Глава 22

Глава 22

И мне любо, что брызги зелёной волны,

Словно слёзы мои, солоны.

(А. А. Ахматова)

Ах! — кричу я им, — лишите

Вы меня всего, всего…

Все-то ваше царство вряд ли

Стоит сердца моего!..

(Я. П. Полонский)

Смерть старшего брата оглушила Великого князя Александра. В Ницце он выстаивал все панихиды и старался, как мог, утешить маму, но то и дело боялся, что у него сдадут нервы и он снова расплачется, как ребёнок. Когда становилось совсем невмоготу, он, под каким-нибудь благовидным предлогом, убегал на взморье. Возле моря легче дышалось, оно было бескрайним и добрым, рядом с ним легче было переносить печаль. И на берегу, на тёмных скалах, можно было плакать сколько душе угодно. Саша даже не предполагал, что в его глазах может быть столько слёз, но они всё не кончались.

Поначалу, замкнутый в своём горе, Александр Александрович не замечал, что на взморье он не один. День на четвёртый или пятый, когда душащая боль по чуть-чуть стала отпускать, он, наконец, увидел тоненькую девичью фигурку. Она бесстрашно стояла на опасном краю скалы и смотрела на море, не обращая внимания, что ветер треплет полы её чёрного платья и пряди волос, почти такого же цвета.

Да, одно горе на двоих. Повод для дружбы, как в сентиментальных романах! Но сейчас Саше и в самом деле ужасно хотелось подружиться с ней, утешить. Он осторожно подошёл и громко, стараясь перекричать шум моря, сказал по-немецки:

— Ваше Высочество, отойдите оттуда, там опасно!

Она бросила на него быстрый и резкий взгляд, как будто не понимая, кто посмел вторгнуться в её боль, и злясь на этого кого-то. Увидев, что это Великий князь (теперь это он — Цесаревич, но она всё никак не может переучиться), смягчилась и сказала тихо-тихо:

— Он очень любил море.

— Да. И цветы.

У принцессы Дагмар на мгновение блеснули глаза. Она заговорила горячо и быстро:

— Да! Мы должны пойти в город и купить ему самые лучшие! — и, захваченная этой идеей, Минни стала быстро-быстро спускаться со скалы. Александр поддержал её под руку. Когда они оба были внизу, на берегу, новый Цесаревич попытался воззвать к её здравому смыслу:

— Мы же не можем просто так сбежать! Во-первых, нас обоих будут искать родители. Во-вторых, что они подумают, узнав, что мы пропали вдвоём?

Минни долго смотрела на него. Сказала всё тем же перегоревшим, охрипшим от слёз голосом:

— Да, Вы правы, Ваше Высочество.

И, опустив голову, пошла обратно на виллу, которую снимала Императрица Мария Александровна и где разворачивались события последних четырёх беспросветных дней.

На следующий день они снова встретились на скалах, и Саша рассказал Минни всё, что знал и помнил о старшем брате с самого детства. Говорили только о нём, на другие темы не получалось. И только Цесаревичу Александру, а вовсе не отцу Янышеву, захотелось задать самый главный для Дагмар в эти дни вопрос:

— Как учит ваша церковь о загробной жизни? Мы можем помочь ушедшим своей молитвой?

— Да. И не только можем, но и должны, по мере наших сил.

— Научите меня этой молитве!

— О таком каждый молится своими словами...

Минни сосредоточилась и, глядя вдаль, стала чрезвычайно серьёзной и вдумчивой. Саша понял, что она молится, и решил не мешать ей. Тоже шепнул ясному небу и солёной морской глади «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего...» и ушёл.

Сейчас, в Петербурге, когда со смерти брата прошло уже три месяца с небольшим, события в Ницце виделись как в тумане. Боль ещё не отпустила совсем, но уже притупилась настолько, что можно было жить дальше, и о принцессе Дагмар Саша вспомнил даже с улыбкой. Хорошая она девушка! Он искренне надеется, что они останутся друзьями. Александр Александрович, конечно, неоднократно слышал от отца мысль о том, что, невзирая на смерть Никса, такую выгодную партию упускать нельзя, но ей-Богу, нельзя же жениться без любви! А любит он совсем другую девушку, и если отец не разрешит ему на ней жениться, Саша отречётся от престола. Ничего страшного: у него четыре брата, есть на кого положиться! Точнее, на кого перевалить ту страшную ношу, которая замаячила впереди неподъёмной глыбой. Подарок от любящего брата на память. Пожалуй, сейчас, когда прошло время, именно этот «подарочек» и давил на Сашу всей своей тяжестью, а вовсе не смерть Николая. С ней он уже смирился, выплакал всю и всю растопил в сердечных молитвах и нежном воске свечей. Осталась память, неизменно светлая и добрая, и нависшее дамокловым мечом осознание: он — наследник престола, именно ему после смерти отца предстоит поднять на свои плечи всю тяжесть венца — больше из терний, чем из бриллиантов.

— Entrez[1]! отозвался Александр на стук в дверь. В проём просунулась голова фрейлины, Александры Жуковской. Она промокнула глаза платком. Саша кивнул, поняв условный сигнал. С давних пор, ещё до Ниццы, верная Жуковская помогала Великому князю Александру видеться с княжной Мещерской.

Мария Элимовна ждала в оранжерее. Увидев Цесаревича, улыбнулась. Александр заметил про себя, что улыбка очень её красит. Подошёл, поздоровался по-французски и поцеловал руку. Предложил пройтись по саду.

— Такая утрата для всех нас и так неожиданно, как говорится, посреди пира жизни… — говорила княжна Мещерская, не глядя на собеседника, шагая широко, как гренадер, так что Саша едва поспевал за ней. Потом она внезапно остановилась и, долго, пристально глядя в глаза Цесаревичу, договорила:

— И такое тяжёлое бремя впереди, на Ваши плечи. Как я сочувствую Вам, Ваше Императорское Высочество!

Глядя в эти глаза цвета горной реки в пасмурную погоду, Саша думал о превратностях судьбы. Начинались эти свидания в оранжерее просто как средство от скуки, потрясавшее воображение Великого князя тем, что они были одновременно тайными и абсолютно невинными. Но теперь, после Ниццы, очень нужен был кто-то, кто понял бы, согрел своим теплом и по-человечески пожалел. Услышав от Марии Элимовны такие слова, Александр почувствовал, что не ошибся в ней. И, совершенно забыв о том, что их могут увидеть (Жуковская следит бдительно и даст им знать, если возникнет опасность), Цесаревич склонил свою голову на плечо княжны Мещерской. Она, немного робея, обняла его одной рукой и, набравшись смелости, осторожно поцеловала в макушку. Это была почти материнская ласка, и так и хотелось застыть и остаться в таком положении навсегда. Да! Если отец будет настаивать на его браке с принцессой Дагмар, Саша твёрдо скажет ему, что любит княжну Марию Элимовну Мещерскую и никакой другой жены себе не желает, а если нет, то отрекается от престола! Это звучало, по меньшей мере, безрассудно, а по большей безответственно, но Александру было всё равно. Лишь бы всю жизнь быть рядом с этой женщиной, всё время вот так ощущать запах её духов и внимание с её стороны. Но вдалеке, высоко над живой изгородью, замаячил белый носовой платок Александры Жуковской. И это тоже был условный сигнал: Её Величество вышла на прогулку (точнее, выехала: потеря любимого сына настолько подкосила Императрицу, что долго ходить пешком она не могла, и её вывозили в сад в кресле на колёсиках). Идиллию пришлось прервать и, с жаром поцеловав княжне Мещерской руку, Александр окольными путями заспешил обратно во дворец.