ЧАСТЬ 2 ГЛАВА 4

Первый снег в этом году выпал очень рано. Прошло чуть больше недели после тех самых памятных событий, связанных с вошедшим в историю старой Литвы дрогичинским Юрасиком, и природа, подводя черту под прошедшим, утром двадцать шестого октября 1517 года, словно чистый лист книги учета церковного имущества выслала все поля и дороги тонким слоем мягкого снега.

Вокруг все было белым-бело. Только во дворе мельницкого замка, превратив тонкое покрывало первого снега в черную вязкую грязь с рассвета готовя отъезд пана Криштофа, эту непорочную красоту испортили следы десятка ног. Но это во дворе, за воротами же притихшие от сильного ночного снегопада поля радовали глаз чистотой своего нового убранства.

Экипаж пана Криштофа, писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия, издали напоминающий древесную улитку, медленно уползал к дальнему лесу. Вместе с этим на уставшие от ветров и дождей окрестности опускалась тихая грусть.

Якуб зябко повел плечами. Сырой и холодный ветер долго примерялся к молодому Войне, стоявшему у въездной арки ворот в компании своего заграничного друга, после решил напомнить о себе и потянул с поля неприятным холодом.

Глядя на англичанина, никак нельзя было сказать, что легкий мороз доставлял ему какие-то неудобства. Мысли Ричмонда сейчас были далеко.

Якуб тяжело вздохнул, повернулся спиной к исчезающему вдали экипажу и спросил:

— О чем вы задумались, Свод?

— Так, — коротко отмахнулся Ричи, — думаю о том, что мне будет не хватать вашего отца. Нет, правда. Уж простите, Якуб, возможно, это вас обидит, но милорд самый достойный человек из всех, кого я встречал в последнее время.

— Отчего это должно меня обидеть? — ответил Война. — Он ведь мой отец.

— Обидеть вас может другое. Я хотел сказать, что вам, да что там вам, — англичанин простецки махнул рукой, — всем нам далеко до его мудрости и внутренней силы. Милорд велик. Что ему эти мелкие заботы о вашем имении? Такие люди в силах двигать делами целых народов, ведь они мыслят как короли. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что и короли далеко не все в силах вершить судьбы своих земель и народов.

— Опасные мысли, Свод. А произнесенные вслух они опасны вдвойне.

— Почему это?

— Как-то, — вспомнил Война учебу в Шотландии, — один мой знакомый Стив МакРизи, спел мне балладу о том, как во время пира шуты воспользовались пьяной немощью королей. Вы, Ричи, возможно, слышали ее на родине?

Свод отрицательно покачал головой.

Якуб вскинул к небу глаза, вспоминая заученные строки.

— Мотив ее, — признался он, — я даже если бы и помнил, то вряд ли смог повторить, поскольку певец я никудышный, а вот слова …

В угаре пьяном, после пира,

На опустевшем на ночь троне,

Шутя, шуты играли в судьбы мира,

А ставки были — царские короны.

И тот, что был рожден горбатым,

В пылу ль иль с умыслом подарок чародея,

Что был как оберег под троном спрятан,

Достал и на кон бросил.

Холодея,

Шуты от страха отрезвели.

Отпрянули, пытаясь урезонить горбуна,

Но стрелы золотые потемнели,

Ведь жил в руках уродца Сатана…

И вот не просыхает кровь на плахах —

Это шуты сживают королевский род.

А стрелы чародея — в «черных» лапах.

Кто их имеет, тот игру ведет…

Покуда правят миром скоморохи,

А не законные цари,

Пройдут в забвении эпохи,

Ведь ночь густа вблизи зари.

Что ж почитаем как вельможу,

А спрашиваем как с шута?

Всмотрись, чести не хватает роже,

— Внимание, Свод! — Якуб многозначительно указал пальцем в серое, неподвижное небо. — Горбу шута недостает кнута![1]

— Ого! — криво улыбнулся Ричи, — жестко. Только вот мне вся эта скотландская мудрость кажется обидной, да и не про нас она. Если только, конечно, вы не решили намекнуть мне на то, что у меня вдруг ни с того ни с сего появился горб или, не дай бог, здесь меня кто-то относит к сословию шутов?

Не смотрите на меня так, Война. Я знаю вас достаточно хорошо и понимаю, что рассказано все это было с другой целью, но вот с какой?

— Да, Ричи, — Якуб значительно понизил голос, — вы правы. Я ни в коей мере не хотел вас обидеть, однако, думаю, вам не нужно говорить о том, что и у стен есть уши? Смысл рассказанного лишь в том, чтобы дать вам понять: все наши мнения о высокопоставленных особах лучше держать при себе.

— Да ладно вам, мистер Война, — Свод недовольно сморщился. — Начнем с того, что мы с вами, слава богу, не служим при дворе ни польского, ни русского короля. Уверяю вас, до наших с вами разговоров нет никому никакого дела.

— Ошибаетесь, Ричи. Не далее, чем вчера мы с отцом долго говорили на эту тему.

— Не смешите меня, — возмутился Свод, — милорд просто не мог сказать, что нам в этом захолустье следует быть аккуратными в разговорах.

— Он именно об этом он и говорил. Люди короля щедро платят челяди за услышанные ими недобрые слова в адрес Короны. Отец говорит, что в Польше при троне состоит целая особая служба, занимающаяся подкупом прислуги различных вельмож. Не ухмыляйтесь, Свод.

В этих землях, сопредельных с Русью, уже давно неспокойно. Отсюда и осторожность нашего монарха. Король желает выглядеть сильным, но у него, — Якуб заговорщицки оглянулся и понизил голос до шепота, — у него для этого сейчас мало возможностей. Сила же Московской Руси, напротив, растет день ото дня. И, как это нам, литовцам, не неприятно, Москвовия со все большим аппетитом смотрит в нашу сторону.

— Странно.

— Что ж тут странного?

— Говорят, что у Русского царя столько земель, что он и сам не в силах теперь охранять даже свое. Об этом свидетельствует хотя бы то, что их дойное вымя тыкают ножом с востока всякие там ханы. Подумайте сами, Якуб, зачем вы Рассении? У вас нет богатых земель, нет теплых морей. Здесь только леса и болота. Так что смешно и глупо искать крыс заговора в пустом корабельном ведре.

Я, кстати, никак не могу понять. Вы, литовцы, что, не в силах создать свое королевство и не зависеть ни от Короны, ни от Руси?

Война вздохнул и жестом предложил Своду удалиться от ворот. Едва только они отошли на безопасное расстояние, Якуб с тяжестью в голосе произнес:

— Дело в том, что почти все войны на территориях славян ведутся совсем не за земли. Одни, ханы, бьются из мести за разбитую Хазарию, а другие из желания полностью искоренить на их землях надвигающуюся с запада веру в Христа. Но то далекие от нас проблемы Рассении и Московии. Что же касается Литвы, то значительная часть ее знати состоит в большом родстве с польским троном, давно принявшим Христа. У нас с поляками сейчас даже король общий.

Так уж пошло издавна, на Литве полно ляхов, а в Польше — литвинов. Польские короли, имея в себе большой запас иудейской крови, оставляли подле себя только своих кровников, а прочих небедных поляков специально селили от себя подальше, под бок к Рассении. У тех старые счеты с иудеями, вот Корона Литвой от них и закрывается. Согласитесь, это умный ход. Польская шляхта обжилась, смешалась с литовцами, и теперь, через время, королям есть на кого здесь опереться.

Англичанин снова пожал плечами:

— И все равно это странно. С одной стороны ляхи, а с другой — Московия. Мистер Война, вы как человек здравомыслящий, знающий историю этой страны, объясните, что вы сами думаете о своем нынешнем положении? Неужели вы или те, кто был до вас, никогда не задумывались о независимости этих земель? Как ни крути, а ведь у живущих здесь, ляхов ли, литвинов ли, есть же какие-то корни? Кто-то же обосновался здесь еще до польского и московского соседства? Кто-то же говорил на языке, который вы зовете мужицким?

— Конечно, — ответил Якуб и вздохнул. — Но в этом вопросе я плохой ответчик. Не забывайте, Свод, у меня тоже польские корни. Мой отец и покойная мать из старинных ляшских родов. Если принять ваши идеи и утверждить, как вы советуете независимость этих земель, получается, нас с отцом надо гнать отсюда поганой метлой.

— Ну-у, — отмахнулся Ричи, — зачем же так? Мне просто интересно, куда девались те, кто жил здесь раньше, сто, двести, триста лет назад?

Пришла очередь Войны пожать плечами.

— Так сразу и не ответишь, — вздохнул он. — Конечно, были здесь некие княжества. Но большие свары начались с хазарского кагана Московии — Владимира, что прорубил себе дорогу к престолу на Восточной руси. Он пришел, убил княжившего здесь брата, и сам сел на его трон. Все, что было написано в древних писаниях об этой земле сожгли и всё, что было до Владимира, назвали поганством и варварством. Но разве тогда уничтожение корней народа, его памяти не варварство?

— О, это обычное дело, — вяло прокомментировал поступок русского князя Свод. — Как-то один епископ рассказывал мне, что даже в Святом Писании сказано о том, что брат убил брата…

— Нет, Ричи, для наших мест — это дело совсем необычное. Здесь не принято убивать братьев ни, как говорится, за трон, ни за «богу в поклон». Но мы с вами отвлеклись. Эта запутанная история и к нашему разговору прямого отношения не имеет. Беседа шла об осторожности.

Замок моей бабушки — королевский! Понимаете? Значит, находится под покровительством Короны, исходя из родства хозяев с польским троном. Вот и получается, что все разговоры о любом недовольстве королем Сигизмундом здесь просто преступны.

— Отчего же, Якуб? Ведь кроме вас и нашего нового знакомца Никаляуса, здесь никто не понимает английской речи. Черт, ну и имя у этого Эшенбурка, впрочем, вполне подходящее для эдакого чудака.

— Чудака? — переспросил Якуб, услышав неизвестное слово.

— Странного, — поправил сам себя Свод.

— Да, — охотно согласился Война, — вы правы. Никаляус именно странный человек. Мы говорили с отцом и о нем. Вот как раз таких людей и нанимают на особую службу короля.

— Ха! — выкрикнул Свод. — Чего проще! Ведь человек короля, особенно тот, который так живо интересуется неизведанным, запросто может пропасть в лесу, скажем, при поиске логова Юрасика? Причем пропасть так, что и следа от него не останется. Главное, что этому никто не удивится, зная склонности этого Эшенбурка.

— Не надо, Ричмонд. И без того в последнее время уж слишком много внимания уделялось этому призраку, к тому же если пропадет один человек короля, тот, кто за это отвечает при дворе, тихонько подкупит другого. Только подсунут его для наушничества еще более изощренно, так, что и не заметишь.

— Умно, — вздохнул Свод. — Милорд подсказал?

— Отец…

— О! — не придав значения явным ноткам недовольства, восторженно воскликнул Ричи. — Узнаю почерк мистера Войны…

Нужно сказать, что не напрасно Якуб заострил свое внимание на пане учителе из Любэка. Появление Никаляуса Эшенбурка в Мельнике в день убийства разбойника Базыля действительно показалось странным всем, в том числе и пану Криштофу. Война-старший сразу окрестил учителя «пан непажазуменне[2]» и велел сыну в общении с ним держать ухо востро.

Что уж тут поделаешь? Видно, матушка-природа во время появления на свет пана Эшенбурка явно была не в духе, утвердив своим немилосердным росчерком именно такую подозрительную внешность для бедняги Никаляуса.

В день, когда окончательно прояснилась история с церковным призраком, пан Недоразумение, добравшись к полудню до Мельника пешим порядком, тут же попросил показать ему Юрасика. В замке ему сообщили о том, что ночью тело лиходея пропало и сейчас паны поскакали искать его. Услышав это, пан учитель, даже не передохнув, тут же отправился по указанному ему направлению.

Не успев уйти далеко, у реки он встретил панскую кавалькаду, как показалось Эшенбурку, непринужденно прогуливающуюся вдоль берега. Впереди шли парень с девушкой — судя по всему, прислуга. Они вели коня, а паны ехали позади них, не торопясь, будто на самом деле прогуливались, а не ловили призрака.

Учитель даже удивился про себя: «вот так дела, уж не солгали ли мне в Мельнике?». Оказалось, что нет, никто Эшенбурка не обманывал. Узнавший учителя молодой пан Война, услышав о причине появления того в окрестностях их замка, тут же рассказал Никаляусу о том, что на самом деле и Юрасик, и его покровитель Хмыза убиты, а их трупы, как и подобает телам всех нечестивцев, потоплены в безвестности где-то под ямницким зыбуном[3].

На все просьбы и мольбы Эшенбурка показать ему то самое место, молодой пан ответил, что и сам теперь с трудом отыщет дорогу даже к ямницкой трясине, а не то что к месту захоронения негодяев. Никаляус долго не унимался и только жесткий отказ самого пана Криштофа смог утихомирить его неуемный порыв лицезреть желаемое.

Эшенбурк, будучи наслышанным о крутом нраве старого пана, не стал больше испытывать судьбу, притих и, откланявшись, собрался было восвояси, но тут Война-старший, как-то вдруг сменив гнев на милость, недвусмысленно пригласил учителя отобедать с ними, выделив под Эшенбурка пегую кобылку, которую вели слуги.

Всю дорогу до замка Никаляус отмалчивался, все еще расстраиваясь по поводу того, что не смог-таки своими глазами увидеть ужас дрогичинской земли — жерчицкого Юрасика, но ближе к обеду пан Эшенбурк взбодрился. Еще бы, в милой беседе под пристальным взглядом пана Криштофа в пустое брюхо учителя еще до богатого стола влилось достаточно вина. За столом же подвыпивший Никаляус столь плотно отобедал, что с трудом выбрался за ворота, откуда, попрощавшись с провожающими его Якубом и Сводом, отправился на ближние хутора. От них было рукой подать до Паленца, где пан учитель снимал крохотную комнатку.

Начиная с того самого дня, пан учитель, у которого после смерти Варвары появилось много свободного времени, чуть ли не каждый день появлялся в Мельницком замке, проявляя недюжинный интерес к персоне Свода. Неплохое знание английского языка вполне позволяло им общаться, хотя, если говорить откровенно, самому Ричи это немного действовало на нервы.

«Все его вопросы, — как-то признался Свод, — ведутся только к одному: что я почувствовал, когда прикоснулся к той старой леди? Глупо, не правда ли? Что я почувствовал? Отвращение я почувствовал…».

Странная снисходительность пана Криштофа по отношению к Никаляусу была вполне объяснима. Старый пан был просто уверен в том, что этот недотепа состоит на службе тайного королевского приказа, а потому его уши должны были слышать только то, что было нужно...

Вот как раз о тех самых хитростях тайной службы короля перед самым отъездом пана Криштофа в Вильно и состоялся долгий разговор между отцом и сыном. Разумеется, когда эта тема стала интересна и Своду, скрытое внимание к пану учителю удвоилось.

Полная событий жизнь в окрестностях мельницкого замка наконец стала входить в спокойное русло. Через день после того, как старый Война уехал в Вильно, пришел в себя пан Альберт, и вздохнувшие с облегчением Патковские тут же убыли в свое имение.

Якуб, прощаясь с Сусанной, договорился с ней о скорой встрече, дабы узнать, как волею судьбы гостившие у него Патковские обжились в давно оставленном доме.

Несложно было понять беспокойство молодого пана. Хоть и развеялся дым страха вокруг пришедших за долгое время в запустение Патковиц, слабое здоровье пана Альберта вызывало серьезное опасение.

Староста Жыкович лично сопровождал Патковских домой, более того, видя слабость главы семьи, пан Станислав взвалил на себя все хозяйские хлопоты, чему пани Ядвига была несказанно рада. У пана старосты ушло два дня на то, чтобы с помощью крестьян вернуть патковицкому имению, в котором долгое время жила только кухарка, должный вид.

Утром двадцать девятого ноября в Мельник прискакал Франтишек Жыкович и подробно рассказал пану Войне о том, как они с отцом в Патковицах все обустроили. Также младший отпрыск пана старосты, как бы невзначай, шепнул на ухо молодому пану о том, что договоренность между молодой панной Патковской и паном Войной остается в силе. Услышав то, что хотел, молодой хозяин Мельницкого замка наконец с облегчением вздохнул.

Значит, все шло по его плану, и сегодня его ждало маленькое приятное путешествие. Отпустив Франтишека, Якуб задержался у ворот. Ему предстояло решить непростую задачу — сделать так, чтобы отправиться в предстоящую прогулку одному, без нежелательных попутчиков. Но и оставлять Свода одного было рискованно.

От выпавшего недавно первого снега не осталось и следа. Темные, раскисшие от талой воды поля ночью прихватило морозцем, а к утру еще обильно посыпало белым серебром инея.

Якуб с надеждой смотрел на тающие в оврагах ошметки холодного тумана. На взгляд молодого Войны, сейчас весьма кстати пришлось бы появление пана Никаляуса Эшенбурка. На время отсутствия хозяина мельницкого замка это отвлекло бы Свода от глупостей, ведь англичанин все больше внимания уделял новой служанке — сестре Базыля. Едва только эта темноволосая дева попадала в поле зрения Ричмонда, будто облако накрывало его непроницаемое лицо, он становился молчалив и задумчив.

Зная взрывной характер пирата, можно было с полной уверенностью говорить о том, что тот вполне может воспользоваться отсутствием Войны и предпринять какие-либо необдуманные шаги. Не будь это сестра Базыля, Якуб не сильно бы мучил себя мыслями по этому поводу. А так, в случае чего, месть Хмызы могла быть страшной. «Да, — заключил про себя Война, — пожалуй, Никаляус сейчас пришелся бы весьма кстати».

Но, к неудовольствию молодого хозяина мельницкого замка, кривые нити дорог были безнадежно пусты. Потеряв надежду на появление Эшенбурка, молодой пан вернулся во двор и неспешно отправился к парку.

Свод догнал его у самого входа в аллею. Хмурый англичанин собрался было что-то сказать, но тут же едва не растянулся, поскользнувшись на посеребренной инеем траве.

— Черт! — выругался Ричмонд, и от его былой задумчивости не осталось и следа. — Надо же, — продолжил он, — малейшая потеря внимания, и ты рискуешь вывернуть наружу свои лодыжки. Я вижу, вы в добром расположении духа, а это значит, что вас, мой друг, подобный риск обошел стороной?

Война вяло улыбнулся:

— Риск, Ричи, всегда больше относился к вам, чем ко мне. Не нужно было так спешить.

— Тут вы правы, — не стал спорить англичанин, — но ведь я и спешил к вам именно потому, что хотел сказать или спросить что-то важное и не терпящее отлагательств. М-да, — озадачился пират, — хотел, но вот что? Верно, это было не столь важно и срочно, раз так легко забылось.

— Как знать, Свод, — неопределенно ответил Якуб, понимая, что англичанин лукавит. Все он прекрасно помнил, просто не знал, с чего начать интересующий его разговор. Тут весьма кстати пришлась и показная неловкость, после которой он едва не упал, что, впрочем, было больше похоже на инсценировку. Этот морской волк был большой хитрец. Война вздохнул:

— Оставьте свои уловки, Ричи. Говорите, что вам нужно?

Англичанин хитро улыбнулся:

— Скорее, это вам нужно, Якуб. Мне кажется, с самого утра вы что-то намереваетесь мне сказать, но никак не можете на это решиться.

Они встретились взглядами, и насторожившийся Война понял, что придется-таки ему сейчас все выкладывать начистоту.

— Свод, — начал он, — у меня сегодня назначена встреча… с дамой.

— Встречи с дамами, — тут же просиял Ричи, — называются «свидания», сэр.

— Не-е-ет, Ричмонд, — ответил Якуб. — Я не думаю, что это можно так назвать.

— Да бросьте, сами подумайте, что же это тогда?

— Бог с ним, пусть свидание, — не стал втягиваться в спор Война. — Так или иначе, а мы с Сусанной сегодня встречаемся.

— Прекрасно, — улыбаясь, произнес пират, заметив, как нарочито его собеседник запнулся после сказанного, — поздравляю вас. Только одного не понимаю, неужели вы хотите, чтобы я вас на это благословил?

— Бросьте ерничать, Свод. Просто в эту поездку я должен отправиться один.

— Разумеется, один.

— А вы останетесь в замке и…

— И?

— Как бы это поточнее сказать… и не предпримете никаких попыток… в общем, не станете…

— Вы меня пугаете, Якуб!

— Ричи, я давно заметил, как вы смотрите на эту Михалину…

— Ах, вот вы о чем. И что?

— А то, что, оставляя вас без присмотра, я очень опасаюсь за эту девушку.

Взгляд англичанина был красноречив:

— Постойте, мистер, уж не хотите ли вы сказать, что только вам одному бог дал возможность назначать свидания? Что-то я не припомню, чтобы когда-либо давал монашеский обет?

— Свод, дело не в этом.

— А в чем?

— Это сестра Хмызы, понимаете? И если вы ее… с ней… Это непременно дойдет до Базыля, и тогда можете быть уверены: Мельник спалят, а нас с вами распнут на воротах еще до того, как подойдут войска Короны.

Пират снисходительно ухмыльнулся:

— Интересно было бы на это посмотреть. Если я вас правильно понял, вы боитесь, что я воспользуюсь моментом и, будем называть вещи своими именами, надругаюсь над честью этой девушки?

Война тяжко вздохнул, чувствуя, как с его души свалился камень.

— Что ж, — продолжил Свод, — не скрою, меня посещали подобные мысли. Причем посещали не раз, начиная с того самого дня, как только я увидел эту дикую косулю. Я ничего не могу с этим поделать. Скажу вам откровенно, один взгляд на нее тут же побуждает мою плоть к греху, но… если со своими мыслями я справиться не в силах, то приструнить желания собственной плоти для меня несложно. Вы можете быть совершенно спокойны, я знаю, что такое честь, женская честь, и без согласия дамы...

[1] Это фрагмент произведения, принадлежащего перу автора. Эта часть поэмы «Шуты» написана 13.12.2001 г.

[2] «Пан недоразумение, непонимание» (пол.).

[3] Зыбун — трясина, легкий почвенный слой на заболоченных озерах, реках.