживая мнение молодого Войны, согласился Патковский, — однако Хмыза обычно не бросает слов на ветер. Мы, пан Якуб, все в большой опасности, а потому, — отставной писарь тяжело вздохнул, — могу ли я просить вас о милости?

— Милости? — Не понял Война. — О чем вы, пан Альберт?

Дыхание Патковского снова дрогнуло.

— Замок пана Войны, — начал он, — куда как крепче моего гумна, да и людей у вас много. Я так и не отправил пани Ядвисю и Сусанну в Краков. Могу я вас просить, — Патковский медленно сполз по стене и стал на колени, — как любящий муж и отец, на время укрыть мою жену и дочь в вашем замке?

— Что вы, — растерялся Якуб, — перестаньте, — он поднял расплакавшегося пана Альберта и усадил его на стул, — конечно, пусть живут, …живут, пока всё не уляжется. Однако…

— За это не беспокойтесь, — не дал договорить Войне Патковский, — королевский замок будет полностью обеспечен провизией. У меня достаточно скота и зерна, я ничего не пожалею!

— Я не о том, пан Альберт, — осекшись, произнес Якуб, — просто в нашем замке уже давно не живут благородные пани, а я, впрочем, как и вы, сейчас буду занят решением совсем других вопросов и просто не смогу уделить дамам достаточно внимания…

— Не беспокойтесь и о том, — с облегчением заверил Патковский, — они будут скромны в своих пожеланиях. Более того, я прикажу им как можно меньше попадаться вам на глаза, дабы не отвлекать.

В этот момент дверь распахнулась. На пороге появился Антось и его жена. Шыски держал в руках большую глиняную кружку, из которой шел пар, а Мария — аккуратно сложенное белье. Уложив сухую одежду на скамью у стены, женщина тотчас удалилась, а вместо нее в комнату вошел мистер Свод. Его лицо еще хранило остатки сна, и потому взгляд англичанина был выразителен и полон удивления.

— О! — Воскликнул он, подходя к Патковскому и пожимая тому руку так сильно, что пан Альберт чуть не вскрикнул от боли. Тонкая и жесткая ладонь иностранца, словно конопляный канат до хруста сдавила нежные пальцы отставного мельницкого судебного писаря. Пан Альберт оказался не готов к такому рукопожатию и тут же вспомнил, как сам сжимал расслабленную руку заможного пана при их первой встрече. Лицо Патковского перекосила гримаса боли.

— Свод, — не без удивления глядя на это, попытался усмирить не в меру энергичного иностранца Война, — что вы делаете?

— Здороваюсь, — ничуть не смутившись подобному вопросу, ответил Ричи. — Я помню, что пан Патковский любит рукопожатия покрепче.

Война с трудом оторвал пятерню Свода, вцепившегося в руку их соседа.

— Пан Альберт, — нервно произнес молодой пан, бросая недобрый взгляд в сторону англичанина, — мистер Ричмонд просит у вас прощения. Просто он запомнил, что вы любите крепко пожимать руку.

— Пожимать, — растирая ноющую ладонь, пробубнил себе под нос старик Патковский, — но не ломать же. Впрочем, — добавил он громче, — пан Война, ведь нам сейчас каждая сильная рука будет просто на вес золота! Что скажете, как этот франт? Я имею в виду, какое-никакое оружие он умеет держать в руках? По слухам, так там, в западных землях, скоро уже напрочь забудут про славную доблесть большого меча.

Якуб посмотрел в красные спросонья глаза Свода.

— Да, — сказал он двусмысленно, — кое-что и этот франт умеет.

Так уж произошло, что быстро нашлись причины и для того, чтобы необузданная утренняя энергия Свода быстро поутихла. Пока пан Альберт переодевался и пил разогретое вино, Якуб поведал Ричмонду о том, что привело к ним судейского писаря в столь ранний час. Стоило только англичанину снова услышать о призраке старой церкви, как у него начало портиться настроение. Он замахал руками и попросил не рассказывать ему больше об этой чертовщине. Странно, но о словах и делах Базыля Хмызы Свод, напротив, попросил рассказать поподробнее.

— Наконец-то, — довольно сказал он в тот момент, когда Якуб закончил повествовать об угрозах Хмызы. — Только бы скорее сунулись сюда эти сукины дети, уж я их «отблагодарю»: и за вашу ногу, и за себя, и за то, что обижают этого старого джентльмена.

Последние слова Свода заставили Якуба усомниться в своих недавних умозаключениях. Что греха таить? Какое-то время Войне действительно казалось, что этот ничего не прощающий морской волк вполне мог устроить людям Хмызы все эти страшные спектакли. Однако сегодня англичанин выглядел искренним, а его отношение к теме призраков правдоподобным.

Война даже стал корить себя за излишнюю подозрительность. Дабы окончательно ее придавить, Якубу оставалось только одно — поговорить с Казиком о вчерашнем вечере и ночи иностранца. Единственное, что немного настораживало Войну, это то, что никакие доводы не могли пошатнуть уверенности Ричи в существование призрака. Якубу же и Патковскому виделось все иначе: Юрасик представлялся им плодом чьей-то злодейской инсценировки.

Ближе к полудню приехал староста, за которым, взвесив все «за» и «против», послали гонца. Услышав о событиях прошлой ночи, пан Станислав был сильно расстроен. К уверениям Свода, в том, что Юрасик — самый настоящий призрак, пан староста отнесся со снисходительной улыбкой, поддерживая тем самым умозаключения соседей и считая, что всё это чья-то жестокая игра.

Что оставалось бедняге Своду, оказавшемуся одиноким в своих убеждениях? Он попросту притих, присутствуя при речах, из которых он по-прежнему ничего не понимал. Впрочем, во время всех этих разговоров была все-таки одна вещь, которая не могла его не радовать, — никто не обращал никакого внимания на то, сколько он выпил. Когда стало приближаться время обеда, Война, к своему удивлению, обнаружил, что Свод совершенно пьян.

Истопник Антось и вызванный по такому случаю Казик взяли под руки нетрезвого иностранного господина и, сопровождаемые разочарованными взглядами Войны и его гостей, повели Свода спать. Особенно расстроился по этому поводу пан Альберт: на что могут сгодиться в наступившие времена пусть и сильные, но никуда не годные руки пьяного Ричмонда?

Вскоре староста и отставной судейский писарь, чудесным образом помолодевший лет на десять благодаря утреннему облачению в другую одежду, по предложению хозяина замка вышли в парк, дабы провести оставшееся до обеда время на свежем воздухе. Якуб же, сославшись на то, что еще не может долго гулять, улучил несколько минут для того, чтобы в срочном порядке допросить Казика.

Найти того оказалось совсем несложно. Пользуясь поручением пана, Шыски-младший мирно дремал на лавке у двери спальни Ричмонда. Услышав в коридоре шаги, Казик испуганно вскочил.

— Пан Война! — вскрикнул он.

— Т-с-с-с, — зашипел Якуб, предостерегающе прикладывая свою холодную ладонь к его губам, — ты чего орешь как полоумный?

Казик ссутулился.

— Виноват, — чуть тише, но все равно достаточно громко сказал он, — …во, застаўся каля дзверы. А што, як пан Рычы прачнецца, захоча вады ці што?[8]

— Прачнецца, — повторил за Казиком Война, — как же! Если ты его до сих пор не разбудил своим криком, его теперь и пушкой не разбудишь. Слушай, — озадачился молодой пан, — а чего это ты тут бездельничаешь? Смотри-ка, неплохо устроился. Можно и отоспаться, пока все работают, правда? А ну, — Якуб схватил Шыского за рукав, — идем…

— Куды?

— Идем, говорю, — Война вытолкал слугу подальше в темный коридор и прижал к стене. — Выкладывай, да не юли, а не то досыта накормлю «березовой кашей», неделю будешь спать на пузе.

— Што выкладваць? — Дрожа всем телом, судорожно выдохнул Казик. — Ну спаў і спаў, вінаваты. А як жа? Я ж не выспаўся.

— А с чего это ты не выспался?

— Ды я ж чуць не паўночы сядзеў, сачыў[9] за панам Сводам.

— Сачыў? — Ослабляя хватку, переспросил Якуб. — Это хорошо, э-э-это правильно. Ну, тогда рассказывай.

— Што? — Снова задрожал Казик.

— Я тебе сейчас дам «што?»! Говори, куда пан Свод ночью ездил?

— Куды ездзіў? — Тупо переспросил слуга. — Ён нікуды не ездзіў. Вось вам свенты крыж[10]! — Шыски размашисто перекрестился. — Як пайшоў спачываць, дык да раніцы з-пад коўдры не вылазіў[11].

— Ой, не дури, Казик, не дури. Ведь я, — соврал Якуб, — и за тобой поставил человека присматривать, и он мне говорил, что ты так дрых под дверью пана Ричмонда, что ничего вокруг себя не слышал.

— Я? — Не сдавался Шыски.

— Ты, Казик, ты.

— Далі бог, пан Война. Я і тут сядзеў, і ў шчыліну заглядваў, а ен, гэта, ну, храпе![12]

— Ох, и крутишь ты, Казик. Я ведь тебя по-хорошему просил. Что мне теперь, самому ночевать у двери? Не, хлапец, так не будет. Я лучше твоему отцу расскажу, что ты у него ключ от погреба таскаешь, да намекну, что мне такой работник не нужен. Пусть тогда отец за двоих работает и еще за Сводом следит!

Шыски насупился:

— Як пан хцэ, — понуро пробубнил он, — але ж я пабажыўся не дзеля таго, каб наверх таго хлусіць[13].

Война снова посмотрел в чистые глаза Казика и понял, что тот не врет. Пан встряхнулся и бодро хлопнул слугу по плечу:

— Ну, не дуйся, хлапец. Не скажу я ничего Антосю. Однако же теперь давай договоримся по-другому. Ты слышал про то, что возле старой церкви объявился Юрасик?

Казик кивнул.

— Так вот, — продолжал Война, — пан Свод страшно боится всяких нябожчыкаў і прывідаў[14]. Ты ему ничего не рассказывай из того, что народ там про всё это болтает, — Война, опомнившись, с досадой махнул рукой, — хотя как же ты ему всё это расскажешь? Ну да ладно. Смотри, Казик. Нам надо обязательно выследить того, кто захочет нашему заможному пану что-то еще про Юрасика поведать. Я не знаю, откуда пан Ричмонд уже прознал о призраке, но он страшно боится всех этих разговоров. Кстати, а ты не знаешь, кто бы мог ему…?

Казик отрицательно замотал головой.

— Смотри, Казик. Хочешь, спи днем, хочешь — ночью, но узнай, с кем еще, помимо тебя и меня, ведет разговоры пан Свод!

Якуб отпустил Казика, а сам, все еще прихрамывая после ранения, отправился справиться насчет обеда. Теперь Война был уверен: если «Юрасик» и является страшной проделкой Свода, то Казик не имеет к этому никакого отношения. Сомнительным теперь казалось и участие во всей этой чертовщине и самого Ричи.

[1] В оттепель ветер дует и творит вред в лесу, валит деревья, однако, внучек, вино ещё и не такие дубы валит (бел.).

[2] Я сам — отец ничего не знал. Я просто видел, куда он кладет ключ. Так что ж, это всего только два раза и было (бел.).

[3] Видишь, Казик, я уже давно об этом знал, но тебя никак не наказывал(бел.).

[4] Пан Ричмонд пообещал научить меня драться, как настоящий рыцарь (бел.).

[5] Такое творится вокруг! (бел.).

[6] Я сам, бывает, не понимаю, что говорю(бел.).

[7] Да нет, какое там? Он, видать, и близко теперь не сунется к тем лесам. Катается куда-то в сторону Отчина, да и то, не успеет съехать со двора, как сразу домой возвращается (бел.).

[8] Вот, остался возле двери. А что, если пан Ричи проснётся, захочет воды или ещё чего? (бел.).

[9] Следил (бел.).

[10] Святой крест (бел. — пол.).

[11] Как пошёл спать, так до утра из-под одеяла не вылазил (бел.).

[12] Ей-богу, пан Война. Я и здесь сидел, и в щель заглядывал, а он, это, ну, храпит! (бел.).

[13] Как пан хочет, но я побожился не для того, чтобы потом врать (бел. — пол.).

[14] Мертвецов и привидений (бел.).