ЧАСТЬ 2 ГЛАВА 9

Ветреное утро следующего дня подсушило все, что наплакало за последнее время безутешное небо. Старательно перемешиваемый ветром воздух дышал свежестью легкого морозца и игриво пощипывал раскрасневшиеся щеки всадников. Поднялся выше потолок черно-синих туч и шалеющие от резких порывов ветра галки, будто дети на горке, весело катались в складках его невидимого плаща, сопровождая это действо пронзительными, резкими криками.

Кони, сойдя с каменистой дороги, неохотно ступали по холодной вязкой земле, фыркали, пугаясь встречной атаки ветра, вертели головами, не в силах спокойно дышать под неуютным давлением движущихся холодных масс.

Ветер безумствовал настолько, что в этой безудержной игре сумел добраться до святая святых — сердца англичанина, в котором, убаюканные ленью, уже едва тлели угли воспоминаний о морских просторах. И пусть вокруг них яростно шумели на ветру не морские волны, а раскинулось самое заурядное литовское поле, сердце Свода пело. Он улыбался встречному ветру и даже что-то тихо мурлыкал себе под нос.

Якуб, глядя на него, только сутулился да поплотнее укутывал шею, вжимая голову в воронку высокого воротника жупана. Его конь уже хорошо знал дорогу к Патковицам, потому, оставшись на короткое время без внимания хозяина, не останавливался, а понуро ступал по своим же собственным следам, оставленным накануне.

Они отъехали достаточно далеко от Мельника. Разговор как-то не клеился, и всадники молчали, всматриваясь в невеселую картину засыпающей природы, и думали каждый о своем. Вдруг Якуб, заметивший кого-то далеко впереди, привстал в стременах:

— Интересно, кто это?

Свод в ответ снисходительно улыбнулся:

— Вы у меня спрашиваете? Давайте съездим и посмотрим…

Они стремительно сорвались с места и пустили лошадей взапуски[1] к далекой зияющей ране оврага, того самого, у которого несколько дней назад впервые встречались Якуб и Сусанна. У самого края горбатого овражьего берега, словно каменное изваяние, застыл всадник. Он смотрел куда-то вниз. Вскоре и он заметил приближение гостей.

Якуб и Свод, повинуясь чувству соперничества, почти одновременно взлетели на приовражный холм и едва смогли остановить разгоряченных скачкой коней.

— Пан Лянге! — вскричал Война, утихомиривая своего скакуна. — Вот так встреча. Что вы тут делаете?

— О! Пан Якуб, приветствую вас и…

— Это мой друг, мистер Свод, я рассказывал вам…

Ричи, понимая, что разговор идет о нем, привстал в стременах и поклоном поприветствовал неизвестного. Тот имел широкую кость, был крепок в плечах и выглядел как человек военный, совсем не избалованный поместным житьем.

— Свод, о, простите, пан Мечислав, — затараторил Война, судорожно перескакивая с одного языка на другой, — Свод, это мистер Лянге, тот, у которого служил Эшенбурк. Простите, мы с ним пообщаемся, а после я всё переведу вам.

— Не беспокойтесь, — понимающе кивнул англичанин и стал пристально всматриваться в дальний угол оврага, где, подозрительно вздрагивая, шумел густой кустарник.

— Вы так и не ответили, — краем глаза замечая интерес Свода, продолжил Война, — пан Лянге, что вас сюда привело?

— Кабан.

— Кабан? — удивился Якуб.

— Представьте себе, — улыбнулся пан Мечислав. — Я вел его издалека. Подъеду ближе — он, наглец, атакует, отпущу — бежит так, что и на лошади не догнать. Вот так и развлекаемся догонялками. К сожалению, у меня с собой нет ничего, чем можно было бы его побольней «укусить». Из всего арсенала только русская сабля. Она хоть и оттянута, как турка[2], а все равно на кабана с ней не пойдешь. Так что, дорогой друг, теперь я точно знаю, что означает поговорка: «Видит око, да зуб неймет». Мне бы уже давно плюнуть на него и вернуться домой, — вздохнул Лянге, — да охотничий азарт заедает. Ведь знатный трофей там, в кустах зашился. Пан Война, а у вас нет с собой чего-нибудь из малой артиллерии?

— Нет, пан Мечислав, — невольно рассмеялся Якуб, — мы с паном Сводом на прогулках обходимся без рушниц.

— А жаль, — с сожалением заключил Лянге, — знать не судьба зверю сегодня попасть в котел. Однако, — легко отстранился он от шутливого оттенка разговора, — как это ни прискорбно, но мне кажется, что грядут те самые времена, когда вот такие заурядные прогулки без оружия станут небезопасны.

Война, соглашаясь, кивнул:

— Вы имеете в виду вылазки Московии на литовские земли?

— Вылазки? — удивился Лянге, наскоро смерив взглядом продолжающего оставаться безучастным к их разговору, Свода. — Еще три года назад под нашим Смоленском у русского царя в его «великом наряде[3]» было одних только больших и малых пищалей аж до двух тысяч. До двух тысяч, Якуб! Не мне вам говорить как это серьезно. А еще пушки, рушницы, самопалы! Вам, как человеку, знающему толк в оружейном деле, известно, сколько еще можно добавить и доработать этому войску за три года при их-то нынешнем царском упоре на ратное дело. Неспроста их малые отряды настолько обнаглели, что бродят по Литве, едва ли не как у себя дома. Хотя, — пан Лянге незатейливо отмахнулся от своей же неверной мысли, — если правда то, что у него под саблей стоит наше бежавшее от работы быдло, то им тут и на самом деле все стежки-дорожки знакомы как родные.

Я достаточно хорошо знаю, пан Якуб, о «власти свободного скота», еще с Италии. Там знатные, богатые и образованные мужи уже давно разобрали по косточкам сию непростую науку — управлять подобным стадом, и то — не тут, так там чернь взбунтуется и творит страшное. Жаль только не вслушивался я внимательно в доводы и разъяснения умных людей. Думал, что меня сия горькая чаша никак не коснется. А теперь вижу, что не миновать и нам с вами разгула этой самой власти.

Если переложить с итальянского языка одну известную мудрость, то получается, что «нет на свете ничего страшнее, чем месть голодных собак». Еще там говорят: «Власть свободного скота длится только ночь. Она коротка, но порой и великому воину короткого клинка достаточно». Да, на самом деле за одну ночь ленивые голодранцы способны сотворить страшное, а что они творили в Палермо, я видел собственными глазами и не пожелал бы видеть это дважды.

Знаю одно. Люди, неспособные работать, могут только разрушать. Те, у кого руки работают больше языка, отходят быстро. С ними еще можно договориться, а вот ленивое и пьяное быдло…

Война молчал. Он был шокирован внезапной переменой настроения, случившейся с паном Лянге. Возмущение того было столь красноречивым и напористым, что казалось, будто сии речи вещает по меньшей мере особа княжеского рода, а не человек из обширной литовской когорты обедневшей шляхты.

Но, тем не менее, сказанное им казалось верным. Хотя бы потому, что оно было подкреплено словами, уже слышанными Войной от разных людей. Лянге был далеко не первым из тех, кто серьезно беспокоился активностью русского войска у границ Короны. Слухи и разговоры об этом были у всех на устах.

— …о чем тут говорить, — продолжал рассуждать пан Мечислав, — вчера я огрел плеткой одного бездельника за то, что он не накрыл пологом мешки с зерном. Так он мало того, что ответил мне, мол, твое, пан, зерно, ты и накрывай, так еще и пригрозил: «Погоди, — говорит, — придет Василево войско с нашими братами, ты мне, шляхтич, за все плетки ответишь».

Якуб в удивлении невольно потянул уголки губ вниз.

— Так и сказал? — не веря собственным ушам, спросил он.

— Хм, — кисло улыбнулся на этот вопрос Лянге, — я понимаю. Знатному пану такое, может, и не скажут, а вот тем, кто не так широко стоит на земле, как вы, пан Война, подобное не то что сказать, а и сделать можно… Нам, обедневшим и слабым, могут ночью и «красного петуха» пустить. Таким, как я, нет иной защиты, кроме своей собственной. Мы как те кабаны: вроде и хозяйничаем на своей земле, а как наскочит кто на коне да с саблей, одно спасение — бежать да прятаться в кусты.

Якуб косо посмотрел в сторону тех самых кустов, трещащих под тяжестью мощного кабаньего тела.

— Как-то больно грустно и безысходно вы все рисуете, пан Лянге. Что уж теперь и не жить, когда так дело обстоит? Получается: «Волки за лосем гонятся, а овцы все одно дрожат, хоть и в стойле»?

Пан Мечислав болезненно ухмыльнулся:

— В народе говорят, что вольная сотня людей Василия ночевала на каком-то хуторе всего в двадцати милях от Дрогичина. Сотник, уходя, не тронул ни хозяина, ни семью, спросил только об имениях Жигимонтовых панов, что стоят южнее.

— Пан Лянге, — возмутился Якуб, — да подумайте же сами. Слухи об этом уже докатились до наших земель, а русская сотня еще нет? Ну не ветер же этот слух носит, правда? Не побежит же кто-нибудь впереди этой сотни с рассказами о грядущей беде. Обычно слух идет после. Хотя, — Война приструнил вдруг взыгравшее негодование, — бог с ним. Зная вас, я уважаю ваше мнение, пан Мечислав, на чем бы оно ни строилось. Сожалею, — добавил Якуб, глядя на кислое выражение лица друга-англичанина, — но не имею больше времени все это обсуждать. С вашего позволения, пан Лянге, мы поедем. Замыслили проведать Патковских. После смерти пана Альберта им совсем несладко приходится, но вот приехал Андрей, и, думаю, все у них наладится.

— Андрей? — удивился Лянге. — Бедняга. Каково же ему было появиться у родного порога?

— Что тут поделаешь, — вздохнул Война, кивнув Своду, и тот, откланявшись, пустил свою лошадь с бугра рысью, — все под богом ходим. В такое неспокойное время нужно заезжать к соседям, проведывать. Посетили бы нас как-нибудь, пан Мечислав. Глядишь, и настроение бы у вас стало куда как лучше. Всего доброго…

Война и Лянге раскланялись. Якуб поскакал догонять Свода, а удрученный и подавленный тяжелыми мыслями пан Мечислав так и остался у оврага наблюдать за затаившимся в кустах кабаном.

Всю дорогу до Патковиц друзья спорили. Не сказать, чтобы всерьез, но оба достаточно усердно отстаивали свои точки зрения. Темой для спора стали, как это ни странно, слухи. Якуб настаивал на том, что «нет дыма без огня», и все эти разговоры о приближении русского войска все же имеют под собой некие основания, а Свод, не опровергая убеждений собеседника, приводил массу жизненных примеров тому, что слухи не что иное, как многократное преувеличение реальных событий.

Пират был в добром расположении духа, отчего так детализировал и приукрашал комизмом свои рассказы, что к концу поездки последние из них вызывали у оппонента приступы нездорового удушающего смеха.

— Уверяю вас, мистер Война, — продолжал Свод, — так оно и было. А вот еще случай. Мораль его немного уведет нас от темы, но… вы сами все поймете. Так вот: как-то один мой хороший знакомый по имени Исраэль Киммельман, которого в Барнстепле больше знают, как Изи Сухая Нога, еще в юности отчего-то решил уверить свою девушку в том, что природа его богато одарила в части размера его мужского достоинства. Он и сейчас, будучи в преклонных годах, не отличается большим умом, а в юности ничего лучше не придумал, чем, отправляясь к ней на свидание, запихать себе в штаны носовой платок, свернутый в трубочку.

Замечу, я эту историю не выдумал, а слышал из уст своего отца. Он рос вместе с Изи. Уж и не знаю, откуда моему родителю было известно, но он с полной уверенностью утверждал, что красавица девушка все свидание отчего-то не смела даже посмотреть в глаза выдумщику Исраэлю и беспрестанно опускала взгляд. Мне так думается, что делала она это совсем не от своей врожденной застенчивости, коей у нее и близко не было. Просто, наверняка, там было на что посмотреть и пониже свинячьих глазок Изи…

— Какая гадость, — вяло отмахнулся Война, пытаясь указать рассказчику на то, что подобные пикантности его мало интересуют. Но Ричи был неумолим:

— Прошу вас, Якуб, выслушайте. Ведь я рассказываю только то, что относится непосредственно к делу. Итак, следуя домой, Киммельман попался на глаза компании сверстников и так удачно, что уже к вечеру его заметное даже через штаны достоинство живо и с завистью обсуждалось всеми. Напомню, среди этой голобородой молодежи был и мой отец. Так вот, помимо авторитетно выпирающего из штанов достоинства Изи, его сверстники попутно обсуждали и и деви́цу, перед которой так старался выделиться Киммельман. Многие знали, что она таки знала толк в мужских «прелестях». Откуда подобные интимные подробности были известны моему старому проходимцу, история умалчивает, однако, так или иначе, а Изи остался крайне доволен произведенным на нее впечатлением. Удобряемый быстрыми слухами, его авторитет сразу же заметно вырос среди сверстников.

Вот тут-то, если возвращаться к затронутой нами теме, и появляется оно, дурное влияние этих слухов. Что ни говори, а свернутая в трубочку материя только слегка намекала на «нечто», поэтому, собираясь на второе свидание, Изи решил как можно реалистичнее подойти к продолжению начатого дела.

Дома ничего подходящего для инсценировки не нашлось, поэтому, проходя мимо городского рынка, Киммельман стащил в мясном ряду «Red gut[4]» и запихал его себе в штаны. Поскольку в любом положении колбаска никак не желала походить на то, что было надо, Изи не нашел ничего лучше, чем просто привязать ее к своему хозяйству и спустить в штанину. Пожалуй, эта задумка удалась бы проходимцу Изи, да вот беда, у отца зазнобы Киммельмана была собака…

У Войны в который раз вырвался едкий смешок.

— Вы уже предполагаете развязку, — сухо ухмыльнулся Свод, — да, она была весьма драматичной.

Папаша, избегая королевских налогов на собак[5], вырастил такого злобного монстра, что даже сам его побаивался, а потому кормил редко. Он и завел-то этого пса только из-за известной всем любвеобильности старшей дочери, дабы отвадить от своего дома ночных кавалеров, кои уж не раз ускользали у него из-под самого носа.

Слава шла дурная, замуж дочь никто брать не хотел, вот отчаявшийся родитель и обрадовался, когда у них дома стал появляться этот малорослый иудей. Все шло хорошо, но вот как-то днем хозяева случайно не заперли собачку…

Война буквально кис от смеха.

— …Во-о-от, — участливо вздохнул Ричмонд, глядя на это, — именно с тех пор Исраэля и стали звать «Сухая Нога». Снова поползли слухи, мол, после встречи с голодной собакой у Изи сухой стала не только нога. Но, спрошу я вас, стоит ли доверять тем самым слухам? Нога у него, конечно, сохнет, этого никто не оспаривает, а остальное — это уж его личное дело. Что называется, решайте, как хотите, но доподлинно известно, что Изи женился-таки на той самой даме. Из жалости ли, или по наущению ее отца, решившего оправдаться за собаку, попортившую парня, того уж никто точно не знает. Однако и живет Изи с той леди уже долго, и обустроились они не бедно.

Сейчас у них закусочная возле свинарников Уингли. Представляете, этот проныра даже памятные на всю его несчастную жизнь колбаски пристроил к делу. Они запекают их в тесте и продают. Люди шутят, говоря, что в этих колбасках если и есть что-то свиное, так это только то, что закусочная Киммельмана находится возле свинарников. Что за мясо в них пихают, неизвестно, однако, учитывая его недоброе отношение к собакам, вполне может быть, что и собачье. Как видно, оттого и прозвали местные остряки эту закуску в его забегаловке «Hod dog».

Вот видите, Якуб, правду говорят: все в нашей жизни проходит. Прошли беды и передряги Исраэля, и даже самые поганые слухи не помешали ему с его женой иметь много детей.

Хотя в поддержку слухов можно сказать, что все дети Киммельмана, как один, совершенно не похожи на своего папу. Как видно, леди Мери со временем так и не изменила свои взгляды налево. Скажу больше, ее старшая дочь очень на нее похожа, это, — добавил Свод двусмысленно, — мне известно доподлинно, хотя к нашему делу и не относится.

Вы спросите, зачем все эти подробности? — шумно вздохнул Свод, дожидаясь момента, когда ритмично вздрагивающий от смеха Якуб стал успокаиваться. — Все только для того, чтобы вы поняли: слухи не возникают просто так и на что-то всегда опираются. И не нужно пугаться того, о чем пока только идут слухи. Кстати, — Свод кивнул в сторону оказавшегося перед ними строения, вокруг которого густо возвышались неухоженные кусты и деревья. — Скажите, это?..

— Дом Патковских, — подтвердил насмеявшийся вволю Война догадку своего товарища. — Тогда, ночью, мы подъезжали к нему с другой стороны…

Одному богу известно, сколько раз вот так же встречало глухой серой стеной имение соседей молодого пана Войну? В былые времена пан Альберт на манер польского королевского двора Радивиллов еще стриг овечьими ножницами колючие кусты вокруг своего дома. Тогда Якуб находил это забавным — приспособить грубые кованые ножницы для такого полезного и красивого дела…

Вдруг навстречу всадникам из колючих зарослей, окружающих дом, с рычанием и лаем выскочили две лохматые собаки. Впутавшихся в их шерсть репейников было столько, что, казалось, будто у одной из них брюхо волочилось по земле, а у другой было две головы. Бродячие псы, давно прикормленные сердобольными Патковскими, узнали свистнувшего им Якуба, а потому не особенно старались осведомить кормильцев о появлении гостей.

— Бедные животные, — угрюмо произнес Война, глядя на глухо рычащих в стороне тварей, — как можно так жить?

— Бедные? — явно не поддерживая точку зрения товарища, переспросил пират. — По мне так уж лучше повстречаться с голодными волками, нежели с этими псами. Волк — животное благородное. По крайней мере, всегда знаешь, чего от него ожидать. А от этих тварей? Сегодня их две…

— Четыре, — поправил англичанина Якуб, — их четыре, Ричи. Еще две где-то гуляют…

— Тем более, — продолжил пират. — Сегодня четыре. Завтра прикорми хорошенько, и их станет десять, двадцать. Если у них достаточно пищи, они плодятся как корабельные крысы. Дай им еще немного времени, и они начнут вас же, кормильцев, рвать на ремни, чтобы набить и свое пустое брюхо, и десяток утроб своих прожорливых детей. А вот не станешь кормить — уйдут. Не пропадут, найдут себе пищу. И плодиться будут ровно насколько, насколько хватит еды. Не люблю я их, собак этих бродячих, — заключил Свод.

Тем временем они въехали во двор. У выложенного диким камнем, растрескавшегося крыльца их встречал молодой, высокий, светловолосый мужчина в дорогом темно-сером платье. Выглядевшее детским, его чистое лицо светилось доброй, располагающей улыбкой.

Нужно признаться, такое Свод видел нечасто. У встречавшего их человека волосы, брови, ресницы и даже редкая щетина на щеках были цвета золотистой соломы. Он поклонился и что-то сказал Якубу. Война ответил и, указав в сторону своего спутника, представил его:

— Мистер Ричмонд Свод. Ричи, а это пан Андрей Патковский, сын пана Альберта.

Англичанин учтиво ответил на поклон, тихо продолжая удивляться внешности молодого пана Патковского: он совершенно не был похож на усопшего родителя. Пан Альберт не отличался высоким ростом, был коренаст, носат, к тому же волосы имел редкие и темно-русые. Его же отпрыск выглядел настоящим гренадером, а его белая голова с густыми кудрями походила на огромный одуванчик.

Вспоминая пани Сусанну, Свод тут же отметил, что и она была совершенно не похожа на отца. Ее медные волосы подчеркивали ее родство с братом более, нежели с родителями, а тонкие черты лица вообще делали ее мало похожей на всю ее ближайшую родню. «Ох, — вздохнул про себя Свод, — похоже, история жены Исраэля Киммельмана весьма близка и нашей прекрасной пани Ядвиге. Ну и дела…».

Радушный хозяин пригласил гостей в дом. В мрачном и холодном помещении пахло ладаном, дымом и какими-то травами. В темной гостиной их встретила Сусанна. Милая девушка что-то весело защебетала, то и дело прикладывая холодные ладони к раскрасневшимся щечкам. Война, а вместе с ним и Свод вежливо улыбались, хотя англичанин мало что понимал в перезвоне этого рыжего колокольчика.

Андрей, осмотревшись, зажег свечи, и в прохладном сыром помещении стало гораздо уютнее. Молодой хозяин показывал на ровную глиняную стену, полным почтения голосом на ужасном английском объясняя иностранному гостю, что эта стена печи, и, если пан Свод пожелает, он может приложить руки к ней и согреться.

— Благодарю вас, — вежливо поклонился хозяину англичанин, — все в порядке, не обращайте на меня внимания. Вы давно знаете друг друга, и вам есть о чем поговорить. Мистер Война, думаю, господину Патковскому сложно будет понять мои объяснения, переведите ему, а заодно скажите, чтобы не беспокоился. Отрекомендуйте меня как крайне немногословного человека…

Якуб, как и просил англичанин, перевел его слова, после чего Свод, поклонившись, медленно прошел в оставшийся темным угол комнаты и уселся на широкую резную скамью. Он прекрасно понимал, что в любой момент может появиться пани Ядвига, и тогда, по сговору с Войной, нужно будет как-то найти время и объясниться с ней.

Как полагал сам Ричи, выгоднее всего это было бы сделать в момент их отъезда. Попросить пани проводить их и, оставшись наедине, расставить все точки над «і».

Молодежь в это время предалась веселым воспоминаниям давно минувших дней. Мужчины стыдливо опускали взгляды, возвращаясь в те времена, когда прятались от Сусанны и скрывали от нее свои тайны. А она все звенела, весело рассказывая о том, как украдкой подсматривала за ними.

Отдельно стояли воспоминания того времени, когда их игры проходили вместе. Бесстрашные путешествия к юрасиковой церкви и тайный схорон[6] в ее развалинах. Молодые люди только-только целиком отдались пережитому, когда в комнату вошла пани Ядвига, которая выглядела просто ошеломляюще.

Густо напомаженное лицо и сияющие глаза пани никак не выдавали в ней убитую горем вдову. Скорее наоборот. Темное парчовое платье, поверх которого была наброшена меховая бобровая накидка, сгодилось бы и для королевского приема, не то что для встречи скромных соседей. Андрей Патковский и Война синхронно поклонились. Сусанна замерла и смотрела на мать во все глаза. Хмурый англичанин, что до сих пор тихо отсиживался в углу, поднялся и озадаченно смерил даму взглядом.

Пани намеренно расположилась так, чтобы Войне и Андрею пришлось стать спиной к мнущемуся в углу Своду. Получалось, что Сусанна была напротив Якуба, а Андрей напротив матери, да еще так, что хитроумная пани незаметно могла спокойно лицезреть предмет своих грез.

Молодые люди, чувствуя неловкость из-за того, что им приходилось стоять спиной к иностранцу, скомкано и коротко поведали пани Ядвиге то, что они общими усилиями вспомнили о своем давнем прошлом, а пани, улыбнувшись их воспоминаниям, вдруг сказала:

— Да, вам есть что вспомнить — золотое время детства и юности. Однако же наш иностранный гость остался в одиночестве и, похоже, загрустил…

— О, — попытался успокоить пани Ядвигу Война, спешно вспоминая ту характеристику, которую сам себе дал Ричмонд, — не беспокойтесь по этому поводу. Мистер Свод крайне необщителен и всегда старается оставаться один…

— Это все потому, — не дала Якубу закончить пани, — что вы с ним мало общаетесь. Кто знает, может быть, если этому мистеру уделять достаточно внимания, он окажется весьма интересным собеседником…

С этими словами пани Ядвига направилась прямо к Своду, взяла его под руку и вместе с ним села на скамью. Англичанин какой-то миг колебался, а потом бросил отчаянный взгляд в сторону Войны. Якуб стал болезненно бледен, и Ричи понял, что в данный момент на помощь своего молодого друга лучше не рассчитывать.

В рухнувшей, словно морской шквал, тишине как-то совсем уж по-детски заблеял Андрей:

— Маменька, ведь пан Свод совсем не может говорить ни на польском, ни на мужицком, ни на русском. Как же вы собираетесь?..

Молодой Патковский перевел вопросительный взгляд на сестру.

Бедная Сусанна. Она, приоткрыв рот, смотрела на мать.

— Пусть говорить он и не может, — спокойно ответила пани Ядвига, — но мы ведь не имеем права обделять нашего гостя вниманием?

Тут с пани спорить было сложно, и потому ее перепуганные дети разом решили, что ради собственного же спокойствия не стоит обращать внимания на этот странный приступ ее гостеприимства. Не в силах больше видеть, как мать, сидя с отрешенным взглядом, держит под руку заможного пана, растерянный Андрей попросил у нее разрешения объяснить Якубу план будущих изменений вокруг заросшего диким лесом имения.

Пани охотно согласилась на это, подчеркнув, что молодой пан Война как рачительный хозяин вверенных ему земель, в этом плане может быть весьма полезным советчиком ее сыну, да и Сусанне будет полезно прогуляться на свежем воздухе. Получалось так, что пани намеренно оставляла заезжего пана возле себя, и потому молодые люди, для вида продолжая что-то обсуждать вслух, покидали дом со смешанными чувствами.

Вернувшись, они увидели, что гостиная была пуста, и, как ни старались отпрыски достойной фамилии Патковских найти мать или спутника пана Войны в притихшем доме, у них ничего не вышло. Домовой прислуги у Патковских было совсем немного, но и та, что была, куда-то запропастилась, будто ее кто-то намеренно услал. И когда нарастающее напряженное молчание, словно прессом, стало вжимать сгорающего от стыда Якуба в шаткий пол обветшалого дома, появились пан Свод и пани Ядвига.

Они пришли со двора! Ставшие ненужными румяна пани превратились в уродливые, бесформенные пятна. Ее темный плащ был наскоро затянут у шеи шнурком, из-под которого торчали мелкие сухие травинки. Не трудно было догадаться: этот плащ только что лежал на сене.

Война готов был провалиться, а потому, вдруг сославшись на срочные дела и пообещав Андрею и Сусанне завтра заехать еще, он наскоро попрощался с ними и стал подталкивать пребывающего в полуобморочном состоянии Свода к двери. Бог мой, одежда Ричи натурально парила от пропитавшего ее горячего пота. Не знай молодой хозяин мельницкого замка истории взаимоотношений пани и Свода, он вполне мог бы подумать, что этот пират сдуру потратил время своего отсутствия на то, чтобы сбегать в Мельник и обратно.

По пути к лошадям побагровевший Ричмонд дал волю усталости и стал тяжело дышать. Одним движением он набросил дорожный плащ, вскочил в седло и пнул застоявшегося коня в бока. Тот от неожиданности встал на дыбы и сорвался с места. Со стороны это выглядело так, будто кто-то сообщил Своду, что Мельник осадили русские войска, Юрасик ожил, а де ла Вега, объединившись с Барбароссой, через минуту будут в Патковицах. В общем, выглядело это странно, если не сказать глупо.

Сбитый с толку Война бросился догонять друга, но это было не так просто. Своенравный мистер Свод в данный момент не горел желанием с кем-либо что-либо обсуждать и потому гнал своего скакуна в полную силу.

Только у того самого оврага, где они недавно встретили Лянге, англичанин сбавил ход и позволил себя догнать.

— Стойте! — кричал, задыхаясь на ветру Якуб. — Остановитесь, черт побери!

Ричи снова вздыбил коня, и тот, остановившись, заплясал на месте. Лицо англичанина было страшным, он прятал взгляд. Казалось, ничто было не в силах разлепить его сдавленные от напряжения губы.

— Свод, — как можно мягче сказал Война, — успокойтесь! Возьмите себя в руки и расскажите, наконец, что произошло?

— Что?! — едва ли не с вызовом выкрикнул Ричи и страшно рассмеялся. — Произошло следующее: я в очередной раз подвел вас, Война. Вы — идеалист! Хотели образумить эту, с позволения сказать, леди. Да уж, — рассуждал вслух Ричи, — если бы это была леди, пожалуй, ее можно было и образумить, а вот как быть с чертовкой?!

Едва вы вышли во двор, — продолжил Свод уже спокойнее, — она потащила меня в глубь дома. Я думал, там мы сможем хоть как-то объясниться. Хотя вру, Якуб, конечно же, я вру. Я просто не смог устоять. Еще в доме под напором ее жарких поцелуев я почувствовал, что нашу с вами затею ждет полный афронт[7]. Мы с ней словно обезумели. Она выволокла меня через заднюю дверь и потащила к хлеву. Далее сеновал и… А ведь я вам говорил, Якуб, не надо было мне ехать!

[1] Взапуски — тоже, что и наперегонки.

[2] Русские булатные сабли с несколько искривленным клинком были схожи по форме с турецкими, «турками».

[3] «Великий наряд» — так называли русские летописцы войско Василия III.

[4] Красная кишка — сухая свиная колбаса.

[5] В Англии многократно вводились налоги на собак. По высоте в холке, по длине хвоста и т.д. Это заставляло англичан жестоко исхитряться в желании заводить псов, используя негуманные методы.

[6] Тайник (диал.).

[7] Неудача, посрамление (фр.).