Глава 20

Глава 20

… Знать, он пред Богом был достоин

Иного, лучшего венца,

Иного, лучшего наследства —

Наследства Бога своего.

Он — наша радость с малолетства,

Он был не наш, он был Его.

(Ф. И. Тютчев)

Никогда не вернуться —

Дело Царского Сына.

(М. И. Цветаева)

«Милый брат Никс, благодарю тебя очень за твое милое письмо, полученное на той неделе. Прости, что не отвечал тогда же, но я писал Мама́…

Потом пост, покаяние, вспоминание всех грехов на исповеди и потом чудная минута причащения. Милый мой друг, при этом случае прошу у тебя от всего сердца прощения, если я когда-нибудь причиню тебе какое-нибудь огорчение. Надеюсь, что мы не имеем ничего дурного друг к другу, и я одного прошу у Бога — это то, чтобы мы всегда оставались в тех отношениях друг к другу, как прежде и в настоящую минуту. Не говорю о том, как я сожалею, что мы должны только мысленно обняться, а не на деле…

Грустно, очень грустно будет говеть в разлуке с душкой Ма, с тобой, милый мой друг, с маленькими, как вас будет недоставать в нашей милой церкви. Вспомни обо мне, когда будут петь „Ныне силы небесные с нами невидимо служат“. Когда это поют, я готов плакать как ребенок, так на меня действует этот напев. Когда слышишь эту песню, невозможно, чтобы не пришло желание достойно причаститься.

Итак, еще раз прости меня, милый брат, за все. Целую тебя крепко, Мама́, сестру и братьев тоже. Непременно буду писать Мама́ завтра в понедельник по почте.

Твой друг и брат Саша».

«Саша ты мой кристальный! Конечно, Бог простит, и я прощаю, как принято у нас отвечать… Как же мне тебя не хватает!».

Письмо опоздало к Прощёному воскресенью всего на один день. Цесаревича оно очень порадовало: в последнее время он что-то стал раскисать, поддался своей проклятущей болезни, и весточка от любимого брата была как нельзя кстати! Не считая, конечно, писем от Минни, по которой единственной он скучал больше, чем по брату. Но невеста хотя бы пишет через день, а иногда и каждый! Вот, недавно написала старательно, крупными буквами и наизусть молитву «Богородице Дево, радуйся...». «Отче наш...» пока ещё длинно и сложно, а вот «Богородицу» уже выучила. Умница! Не только потому, что учится молиться по-русски, но и потому, что первая молитва, которую выучила, обращена к Богоматери. Значит, Мари потихоньку осваивается, становится совсем русской[1].

Кто же думал, что ревматизм так надолго уложит его на обе лопатки в прямом смысле слова! На Масленой ещё выезжал, хоть и в закрытом экипаже, потому что разогнуться никаких сил нет. В первый день Поста стало совсем невмоготу. Все врачи наперебой говорят «ревматизм, скоро пройдёт». Прописали ванны. Не помогают ванны, только хуже делается! Был один, правда, Бурчи, кажется… или как-то так… всё восклицал на своём эмоциональном итальянском с вкраплениями французского, что не lumbago это вовсе и не ревматизм, а что-то серьёзное (какое-то заумное латинское название...). Но этими словами он довёл Мама чуть не до обморока, поэтому его быстро отослали подальше. Ну соображать же надо! Разве можно тревожить чахоточную женщину такими заявлениями! Так ведь и убить недолго, не приведи Господь!

Но время шло, а легче не становилось. Теперь боль давала в голову, временами путались мысли.

— Только не говорите ничего Дагмар! — эту просьбу он повторял почти как молитву, каждый раз, когда становилось хоть чуть хуже. Сам в письмах к ней старался держать весёлый тон, но не всегда получалось. Да и обратный адрес «Ницца», а не «Санкт-Петербург» говорил красноречивее всего. Интуиция у неё прекрасная, она догадается...

Натюрморт с цветами, кажется, выходил удачным. Во всяком случае, Минни нравилась её работа. Надо будет отправить с оказией в Ниццу: отец Янышев[2]говорил, что у православных идёт Светлая неделя, Пасхальная. Значит, нужно дарить подарки. А это принцесса Дагмар обожала.

— Минни, — королева Луиза появилась в проёме двери, отделявшей её личный кабинет от гостиной, где уютно устроилась Дагмар со своей акварелью.

Принцесса подняла глаза на мать. Выражение лица у той отчего-то взволнованное. Одной рукой она комкает какое-то письмо, другой — носовой платок. Увидев, что Её Величество едва сдерживает слёзы, Минни своей безошибочной внутренней интуицией угадала, что скажет мать, за секунду до того, как королева договорила:

— Мы едем в Ниццу. — Поймав на себе резко изменившийся — испуганный, встревоженный, боящийся догадаться до чего-то страшного — взгляд дочери, молча помотала головой. И во мгновение ока Дагмар поняла, что это значит.

— Мама, мамочка! — не криком, а шёпотом. Кинулась ей на шею. Но слёзы сдержала: всегда была сильной. На то, чтобы придти в себя, дала себе всего полминуты. Пряча тревогу, взглянула матери в глаза (такие родные глаза! У Вилли такие же… И у Аликс...).

— Да, мама. Я буду готова через полчаса. — И, сколь могла быстро убежала в свою комнату.

«Господи! Боже, Отче! Ты ведь его не отнимешь? Нет, Ты видишь, я совсем не спрашиваю, зачем это, я просто знаю, что Ты его не отнимешь». И вот, дорожная сумка решительно вынута из закромов, и через минуту звонкий, деловой и чёткий голос принцессы Дагмар отдаёт распоряжения, какие платья и вещи брать с собой. Королева Луиза, поймав служанку с платьями, тайком от дочери шепнула ей положить ещё чёрное. На ситуацию нужно смотреть трезво.

На перроне их ждал поезд из Петербурга, с раззолоченными императорскими орлами. Этот поезд вёз в Ниццу отца и двух братьев её Никса. Как это замечательно мило со стороны Его Величества предоставить им с мамой такой поезд!

Его Императорское Величество произвёл на свою будущую невестку очень хорошее впечатление. Она заочно уже любила его как преданная дочь — по портретам и рассказам Никса — но реальность, как это часто бывает, оказалась значительно лучше любой фотографии. Увидев его, Минни без лишних слов склонилась перед ним и припала к его руке. Он держался, хотя было видно, что места себе не находит. Но для Дагмар у него даже в такой ситуации нашлась улыбка.

— Pauvre enfante[3], — прошептал он в пространство, когда королева Луиза увела Минни в их купе.

С этой pauvre enfante он уже был знаком, хоть и не лично. Осенью, сразу после отъезда Никса из Дании, принцесса Дагмар написала Императору письмо, в котором называла его «дорогим Папа» и просила, коль скоро она является невестой его сына и наследника, оказать посильную помощь в войне за Шлезвиг и Голштинию. Его Величество тогда, честно признаться, опешил от такой не то чтобы наглости, но смелости (и в военной помощи, естественно, отказал, в самых что ни на есть вежливых выражениях), но тут же и отдал этой смелости должное: не каждая девушка в неполных семнадцать лет решится писать незнакомому человеку втрое старше себя, да ещё и правителю другой страны, такие письма. Сейчас, вспомнив об этом, даже улыбнулся. Очаровательное она создание, всё-таки! Да, о лучшей жене для сына он и не мечтал! Но Господь решил всё по-другому… Что его Никс безнадёжен, Император понял уже давно. Но письма от супруги успокаивали: она передавала то, что говорили ей французские врачи. А они в один голос твердили «ревматизм». Кристально честная и не терпящая малейшей лжи женщина, она не могла понять, что эти врачи просто утешают её, убаюкивают её материнское сердце.

В голове Его Императорского Величества крутились мысли одна другой ошеломительнее. Первая и самая страшная: уходит не только любимый сын, уходит его главная опора. Без преувеличения. Значит, престолонаследником станет Саша. Учится он хорошо, сердцем чист, но видит Бог, не готов он ещё к управлению! Александр Николаевич горестно усмехнулся «досадной ошибке большого мастера», произошедшей с его сыновьями. Всё дело в том, что отец Его Величества, император Николай I, был в своей семье третьим сыном и предпоследним, девятым, ребёнком, и на престоле оказался совершенно случайно. Поэтому своим четверым сыновьям дал равное образование: на всякий случай. Если, не приведи Господь, со старшим что-нибудь случится, следующий должен быть готов взять власть в свои руки. Но со старшим, милостью Божией, ничего не случилось, и после смерти отца он вступил на престол и благополучно занимает его уже десять лет. И все эти десять лет его энергичный и неутомимый брат Костя не даёт ему покоя в смысле советов по управлению государством! Поэтому, когда встал вопрос о воспитании сыновей, Александр Николаевич решил твёрдо: отставить одинаковое воспитание. Наследник — Никс, его и нужно готовить к занятию трона, а остальные пять богатырей пусть посторонятся и живут спокойной жизнью великих князей. И вот теперь Господь на практике показывал ему, что прав был, всё-таки, отец, а не он… Ну ничего, дай ему Бог ещё хотя бы лет пять жизни — и он научит Сашу, вырастит из него достойного правителя. Такого как Никс, конечно, уже не будет, но хотя бы приблизительно...

А если Саша вступит на престол, его нужно как можно скорее женить. А княжну Мещерскую освободить от должности фрейлины и выдать замуж куда-нибудь подальше. На ком женить Сашу?.. Пожалуй, кроме этой девочки, вариантов нет. Да он и не хочет других вариантов: Минни — настоящее сокровище, она вполне справится с ролью Императрицы Всероссийской.

Хотя… про свою жену он тоже когда-то думал, что она справится. В молодости была очаровательна, и внешне, и по характеру. Сейчас — нервнее, истеричнее, нет в ней и следа той хрупкой принцессы с большими вдохновенными глазами, которую он любил. Как же так, на будущий год — серебряная свадьба, двадцать пять лет вместе — а он не испытывает сейчас к матери своих восьмерых детей и сотой доли тех чувств, что были раньше. Вплоть до болезни Никса всё было по-старому! Но в этой истории с врачами Мария показала себя не с лучшей стороны: нельзя же так наивно верить человеку, который врёт тебе в лицо только потому, что у тебя чахотка! Ну надо же и своей головой соображать!

Ужасные чувства для супруга, который прожил с этой женщиной двадцать четыре года и видел от неё только добро! Но над чувствами человек не властен. Сейчас меньше всего хочется об этом думать. Она, так же, как и он, теряет любимого сына. Ему нужно быть рядом с ней. Если не по-супружески, то хотя бы по-дружески и по-христиански.

— Саша! Да ведь это ты там! — Никс невзначай увидел движение за китайской ширмой и догадался. — Ну, иди сюда! — Протянул руки. Поняв, что сюрприз раскрылся раньше времени, Великий князь Александр Александрович послушно вышел из своего укрытия и обнял брата. Бодрился, но Никс всё равно заметил в его глазах слёзы.

— Так, ты чего это? Ну, не раскисай, всё образуется!

Саша покорно кивнул и постарался не плакать. Братья похристосовались в честь прошедшей Пасхи (до самого Вознесения ж можно!). Николай хотел ещё что-то сказать, но Саша робко кивнул в сторону двери. На пороге стояла хрупкая девичья фигура в тёмно-сером дорожном платье.

Никс не успел опомниться, как оказался в объятиях невесты и всё его лицо покрылось её поцелуями. Саша смутился, отошёл от них. В поезде они друг друга почти не заметили: каждый был подавлен происходящим; и вот сейчас Великий князь присматривался к невесте брата. Ну нужно же с ней познакомиться! Тем более, что Никс чуть ли не в каждом письме писал ему, как она хороша.

Цесаревич не заметил, как в комнате стало людно. Увидел отца, крепко обнял его. Мама, Володя, младшие братья, сестрёнка… Все здесь. Мама подошла ближе, с теплом и изо всех сил сдерживаемыми слезами в голосе шепнула:

— Никс, здесь отец Покровский из русского храма...

Значит, это почти всё. Значит, не судьба ему жениться на Минни, нянчить детей и играть с ними в железную дорогу или вырезать дома из дерева и картона… Бедная мама… Бедная Минни! Он так отчаянно хотел сделать её счастливой — а делает, пусть и поневоле, несчастной. Он несколько раз поцеловал ей руку (она не выпускала его руки из своей).

— Хотел бы я иметь такую предсмертную исповедь, как этот юноша! — шепнул умилённый священник, когда все остальные, вышедшие из комнаты ради уважения к тайне исповеди, вернулись. Потом открыл висевшую на шее дароносицу[4] и предложил Цесаревичу Святые Дары. Увидев их, Никс с невероятным трудом сел на кровати и вдумчиво, широко перекрестился. Принял Святое Причастие и умиротворённо, радостно откинулся на подушку.

Когда снова открыл глаза, в комнате, крепко держа его за руки, стояли только Саша и Минни. Оба плакали, не таясь, старались крепиться, но выходило плохо. Цесаревич долго смотрел то на брата, то на невесту, и неожиданно его глаза озарились искоркой пришедшей в голову идеи. Он с очень сосредоточенным лицом соединил их руки и три раза перекрестил это соединение, как делает священник на венчании. Саша и Дагмар переглянулись, задержались друг на друге взглядом. Вряд ли они будут когда-нибудь вместе (намёк Никса был им понятен, но видит Бог, ни один из них сейчас не был готов согласиться с ним), но с этого дня навсегда останутся друзьями. Потому что это — их общая боль, и она будет с ними всегда.

Когда в комнате снова собралась вся семья, Никс был уже в забытьи. Временами бредил — тогда Её Величество начинала всхлипывать в носовой платок, а Минни кривилась, как от жгучей боли, и крепче сжимала руку Цесаревича. Отец Покровский начал отходную, но осёкся, заметив, что Его Высочество перекрестился при первых же словах молитвы. Спустя какое-то время начал заново, но Никс открыл глаза. Застыл взглядом на невесте, едва улыбнулся ей и пальцем смахнул с её щеки слезинку. В его глазах тоже стояли слёзы.

Наконец, лицо его стало серьёзным и внимательным. Наверное, в этот момент тени из того мира, куда он отправлялся, уже пришли за ним. Но это было не страшно, а светло, и нужно было только сделать решительный шаг.

Вспомнилось, как уходил дед, Император Николай Первый. Десять лет назад; Никсу тогда было почти двенадцать. Как он долго лежал в забытьи, а потом открыл глаза и чётко, твёрдо и совершенно осознанно произнёс два слова… Сейчас Никс вздохнул — да, дедушка его ждёт, он в этом уверен. И бабушка, и сестрёнка — а он единственный из всех братьев её помнит, она умерла в свои семь, его шесть, Саша и Володя были ещё маленькими, а остальных ещё не было. Ну, как ты тогда сказал, анпапá[5]?

— Стоп машина!

Королева Луиза с трудом отняла Минни от его тела. Та была без сознания.

Императрицу Марию Александровну приводили в чувство не меньшее количество времени. С тех пор никто никогда не видел, чтобы она улыбнулась или засмеялась.

Его Императорское Величество, плача как ребёнок и совершенно не стесняясь своих слёз, нарёк своего второго сына, Великого князя Александра Александровича, Наследником Цесаревичем. Об этом тогда же был дан официальный указ за подписью «12/24 апреля 1865 года, Ницца».

Младшие дети, сбившись в тесный кружок, плакали без конца.

Был понедельник после Светлой недели, накануне Радоницы — тот день, когда Пасхальные песнопения уже ослабевают, но длятся ещё больше месяца, до самого Вознесения.

Кончилась прекрасная эпоха.