Глава 13

Глава 13

По неделе ни слова ни с кем не скажу,

Всё на камне у моря сижу.

(А. А. Ахматова)

Лето тысяча восемьсот шестьдесят третьего года принесло в предместья столицы духоту и грозы. Но даже в такую погоду, когда из-за ливней выйти на улицу почти не удавалось, Като всё равно любила Стрельну. Здесь она проводила каждое лето сколько себя помнила — и не надоедало. Здесь были добрые крестьяне, с которыми можно было поговорить запросто, собственная ферма с коровами и курами, далёкие звоны из Пустыни в соседнем посёлке Сергиевке. А главное — здесь было море. Именно по нему Екатерина Петровна тосковала больше всего в Петербурге.

Когда солнце наконец вышло из-за туч, Её Высочество, бросив всё, убежала на взморье. Здесь всё совсем как в детстве — те же тёмные камни и белый песок, и та же бескрайняя, сизо-зелёная с просинью, Балтика. Като глубоко вдохнула морской воздух (говорят, для здоровья полезно. Маме надо посоветовать. Хотя, может, именно поэтому родители и выбрали в качестве летней дачи Стрельну?) и прикрыла глаза.

«А он сейчас, наверное, где-нибудь на юге. И там ясно, и море тёплое, не такое, как здесь. И фрукты — яблоки, груши и алыча… Какая большая страна: в одном краю сыро и пасмурно, в другом в то же время солнечно и тепло. В Санкт-Петербурге день, в Сибири — ночь. На том берегу залива певуче тянется финская речь, на юге, как сухие горошины, отрывисто сыплется татарская. Целый мир в одной стране! И вся эта бескрайняя, как море, страна когда-нибудь достанется ему в наследство. Ведь это же и есть настоящее счастье — не в том, что он Цесаревич и когда-нибудь через много лет станет Императором, а в том, что у него есть это море и земля, щедро родящая ягоды и фрукты, и Санкт-Петербург со шпилями, дворцами и куполами, и многоглавая старая Москва, и высокие горы, и бурные реки — такой красоты и в таких количествах, каких нет ни у одного другого монарха». От таких мыслей на глаза Като даже навернулись радостные слёзы. Ей было приятно ощущать эту страну своей родиной. Ведь можно быть лютеранкой, носить немецкое имя — и всё равно любить Россию?

Да, кстати, насчёт веры. Катарина с неудовольствием вспомнила давешний разговор с родителями. Был вечер, солнце падало в море, озаряя его фантастически рыжим светом, косые алые лучи из-за поредевших туч входили в комнату и освещали бледное мамино лицо. Терезия Васильевна, в светлом платье в мелкий цветочек, величественно сидела на самом краешке кресла, а рядом стоял отец. Когда Като вошла и присела, как полагалось, в книксене, Мама едва улыбнулась — так умела только она одна: уголки тонких губ едва заметно поднимались, на миг делая строгое лицо раннехристианской подвижницы поистине милым (в такие минуты Катарине очень хотелось поцеловать мать), и тут же принимали исходное положение.

— Катарина, Mein Mädchen[1], тебе через месяц исполнится семнадцать. Я думаю, пришло время принять обеты нашей святой веры. Иными словами, тебе нужно пройти конфирмацию этой осенью, сразу после дня твоего рождения. Не нужно откладывать: и твой отец, и я, и твои старшие братья и сёстры были конфирмованы в шестнадцать лет. С тобой мы и так затянули.

Этот разговор шёл у них уже не первый раз. Екатерина Петровна каждый раз отвечала, что да, конечно, она с удовольствием станет полноправным членом церкви, только не сейчас. Она хочет получше изучить лютеранскую религию, чтобы принять её чистосердечно, а не только потому, что она дочь своих родителей. Но рассказать родителям, чего ей хотелось на самом деле, Като не решалась: Маму это точно убило бы, почти в буквальном смысле слова. А хотелось ей всего ничего: разобраться. С детства Катарина росла в лютеранской обстановке, её приучили к простоте как в богослужебной, так и в светской жизни, к идее о том, что верующий уже спасён и после смерти попадёт в рай, если только верит всем сердцем, к труду и заботе о бедных. Но вокруг подымались к небу роскошные, торжественные храмы, в них перед древними тёмными ликами горели свечи, а хор пел что-то очень красивое и глубокомысленное. А когда Серж приходил к ним в день, когда принимал Святое Причастие, у него было особенно умиротворённое и ясное настроение. Ну и самое главное — если действительно всерьёз думать о браке с Никсом, то другого варианта, как православие, не остаётся в принципе. Нет-нет, лютеранство тоже прекрасно и велико, и именно поэтому хочется разобраться всерьёз: какая разница? Не догматически, не исторически — эту-то разницу Катарина прекрасно знает. Вопрос в другом: какая разница, как верить в одного и того же Бога, Единственного для всех христиан? Почему каждая из сторон считает, что истина у неё, а остальные заблуждаются? Ведь живут же мирно на Земле и лютеране, и православные, и католики, и те, которые вообще не знают Христа и молятся каким-то другим богам — но молятся же! Верят! Почему так не может быть и дальше? Почему если сказать Маме о своём самом заветном на свете желании, это её возмутит и огорчит (она и Сашу-то чуть со свету не сжила!)?

«Надо посоветоваться с Сашей, — мелькнула мысль, — Она была в такой ситуации, она поможет». Но у сестёр никогда не было друг с другом достаточно доверительных отношений, чтобы обсуждать такие вопросы, поэтому эту идею Като отогнала почти сразу. Умиротворяющий шелест моря — а может, говорящий через него голос Бога — нашептал ей другую мысль, если когда-нибудь осуществится, то поистине грандиозную. Нужно посвятить в своё желание Сержа, пройти православное миропомазание здесь же, в Пустыни, и упросить, чтобы Шереметев стал её восприемником! Тогда будет решено сразу два вопроса: во-первых, Катарина станет православной и сможет стать хоть на шаг ближе к Его Высочеству, а во-вторых, Сергей не сможет уже рассчитывать ни на что, кроме дружбы, и они станут настоящими братом и сестрой, духовное родство, которое люди называют дружбой, станет ещё крепче, потому что свяжется церковной церемонией. Не венчанием, нет, чем-то гораздо более важным. И вот тогда всё встанет на свои места.

— Господи, помоги! — прошептала Като, глядя в серое, с широкими голубыми просветами, летнее небо. Потом перевела взгляд на море — такое же бескрайнее и почти такого же оттенка. Подняла маленький камешек и кинула его в море. Загадала: если улетит далеко и звук от падения в воду будет громким — значит, сбудется её мечта. В своё время они так и соревновались с Сержем Шереметевым — у кого дальше и громче. Но в тот момент, когда камень оторвался от её руки и полетел в заданном направлении, Екатерину Петровну окликнула служанка, напоминая, что пора обедать. Уходя со взморья, Като так и не узнала, что камешек с еле слышным всплеском упал в прибрежный белый гребень буруна.