ЧАСТЬ 2 ГЛАВА 3

— …так говоришь, никого не пощадил?

— Истинный бог! — Игнат трижды перекрестился. — Вся трава, каждое полено возле шалашей и в шалашах, — все в крови.

Хлопцы страшно порублены, — добавлял Кукша, — конечно, в темноте-то, может, кто еще и схоронился, однако ж мы с Игнатом со страху не стали выкрикивать да выспрашивать. Не у кого было. Так по лесу шугнули, что и не заметили, как тут оказались.

Ефим, слушавший рассказчиков, не опуская взгляда от розовеющего неба, спросил:

— Значит, Юрасика вы не видели?

Игнат удивленно пожал плечами:

— Дзе ж там, Яўхім? Каб убачылі, то пэўна б ужо з продкамі гаворку вялі[1]...

— А это вам наука, чтобы знали, как с поста уходить. — Не дал ему договорить атаманов кум. — Я вышел в поле, а никого нет. Вот, думаю, как робяты приезд панов караулят.

Бородач Кукша, так же, как и Ефим, был из русаков. Ответил он не сразу и с вызовом:

— А я и теперь, брат Ефиме, того, что решил, не переменю. Не вернусь я в Базылев отряд, хоть ты меня режь. Уж не взыщи и ты, Хмыза. Мне уже лучше сдохнуть где-нибудь за плугом, чем быть порезанному на красные ленты в лесу. Теперь уж все одно вам скажу, терять-то мне нечего. Много кто из мужиков тоже хотел уйти, да все ждали, как там с паном решится. Вот и дождались. Про плуг-то я, конечно, загнул, — бородач криво ухмыльнулся. — Какой из разбойника оратай? Но все одно, тут не останемся, пойдем за лучшей долей. Нам ныне туда дорога, — Кукша махнул мокрым рукавом в сторону восходящего солнца, — через тот чапыжник[2] в рощу к Дрогичину и дале, дале.

Вона люди говорят, что с востока Василева[3] армия идет. Не просто пограбить да пожечь. Василевы люди хотят обстоятельно на эти земли стать. Да и под ружье местных запросто берут, пусть-де свои со своими воюют. Корм, одежа, жалованье завидное обещают. В эдаком-то нехитром войске и мы легко сойдем за вояк.

Да и вам, Ефим, тут ошиваться нет толку. Всё одно не сейчас, так чуть позже и сами вскочите в колодки, и девку молодую в полон к пану отдадите. Не сегодня, так завтра, говорят, приедет сам Криштоф. Тот шутить не станет. Вон, спроси у Игната, каково под Войновой рукой живется.

Поникший и молчаливый Игнат в подтверждение сказанному коротко кивнул мокрой нечесаной головой.

— Вот и считай, — продолжал Кукша, — с одной стороны Юрасик, с другой — Криштоф, и оба они, что те клещи, желают твоей крови напиться. Так что, вот поклон вам, пан атаман, — он одернул выбившиеся из-за пояса сырые полы своего драного зипуна и поклонился. — Разбирайтесь тут промеж собой, чья это земля и кому тут жить. Тому, кто разбойник от себя, или кто поставлен на то богом?

С этими словами бородач-рассен с шумом выбрался из воды и широко зашагал прочь, смачно чавкая обернутыми мокрыми онучами ногами о притоптанный панским скотом берег. Игнат лишь едва слышно откашлялся, огладил затылок и тут же засеменил за ним следом.

Три пары глаз долго провожали их все уменьшающиеся фигуры до тех пор, пока те, наконец, не растворились в поднимающемся от реки тумане. Первым нарушил молчание Ефим:

— Ну что, кум? Получается, ничего не вышло у нас с тобой? Ни себе, ни людям счастья и свободы мы не добыли. Как бы это дело в другом месте попробовать я даже и не спрашиваю, понимаю, ты не захочешь. Но как ни крути, а к плугам да пастбищам и у нас с тобой пути нет. Что будем делать? Может, как и эти, — Ефим кивнул в сторону яркой солнечной короны, появляющейся над верхушками берез, — к Василию подадимся или еще куда?

Базыль нежно обнял съежившуюся от холода Михалину и, тяжко вздохнув, ответил:

— Сначала «отблагодарим» молодого Войну…

Пани Патковская, встречая пана Криштофа, стала на колено и склонила голову. Сусанна последовала примеру матери. Господин королевский подскарбий, сопровождаемый сыном, сразу же подошел к ним и помог подняться не теряющей с годами красоты пани Ядвиге. Укрепляя ее исстрадавшееся сердце, пан Война заглянул в заплаканное лицо соседки, а затем, вскользь посмотрев на стоящую позади нее Сусанну, произнес:

— Хвала Богородице, пани Ядвига, вы достойно держитесь перед ликом постигшего вас несчастья, а дочь? — Во второй раз пан Криштоф уже куда как внимательнее смерил взглядом зардевшуюся молодую особу. — Должен вам сказать, что от наших земель до самого моря я не встречал более красивой невесты. Ох, как она расцвела! Да не краснейте, вельможная панна, не краснейте. Это слова не комплементы заинтересованного в вашем внимании повесы, а сущая правда из уст умудренного годами мужа. Ну что ж, рассказывайте. Не терпите ли нужды, не обижает ли кто-нибудь вас под кровом этого дома?

— Что вы! — побледнев, выдохнула панна Патковская. — Ваш сын, пан Якуб, великодушно согласился принять нас и теперь мы до скончания века будем молить Бога о милости для всего вашего рода, пан Криштоф. Если бы не этот проклятый Юрасик, пан Альберт также сказал бы немало добрых слов о вашем сыне… — в это время глаза пани моментально наполнились влагой.

— Ну, ну, ну, — стал успокаивать старший Война готовую взорваться слезами Патковскую, — что уж теперь плакать? Альберту мы наймем лучших лекарей, он обязательно поправится, а вот за причиненную всем вам боль, кое-кто ответит сегодня же!

Пани Ядвига подняла на пана Криштофа полный непонимания взгляд, потом, ничего не прочтя во всегда непроницаемом лице писаря Великого Княжества Литовского, перевела его на Якуба. Сын вельможного пана угрюмо молчал, предоставляя право говорить лишь тому, кто волевым решением взял на себя задачу в короткий срок расставить все по своим местам. Королевский подскарбий не стал тянуть с разъяснениями:

— Все это время, пани Ядвига, друг моего сына — мистер Свод, играя роль эдакого выпивохи и простачка, самым внимательным образом присматривался к неприятной истории с Юрасиком. Должен вам признаться, что господин Ричмонд в определенных кругах слывет достаточно известным специалистом как раз в таких запутанных делах. Так вот, к моему приезду Якуб, пан Станислав и мистер Свод приготовили сюрприз. Дождавшись моего появления, наш английский друг, взвесив все «за» и «против», попросил разрешения на поимку злодея Юрасика. И поскольку…, — тут пан Криштоф дал себе возможность задуматься, — пан Ричмонд смог с помощью древней книги судеб вычислить, что как раз сегодня та самая особенная ночь, когда все эти твари испытывают сильную жажду к убийству, думается мне, пани Ядвига, что вот-вот Юрасик все-таки сполна получит за все содеянное.

Сразу после церемониальной части встречи с дамами пан Война посетил все еще пребывающего в забытьи Патковского. Пани и панночка были молчаливы, выслушивая полные почтения и сочувствия речи Королевского Подскарбия. Их вполне можно было понять: Юрасик, наводящий ужас на все окрестности, причинивший вред пану Альберту, заставивший Патковских покинуть родное имение и остающийся далеким и недосягаемым, а вместе с тем притягательно ужасающим, словно рассказанная у костра страшная сказка, — этот Юрасик вдруг стал настолько реальным, что отчаянный смельчак Свод вот-вот вполне может прикончить его, стоит только дождаться заката. А ведь к этому времени раскаленный солнечный диск уже начинал касаться повисшего над горизонтом черного вытянутого крыла свинцовой тучи. Посеяв в сердцах дам нервозную интригу, пан Криштоф, сославшись на то, что замковые дела требовали его присутствия, откланялся.

Покинутые возле ложа пана Альберта дамы, понимая, что чудо, которое могло бы заставить его очнуться, в данное время снова не случится, стали все чаще выглядывать во двор, где в это время непривычно ярко жгли многочисленные смоляные факелы. Это пан Криштоф распорядился расставить светочи по кругу, отчего внутренний замковый двор приобрел воистину королевское величие. Ворота не закрывали, выставив на въезде двоих наблюдателей.

Стало темнеть. Сполохи огня выхватывали из мрака настороженные, беспокойные лица. Вот чьи-то чумазые детишки, открыв рты от ужаса, слушали то, что тихо повествовал им какой-то длинный и худой, словно жердь, оголец[4]. Угрюмые женщины, сбившись в кучку у сенного воза, застыли: одни — скрестив руки на груди, другие — спрятав их от наступающего вечернего холода под фартук.

В самом дальнем углу двора, в тени, у дровяного склада стояли Якуб Война и Антось Шыски.

— Ох, — тихо вздохнул истопник, — дарма, мабыць, пан Криштоф гэтак пышна...?[5]

— Так это или нет, мы скоро узнаем, — сдержанно произнес Якуб. — Но даже я, не то что ты, не стану оспаривать ничего из того, что делает отец. В таких делах только Жыкович мог бы ему что-то советовать или говорить. А поскольку пан Станислав отбыл к семье, Антось, сделай милость, стой тихо и не болтай попусту.

— Розуму пана Криштофа я і паміраючы не крану, а што да гэтага англічаніна[6], — тихо процедил Шыски…

Свод появился в тот момент, когда даже стойкое к переживаниям сердце пана Криштофа начало беспокоить хозяина неприятным покалыванием. Люди, ждавшие свершения правосудия над летучим чертом, были стойки и упрямы в своем желании дождаться и посмотреть на кончину кровопийцы Юрасика, а потому с завидной расточительностью они меняли факелы и ждали.

Вот кто-то услышал оклик дозорных с той стороны ворот. По народу тут же пробежал нетерпеливый ропот. А когда на въезде отчетливо крикнули: «едет!», сидевшие в ожидании люди вскочили с мест и, смыкая ряды, выстроились, чтобы не пропустить ничего из надвигавшегося невероятного действа, которому в скором времени предстояло стать страшной легендой, передаваемой из уст в уста от полесских болот до самого моря.

Слабые блики света факелов явили всадника, появившегося из темного провала арки въездных ворот. Перед ним, переброшенный поперек спины лошади, лежал какой-то мешок. Толпа охнула, разглядев бордовые от подтеков крови жупан[7] и рубаху Свода.

Англичанин едва держался в седле, он был ранен. С холки его коня, в том месте, где лежала ноша, по взмокшему от скачки телу животного стекала густая, темная, словно сургуч, струя. Было понятно: в полуистлевшей вонючей хламиде завернуто чье-то тело.

Свод остановил коня напротив старого Войны и отпустил руки. К ногам королевского подскарбия гулко рухнул кровавый груз. Полуживой Ричи оторвал замутненный взгляд от холки лошади и, посмотрев в сторону Якуба, выдохнул:

— Юрасик!

Тотчас же потерявший сознание англичанин ткнулся носом в конскую гриву и впал в забытье. Чьи-то руки ловко подхватили его и опустили на землю…

— Господина Ричмонда в дом! — приказал Война-отец, отметив коротким взглядом, что челядь тут же подхватила застонавшего Свода и понесла в сторону главного крыльца. Как только полумрак двора стал скрывать их силуэты, пан Криштоф вытащил из ножен свою длинную саблю и с ее помощью под вздох присутствующих отбросил полог с головы лежавшего перед ним человека.

Даже пан Криштоф не мог надеяться на то, что Свод сообразит привезти на людской суд тело «Юрасика». Лицо незнакомца, которого, как понимал старый пан, Ричи намеренно переодел в призрака, было изуродовано. Его пустые глазницы заплыли черными сгустками крови. Он был мертв.

«Все верно, мистер Свод, — рассуждал про себя Война-старший, — с мертвого-то «Юрасика» какой спрос? Ай да умница…».

Окровавленная, изрубленная хламида воняла перепревшим тряпьем. Как видно, от долгого пребывания в сырости, сейчас она просто расползалась на части. Человек был без обуви, в разорванных портках и рубахе. Из глубокой раны его правого бока вывалились витки синих смердящих кишок.

Люди загудели, но пан, не давая разгуляться переменчивому настроению толпы, властно поднял руку:

— Тихо! — твердо осадил брожение языков старый Война. — Англичанин сдержал свое слово и, будь он сейчас с нами, думаю, рассказал бы, как все было. А так, — пан Криштоф, выглядевший натурально удивленным, простецки пожал плечами, — я тоже никак не ожидал увидеть перед собой это… Мне, наверное, как и всем вам, мнилось, что пан Свод притащит из леса самого черта!

Народ согласно загудел, стараясь не пропустить ни слова из панских уст.

— Глядя же на эту тварь, — продолжал пан, — я понимаю, как правы наши свентые о́йцы, говоря, что в наше время сам антихрист тихим аспидом вползает в души неверующих и толкает их к грехопадению. Как видно, душу этого… — пан ткнул острым концом сабли в остывающее, бездыханное тело, — пороки и грехи, словно могильные черви, сожрали уже до самого дна. Оттого он и воняет, как мокрая собака. А раз так, то и покоиться ему как подлому псу. Завтра же закопаем его возле стены, а над ним сделаем выгребную яму.

На ночь пока оставим здесь, у ворот. Пусть смотрят, кому надо, на этого выродка. Мужики, оттащите его к стене!

Толпа обступила того, имя которого еще полдня назад являло собой сам страх и было главным предметом людских разговоров. Слышались проклятия и плевки, кто-то кричал: «Да, это он. Я узнаю эту вонь! Сдох, проклятый, так тебе и надо!». «Кол ему в сердце! — подхватывал другой. — Да, осину в нутро, чтобы больше не поднялся, нехристь!». Но пан с сыном этого уже не слышали. Они спешили в замок…

Нужно сказать, что Ричмонду на самом деле крепко досталось при вылазке в лагерь Базыля. Найти ему это логово было несложно. Куда как сложнее оказалось проделать там фокус с полетами. Вокруг лагеря стояли низкорослые хилые деревья и поэтому бывалому пирату не было никакой возможности, забросив вверх «кошку», «полетать» над головами лесного люда, вселяя в их сердца первобытный, леденящий душу страх. Пришлось «Юрасику» просто опуститься вниз и люто карать разбойников Хмызы, не отрываясь от грешной земли.

Соратники Базыля быстро смекнули, что Юрасик никакой ни дух, и потому Ричи, к счастью уже вошедшему к тому времени в боевой ритм, пришлось несладко.

Так или иначе, а все же наступило и то время, когда погрузившийся во мрак лес вокруг разбойничьего лагеря затих. Все, кто лежал вокруг дымящихся, затухающих костров, были мертвы. Тело пирата, которое к тому времени уже отпустил боевой вихрь, заныло от усталости и многочисленных ран. Свод стянул с себя изрубленную и окровавленную хламиду, раздел ближайшего мертвеца и натянул на его ветхое от сырости одеяние Юрасика. Изуродовав ему лицо, чтобы никто не мог опознать труп, возле бочки с дождевой водой, что стояла у одного из шалашей, пират обмылся от крови и тошнотворного запаха полусгнившей хламиды.

Дело было сделано. С большим трудом падающий от усталости Ричи привел спрятанного в дальних кустах коня, морщась от наступающей боли, натянул свою рубаху и жупан. Выжимая из своего тела последние силы, он забросил труп «Юрасика» на спину лошади и только тогда, когда сам взобрался на коня, ощутил, что окончательно раздавлен слабостью.

Эту-то историю с помощью Якуба и поведал Свод пану Криштофу. Того, как он добирался до замка, как лишился чувств, а также того, как женщины обрабатывали ему раны, он уже не помнил.

Все выходило как нельзя лучше. Ко всему, сказанному людям ранее, пану Криштофу нужно было только добавить, что Свод смог выследить Юрасика уже после того, как тот выродок успел расправиться с людьми Базыля.

Так и родилась история о том, что после страшных убийств в лагере Хмызы призрак решил напасть еще и на Ричмонда. «Мистер Свод искал встречи с нежитью, но никак не ожидал от этого летучего черта засады. Потому-то вначале англичанин и получил столько ран. Потом же воля господина Свода взяла верх над болью, и он все же как-то исхитрился осенить себя крестным знаменьем (как же без этого) и проткнул-таки злодея. После того, как англичанин поверг его, первым делом он выколол глаза и изуродовал лик Юрасику, дабы и далее через них черный мир не мог более вторгаться в людской. Все это говорит о том, что сильный духом и верой человек всегда сможет справиться с наделенным бесовским даром летать злодеем, ведь всем известно, что летать могут только те люди, что продали свою бессмертную душу дьяволу».

Эту новую историю, старательно откорректированную паном Криштофом, Якуб перевел Своду, и тот, собираясь отойти ко сну, остался весьма доволен услышанным. Пожалуй, впервые в его жизни кто-то мало того, что оправдывал его страшные поступки, так еще и наделил их благочестием, достойным самих архангелов.

Это полусказочное повествование о рыцарской доблести пана Свода в один миг облетело весь замок. Само собой, в числе первых, кто смог его услышать, была и пани Ядвига с дочкой. И если молодая панна просто отправилась спать, преисполненная благодарности за свершенное иностранцем возмездие, то пани Ядвига, помогавшая ухаживать за раненым, когда тот был еще без чувств, ближе к полуночи сочла справедливым лично посетить того и отблагодарить.

Заметив на лице англичанина просто немыслимые страдания, она осталась у его постели на всю ночь, несмотря на языковой барьер и недоуменные взгляды замковой прислуги. «Что поделаешь, — вздыхала она про себя, — чем я могу сейчас помочь бедному Альберту? Ничем. Так разве не вправе я тогда помочь тому, кто отдал столько сил на отмщение за него и кто сейчас очень нуждается в моей помощи? Разве не учит нас Библия помогать страждущим?».

За заботами и хлопотами прошлого дня замок постепенно уснул. Однако же многим известно, насколько холодные осенние ночи могут быть полны сюрпризов. Скажем, мог ли думать Свод, что сегодняшняя подарит ему такую интересную и благородную сиделку? Конечно, нет. А мог ли кто-нибудь предположить, что полная мистики и ужаса история Юрасика на этом не закончится?

Пасмурный рассвет нового дня заставил всех поверить в истинно дьявольскую суть пойманного накануне призрака — Юрасик исчез! Пропал начисто с того самого места во внутреннем дворе у замковой стены, где его оставили накануне. Причем пропал вместе с хламидой и одним из воротных сторожей. Впрочем, сторожа нашли достаточно скоро — мертвым в канаве у пруда. Вот тут-то и екнуло сердце у многих. Лицо сторожа было изуродовано точно так же, как и лицо самого Юрасика!

«Все, — испуганно зашептались на утро свидетели вчерашнего триумфа Свода, — не умерщвленная вчера до конца нечисть начала мстить. Вот увидите, еще не одну пару глаз он вырвет, прежде чем успокоится. И нам, горемыкам, и пану достанется. Все же надо было вчера проткнуть этого Юрасика осиновым колом».

Утром в комнате, где под присмотром пани Ядвиги восстанавливался от полученных ран Свод, пан Криштоф Война собрал срочный тайный совет. Сонной пани, лицо которой выражало просто монашеское умиротворение, предложили пойти отдохнуть после проведенной возле раненого бессонной ночи. Она, будучи уверенной в том, что полностью выполнила долг благодарности, совершенно не противилась, видя в глазах появившихся в дверях господ понимание.

Едва стройная фигура пани бесшумно растворилась в мрачных коридорах замка, пан Криштоф закрыл дверь и, усевшись на край постели Свода, уперся в того вопросительным взглядом. Помятый от недосыпания англичанин, заметно подтаявший за ночь от старательного ухода пани Патковской, в один миг понял, что случилось что-то нехорошее. Он с готовностью приподнялся и, глядя на Якуба, недоумевающее спросил:

— What[8]?

Якуб сосредоточенно пожевал губами и вкратце поведал иностранцу неприятные утренние новости. Дослушав этот краткий рассказ, Свод решительно поднялся и стал одеваться, чем вызвал немалое удивление у пана Криштофа.

— Спроси у него, — забеспокоился Война-старший, — куда это он собрался?

Якуб послушно перевел слова отца, на что англичанин, продолжая одеваться, ответил целой раздраженной тирадой.

Война-младший выглядел растерянным. Он не сразу истолковал остро нуждающемуся в разъяснениях отцу слова Ричмонда.

— Он говорит, — неуверенно промямлил Якуб, — что нам можно было бы и предугадать подобное. А сейчас, пока не поздно, нужно пустить по следу собаку, лучшую на нашей псарне собаку. Она приведет нас в место, где спрятали «Юрасика».

Пан Криштоф приосанился.

— Умно, — удовлетворенно произнес он, пропустив мимо ушей колкое замечание в свою сторону, — нам и самим стоило до того додуматься, а не поднимать с постели раненого. Переведи ему, что мы все сделаем сами. Не надо ему еще подниматься!

— No, no, no! — возмутился англичанин, всем своим видом показывая, что не намерен отлеживаться, получив о себе накануне столь лестные отзывы. Время уходило, в этом Ричи был прав, а потому пан Криштоф не стал спорить.

Вскоре они уже были во дворе. От начавшейся кутерьмы у всех пошла кругом голова. Казик едва успевал выводить из конюшни оседланных лошадей. Пан Криштоф во всеоружии прискакал к псарне, возле которой уже возились с собакой англичанин, Якуб и кто-то из псарей[9].

Борзой ловко обвязали морду чембуром[10] и подвели к месту, где еще вчера лежало тело «Юрасика». Охотничий пес сразу смекнул, что от него требовалось, и взял след. Псарь передал чембур пану Криштофу. В это же время прихрамывающий Свод вскочил на коня, которого поспешил подвести ему Казик.

Остальные лошади седлались и пока только нетерпеливо переступали у коновязи. Молодой пан Война понял, что ему придется догонять отца и Свода.

«Шука-а-ай[11]!» — гулко возопил пан Криштоф, решив не терять времени и даже не видя за мордой лошади собаку, а просто чувствуя натяжение поводка. Он пустил коня в галоп, а следом за ним по направлению к воротам, выбрасывая из-под копыт комья грязи, проскакал и Свод.

Наверняка, пани Ядвига была бы сильно удивлена, видя, как молодецки держится в седле раненый и мучившийся ночью от нестерпимых болей англичанин. Сейчас, переполненный азартом погони, он, следуя за паном Криштофом, совершенно позабыл о ранах и даже сдерживал своего распаленного скакуна, стараясь не мешать пану писарю, лошади которого было намного тяжелее нести своего седока.

Пес, которого держал на натянутом чембуре Война, хрипел и рвал из-под себя землю. Лучший из панской псарни, он твердо чуял след и потому неудержимо тянул хозяина вперед. Они проскакали мимо места, где утром нашли убитым сторожа, и пошли аллюром вдоль илистого берега к стоящим вдалеке густым зарослям ивняка.

Пан Криштоф и Свод, повинуясь древнему зову крови охотников, привстали в стременах. Вдруг борзая, чувствуя «горячий» след, зарычала и резко бросилась к кустам. Ричи, видя это из-за крупа лошади пана писаря, обнажил саблю. Пригнувшись под низко нависающими ветвями ив, он притормозил коня и спрыгнул на землю. Боль кольнула сразу в нескольких местах его раненого тела, но Свод только поморщился и отступил в сторону. Дело в том, что пес чуял слабый запах «Юрасика» и от него, а потому едва не укусил англичанина. Пан Криштоф, не отпуская чембур, подтянул собаку к себе и тоже спешился. Бросив узду, он шлепнул обознавшуюся собаку по загривку свободным концом чембура.

«Шукай, Гром!» — прорычал по-львиному пан Криштоф, и борзая послушно поволокла его в кусты.

Только случайность спасла королевского подскарбия от смерти. К счастью, нападавший на него, отшвырнув пинком обезумевшего пса, покачнулся и ударил по густо отвисающим до самой земли ветвям ивы вслепую. Клинок, роняя к земле срубленные зеленые ветки, просвистел прямо перед самым носом пана Криштофа. В этот момент кто-то бесцеремонно схватил королевского писаря за плечо и так сильно толкнул в сторону, что грузный пан, не удержавшись на ногах, упал.

Это Свод лишил врага шанса исправить досадную оплошность. Быстрый, как молния, англичанин ринулся в кусты, в которых, срывая голос, бесновался панский пес.

Часто зазвенело боевое железо. Старый пан, поднимаясь, наматывал на руку натянутый, как струна, повод. Слыша, как взорвали пропахший болотной серой воздух чьи-то душераздирающие крики, Война выхватил саблю и, с трудом справляясь с обезумевшей собакой, шагнул в заросли.

На открывшемся перед ним пространстве, возле коряжистой покосившейся ивы, высилась напряженная фигура Свода. У его ног, сложив руки в бессильной мольбе, стояла на коленях какая-то девушка.

Пан Криштоф собрался было шагнуть дальше, но уткнулся сапогом во что-то мягкое. Он опустил взгляд. В пузырящейся черной луже лежало безжизненное тело. Сабля мертвеца валялась в трех шагах правее.

«От ты!» — дернулся от неожиданности пан, замечая, как густо смешалась болотная вода с кровью убитого незнакомца.

Не сразу разглядев, что позади Свода в полной покорности замер еще какой-то раненый человек, пан писарь с силой одернул сорвавшуюся на визг собаку. Та, в неуемном желании укусить хоть кого-то, хрипела и тянулась к стоящим впереди. Пан Криштоф, как только мог, укоротил чембур, и с силой огрел тяжелым эфесом животное. Пес, с визгом уразумев хозяйскую «науку», с опаской покосился на карающий перст хозяина и притих.

Свод, криво оскалившись в лицо баловницы судьбы, опустил свое оружие. Перед ним была та самая беглянка леди, за которую совсем недавно он отсыпал из толстого кошелька Якуба немалый откупной. Горячая пена крови победителя радовала его, но… Похоже, присутствие пана заставляло не только собаку ослабить свои неуемные животные желания. Ричи только раздосадовано хмыкнул и, хмуро кивнув в сторону девушки, неохотно произнес:

— Знакомьтесь, милорд, это моя знакомая леди, черт, как же вас звать-то, моя сладкая козочка?

Само собой, пан Криштоф ничего не понял из сказанного Сводом, а потому, отводя в сторону руку, сдерживающую злобного пса, подошел к перепуганной девушке и, вглядываясь в лицо лежащего за ней раненого, спросил:

— Адказвай, мае дзіця, пану, не таючыся, чыя ты, хто гэта з табою і што вы тут робіце? Не адкажаш, зараз жа пушчу сабаку[12]…

Вместо девушки заговорил раненый:

— Міхаліна, — с трудом произнес он, зажимая окровавленной рукой разрубленную поперек ребер кожу, — напрамілуй бог, кажы ўсе, як ёсць. Можа, пан хаця да цябе бэндзе міласцівы. Тваей жа віны ні ў чым няма[13]...

Незнакомец умолк, а пан Криштоф и Свод вдруг переглянулись. Они ясно услышали замедляющийся лошадиный топот. Сухо, словно слежавшееся сено, зашумели пожелтевшие листья ив.

— Вот их кони, — послышался совсем близко голос Якуба, — Казик, сюда!

Полный отчаянной решимости молодой Война ввалился на людное место и, оглушенный яростным лаем, так мощно пальнул в небо из тяжелого отцовского штуцера[14], что взвизгнувшая собака припала к земле.

Облако едкого дыма тихо расползлось по поляне.

— Паночку, — вкрадчиво и нервно проблеял из кустов Казик, в страхе прижимая к себе кулаки с зажатой в них уздой.

Позади него, отряхивая щекочущие шею ивовые ветви, мотал головой конь. Панский слуга, видя, что помощь такой боевой единицы, как он сейчас панам не к месту, облегченно вздохнул, развернул коня и исчез в зарослях .

Пан Криштоф с укоризной посмотрел на перепуганного сына, что с трудом сдерживал приступы душившего его кашля. Все же пороховой дым не церковный.

— Хто ты? — спросил пан писарь у раненого.

Тот с трудом приподнялся, подмял под себя перепачканные грязью ноги и покорно встал перед паном на колени:

— Памілуй маю сястру, пан Крыштаф. Толькі аб гэтым прашу міласці, бо ведаю: да мяне літасці не будзе[15]. Я Базыль Хмыза...

Напряженные складки морщин на лбу у пана резко ослабли. Он глубоко вздохнул, будто со старых плеч свалилась давняя непосильная ноша.

— А это кто? — пан кивнул в сторону остывающего в черной болотной луже мертвяка. Базыль склонил голову:

— Гэта Яўхім, мой кум.

— Не, браце, — не дав договорить Хмызе, легко перешел на мужицкий язык старый пан, — вось зараз мы і даведаемся, хто з вас сапраўдны Базыль, — Война хитро кивнул в сторону трупа, — ён ці ты? Спадзяюся, ты мяне зразумееш, ты ж чалавек не дурны. Народу абавязкова трэба ведаць, што пан забіў Хмызу і знайшоў знікшага Юрасіка. Гэта ж вашы хітрыкі, ці не так?[16]

Базыль с догадкой в глазах кивнул.

— Дзе Юрасік?

— Там, — Хмыза указал в сторону усыпанной острыми ивовыми листьями болотины. — Яшчэ і пахаваць[17] не паспелі, вада не дае...

— Бач, Якуб, — старший Война кивнул в сторону Базыля, — я ж і кажу, разумны хлапец.

Значыцца, вось што, — добавляя в голос господской меди, заключил пан, — калі так, то лепш лічыць, што той мяртвяк у лужыне і есць Базыль Хмыза. Калі не, то мне давядзецца забіць таго, хто заве сябе Базылем[18].

— Не! — вскрикнула девушка.

Пан недовольно смерил ее взглядом:

— Табе, паначка, лепш бы памаўчаць, пакуль мужчыны гаворку вядуць. І да цябе яшчэ справа дойдзе. Дык вось: адзін Базыль забіты, а другога нам не трэба. Усё ж есць у мяне жаданне сунуць цябе, Хмыза, у калодкі, але сення добры дзень для літасці. Я адпушчу цябе, але ты мне павінен паабяцаць, што болей не ступіш на маю зямлю, і памятай, хто табе даў другое жыцце. Сам ведаеш, я даў жыцце, я яго і адбяру, як што.

Няўжо ты яшчэ не зразумеў, які сябрук у майго сына на службе стаіць? — Пан кивнул в сторону внимательно слушающего его Свода. — Сястру тваю я пакіну ў сябе. Хай папрацуе ў Мельніку. Што ей з табой па свеце боўтацца? Хіба ж гэта справа для дзяўчыны? А як не захоча заставацца, хай ідзе куды вочы глядзяць[19].

Базыль поднял взгляд от земли и посмотрел в сторону сестры. С одной стороны, пан прав. Вот-вот зима. Куда Михалине с ним идти? Краденую репу есть, в стогах спать? Но с другой — неженатый старый пан, да и молодой с этим немцем, не лучшая компания для нее. Польская знать на Литве не особенно церемонится с бедными девушками. Получается, если Война его отпустит, то сестре придется…? А что, если она не нужна Войне? Что, в самом деле, мало ему или его сыну панночек вокруг?

Тяжелые мысли Хмызы, как ком снега, летящий с горы, нарастали в его гудящей голове. Но тут, поклонившись пану, заговорила девушка:

— Я пайду з вами, пан, каб толькі Базылю нічога не было[20]…

[1] Если б увидели, то, наверное, уже бы с предками общались (бел.).

[2] Чапыжник— частый кустарник.

[3] Имеется в виду русский царь Василий ІІІ.

[4] Оголец — мальчишка, молодой парень.

[5] Напрасно, наверное, пан Криштоф так пышно… (бел.).

[6] Ума пана Криштофа … я и умирая не трону, а что до этого англичанина… (бел.).

[7] Жупан — полукафтан у украинцев и поляков.

[8] Что? (англ.).

[9] Псарь — надсмотрщик за охотничьими собаками.

[10] Чембур— длинный повод в уздечке или недоуздке для привязывания лошадей в стойле или коновязи.

[11] «Ищи!» (бел.).

[12] Отвечай, дитя мое, пану, не таясь, чья ты, кто это с тобой и что вы тут делаете? Не ответишь, тут же спущу собаку (бел.).

[13] Ради бога, говори всё, как есть. Может, пан хоть к тебе будет снисходителен. Твоей же вины ни в чем нет (бел. — пол.).

[14] Штуцер — старинное нарезное ружьё.

[15] Помилуй мою сестру, пан Криштоф. Только об этом прошу милости, потому что знаю: ко мне пощады не будет (бел.).

[16] Нет, браток, вот сейчас мы и узнаем, кто из вас настоящий Базыль, он или ты. Надеюсь, ты меня поймёшь, ты человек не глупый. Людям обязательно нужно знать, что пан убил Хмызу и нашёл пропавшего Юрасика. Ведь это же ваши хитрости, не правда ли? (бел.).

[17] Похоронить (бел.).

[18] Значит, вот что: если так, то лучше считать, что тот мертвец в луже и есть Базыль Хмыза. А если нет, то мне придётся убить того, кто называет себя Базылем (бел.).

[19] Тебе, панночка, лучше помолчать, пока мужчины ведут разговор. И до тебя ещё дело дойдет. … Всё же есть у меня желание сунуть тебя, Хмыза, в колодки, но сегодня хороший день для пощады. Я отпущу тебя, Базыль, но ты мне должен пообещать, что больше не ступишь на мои земли, и помни, кто тебе дал вторую жизнь. Знаешь, я дал жизнь, я её отниму в случае чего. Сам видишь, какой дружок у моего сына на службе стоит. Сестру твою я оставлю у себя. Пусть поработает в Мельнике. Что ей с тобой по свету болтаться? Разве ж это дело для девушки? А если не захочет оставаться, пусть идёт куда глаза глядят (бел.).

[20] Я пойду вами, пан, чтобы только Базылю ничего не было (бел.).