Глава 17

Глава 17

Но… грезы всё! Настанет миг расплаты;

От злой слезы ресницы дрогнет шёлк,

И уж с утра про королевский долг

Начнут твердить суровые аббаты.

(М. И. Цветаева)

За быстроту стремительных событий,

За правду, за игру…

— Послушайте! — Ещё меня любите

За то, что я умру.

(она же)

Когда любимая девушка встречает тебя словами «Всё кончено!», поневоле испугаешься. Даже если эта девушка порой любит преувеличивать. Вот почему Серж, услышав эти слова из уст Като, встревожился не на шутку. Вообще-то шёл он свататься (раз осенью и зимой они разминулись, нужно непременно сделать это сейчас), но, увидев беспокойные, как-то чересчур блестящие глаза Катарины Ольденбургской и услышав эти слова, понял: сейчас не до предложений руки и сердца.

— Что случилось?

Вместо ответа Като крепко схватила друга за руку и утащила за собой в дальнюю комнату. Там, по привычке сев на широкий подоконник, она снова повторила:

— Всё кончено.

— О чём ты, Като? Что кончено?

— Всё кончено, Серёжа. Позавчера я конфирмовалась.

— Так это же замечательно! Поздравляю! — хотел было сказать Шереметев, но Екатерина Петровна продолжала:

— Его Императорское Высочество уехал в Европу свататься к Датской принцессе.

«Баба с возу — кобыле легче!» — Серж сам от себя не ожидал, что так подумает. Ничего себе, какой он, оказывается, эгоист! Взял себя в руки. Во всяком случае, попытался. Сейчас нужно было во что бы то ни стало утешить Като, остальное — мелочи жизни.

— Да, понимаю… — хотелось сказать что-то ещё, но подходящие слова в голову не шли. Поэтому Шереметев просто протянул руки и, не стесняясь, забыв об этикете, крепко обнял подругу. Она, по-детски уткнувшись в расшитый золотом эполет, расплакалась на его плече. Он гладил её по забранным в причёску волосам, шептал спонтанно приходящие в голову слова:

— Не плачь. Ты думаешь, ему приятно было бы знать, что ты плачешь по этому поводу?.. Мы все его любим, но это же ничего не значит. Ты можешь любить его как Цесаревича, как родственника, в конце концов, но это же не значит… Ты встретишь, ты найдёшь...

Катарина немного отстранилась, заглянула ему в глаза и заговорила сквозь слёзы часто-часто:

— Представь себе: наша белая кирха на Невском. Такая родная и знакомая с раннего детства. Вся залита светом — и солнечным, и внутренним освещением. Народу немного — наш пастор, Мама, Папа, четыре брата, гувернантка. А посередине — я, в белом платье и с венком из белых роз на голове. Красиво, да? А мне хочется закричать и убежать оттуда, потому что они ничего не понимают… Пастор красноречиво говорит возвышенные речи о вечном блаженстве праведников в раю, но я это и так всё знаю, и мне не нужно никакого рая, если я не могу выйти замуж по любви. Пастор говорит о справедливом и любящем Боге — а я чувствую над собой жестокого и карающего Бога, который отнимает у меня счастье. Потом я машинально произношу заученные слова, покорно принимаю хлеб и вино, призванные символизировать пролитую за нас Кровь Спасителя — но не чувствую, чтобы они хоть сколько-нибудь меня спасали...

— Като, это ропот, так никогда нельзя не только говорить, но даже думать.

— Я знаю, знаю… — Её Высочество безнадёжно закрыла лицо руками, и Серж только крепче прижал её к себе. — Я гадкая и отвратительная, и страшная грешница. Пастор позавчера говорил, что спасти может только вера. Что рай уготован тем, кто верует от всего сердца и не отступает от истин лютеранства. Наверное, стоит попробовать...

— Ну конечно, стоит. Помнишь, давно, в детстве, когда твои родители пригласили меня провести с вами лето в Берлине? Как мы гуляли, и ты подарила мне каменный крестик и широко перекрестила по-русски? Я этот крестик до сих пор храню и верю, что он бережёт меня. Ещё и потому, что ты тогда этого хотела… Ты же верила тогда? От всего сердца верила?

— Да, помню, — Катарина даже улыбнулась — слабо, едва-едва, но всё-таки… — Я всё звала этот крест холодным, потому что он был сделан из камня… Знаешь, храни его. Когда я уйду, пусть он останется тебе на память.

— Куда уйдёшь? — Серж понял, но не хотел понимать. Като выскользнула из его рук, спустилась с подоконника и беспокойно заходила взад-вперёд по комнате.

— У Терезии скарлатина, — ответила она через некоторое время.

— Я знаю, очень жаль. Пусть скорее выздоравливает! К чему ты сейчас об этом?

— Да, я тоже надеюсь, что она выздоровеет. Во всяком случае, должна. Не зря же я провела с ней вчера полдня и сегодня ещё пойду.

— Зачем? Като, я ничего не понимаю...

— Ты ведь переболел скарлатиной в детстве? — Её Высочество вдруг испугалась.

— Переболел. Давно.

— Слава Богу! Значит, не вернётся: доктора говорят, ею болеют один раз в жизни. Значит, не страшно, что я с тобой так близко разговариваю… Скажи, насколько велики шансы умереть?

— Не беспокойся, я уверен, что Терезию вылечат. У твоих родителей замечательные врачи.

— Серёжа, ну ты же всегда был понятливым, во всяком случае, меня давно уже понимал с полуслова!

И тут как гром среди ясного неба в сознании Сержа сложились воедино все её слова и явилась догадка. Но она была настолько страшной, что граф Шереметев категорически отказывался в неё верить.

— А если я не могу, не хочу этого понимать и слышать даже?! — Сергей вдруг закричал, сам испугавшись этого. Стиснув зубы и до боли сжав кулаки, снова кинулся к ней, снова обнял, как будто мог своими объятиями удержать её на этой земле:

— Ты же всегда была жизнелюбивой… Или, во всяком случае, всегда думала о других. О матери подумай! Она и так больна...

— Но я же тебе говорила… помнишь, когда брат женился, и ты сказал, что он этим травмирует и без того больную Маму? Я ответила, что если бы мне не дали выйти замуж за того, за кого я хочу, я бы тоже никого не послушала… Вы не хотите слушать меня, считаться с моим мнением — так получайте! Получайте все! И не надо, не слушайте, я родилась скромным членом династии, как говорят русские, «седьмая вода на киселе», скромным членом династии и умру. И никто не заметит даже. Тем лучше!

И тут Серж, всё-таки старавшийся держать себя в руках, не выдержал.

— А я?! Не думаешь о родителях и братьях — подумай хотя бы обо мне! Или ты думаешь, я тоже не замечу?!

Катарина вдруг совсем успокоилась, потрепала друга по волосам и ответила тихо и дружески ласково, как ни в чём не бывало:

— Ты рано или поздно утешишься. Да и потом, я же буду думать о тебе оттуда, заботиться. Так что ты будешь под надёжной охраной, — она снова улыбнулась. — И у тебя останется тот крестик, который я тебе подарила. Ты будешь смотреть на него, держать его в руках — и молиться обо мне. Мы с тобой разной веры, но это неважно. У нас один Христос. Он поймёт и услышит… Только ты не забудь обо мне помолиться. А я услышу твою молитву — и приду в какой-нибудь из твоих снов, чтобы утешить тебя. Ну подумай, как здорово будет!

— Замолчи! — попросил Серж скорее умоляюще, чем строго. — Я сегодня как раз шёл сюда, чтобы сказать, что я люблю тебя...

— Теперь ты замолчи! Иначе у меня не хватит решимости. А нужно, чтобы хватило!

Шереметев хотел горячо возразить, сказать, что не нужно, что лучше будет, если она останется на земле, и пусть даже не с ним, лишь бы здесь, а не там; но в этот момент вошла служанка и сказала, что Терезия Васильевна хотела бы видеть Сержа и удивлена, почему он не зашёл поздороваться, если пришёл уже давно. Воспользовавшись благовидным предлогом, Като, сделав книксен, ушла. Когда, поговорив с Терезией Васильевной, Сергей Дмитриевич снова спустился вниз и осведомился у слуг, где принцесса Екатерина Петровна, ему ответили, что Её Высочество вот уже три часа ухаживает за больной сестрой и просила никого не впускать. Серж попробовал спорить, но это было бесполезно: слуги были преданы своим хозяевам, и слово молодой хозяйки было для них законом. Кусая губы и ругая себя на чём свет стоит, он вынужден был уехать.

— Папенька, — спросил Сергей, заходя в кабинет отца, как обычно, по-свойски, без стука. — Чем лечат скарлатину?

Граф Дмитрий Николаевич Шереметев поднял глаза от книги:

— Откуда же я знаю, я же не врач!.. А кто заболел?

— Человек, который должен выжить любой ценой!

Старший Шереметев пожал плечами и ответил спокойно:

— Ну, сынок, если этот человек должен выжить, он выживет и без нашей помощи, по великой заботе Провидения.

Как он сейчас понимает Като! Его тоже никто не слышит! И — да, от отчаяния иногда кажется, что это — единственный выход. Но Господь не зря запретил самоубийство, какой-то смысл в этом должен быть. Зайдя в свою комнату, Серж затеплил лампадку в красном углу и, опустившись на колени, стал даже не молиться, а просто говорить Богу, просить Его изо всех сил. Мудрые очи Спасителя смотрели прямо в душу с тёмной иконы, и в их скорбном, сострадающем взгляде, Серж слышал, что Господь сделает всё, что в Его силах, как делает со всеми и всегда, но свободной воли Он ни у кого не отнимал и не отнимет. Почему-то это утешало. Может быть, потому, что, когда по-настоящему любишь, непременно хочется верить в лучшее?

На следующий день, заехав к Ольденбургским и спросив Екатерину Петровну, Серж получил ответ, что Её Высочество нынче утром слегла в скарлатине, а потому Их Высочества никого не принимают, чтобы болезнь не передалась дальше. Уйдя оттуда, Серж вышел на берег Малой Невки и бесцельно побрёл вдоль набережной, продолжая кричать сердцем в серое небо свою молитву. В висках вместе с кровью неустанно стучала одна и та же мысль: уезжая, Цесаревич просил Сержа позаботиться о Като, зная их тёплые отношения. Сергей Дмитриевич заверил его, что позаботится. И вот — не уследил, не уберёг.