ЧАСТЬ 1 ГЛАВА 14

Прежде чем рассказать что-либо о состоянии пана Альберта, появившаяся в гостевой бабка Климиха тут же спросила молодого Войну о здоровье. Якуб признался, что ему досаждает боль в спине. Климиха попросила молодого пана поднять сорочку. Он послушно повернулся к свету очага и потянул полы одежды себе на плечи.

Староста, глядя на открывшуюся ему картину, задержал дыхание. Вся спина пана Войны была одним большим синяком. Климиха старательно ощупала каждую косточку Якуба, но так и не нашла каких-либо серьезных повреждений.

С ее слов выходило, что все болевые ощущения Войны только от того, что его «крэпка шыбанула». Из способов лечения такого болезненного, но достаточно легкого недуга знающая в этом толк старуха «прописала» пану «больш шавяліцца», каб «чорная кроў рассмакталася[1]».

Едва только Якуб опустил полы сорочки и потянулся к бутыли с вином, старая дама недовольно закивала головой. Она всегда плохо относилась к тому, что мужчины то и дело прибегали к помощи выпивки в любых сложных делах. Климиха достала из своей полотняной торбы серебряный крест и темный пузырек с водой, после чего попросила пана старосту выйти.

«На млодым пану велькі зляк, — сказала она, — трэ яго загаварыць, бо будзе нядобра. Я што магу зраблю, а што i не… Заўтра раніцою звязіце пана на Кавальскі хутар да Варвары. Яна сама нікуды не паедзе, старая ўжо, ледзь рухаецца, а без яе тут не абойдзешся, бо з нячыстым яна лепш упраўляецца[2]».

Что-то около получаса просидел пан Станислав в холодной гостиной, соседствующей с той комнатой, где Климиха лечила пана Якуба от испуга. Зубы старосты выбивали мелкую дробь, пальцы стали деревянными от постоянного соседства с мокрой одеждой, о которую Жыкович безуспешно пытался их растереть.

Но вот старуха, сделав свое дело, ушла, и пан Станислав, вернувшись в комнату, где лежал Война, жадно припал к теплой стене.

— О, — глядя на это, полным раскаяния голосом выдохнул Якуб, — пан Жыкович, вы, как видно, ждали в гостиной? Что ж вы, ай-ай-ай, — Война, с трудом вставая с постели, недовольно закивал головой, — это мне бы об этом подумать, тоже мне хозяин…

— Не переживайте, пан Война, — дрожа всем своим большим телом, успокаивал его Жыкович, — мне с моим запасом жира такой холод не страшен. Однако если ваш истопник так работает, боюсь, что и вы, и пан Свод окончательно подорвете свое здоровье…

— Свод! — вдруг вскрикнул Война и стремглав бросился прочь из комнаты. Староста, проводив его взглядом, только поближе перебрался к открытому огню обдумать этот необычный приступ гостеприимства молодого хозяина.

Якуб одним махом промчался по темному пустому коридору к спальне англичанина. Сильный бражный запах встретил молодого Войну еще шагов за десять от проема неплотно закрытой двери. Якуб тихо подкрался и стал слушать. Здесь, на сквозняке, запах браги стоял такой, что казалось, будто у самого порога разлили по меньшей мере бутыль вина.

Кто-то шуршал и сопел в невидимых стараниях у самой двери. Якуб подождал. Голосов из приоткрытой створки слышно не было. Неудержимое желание уличить Свода в чудовищной лжи вынудило Войну идти до конца. Он властным жестом распахнул незапертую дверь.

К своему неудовольствию, Якуб не увидел перед собой ничего компрометирующего англичанина. Посреди комнаты стоял взмокший от работы Казик и держал в руках большую мокрую тряпку.

Вокруг него царил страшный беспорядок, валялись какие-то вещи Ричи. Свежевымытый пол блестел от влаги и просто «благоухал» винными ароматами. У кровати Свода, который крепко спал, широко раскинувшись на всю ширь постели и наполняя пространство вокруг себя глухим здоровым храпом, стоял деревянный ушат и два ведра.

Казик подошел к одному из них и положил в него тряпку.

— Пан Война, — полушепотом произнес он, — во, мыю...

— Мыеш? — С нескрываемым подозрением переспросил Якуб. — Чего это на ночь глядя?

Казик, ничуть не смутившись панской подозрительностью, окинул взглядом комнату англичанина.

— Пан Свод удзень добра налыкаўся. Адразу спаў, а потым яго пачало моцна муціць. Ён, мо, ужо разоў пяць уставаў. З яго глоткi ляціць жывое віно. Увесь абгадзіўся. Я яго вопратку аднес, каб жанкі папралі. Вось зараз пасля яго падлогу мыю…[3]

Казик вытащил из ведра мокрую тряпку и для достоверности, будто пан до этого ее не видел, продемонстрировал хозяину свое нехитрое орудие труда.

Едва Война бросил взгляд на тонкую струю воды, стекающую на пол с тряпки, перед его глазами всплыло изображение мокрой хламиды Юрасика, а в нос снова ударил запах трупного перепревшего тряпья.

Якуб побледнел и невольно задержал дыхание. В этот момент его самого едва не вырвало. Махнув Казику, мол, продолжай заниматься делом, Война зажал рукой рот и нос и, резко развернувшись к выходу, болезненно столкнулся со старостой, внезапно появившимся перед ним из холодного мрака коридора.

— Пан Война, — сопровождая свое появление взволнованным сапом, выдохнул Жыкович, — прибежал человек, там, во дворе… Привезли Глеба и Петра. Надо бы послать в Замшаны за доктором!

Гримаса боли, появившаяся было на лице Якуба в результате столкновения с мощным телом старосты, в одно мгновение исчезла. В следующий же миг всепожирающая чернота пустого коридора поглотила и молодого хозяина замка, и мельницкого старосту, догонявшего его.

Казик, глядя на это, так и застыл с тряпкой в руках, а мистер Свод вдруг прекратил храпеть и, тяжело вздохнув, повернулся и сел.

Двор был наполнен людьми, что плотным кольцом окружали удлиненную телегу с запряженной в нее худой старой клячей. Позади боком стояла пустая двухместная коляска, в крашеных оглоблях которой пританцовывал отличный вороной мерин, все норовивший дотянуться до сваленного неподалеку сена.

Серый купол плачущего неба оттенял безумный танец огня чадящих на ветру факелов. Дождевая морось трещала в их кипящей смоле, а слабый ветер вертел вылетающую копоть, не давая ей возможности подняться вверх.

По мере того, как Якуб и староста приближались, окружающие люди расступались. Пан Война подошел к зияющей черным провалом тени и заглянул за невысокий дощатый борт телеги. На дне ее, накрытые толстым суконным покрывалом, ясно различались две людские фигуры. Молодой пан замер, не решаясь отбросить задубевший от влаги покров. Сосредоточенно сопевший за его спиной староста взял у кого-то трещавший, будто раскаленная сковорода, факел и, освещая зловещее темное пространство, отбросил полог.

Якуб едва не вскрикнул от неожиданности, на полу повозки зашевелились обе жертвы церковного призрака. Они поднимались, держась корявыми, заскорузлыми пальцами за шершавые доски бортов и вопросительно косились куда-то в сторону, за спину мельницкого пана. Сполохи огня выхватывали из темноты их хмурые лица. Грязные льняные сорочки во многих местах зияли дырами и разводами кровавых пятен.

К сердцу Якуба снова подобралось холодное оцепенение страха. Староста, по своей природе избавленный от его сковывающего влияния, невольно перевел взгляд в ту сторону, куда смотрели Глеб и Пятрок. В следующий же миг пан Жыкович толкнул в бок окаменевшего от нахлынувших переживаний Войну.

Якуб очнулся не сразу. Пану Станиславу пришлось повторно, на этот раз более ощутимо толкнуть молодого пана, прежде чем тот, вняв молчаливому кивку старосты, обернулся. Позади него, облаченные в длинные плотные плащи с капюшонами, стояли две дамы. Отдавая дань его запоздалому вниманию, они поклонились.

— Пан Война, — тихо шепнул ему на ухо староста, — это пани Ядвига и панна Сусанна.

Якуб шагнул к гостьям, на какое-то время оставив без внимания пострадавших в лесу крестьян.

— Пани Ядвига, панна Сусанна! — с нескрываемым волнением произнес он, обращаясь сразу к обеим дамам, поскольку никак не мог определить, разглядывая их едва различимые в тенях больших капюшонов подбородки, кто же из них мать, а кто дочь. — Это вы? Эти люди… Что-то случилось в Патковицах?

— Что там Патковицы, — неуверенно произнесла та, что стояла справа, и Война понял, что это пани Ядвига, — у вас пан Альберт. Ваш человек сказал…

— О! — взволнованно выдохнул Якуб. — Что я такое говорю, — запинаясь, продолжил он, — конечно же, пан Альберт наверху. Я сейчас же вас к нему проведу, только вот…

— Что с ним?! — Воскликнула пани Ядвига, отбрасывая назад тяжелый мокрый капюшон и Война-младший не мог не отметить, что беспощадные ко всему на свете годы не имели никакой власти над силой и красотой этой женщины. Она ничуть не изменилась с тех пор, когда Якуб видел ее последний раз.

— Сейчас он отдыхает, — попытался смягчить правду Война, глядя, как в этот момент и Сусанна снимает с головы промокший капюшон.

С трудом отвлекаясь от созерцания лика прекрасной золотоволосой девушки, в которую превратилась когда-то худенькая и курносая дочь Патковских, Якуб почувствовал испытующий взгляд пани Ядвиги и скрепя сердце все же добавил:

— Климиха сказала, что пана Альберта хватил удар, но все худшее уже позади, — Война с тревогой заметил, как при этих словах качнуло пани Ядвигу. — Сейчас его не нужно беспокоить. Пан Альберт до утра должен спать.

Пани Ядвига, — отвердевшим тоном продолжил Война, — я дал обещание пану Альберту, что на то время, пока не разрешится … — он запнулся, — один вопрос, я почту за честь принять под защиту стен нашего родового замка вас и панну Сусанну.

Молодая панна Патковская тут же бросила красноречивый взгляд в сторону матери. Девичьи глаза, полные слез переживания за отца, говорили Якубу о том, что для Сусанны слова молодого Войны не были новостью. Более того, в ее взгляде ясно читалось несогласие с родителями в этом вопросе, однако она, как девушка благоразумная и воспитанная, спорить с ними не решалась.

— Пан Война, — тихим, но властным голосом ответила пани Ядвига, — видит бог, ни я, ни моя дочь не решились бы отступить от общепринятых норм и жить под чужим кровом, если бы не события сегодняшнего дня. Альберт совсем извелся от всех этих Базылей и Юрасиков, — пани набожно перекрестилась. — Уже который день у него, да и у нас, только хлопоты да поездки. Это и понятно, мой муж хоть и бывший, а все же судейский. За многие годы добросовестного служения королевским законам он, сменив двух судей, так и не смог смириться с тем, что подобные события могут обходиться без него. Вот и сегодня он уехал еще затемно, оставив нас снова ждать и переживать. Я знала, пан Война, что добром это не кончится, ведь Альберт уже не молод…

Пани Ядвига сдержанно смахнула выступившие в уголках ее карих глаз слезы.

— Вначале, — продолжила она, с трудом справляясь с прерывистым дыханием, — с сообщением о том, что с Альбертом случилось несчастье, отсюда прискакал человек, но едва только мы с Сусанной собрались ехать в Мельник, как из Жерчиц к нашему убежищу привезли этих несчастных.

Пани Ядвига указала на Глеба и Петра, что, находясь в стороне от панского внимания, несмотря на свои раны, уже выбрались из телеги и стояли, замерев в ожидании.

— Мы, — продолжила пани, — перевязали их и сопроводили сюда. То, что рассказывают эти люди, убеждает меня в том, что мы были несправедливы к словам нашего отца и вашему великодушному приглашению, пан Якуб. Мы просим вас о защите! — Пани Ядвига и ее дочь покорно склонили головы перед молодым паном.

— Почту за честь, — ответил Война, осознавая, что злодейка судьба своеобразно вняла его недавним просьбам о том, чтобы предоставить ему хоть какие-то дела и хлопоты. Уж больно жаждал молодой человек доказать своему отцу, что в Мельнике отныне хозяйничают надежные молодые руки и совсем неглупая голова. «Просил — получи», — ответила судьба и тут же, словно большой угольный мешок, взвалила на его плечи груз ответственности за все происходящее. Да, Якуб понял это именно сейчас, поскольку все окружающие, включая пана Станислава, глядя на него, ждали.

«Что же дальше? — спрашивал он себя. — Проводить пани Ядвигу и Сусанну или?.. А что тогда делать тем, кто, выбравшись живыми из лап самого черта, тоже приехали ко мне искать защиты и справедливости?».

Якуб вдруг осознал, что все эти рассуждения пусты и просто отнимают у него бесценное время. Что тут размышлять и нервничать? Раз он хозяин Мельника и все возложено на него, стало быть, все, что бы он сейчас не решил и не сделал, должно быть принято теми, кто вверяет ему это право ответственности.

Война решительно повернулся к Глебу и Петру.

— Что с вами было? — Последовал вопрос, и окружающие, изнемогающие от страха и любопытства, задержали дыхание, чтобы не пропустить ни слова из леденящего душу рассказа.

— Пан, — с готовностью отозвался Пятрок, и по его грязному, мокрому от холодной мороси лицу скатилась слеза, — мы ўжо і не дбалі пабачыць вас жывым. Там, каля Жэрчыц, як толькі ўзняліся на ўскос, вы і пан Альберт паехалі далей, а мы за вамі.

Раптам чую — ззаду мяне цішыня, азірнуўся, а Глеба ўжо няма! — глаза говорившего наполнились ужасом. — Толькі я адкрыў рот, каб вас паклікаць, нешта смядзючае мяне падхапіла, да і панесла ўверх! Толькі я і бачыў, што кавалак неба. Вядома ж, прывіды ж нябачныя. А тады гэты мяне кінуў. Гэтак, паганіна, бразнуў аб зямлю, што я ўжо паспеў і з бацькамі-нябожчыкамі павітацца. Як ачуняў, агледзеўся — увесь у крыві. Уся скура крыжамі пасечана, быццам нейкі вар’ят мяне не як чалавека, а як асвежаваную свінню нажом крэмзаў![4]

Под нарастающий гул и тяжелый вздох присутствующих бедняга Пятрок, морщась от боли, продемонстрировал страшные отметины Юрасика. Война почувствовал, как у него самого заныла-застонала ушибленная спина.

— А ты, Глеб, — хрипло произнес он, — что было с тобой?

— А чё тут рассказывать, пан Война? — ответил сквозь зубы рассен, лицо которого разбухло и заплыло синевой. — Я-то даже на тот откос подняться не успел. Что-то меня так сильно шибануло в голову и плечо, что я, видно, за все свои прежние грехи провалился прямо в пекло, поэтому не знаю, где был, что было — одна темень в голове. Помню только, как очнулся. В ушах гудит, тело болит, полный рот песка и крови.

Как расшевелился — скатился с откоса, смотрю: сверху Петро ползет на пузе. Кое-как доковыляли до Жерчиц. Там люди перепугались, не стали нас толком ничего спрашивать, даже в деревню не пустили. Правда, дали телегу, провожатого и отправили разбираться прямо к пану Альберту, что долго служил при суде. Я им говорил, что пана Альберта дома не будет, что он, скорее всего, в Мельнике, но никто даже слушать не хотел. Выпроводили нас, будто мы какие-то прокаженные. Странные эти жерчицкие приболотники. Вроде и в костел ходят, а ведут себя не по Христу. Хотя, — Глеб обернулся, — телегу-то дали. И на том им спасибо.

До Патковиц, — продолжил свой рассказ рассен, — от Жэрчиц рукой подать, а до гумна пана судьи и того ближе. Вот кое-как и добрались. Там нас встретили пани Патковская и ее дочь. Дай вам бог здоровья, вельможные пани, — Глеб низко поклонился дамам, — что не побрезговали мужицкой кровью, омыли раны, повязали тряпицами. Век молиться за вас буду и Христу, и Богородице!

Якуб был хмур и сосредоточен. Его мысли, подобно голодным поросятам, толкались у «корыта» полученной только что обильной пищи для размышлений. Главным образом привлекала внимание бесспорная схожесть всех нападений. Именно сейчас, по горячему следу, надо было бы сесть и все старательно сопоставить и взвесить. Но Война, снова раздираемый изнутри подозрениями, задумчиво посмотрел в сторону стен замка.

— Вас, Пятро и Глеб, — глухо сказал он, все еще отыскивая глазами проем окна Свода, — отвезут по домам. Завтра же ваши семьи получат по четыре флорена серебром и еще по два мешка зерном, — слышите, пан Станислав? Война отыскал глазами старосту и дождался, когда тот кивнет. — Это вам, мужики, и вашим семьям за то, что пострадали в опасном деле. С утра пошлем за Климихой и за замшанским доктором, крепитесь, хлопцы. Даю вам слово, Юрасик дорого заплатит за каждую каплю вашей крови…

Отдав распоряжения насчет Глеба и Петра, хозяин мельницкого замка отвел Патковских к спальне, в которой лежал полуживой пан Альберт. Тихое безутешное горе катилось по женским щекам. Не было ни всхлипываний, ни пронзительных воплей. Раздавленные горем дамы стояли, обнявшись, у кровати главы своего семейства и тихо плакали.

Якуб, на время оставив их на попечение старосты, отправился распорядиться насчет приготовления гостевых комнат. Возвращаясь, он натолкнулся на Казика, мирно спавшего во мраке у двери англичанина.

— А-а, — протянул шепотом Война, — бесова душа, опять спишь?

— Дык ноч жа, — бешено вращая глазами спросонья, оправдывался перепуганный слуга, — а ноччу толькі грэшнікі ды нябожчыкі не спяць.

— Ну, — наигранно стал в позу пан, — кто я, по-твоему, «грэшнік» ці «нябожчык»?

Казик вяло улыбнулся:

— Выбачайце, пан Война, я не так сказаў. Ноччу не спяць грэшнікі, нябожчыкі i паны.

— Я вот тебе сейчас!.. — затряс кулаком над склоненной в мольбе о прощении взлохмаченной головой Казика Якуб. — Говори лучше, как пан Свод?

— А што яму зробіцца? Спіць як і спаў. Я ўжо і тлусцень[5] загасіў.

— Я яшчэ са двара бачыў, што ты яго загасіў. Паглядвай тут за панам. Утром присмотри, чтобы пан Свод был в порядке. У нас ночуют пани Ядвига и панна Сюзанна Патковские, а также пан Станислав. Пан Ричмонд с утра ни в коем случае не должен выглядеть, как перепивший накануне повеса. Как это ему объяснить, думаю, ты сообразишь. — Война тяжело вздохнул. — Мы все достаточно натаскались и натерпелись за сегодня, а завтра? Завтра нас ждет день не легче. Все, время к полуночи, пора всем спать.

Якуб оставил Казика и направился к гостям.

Несмотря на все уговоры, пани Ядвига наотрез отказывалась идти отдыхать в отведенную для нее комнату. Она хотела быть рядом с паном Альбертом в тот миг, когда тот придет в себя. Трудно было с ней спорить, и потому Якуб приказал служанкам принести скамью в комнату для пани Патковской.

В одно мгновение стараньями умелых рук соорудили вполне сносную постель. Теперь пани Ядвига могла вздремнуть возле своего мужа и быть уверенной в том, что он, пробудившись, как и много лет подряд, увидит рядом с собой именно ее.

Для услуг гостьям были отданы две служанки. Валившиеся с ног Война и Жыкович, попросив прощения у дам и получив заверения, что пани Патковские пока более ни в чем не нуждаются, отправились отдыхать.

Ночь для Якуба превратилась в сплошной кошмар. Спать стоя он не умел, а лежа просто не мог. Стоило ему пошевелиться, как тупая, ноющая боль в спине тут же гнала прочь подбирающийся сон. Ворочаясь в плену неясных видений и боли, Война и не заметил, как в темное окно стал стучаться серый свет ненастного утра.

В комнате чувствовался запах дыма. Наверняка, это Антось, получивший накануне взбучку от пана за нерасторопность, возился где-то у печей, стараясь к пробуждению хозяина и гостей наполнить сырые помещения замка теплом. Где Шыскому-старшему было знать, что молодой пан уже давно не спит, а только и дожидается того момента, когда его появление в комнатах и залах вполне уложилось бы в отведенные для пробуждения временные рамки.

Якуб совсем не хотел шататься по безлюдному спящему зданию, словно призрак, но и лежать в кровати у него уже просто не было сил. Он тихо оделся и вышел в коридор. В углу гудела печь, возле стены, дожидаясь своей очереди сгореть во людское благо, лежали приготовленные Антосем дрова.

Из приоткрытой двери гостевой спальни, в которой находились пани Патковская и пан Альберт, слышались голоса. Думая, что это беседуют супруги, Война, дабы засвидетельствовать свое почтение пришедшему в себя соседу, легонько постучал в дверь и, широко улыбаясь пробуждению своего боевого товарища, распахнул ее. Каково же было удивление Якуба, когда перед самым входом он наткнулся на спину Свода!

— Мистер Война, — растерянно и несколько виновато произнес англичанин, — доброе утро, как вам спалось?

Хозяин мельницкого замка шагнул вперед. Пан Альберт, судя по всему, так и не пришедший в чувства, лежал на своем прежнем месте, а вот пани! Что-то говорило Войне, что чувства госпожи Патковской, в отличие от чувств ее мужа, как раз в этот момент находились в повышенном тонусе.

Зардевшаяся от смущения пани Ядвига сидела спиной к постели сраженного недугом супруга, причем с таким легко читаемым безразличием на подернутом усталостью лице, словно за ней находился не близкий ей человек, а старый одежный сундук. Глаза пани бесстыдно сияли заинтересованностью, и появление молодого хозяина замка ничуть не смутило ее грешных чувств. Она привстала и поприветствовала Якуба.

Война ответил даме поклоном и поднял взгляд на иностранца. Как видно, наглость этого прощелыги просто не имела границ! Якуб ясно ощутил повисшую в воздухе неловкость, связанную с его появлением. Глаза заморского гостя говорили: «Как вы не вовремя, мистер Война! Пошли бы, погуляли где-нибудь…».

Пожалуй, если бы Якуб не был здесь хозяином, ему и на самом деле пришлось бы удалиться, а так, в противовес сложившейся ситуации, он просто принял выжидательную позу. Бесстыдника Свода ничуть не смутило подобное «давление».

— Мистер Война, — весело произнес он, — можете себе представить, пани Ядвига имеет родственников в Портсмуте и Лондоне. Насколько я понял, она несколько раз была за морем и, заметьте, может попросить стакан воды на английском языке. Конечно, это далеко не все, что она умеет попросить или сказать, но мне и того достаточно, поскольку я, как вы понимаете, несказанно рад пообщаться с такой прелестной дамой…

— Благодарю вас, Ричи, — мягко ответила на комплимент пани, наугад уловившая смысл сказанного. Приходилось признать, что на самом деле английская речь, передаваемая даже не в таком уж и быстром темпе, никогда не успевала достаточно хорошо перевариваться в ее прелестной головке.

Война многозначительно кивнул.

— Да, — сдержанно сказал он, — я вижу, как вы этому рады, мистер Свод. А ваше присутствие здесь я понимаю так: вы великодушно решили помочь пани Ядвиге скрасить томительное время ожидания. Ведь так? Что ж, — ядовито продолжил Война, — это вполне достойно человека вашего воспитания и сословия — сделать все возможное, чтобы помочь в трудную минуту женщине, временно лишившейся опоры в лице собственного мужа.

Думаю, после поправки пан Патковский будет вам немало благодарен за эту помощь. Впрочем, — тут же заметил Якуб, — я считаю, что будет гораздо правильнее, если это я на правах хозяина данного замка возьму все заботы о пани Ядвиге и панне Сюзанне на себя, тем более что пан Альберт меня как раз об этом и просил. А у вас, мистер Свод, мне кажется, и без того от вчерашних нешуточных забот голова идет кругом. Вы выглядите уставшим…

— Напротив, — спокойно парировал Ричи плохо скрытый упрек товарища, — сегодня утром я, благодаря стараниям Казика, как никогда полон сил. Кстати, можете не напрягаться чрезмерно в подборе выражений. Познания леди в части английского языка крайне далеки от совершенства. В арсенале что-то около двух-трех десятков фраз, заученных на все случаи жизни. Повторяя их на все лады, она, как видно, уверена в том, что совсем недурно на нем изъясняется. Вот сами посмотрите, — Свод учтиво кивнул пани.

Пани Ядвига ответила заморскому гостю какой-то уж очень уставшей и неуверенной улыбкой.

Война про себя только тихо ухмыльнулся, а вслух сказал:

— В таком случае я понятия не имею, как вы могли с ней общаться? Допускаю, что повествование о ее почтенных английских родственниках могло быть высказано и без особенного знания языка, но интересно, пребывая в лапах легкого флирта, задумались ли вы, почему пан Альберт здесь и отчего он в таком состоянии?

Свод растерянно вскинул брови, будто говоря: «Да, я пытался спросить об этом у леди, но она… сами видите».

— Хорошо, — продолжал Война, — тогда я, имея-таки тайное желание испортить вам игривое настроение и пресечь всяческие прелюбодейские выходки, поведаю о том, что пан Альберт, я и еще двое людей накануне едва не расстались с жизнью. Разумеется, Свод, вам после вчерашней пьянки тоже в коей-то мере пришлось несладко, однако именно сейчас осмелюсь вам напомнить о вашей клятве. Итак, вы помните? — О! — с досадой воскликнул Якуб. — Ваш взгляд говорит сам за себя. Хорошо, мой друг, теперь представьте, каково сейчас мне? Одному богу известно, что будет дальше, но пока это мне приходится спасать вас от всевозможных неприятностей, в том числе и сейчас, Ричи.

Война неоднозначно кивнул в сторону пани Ядвиги.

— Я прошу прощения у дамы за крайне резкий тон, — Якуб коротко поклонился женщине, ничего не понявшей из длинного и живого разговора двух мужчин. — У вас же, Свод, я прошу его за то, что напомнил вам о долге, но вы, Ричи, как видно, из породы тех людей, что, случайно оказавшись возле берлоги медведя, не обойдут ее стороной, а непременно полезут будить лютого зверя. Вчера судьба дала вам возможность оплатить долг и сделать большое хорошее дело. Вы же на мое горе выбрали иное и, что еще хуже, сегодня упрямо продолжаете идти в том же, полном греха, направлении!

— Ведь так, пани Ядвига? — Война премило улыбнулся и, получив в ответ не менее лучезарную улыбку, впряженную в дежурный ответ: «О, конечно, сэр…», окончательно убедился в том, что пани ничего не понимает из прозвучавшего ранее.

— Свод, — продолжил Якуб, — бросьте заниматься ерундой. Сегодня днем, а в особенности вечером я буду сильно нуждаться в вашей помощи.

Ричи вскинул брови:

— Черт побери, Война, вы все же решили творить облогу и изловить этого призрака?

— Нет, Ричмонд, сейчас не до облоги. Да и в поимке Юрасика на вашу помощь я уже и не рассчитываю. Дело в другом, сегодня вечером мы поедем на встречу с Базылем Хмызой.

От нахлынувшего волнения англичанин даже задержал дыхание.

— О, это по мне! — не без удовольствия выдохнул он.

— Пани Ядвига, — оставляя без внимания браваду Свода, обратился Война по-польски к госпоже Патковской, которая все это время растерянно вслушивалась в сыплющиеся, словно горох, иностранные слова, — скажите, пан Альберт еще не приходил в себя?

Пани Ядвига медленно приосанилась и, оглянувшись на лежавшего позади супруга, ответила:

— Нет, пан Война, но он стонал. Думаю, это говорит о том, что скоро пан Альберт будет с нами.

В этот момент до пани стал доходить смысл недавнего разговора господина Свода и молодого хозяина мельницкого замка. Она запоздало поняла, как опасна подобная легкомысленная неосторожность для сорокалетней женщины, лишенной достаточного мужского внимания.

В ее взгляде стала ясно читаться слабая тень раскаяния. «О, простите, пан Война, — говорили ее глаза, — я была неосторожна. Надеюсь, вы ничего не расскажете пану Альберту? …Но если и расскажете, то мне плевать!».

— Пани Ядвига, — задумчиво произнес Якуб, — внутренне улыбаясь ставшему для него откровением игривому нраву госпожи Патковской, — дела вынуждают нас с мистером Сводом покинуть вас. Скажите, пока еще не время завтрака, ничего не будет плохого, если я прикажу подать вам что-нибудь перекусить?

— Вы очень добры, пан Война!

— Хорошо, — Якуб дождался, когда англичанин выйдет в коридор, и только после этого почтительно поклонившись даме, отправился следом за ним.

[1] «Чёрная кровь рассосалась» (бел.).

[2] На молодом пане большой испуг, надо его заговоривать, а то будет нехорошо. Я что могу сделаю, а что и нет… Завтра с утра отвезите пана на Кавальский хутор к Варваре. Она сама никуда не поедет, старая уже, чуть шевелится, а без нее здесь не обойдешься, ведь с нечистым она лучше управляется (бел. — пол.).

[3] Пан Свод днем хорошо налакался. Сразу спал, а потом его начало сильно мутить. Он, может, уже раз пять вставал. Из него летит живое вино. Весь испачкался. Я его одежду отнёс, чтобы женщины постирали, вот после него пол мою (бел.).

[4] Пан, мы уже не чаяли увидеть вас живым. Там, возле Жерчиц, как только поднялись на откос, вы и пан Альберт поехали дальше, а я за вами. Вдруг слышу — позади меня тишина, оглянулся, а Глеба уже нет. Только я открыл рот, чтобы вас позвать, что-то вонючее меня подхватило, ну и понесло вверх! Только я и видел, что кусочек неба. Известно же, привидения-то невидимы. А потом этот меня бросил. Так, поганец, грохнул о землю, что я уже успел и с умершими родителями поздороваться. Как очухался, осмотрелся — весь в крови. Вся шкура крестами порезана, будто какой-то сумасшедший меня не как человека, а как разделанную свинью ножом кромсал (бел. — пол.).

[5] Сальный, жировой светильник (бел.).