Глава 15

Глава 15

И он перстень рубиновый мне подарил,

Чтоб меня уберечь от любви.

(А. А. Ахматова)

Он мне сказал: "Я верный друг"

И моего коснулся платья...

Как не похожи на объятья

Прикосновенья этих рук!

(она же)

К началу осени у Терезии Васильевны обострилась чахотка, и сразу из Стрельны Ольденбургские отправились на всю осень и зиму в Германию, к родственникам принцессы. С Никсом, вернувшимся в Петербург в конце лета, они разминулись.

Снова встретились только после Пасхи, когда возобновились воскресные обеды в Зимнем дворце.

— О, Екатерина Петровна, я очень рад Вам! Мы с Вами давно не виделись… Как здоровье Её Высочества?

— Сейчас уже лучше, спасибо… Да, правда, не виделись мы очень давно… как Ваше путешествие по России?

— Очень интересно. Оказывается, из окон Зимнего дворца видна очень малая часть Империи!

Он улыбался и шутил, как раньше, и Като в его присутствии было легко. Она не стесняясь смотрела в его глаза, и не хотелось думать ни о чём грустном.

— И какова она из окон путевой кареты?

— О-о, Вы себе не представляете!

— И всё же?

Цесаревич подумал минутку над верным словом.

— Многоликая. Нарядная и нищая, красивая и устрашающе уродливая, необъятная и очень маленькая. Вот, если угодно.

— Да, мне она показалась совершенно такой же, когда мы ездили за границу в эту зиму. Но именно такая она и прекрасна, верно? Именно такая и могла породить и Сергия Радонежского, и Ломоносова, и Пушкина...

— Ого! — изумился Никс, особенно растрогавшись Сергием Радонежским — его родители очень чтили этого святого, даже нарекли в его честь очередного Цесаревичева брата, которому в мае должно было исполниться семь лет. — Да Вы, оказывается, душой русская, а не немка!

— Да, — засмеялась Като, и в её интонации впервые в жизни проступили нотки самодовольства, — Пожалуй, дам фору некоторым придворным дамам!

Никс тоже рассмеялся:

— А Вы не промах! Я страшно рад, что с Вами подружился!

Вот оно! Кажется, лёд начал трогаться! Утопающей в розовых мечтах Катарине казалось, что от «я страшно рад, что с Вами подружился» до «я люблю Вас» — всего лишь пара воскресных встреч и бесед в подобном доверительном тоне. Но следующей же фразой Его Императорское Высочество спустил её с небес на землю:

— Я действительно очень рад подружиться с Вами, но вот, долг престолонаследника заставляет снова в дорогу. На этот раз — в Европу.

— Как интересно! — выдавила из себя Като, стараясь казаться весёлой и в самом деле заинтересованной. Но кажется, у неё плохо получилось. Потому что Николай Александрович неожиданно бесцеремонно взял её за подбородок, долго-долго внимательно и очень серьёзно смотрел в глаза и наконец спросил — совсем неузнаваемым голосом, серьёзнее и строже некуда:

— Екатерина Петровна, мы ведь с Вами друзья?

— Конечно, Ваше Императорское Высочество.

— Тогда пообещайте мне… нет, поклянитесь! Ваша религия, как и моя, запрещает клятвы, но Вы поклянитесь мне, что не будете сильно огорчаться, когда я уеду.

— Обещаю, — ответила Её Высочество тем же серьёзным и ответственным тоном.

— И ещё, — продолжал Никс, отпустив её лицо, но продолжая держать за руку. Свободной рукой достал из-за борта мундира газетную вырезку. С фотографии улыбалась симпатичная курносая девушка с тёмными локонами. Наследник протянул фотографию Като, чтобы та могла лучше её разглядеть. — Пообещайте мне, что не будете её ненавидеть.

Като внимательно рассматривала фотографию — и молчала. Прочитала подпись: «Мария София Фредерика Дагмар, вторая дочь короля Дании». Всё понятно, даже более чем. Будущая российская Императрица. Что ж, Бог Вам в помощь, Ваше Императорское Высочество!

— Не ненавидьте её, — снова попросил Никс. — Она ни в чём не виновата.

— Вы любите её? — спросила Като невпопад. Но в сердце ещё теплилась надежда, что вот он скажет: «пока не знаю, родители хотят, чтобы я на ней женился» или что-то в этом роде.

— Да. — отозвался Никс тоном, не терпящим никаких возражений, и в то же время, с необычайным теплом. Потом поправился, — Надеюсь, что да.

Ещё минуты три молчания, и наконец:

— Хорошо. Я обещаю.

— Спасибо! Спасибо Вам! — Николай Александрович снова повеселел и даже несколько раз поцеловал Като руку. Обещание, что Катарина не будет ненавидеть его невесту, обрадовало его так, как будто это было принципиально важно для блага государства или для его личного счастья. Фотографию он спрятал обратно, а Её Высочество пригласил на танец, чтобы их беседа не выглядела компрометирующе.

— Кстати, — вдруг сказал он, — Помнится, я обещал Вам подарок из поездки по России? Вот, возьмите. — Он остановился и снял с длинной руки красивый серебряный перстень с бирюзой. Надел его Като на палец, на левую руку. — На память о нашей дружбе и о Вашем обещании.

Като долго, как будто не веря, смотрела на свою руку, где, на безымянном пальце, теперь красовалось чуть-чуть великоватое ей кольцо с большой бирюзой. Неужели? И какая смешно двусмысленная ситуация: Цесаревич дарит ей кольцо, как будто обручается, но это на прощание, и дальше ничего не будет. Она будет приглашена на его свадьбу, по-прежнему будет видеть его каждое воскресенье на обедах во дворце, и её тоже, и с ней они непременно подружатся, вопреки здравому смыслу и ожиданию всех друзей; они, как и раньше, будут рады друг другу, будут шутить и смеяться, а может, и танцевать вместе, но это всё будет уже совсем-совсем иначе. Как будто что-то важное умерло и запечатано этим перстнем, холодным блеском серебра и неживым цветом бирюзы.

— Не грустите, прошу Вас. Будьте умницей. А я обещаю быть Вам добрым другом на всю жизнь. Не забывайте об этом.

Конца вечера Като не помнила. Очнулась только когда слуга распахнул перед ней тяжёлые двери Каменноостровского дворца и её отсутствующий взгляд встретился с каменным взглядом немки-гувернантки. Её Мама выписала из родного Нассау в конце зимы. Новая гувернантка была строга и фанатично предана лютеранству. Всё её воспитание заключалось в том, что на каждый шаг Её Высочества она находила цитату из Писания, угрожающую всеми муками ада. Особенно же страшную кару она сулила за то, что Катарина до сих пор медлит с конфирмацией.

— Вот Ваша сестра, Её Императорское Высочество принцесса Терезия, заболела скарлатиной. Вы знаете, что эта болезнь очень заразна и может перекинуться также на Вас. Подумайте, что будет, если Вы предстанете перед Создателем неконфирмованной?!

Да ничего страшного не будет! Вот её маленькая сестрёнка Мария-Цецилия. Она умерла, не дожив и до года от роду. Что ж, она теперь в аду? Глупости! Она же ни в чём не виновата! А бабушка вообще во всю жизнь осталась православной, но сделала людям столько добра, что за одно это наверняка заслужила рай. Но теперь уже всё равно… Как там говорят русские? Если тонуть, то неважно, какое дно? Да, как-то так… Хотя в чём-то фройлен[1]права: лучше определиться. Как древние мученицы, подтвердить свою любовь к Христу. Если земного жениха нет и не будет, пусть будет Он.

— Фройлен! Передайте родителям: пусть назначают конфирмацию на ближайшую среду. Я готова.

— Слава Создателю! — воскликнула гувернантка и убежала доложить Их Высочествам радостную новость. Как только за ней закрылась дверь, Като подошла к зеркалу. У сестрёнки скарлатина? Это очень печально, но сейчас, видит Бог, Катарина не испытывала по этому поводу никаких особенных чувств.

— Прости меня, моя милая маленькая девочка, — прошептала Екатерина Петровна. — Я люблю тебя и мне правда очень жаль, что ты так серьёзно заболела. Как же некстати, что ты, а не я! Но ничего, я спасу тебя. А ты в ответ поможешь мне. — Её Высочество выскользнула из комнаты так тихо, что, если бы там находился кто-нибудь ещё, он бы этого не заметил.