Глава 23

Глава 23

Увы! Невеста молодая

Своей печали неверна.

(А. С. Пушкин)

Во дворце Амалиенборг не только слуги, но даже Их Величества ходили на цыпочках. С возвращения из Ниццы прошло уже две недели, а Минни не выходила из комнаты и никого, кроме отца Янышева и служанки, приносившей еду, к себе не впускала.

— Mon cher[1], нужно срочно что-то делать! — шептала королева Луиза мужу. — Минни так переживает эту утрату, что я всерьёз опасаюсь за её рассудок. Да и за здоровье тоже: Гретхен снова принесла почти полный поднос. Дочка почти ни к чему не притронулась...

— Подожди, дай ей это пережить. Шутка ли: такое горе — в семнадцать лет! Выдюжит. Справится. Нужно время.

— Кажется, у меня есть идея, как ей помочь. — Хитро улыбнулась Её Величество и решительно направилась к письменному столу. А про себя подумала: «бедный юноша! Я уже успела полюбить его почти как сына — и вот так вот, в расцвете сил и надежд...». Она понимала Дагмар не только как мать, но и как женщина.

«Ну кто там опять стучится? Оставьте меня в покое, мне теперь ничего ни от кого не нужно! Нет, Гретхен стучится не так. Мама тоже. Отец Янышев и подавно».

— Не открою! Я не причёсана!

«Какие упрямые! Сказала же, не открою! Да и стук такой… уверенный, твёрдый — явно мужская рука. Кто же это может быть?» — Дагмар слегка приоткрыла дверь и выглянула в щёлку.

Высокая фигура в штатском. За то время, что не виделись, так вырос — не узнала бы! А сейчас дверь распахивается, и Минни чувствует себя в объятиях брата Вилли.

— Ты прямо с дороги? Садись, я сейчас чаю прикажу...

— Не надо чаю… Solstråle[2], я хотел сказать… Это ужасно, в голове не укладывается… Но не терзай себя. Ты подумай сама: он на тебя смотрит с неба, любит тебя всё так же. Ты подумай, как ему тяжело от твоих слёз. Тут уж никакое Царство Божие раем не покажется, прости за каламбур.

Вместо ответа Дагмар молча уткнулась брату в мундир и впервые со смерти жениха заплакала не безнадёжными, а тихими и умиротворёнными слезами. Вилли погладил её по голове, как маленькую, как часто делал в детстве, когда строгая гувернантка отчитывала Минни за какую-нибудь провинность. Сестра посмотрела на него преданными глазами:

— Отец Янышев научил меня молиться о нём. Он говорит, что своей молитвой мы можем помочь умершим. Ты знаешь, от этого становится легче.

— Если тебе становится от этого легче, это очень хорошо. Но боюсь, с отцом Янышевым теперь придётся расстаться...

— Да… — грустно вздохнула Минни. — Хотя очень не хотелось бы. Знаешь, я в эти дни много думала — у меня есть одна мечта… Вряд ли, конечно, она осуществится, но я теперь молюсь ещё и об этом.

— Расскажешь брату?

— Конечно. Только тебе и расскажу. Не говори никому, ладно?

И Дагмар призналась Вилли, что сквозь плотные тучи её скорби временами пробивался тоненький солнечный лучик и согревал её своим теплом. Этот лучик представлял собой высокого юношу, немного нескладного и внешне совершенно не похожего на Никса. Но — это Минни за несколько недель очень плотного общения с ним успела понять и оценить — такой же кристально чистой души. Она знала, что Никс очень любил этого юношу: он много рассказывал ей о нём; и чувствовала, что она тоже может крепко его полюбить. Звали юношу Александр, и теперь, после кончины Никса, именно он стал наследником Российского престола, поэтому (если конечно, Господь будет милостив к ней и исполнит её мечту) с отцом Янышевым расставаться не придётся.

— Если не за него, то я вообще не пойду замуж! — решительно отрезала Минни. — Останусь на всю жизнь старой девой!

Вилли мечта сестры очень понравилась:

— Минни, это прекрасная мысль! Я более чем уверен, что она осуществится! По крайней мере, я теперь тоже буду об этом молиться.

— К тому же, это была последняя воля Никса, — добавила Дагмар после короткой паузы. — Прекрасная последняя воля! Его забота обо мне — до самого конца. Последнюю волю надо выполнять.

— Ну тем более! Видишь, как всё замечательно сходится! Всё будет, не переживай!

Королева Луиза была права: присутствие брата подействовало на принцессу Дагмар как нельзя лучше. В тот же день она, наскоро приведя себя в порядок, впервые вышла к обеду и с аппетитом съела всё, что ей предложили. Пожалуй, стала чуть задумчивее и почти совсем не смеялась, но в остальном была их прежним солнечным лучиком. Это несказанно обрадовало Их Величеств и Фредди, и они из кожи вон лезли, чтобы развлечь свою любимицу, а о грустном совсем-совсем не говорили. А Вилли остался с ними на целых три недели и отплыл обратно в Грецию только в середине мая. И все эти три недели они с Минни, как заговорщики, о чём-то перешёптывались. Да и вообще много разговаривали.

— Мы стояли на скалах и смотрели на море… Помнишь, мы с тобой и Фредди в детстве бегали на море, когда было грустно? Я всегда знала, что если очень грустно, нужно смотреть, как перекатываются волны, слушать их шум. Почти сразу успокаиваешься… Мы стояли на скалах, смотрели на море, и я думала о том, как тяжело Саше будет жить дальше — не только потерял брата, но и приобрёл лишние заботы на свою голову. Из Великого князя, второго сына, сразу сделаться престолонаследником...

— Ну, я вот тоже второй сын — и сразу королём сделался, да ещё в другой стране!

— А что, скажешь, тебе легко?

— У нас есть парламент и в Греции, и здесь, так что проще, чем в России.

— А если премьер-министр и другие представители парламента не согласны с твоим мнением?

— Можно найти компромисс.

— Неужели всегда удаётся?

— Нет, конечно. Но мы стараемся! Да и пока, слава Богу, я не слышал от Кумундуроса ничего, что мне бы не нравилось. Да и потом, народ избрал его сам и пока не свергал ни его, ни меня, — Вилли засмеялся. — Значит, их всё устраивает.

— Ты стал таким взрослым… — Дагмар долго вглядывалась в родные черты и пыталась свыкнуться с мыслью, что перед ней сидит всё тот же главный шалопай их детских игр. — Девятнадцать лет, а рассуждаешь как не каждому пятидесятилетнему дано!

— Как говорят французы, noblesse oblige[3], — засмеялся Вилли.