Глава 11

Глава 11

Милый взгляд, мимолётного полный участья,

Грусть в прекрасных чертах молодого лица —

И безумно, мучительно хочется счастья,

Женской ласки, и слёз, и любви без конца!

(С. Я. Надсон)

Так отрок, игры позабыв свои,

Следит порой за девичьим купаньем

И, ничего не зная о любви,

Всё ж мучится таинственным желаньем.

(Н. С. Гумилёв)

— Mes amis[1], предлагаю тост за наших прекрасных дам! — Воскликнул высокий и очень красивый мальчик, поднимая бокал шампанского.

— Nicholas, поставь на место, тебе рано ещё, — со смехом осадил тёзку-кузена Цесаревич. Красивый мальчик делано надулся, но бокал так и продолжал держать в руках. Те прекрасные дамы, за которых он так горячо предлагал выпить, несмотря на его тринадцать лет, улыбались вполне благосклонно, и только одна из них — смуглая, с неприветливым злым лицом, лишь едва приподняла уголки рта. Сидевший рядом с ней коренастый юноша лет восемнадцати посмотрел на неё вопросительно и даже несколько удивлённо. Потом громко спросил:

— А чем это недовольна mademoiselle[2] Мещерская?

Смуглая девушка перевела взгляд на вопрошавшего. И моментально эти колючие серые глаза потеплели и даже как будто наполнились нежностью.

— Да нет, Ваше Высочество, всё в порядке, просто голова разболелась немножко.

— Тогда идёмте на воздух! Никс, поехали кататься? Вообще, все, mesdames et messieurs[3]! В самом деле, поехали кататься?

— Саша, не сейчас, сейчас мы собирались немножко потанцевать, — так же весело, но покровительственным тоном старшего друга протянул Наследник. Он больше любил танцы, чем верховую езду: на лошади давал себя знать старый ушиб, полученный в фехтовальном поединке. Учебном, разумеется.

— Oh, pardonnez-moi, Mademoiselle[4], — коренастый Саша подчёркнуто галантно расшаркался перед своей дамой, — я невольно обманул Вас. Mon très cher frére[5] говорит, что сейчас мы будем танцевать, а не кататься. — И, уже понизив голос, совсем неприлично — на ухо даме, — Я думаю, танцы развеют Вас гораздо лучше верховой езды. — В этот момент Саша почувствовал на своём плече чью-то руку. Прекрасно догадался, чью. Обернулся неуклюже, кажется, задев по дороге чайное блюдце.

Глаза Цесаревича, обычно весёлые и беззлобные, смотрели очень серьёзно и с явным неодобрением.

— Саша, ты ведёшь себя вызывающе.

— А ты, Никс, ведёшь себя по-взрослому. Это же наш воскресный обед, чтобы мы могли повеселиться!

— Мне тоже очень весело, но во всём должна быть мера. Тебе, в конце концов, уже восемнадцать! А ведёшь себя на все десять! — Последнюю фразу Его Высочество сказал своим привычным весёлым тоном. Они с братом, несмотря на разность характеров, с самого детства были не разлей вода, и Никс просто не мог долго сердиться на младшего брата. Но всё-таки тихонько спросил:

— И что ты привязался к этой княжне Мещерской? Ты же её компрометируешь!

Сашино простое открытое лицо мгновенно стало пунцовым. Он совсем смешался:

— Да нет между нами ничего! Никс, ну что ты? Мы с княжной Мещерской просто друзья, как и ты.

— Я ей не друг. Подурачиться — это одно, а друг — это совсем другое.

— Ах, mon frére, ты просто слишком серьёзно всё воспринимаешь в жизни. А я, может, хочу на ней жениться! Царём у нас будешь ты, я никому ничего не должен — отрекусь от прав на престол, обвенчаюсь с ней, и мы будем счастливы.

— Ну вот, а то «просто друзья»! — откликнулся Никс уже совсем дружелюбно, хоть эта идея его совсем не обрадовала. — Так и скажи, мол: «влюблён по уши, поэтому оставь-ка ты меня, братик, в покое, не лезь не в своё дело и вообще не мешай! И если вдруг что случится, на меня можешь не рассчитывать, пускай себе престол Володе отходит или кому ещё. Меня это не волнует!».

Когда брат становился ироничным, у Саши резко иссякали все аргументы. Это было досадно, и тогда — редкий случай — Никса, которым он обычно восхищался (и умнее, и красивее, и преподаваемые науки схватывает слёту, и танцует как бог), хотелось отколошматить как следует кулаками! Но Цесаревич, заметив в глазах брата недобрую искорку, лучезарно улыбнулся, и тут же вся детская злость растаяла, и они снова стали лучшими друзьями.

Между тем действительно начались танцы. Саша, он же Великий князь Александр Александрович, с детства был несколько неуклюжим, поэтому танцевать не любил: стеснялся. Но сейчас он почти расцвёл и без смущения протянул руку своей недавней собеседнице, фрейлине его матери Императрицы, княжне Марии Элимовне Мещерской. Она была на год старше и почти на полголовы выше его ростом, хотя Саша и сам был немаленький. Танцуя с ней и ощущая пряный запах её необычных духов, второй сын Их Величеств не боялся споткнуться или оступиться: его дама отнеслась бы к этому невозмутимо. Со стороны она вообще казалась абсолютно безучастной ко всему происходящему. Саша, восхищённый ею, считал, что это происходит от того, что Мария Элимовна интеллектуально гораздо глубже всех присутствующих, и ей с ними скучно. Никс, конечно, пару раз намекал ему, что на самом деле всё может быть совершенно наоборот, но Саша и слушать не хотел. Он был почти влюблён, во всяком случае, до ужаса хотел в неё влюбиться. Великий князь давно заметил, что равнодушный по большей части взгляд мадемуазель Мещерской то и дело останавливается на нём с участием и вниманием, и ему это льстило. До этих пор Саша никогда не воспринимал сам себя как человека, в которого можно влюбиться. Наверное, потому, что повсюду следовал за старшим братом и слышал, чувствовал всеобщее восхищение, перепавшее на долю Никса, да более того, и сам всем сердцем разделял этот восторг. Собственное отражение в зеркале казалось Саше нескладным и некрасивым, потому он не любил зеркал, хотя в пышных залах большого дворца от них почти некуда было спрятаться. Но под благосклонным взглядом княжны Мещерской ему хотелось чувствовать себя Аполлоном, а потому он с таким жаром кинулся в придуманную им самим влюблённость.

Никс хотел пригласить танцевать Като, но увидел, что к ней с тем же намерением подошёл Серж Шереметев, и ангажировал другую даму. С Екатериной Петровной он танцевал следующую польку, и, смеясь, спрашивал:

— А Вы, должно быть, рассказываете Сергею Дмитриевичу о наших встречах?

— Да, иногда. Мы с детства друзья, он мне почти как брат, мы почти всё друг другу рассказываем.

— И амурные истории тоже?

— И их, — Никс заметил, что Като опустила глаза.

— Смотрите, не переусердствуйте, а то я скоро начну Вас ревновать!

Засмеялись оба одновременно. Катарина, конечно же, поняла, что это шутка, но почему-то это её совсем не расстроило.

— Не надо, — попросила она с ласковой улыбкой, — Не сердитесь на него, он ни в чём не виноват.

— Как рьяно Вы его защищаете! — продолжал смеяться Цесаревич. На него напало насмешливое настроение, как, собственно, почти всегда на воскресных обедах. — Ей-богу, повод для ревности у меня есть!

Её Высочество смеялась, как дитя, Шереметев, танцевавший с дочерью великого поэта Сашей Жуковской, с нежностью слушал её смех. Он давно уже не видел её такой весёлой, и потому сейчас тоже был в самом радостном расположении духа.

Но видимо, что-то в её глазах выдало её страшную тайну, потому что Николай Александрович вдруг посерьёзнел, испугавшись собственной нечаянной догадки.

— Я скоро еду по стране. Ознакомительная поездка, как полагается Наследнику престола.

— Как замечательно! Ну, не забудьте старого друга, привезите мне что-нибудь.

— Непременно, — кивнул Никс, и закравшееся было подозрение рассеялось: весть о его отъезде она приняла радостно, ни один мускул на её лице не дрогнул. Значит, слава Богу, её привязанность ему только померещилась. Как раз сегодня утром у Его Высочества был разговор с отцом, и оба договорились, что на будущий год, когда придёт время отправляться в Европу, Никс примет приглашение Датского короля и попросит руки и сердца его дочери; и по этому-то поводу Цесаревич весь день был как-то через край весел.

Саша, после первого же вальса устав танцевать, издалека наблюдал за братом. Он единственный был посвящён в тайну хранящегося в братнином столе бювара с газетными вырезками, Никс показывал их ему, и Саша заметил, какой нежностью лучился при этом его взгляд; Великий князь был счастлив и спокоен. Через год Никс посватается, принцесса Дагмар ответит ему взаимностью (пусть только попробует отказать!), будет пышная свадьба, потом Саша станет восприемником следующего маленького Цесаревича — и тогда можно будет подумать и о себе, поверить в свою влюблённость в Марию Элимовну, а может, и не в неё, и успокоиться в молодой беспечности ненаследного Великого князя, от которого государству, по большому счёту, ничего не надо.