46. Зарницы

В Риме после отъезда друидов вновь начались волнения по поводу аграрного закона. Фламин напомнил предупреждение, что этот закон приведёт к смуте, но продержится лишь день. Присоединились к этому Аппий Клавдий, вставивший в молитву слова: «Нет равенства на небесах, не может быть его и на земле», и Гвлэдис, пропевшая:

Землю, как будто невольницу-шлюху, делили,

Город в блудилище этим они превратили.

Наедине Аппий и Гвлэдис стали выговаривать Фламину:

— Ты что, не видишь, как трясёт Город? Ты ведь уже знаешь, что посоветовать. Думай быстрее и скажи! — потребовала друидка.

— Скажи так, чтобы с охотою согласились и патриции, и плебеи, — припечатал Клавдий.

— Так что же, быстрее сказать или лучше? — огрызнулся Евгений, которого шокировало бесцеремонное утверждение надзирательницы, что на самом деле он уже знает решение. Нечто в голове вертелось, но ясной формулировки не было.

— Ладно, скажи лучше. Но не тяни, — смилостивилась Гвлэдис.

А со всех сторон сверкали зарницы. Отношения между союзными и дикими вольсками ухудшались с каждым месяцем, и в эту войну явно будет втянуты и Рим, и эквы, а, может, и ещё кто-то.

Этруски восприняли договор с кельтами на самом деле правильно: Рим и галлы поделили между собой их земли. Двенадцать правителей этрусских городов стали совещаться, на кого напасть первыми: на галлов или на Рим? Но пока что они ни до чего договориться не могли.

Осада Тартесса, сколько было известно по слухам, затянулась. Первоначально соседние племена поддерживали карфагенян, возглавляемых Кориоланом, потому что не очень любили богатых и гордых соседей, считая их угнетателями. Но разведочная экспедиция показала тартессцам, что готовится большая война, и они заранее укрепили как следует город; наняли войско, половину которого оставили тревожить пунийцев и их союзников; запаслись продовольствием. Римскому изменнику пришлось через некоторое время добывать припасы набегами, и постепенно соседи испанского города стали переходить на сторону Тартесса, так что осаждающие оказались практически в осаде. Карфаген отказал Кориолану в помощи, тамошние отцы-сенаторы заявили, что они и так не поскупились на снаряжение и наём войска, и если полководец не смог распорядиться этим богатством и ресурсами, он сам виноват.

Из галльских земель донеслись слухи, что посольство, вернувшееся из Рима с вестью о подчинении божеств Богу Единому, и сопроводившее в кельтские земли Его последователей для освящения алтарей и налаживания службы, вызвало раскол среди жрецов и племён. Больше половины их не согласились признать своих богов наместниками. Друиды раскололись на зелёных, сторонников союза с Римом, и бирюзовых, не признавших союзный договор. Племена непримиримо следовали либо за одними, либо за другими. Явно дело шло к большой междоусобице, всполохи которой уже случались.

На выборах консулов плебеи, уставшие от бесплодных волнений и на самом деле вдохновлённые громадным успехом Рима во внешней политике, позволили избрать ещё одного твердолобого Фабия: Марка, брата Цезона, а ему в напарники совсем уж консервативного сторонника патрициев и Сената, обвинителя Спурия Кассия, Луция Валерия. Здесь сыграли роль предупреждения по поводу аграрного закона.

Сделав такой выбор, плебеи схватились за голову и в трибуны провели наиболее радикальных популистов. Те вновь подняли на щит аграрный закон.

Вейяне, ближайшие соседи Рима среди этрусского двенадцатиградия, подвигли эквов и диких вольсков на войну. Поскольку в союзниках согласия не было, война свелась к тому, что малость пограбили латинские и герникские деревни, а когда подошло римское войско под командованием Марка Фабия, союзники разошлись и римляне в отместку немного пограбили их. Однако увлекаться было нельзя, так как вражеские войска не разбежались и были готовы в случае чего вновь напасть. Кажется, они даже задумали хитрый по их меркам план, но неблагоприятные знамения при гаданиях заставили их обратиться с предложением о мире. Римлянам ещё сильнее «везло» на дурные предзнаменования, и мир был заключён без единого сражения. А после возвращения выяснилось, что весталка Оппия была уличена в блуде. Её казнили.

На очередной коллегии децемвиров хотели обсудить аграрный закон, но быстро перешли к менее спорным материям: семейному праву. Фламину пришлось краснеть, когда обсуждали законность двоежёнства, а затем, забыв про все подготовленные аграрные предложения, пытаться исправить положения нового закона. В итоге было принято сбалансированное решение, обоснованное желанием избегать блуда и увеличить число лучших граждан. Гражданин имел право взять во вторые жёны вдову брата либо друга, но лишь с её согласия и согласия своей первой жены, выраженных на Форуме при свидетелях. Троица давала друг другу клятвы. Муж обещал не оказывать предпочтения ни одной из жён, и, если у него не было второго дома, как можно быстрее построить для новой супруги отдельный дом. Младшая жена клялась почитать первую жену как наставницу, а старшая вторую — как лучшую подругу. Они приносили обет не ревновать мужа друг к другу и после смерти одной из них воспитывать детей другой жены даже лучше, чем своих. Если один дом был в Городе, а второй в деревне, вторая жена получала ключи от кладовых деревенского дома и должна была жить там, кроме бедствий и войн. Допускалось также взять на тех же условиях в качестве второй жены знатную иностранку ради укрепления связей и могущества Республики, и в случае, если она была захвачена на войне и побывала рабыней мужа, но не других, она всё равно считалась полноправной римской гражданкой. По завещанию муж обязан был оставить обеим жёнам равные доли. Кроме того, поскольку ребёнок считался членом семьи лишь после того, как его признавал (поднимал) отец, а Фламин с Гвлэдис всё время настаивали на том, что уже во чреве ребёнок многое понимает, учится и узнаёт, был принят ритуал признания ребёнка в чреве матери.

Так что Евгений побыстрее узаконил своё семейное положение. Но осталось однозначное ощущение, что упущен шанс подсказать римлянам выход из тупиковых свар вокруг того, чтобы переделить землю.

На семейном фронте также всё было не совсем гладко. Увлёкшись делами Республики и общины единобожников, а также воспитанием и развитием Авла, Евгений запустил остальных детей, и теперь ему пришлось уделять им больше внимания. Толчком к этому послужило печальное событие: от тяжёлой оспы умерла младшая дочь Фламина Секунда.

Пара девушек, обучавшихся на Склоне, принесла Богу обет безбрачия и целомудрия. Им был куплен участок, куда запрещалось входить мужчинам. «Вот и первый монастырь основали», — иронизировал внутри себя Евгений. Гвлэдис с Медонией после осмотра «монахинь» одобрили их решение, сказав, что маловероятно им родить достойных детей. Хотела присоединиться к ним и третья: Марция Терция, но Евгений вместе с друидками, осмотрев её, запретили даже думать о целомудрии, тем более что она уже не девственница и здорова, как тёлка. Ей велели побыстрее выходить замуж и рожать. Та, заплакав, стала жаловаться на несчастную любовь, и пришлось Гвлэдис заняться с Терцией «психотерапией», а Евгению публично отругать и наедине поколотить посохом соблазнителя, после чего девушка охотно приняла ухаживания симпатичного Рыси.

Гигий выпросил право уехать на год в Великую Грецию и в Элладу, дабы поговорить с тамошними геометрами и философами и показать им свои труды. Фламин попросил его (полушутя) привезти с собой ещё учёных, и геометр воспринял это как приказ. В целом первосвященника такая интерпретация его пожелания устроила, и он стал ждать возвращения грека с «прибавлением».