Глава 14

Глава 14

Дома косые, двухэтажные,

И тут же рига, скотный двор,

Где у корыта гуси важные

Ведут немолчный разговор.

В садах настурции и розаны,

В прудах зацветших караси,

— Усадьбы старые разбросаны

По всей таинственной Руси.

(Н. С. Гумилёв)

О, пожелтевшие листы

В стенах вечерних библиóтек,

Когда раздумья так чисты,

А пыль пьянее, чем наркотик!

(он же)

Старое доброе Кусково встретило молодого хозяина, сияя свежей краской. Не только главный дом, но и церковь, и парковые домики и павильоны выглядели радостными и яркими. Новый цвет, розовый, был приятным для глаз, напоминал праздничные пасочки, подкрашенные вареньем или ягодным соком. От этого (а может быть, от предстоящей встречи с родными) у Шереметева, скучавшего всю долгую дорогу из Петербурга, заметно поднялось настроение.

Мачеха, в чудесном светло-сером летнем платье, первая вышла поприветствовать пасынка. Она была очаровательна, но Серж, по классике жанра, не испытывал к ней никаких родственных чувств. Слишком свежа, хоть и отрывочна, была память о матери. Но поздоровался Шереметев вполне приветливо и улыбнулся даже искренне.

Вот уж кого Сергей Дмитриевич действительно рад был видеть, так это пятилетнего брата. Они с Сашей не виделись целый год: брат ещё не учился и почти всё время жил в Кусково с многочисленными гувернантками, не появляясь в столицах.

— Ого, как ты подрос! — обрадовался брату Серж.

— Да, — деловито подтвердил Саша, сверкнув серьёзными тёмными — отцовскими — глазами. Точь-в-точь как у старшего брата. — Совсем большой стал, мама то же говорит.

Сергей засмеялся, поднял брата на плечи и в таком виде прошёл в дом. Гувернантку Саши, M-lle Озерову, чуть не хватил инфаркт:

— Ваше сиятельство, что ж Вы делаете?! Вы ж его угробите!

Серж зыркнул на неё с напускной строгостью. Какая глупость! Это же его младший брат, так похожий на него в этом же возрасте, вообще родной и давно не виденный. Что же он, будет подвергать его жизнь опасности? К тому же, в этом возрасте дети любят такие забавы, это совершенно нормально. Граф Сергей Дмитриевич Шереметев не хочет, чтобы из графа Александра Дмитриевича Шереметева вырос тепличный цветочек.

Младший брат тоже был очень рад присутствию старшего. Несмотря на свои пять лет и на то, что братья, по сути, были едва знакомы, потому что редко виделись, Саша очень хотел быть похожим на Сержа. Они целое утро до обеда бегали взапуски, играли в мяч и в прятки, несмотря на замечания гувернантки и матери, что «Серёжа устал с дороги». После обеда, накрытого по случаю хорошей погоды под открытым небом, M-lle Озерова увела Сашу спать, и Сергей Дмитриевич, наконец переодевшись с дороги, отправился в отцовскую библиотеку.

Столько книг, сколько хранил в своих стенах этот дом, не было, наверное, даже у Его Императорского Величества. А с портрета в простенке улыбалась мама. Улыбка — пожалуй, единственное, что Шереметев помнил о ней так отчётливо, как будто последний раз видел её вчера, а не в раннем детстве. Оба эти факта — и мама, и обилие книг — были важным поводом любить домашнюю библиотеку и задержаться там надолго.

У отца есть ещё какие-то дела в Петербурге. Приедет позже. Что ж, значит, пока можно почитать его книги: он всегда разрешает. Сделав шаг к полке и поколебавшись в нерешительности, с чего начать, Серж уверенно вытянул с полки подшивку «Сына Отечества» за памятный 1812 год. Сел за большой письменный стол морёного дуба и с непередаваемым наслаждением раскрыл старый кожаный переплёт.

Первая же статья начиналась словами«Кровожадный, ненасытный опустошитель, разоривший Европу от одного конца ее до другого, не престает ослеплять всех своим кощунством и лжами, стараясь сделать малодушных и подлых сообщников своих еще малодушнее и подлее, если то возможно». Октябрь 1812 года, Корсиканское чудовище на подступах к Москве. Найдя на полке том за декабрь того же года, Шереметев прочитал воззвание преосвященного Августина, епископа Дмитровского, московского викария. Там конструкции вообще были неудобоваримы — «В перунах гнева Божия восчувствуйте оживляющие нас лучи чудесные благости Его. Во смирении духа, с сыновнею любовью облобызайте отеческую руку Его, и наказующую нас и вместе милующую». Серж аж поморщился. Нет, мысли-то прекрасные и там, и там, а слог? Какая жалость, что высокопреосвященный Филарет был тогда только ректором Санкт-Петербургской Духовной академии и носил сан архимандрита! Вот кого не хватало тогда на вершине церковной иерархии!

Вообще же «Сын Отечества» Шереметева впечатлил. Во всяком случае, начать профессиональные занятия историей Сергею Дмитриевичу хотелось именно с войны 1812 года, и этот журнал был в этом деле неоценимым источником. Почему именно с войны? Во-первых, потому что это очень важное, ключевое и совсем недавнее событие. Во-вторых, потому что с него началась совсем другая история, современная, все они живут сейчас так, а не иначе, только потому, что русская армия и, главным образом, русский дух победили тогда Наполеона. И в-третьих, лет пять или шесть тому назад, в той поре жизни, которую Серж считал ещё детством, Като рассказывала ему о дедушке и бабушке, об их госпиталях и их ополчении, о тифе, подхваченном принцем Георгом Ольденбургским в отдом из лазаретов. И рассказывала Екатерина Петровна так увлекательно, что Серж очень живо всё себе представлял.

Снова Като! Ведь он ехал сюда отчасти и в надежде забыться. Углубиться в книги и не думать о том, о чём он зарекался думать уже несколько раз и что всё не выходило из головы и, даже если отвлечься, саднило где-то в сердце тупой, но навязчивой болью. Глупо. Ведь очевидно же, с самого начала было ясно, что ничего не получится! И странно: несмотря на эту ясность, в присутствии Катарины всё казалось светло и легко, была ясность в другом смысле слова — ясность как свет, как весна. Но теперь, в первую их разлуку после того, как он осознал, что былая дружба переросла в любовь (или, по крайней мере, во влюблённость), расстояние почему-то ощущалось тяжелее, чем всегда. Как по-детски, Боже мой! Поняв, что занятий историей сегодня не выйдет, потому что чтение о войне двенадцатого года только наводит на мысли о Като, Серж закрыл журнал и достал с полки первую попавшуюся книгу. Открыл не глядя и прочитал несколько строк. Это — как некстати! — оказался «Евгений Онегин».

Он так привык теряться в этом,

Что чуть с ума не своротил,

Или не сделался поэтом!

Признаться, то-то б одолжил!

А точно: силой магнетизма

Стихов российских механизма

Едва в то время не постиг

Мой бестолковый ученик.

Как походил он на поэта,

Когда в углу сидел один,

И перед ним пылал камин,

И он мурлыкал «Benedetta»

Иль «Idol mio» — и ронял

В огонь то туфлю, то журнал.

Тьфу ты, как назло! — Серж Шереметев отбросил книгу. Отсел от стола в мягкое кресло у ненатопленного — лето ведь! — камина. Нет, он твёрдо решил посвататься этой же осенью, как только и он, и Ольденбургские вернутся из своих имений в столицу. Этой решимости ничто уже не могло поколебать (разве что Господь Бог, иногда именуемый непреодолимой силой обстоятельств), но уверенности в том, что дальше будет счастье, не было. Но ведь он любит её всерьёз, будет заботиться и оберегать, а самое главное, совершенно не будет настаивать на перемене веры.