Глава 1

Глава 1

Я Вас люблю любовью брата,

И может быть, ещё нежней.

(А. С. Пушкин).

Като стояла за ширмами и терпеливо ждала, пока нагреются щипцы для завивки. Над ними колдовала служанка вместе с парикмахером; ещё одна тем временем застёгивала Её Высочеству многочисленные хитроумные крючки на платье.

Назавтра Като исполнялось шестнадцать лет. Это значило, что пришла пора первого официального выхода в свет. Это только какие-нибудь мелкопоместные провинциальные дворяночки дрожат перед первым выходом, а когда тебя зовут принцесса Катарина Фредерика Паулина Ольденбургская и ты состоишь в близком родстве с правящей в Российской Империи династией, то первый бал, да ещё по случаю дня рождения Цесаревича — это большая радость и предвкушение чего-то неимоверно чудесного!

Рассеянный взгляд Като скользнул по украшавшим стены залы портретам предков, остановился на одном, самом любимом. Молодая женщина, не то чтобы очень красивая, но солидная и представительная, внимательно смотрела с холста умными тёмными глазами. Бабушка. Великая княжна Екатерина Павловна. Дочь Императора Павла I. Единственная из шести его дочерей (считая рано умершую), несущая в чертах своего лица явное сходство с отцом. Като очень жалела, что ни она, ни её братья и сёстры не застали бабушку в живых; но в то же время, гордилась, что именно в память о ней получила своё имя. А та — в честь своей бабушки — Императрицы Екатерины Великой.

Что Като знала о бабушке по рассказам отца и родственников? В юности к ней сватался Наполеон Бонапарт. У Екатерины Павловны хватило мудрости и смелости отказать ему. Это уже о многом говорит. Потом Екатерина Павловна вышла замуж за дедушку Георга — вот и его портрет рядом, долгоносый и угрюмый на вид, но по рассказам родных Като знала, что на самом деле дед был великим человеком. Чтобы не разлучаться с любимой сестрой, Император Александр I назначил принца Георга Ольденбургского генерал-губернатором Тверской, Ярославской и Новгородской губерний, и бабушка с дедушкой остались в России. Они поселились в Твери — и стали трудиться на благо Империи. Екатерина Павловна была натурой общительной и музыкальной, в её салоне собирался весь цвет тогдашнего интеллектуального общества, включая Николая Михайловича Карамзина. С ним у Великой теперь уже княгини[1] была особенная дружба. Дедушка Георг был не менее просвещённым, но его деятельность направилась в другое русло. Он стал налаживать во вверенных ему губерниях пути сообщения — как водные, так и сухопутные, и делал это, в силу своего во всё внимательно вникающего характера, весьма успешно. Пока не грянула война с Наполеоном. В войну Екатерина и Георг собирали ополчение и ухаживали за ранеными в лазаретах так самоотверженно, что Его Императорское Высочество заразился тифом и скончался в Твери, оставив любимую жену с двумя маленькими сыновьями.

И дядя Александр, и отец провели свою юность в Германии с матерью и Ольденбургскими родственниками. Дядя рано скончался, его Като тоже не застала. А вот отец вернулся в ту страну, которую по праву считал своей настоящей родиной, и стал служить ей верой и правдой, так же самоотверженно, как его отец.

Портреты отца и матери тоже находились в комнате, но их как раз Като не любила: зачем портреты, когда они здесь, живые? Отец похож, но в жизни гораздо обаятельнее, а вот Мама у художника получилась совсем холодная. А ведь она не такая! Строгая и сдержанная, да, но кристальнейшего сердца женщина!

Стук в дверь был таким лёгеньким, как будто застенчивым, что поначалу Катарина решила, что он ей почудился. Но через некоторое время постучали снова, уже увереннее.

— Войдите! — крикнула Като по-русски. Она вообще старалась в обиходе использовать русский язык.

Дверь осторожно приоткрылась, и в проёме показалась чья-то голова, причёсанная на пробор, и высокий стоячий воротник камер-пажеского мундира. Принцесса радостно улыбнулась и уже хотела что-то сказать, но служанка, держа в руках, как орудие возмездия, горячие щипцы, воскликнула по-немецки:

— Ihre Hoheit bekleidet Sicht![2]

Дверь послушно закрылась, и Като тяжело вздохнула. Да, конечно, есть правила приличия, но ведь это же Серж! Друг её детства, почти брат. Они давно не виделись: Серж только что вернулся из Европы. Вот, уже камер-паж! Надо же поздравить его с назначением! Впрочем, экзекуция с причёской довольно скоро кончилась, и Её Высочество вышла поприветствовать друга.

Серж за это время успел подняться к матери Като, которую на русский манер называли Терезией Васильевной (смешно, правда? Такое немецкое имя — и вдруг с отчеством!) и получить приглашение на завтрашний праздник в честь дня рождения Катарины. Когда Като вошла, мать улыбнулась ей:

— Поздравь Сергея: его назначили камер-пажом.

— Поздравляю Вас с назначением! — Като присела в книксене и протянула руку для поцелуя. Она терпеть не могла церемоний, тем более с другом, но в присутствии матери, строго следящей за соблюдением этикета, вести себя по-другому было нельзя.

Она видела, как в тёмно-карих глазах графа Сергея Шереметева скользнула усмешка. Но руку ей он поцеловал с самым серьёзным и благовоспитанным выражением лица. Като всё рассматривала его — за те два года, что они не виделись, он почти не изменился, только вырос и стал выглядеть солиднее. Но в нём всё ещё угадывался тот мальчик, с которым они вместе гуляли в Стрельне, кидая камешки в плещущееся у ног море, рассуждали о Ломоносове, Державине и Пушкине, вообще о русской культуре, которую Като считала родной; о великой войне, в год которой родился отец принцессы и скончался дед (пусть от тифа, а не на поле боя; Като всё равно считала, что дедушка Георг погиб на войне), а Серж знал только понаслышке, но, конечно же, очень много. Это был всё тот же мальчик, с которым можно было танцевать на детских балах или от души потешаться над глупыми придворными; и Катарину это радовало. Убедившись, что маменька на что-то отвлеклась и не видит, Като по-свойски шепнула другу:

— Ты сегодня на дежурстве?

Так приятно было снова называть его на «ты»!

— Да, в карауле.

— Как замечательно! — принцесса готова была подпрыгнуть на месте от радости. — Как тебя ценят: только назначили — и уже дежурство по случаю дня рождения Его Императорского Высочества!

— Да уж, — засмеялся Серж. Стал совсем-совсем таким же, каким был до отъезда. Почему-то всплыла в сознании строка из Грибоедова: «Ах, тот скажи любви конец, кто на три года вдаль уедет!». К чему это сейчас вспомнилось? Какая там любовь, какие глупости! Разве можно влюбиться в брата? И потом, она — принцесса, он — граф. Любовь любовью, а законов Российской Империи никто не отменял. Даже если бы что-то, кроме дружбы, между ними и было, всё равно ничего хорошего из этого не получилось бы. А значит, и не надо! Он ей гораздо дороже так — в качестве лучшего друга.

За окнами дворца во всю свою тяжёлую мощь со всех церквей заливались колокола. Так уж вышло, что день рождения Наследника Цесаревича совпал с большим праздником — Рождеством Пресвятой Богородицы. Семья Като принадлежала к лютеранской церкви, поэтому не отмечала подобных праздников, но конечно же, Катарина знала о нём. Этот праздник отмечала Императорская семья, и Серж, и старшая сестра Като, Александра, которая вышла замуж в Императорскую фамилию и перешла в православие, и бóльшая часть многомиллионного населения Империи.

— И ещё поздравляю тебя с Рождеством Богородицы!

— Благодарю Вас, тронут.

Он даже в личной беседе зовёт её на «Вы». Зачем? Катарину аж покоробило.

— Прошу тебя, называй меня на «ты», если только ты помнишь ту дружбу, которой мы дарили друг друга перед твоей поездкой за границу.

Как-то глупо получилось. Патетически. Но ничего страшного — на то он и друг детства, что при нём можно быть самой собой и совсем не стыдно казаться глупой.

— Я не забывал о той дружбе ни на секунду, но помню также и о моём положении относительно Вашего, Ваше Императорское Высочество, а потому прошу позволения и впредь называть Вас на «Вы».

— Серж, прекрати! — засмеялась Като. — Ну мы же старые друзья, к чему эти церемонии! Вот будешь на старости лет писать мемуары — там и назовёшь меня «принцесса Екатерина Петровна Ольденбургская» или «Её Высочество».

Шереметев тоже засмеялся. За те два года, что они не виделись, он успел порядком соскучиться по Като, только не вполне отдавал себе в этом отчёт. Когда Сергей уезжал учиться в Европу, Катарине было четырнадцать и она ещё носила детские короткие платья и девчачью причёску. Сейчас он видел перед собой тонкую, высокую, совсем сформировавшуюся девушку шестнадцати лет. Её черты и формы потеряли детскую угловатость, приобрели женственные линии. Като никогда нельзя было назвать красивой, но за эти два года в ней появилась грация, изящество. Прямая осанка, тяжёлая от «взрослой» причёски голова на тоненькой, как стебелёк, длинной шее, волны тёмных локонов по сторонам бледного лица, не по годам умные серые глаза. Сейчас на Катарине было пышное платье из белого шёлка, украшенное кружевом и цветами. Не сказать, чтобы оно было ей не к лицу, даже наоборот, но семейство Ольденбургских предпочитало скромность и неприхотливость в быту, поэтому видеть на Като нарядное платье было непривычно. Но идти в Зимний дворец не по-царски нарядной было, как говорили во Франции, не comme il faut[3].

Сержу было пора во дворец; Като и семейству — чуть позже, к началу праздника. При взрослых они церемонно откланялись друг другу (впрочем, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть со смеху), а наедине дружески обнялись. Шереметев исчез так же быстро, как и появился.

По дороге во дворец он всё думал об этой девочке — одном из очень немногих солнечных лучиков в его безрадостном детстве. Сейчас она, как и положено солнечным лучикам, ускользает — правила этикета и приличия неизбежно приведут к охлаждению детски непосредственных отношений, — но пока, слава Богу, ещё остаётся близкой. Он отдал бы, наверное, и звание камер-пажа, и десять жизней вперёд за то, чтобы хотя бы ещё один раз погулять с ней вдоль взморья в Стрельне или по саду на Каменном острове и поговорить, как встарь, на серьёзные темы. Несмотря на пол и возраст, с Като потрясающе здорово было рассуждать о важных вещах. У неё было замечательно верное суждение почти обо всём, чуткая душа и недюжинный ум. Сергей Шереметев всегда воспринимал Като как любимую младшую сестрёнку, с ней было весело и интересно в детстве проводить вечера. Сейчас детство потихоньку, по капле, заканчивалось, всё изменялось вокруг, обретало чёткие серьёзные формы и смыслы. Вот и она… Тогда — Като, сейчас — принцесса Екатерина Петровна Ольденбургская. Сейчас ещё немножко осталась прежней, но время и социальный статус берут своё, и скоро она станет совсем взрослой, сдержанной, благовоспитанной девушкой. Бесконечно далёкой и незнакомой, хотя и приветливой. Но и детские чувства его тоже обрели законченную форму. Серж относился к Като как к сестрёнке, граф Сергей Дмитриевич Шереметев к принцессе Екатерине Ольденбургской… как? Он испытывал к ней ни с чем не сравнимую нежность. Была ли она по-прежнему чисто братской? Серж думал, что была — до тех пор, пока она не обняла его на прощание. С той поры он понял бесповоротно — Сергей Дмитриевич Шереметев в принцессу Екатерину Петровну Ольденбургскую не на шутку влюблён. Он полностью отдавал себе отчёт в том, что не имеет на это права — но тем сильнее мысли об этой девочке отдавались в его сердце нежностью и тоской. В восемнадцать лет люди гораздо чаще влюбляются в недосягаемый светлый образ, чем в людей из плоти и крови.