40. Переговоры или судилище?

Четыре месяца пробыло посольство друидов в Риме. Примерно четверть времени они посвятили знакомству с самим городом и римскими обычаями, переговорам с государственными мужами. Остальные три месяца ушли на детальное знакомство со Склоном, с «рыцарским орденом» и с новой религией.

Начиналось всё крайне дружественно и вежливо. Друиды в первые дни разговоров о делах на Склоне практически не заводили. Они поставили невдалеке от алтаря Неведомого Бога свой алтарь и приносили на оба алтаря в жертву целые плоды и ягоды, а также капли вина и кусочки еды. Цветы никогда не возлагались и благовония не воскуривались. Когда позже Сияния спросила Медонию, почему друиды не жертвуют цветы, та ответила:

— Цветок должен быть оплодотворён и превратиться в плод. Оторвав его от корней, вы превращаете цветок в того, кто, ради мнимой возможности всё-таки выполнить своё Предназначение, будет всеми силами вытягивать энергию прежде всего из тех, кто его срезал и кому он подарен. Он не жив и не мёртв. Поэтому такая жертва не угодна Отцу и Матери Природы.

— А почему же, когда мой муж запретил кровавые жертвы, Бог не предупредил его, что и цветы Ему не нужны?

— Богу Единому никакие жертвы не нужны. Ему нужно наше совершенствование. Запретив цветы, Евгений оттолкнул бы от Наивысшего слишком многих из тех, кто готов стать Его слугой. А заодно привлёк бы самых страшных из тех, кто под видом Бога служит демонам и самому Дьяволу.

Всё это убедило Сиянию, но последняя фраза осталась непонятной и пугающей. Когда она ночью, во время слияния, рассказала всё Евгению, тот обнял её ещё крепче и прошептал:

— Друидка права.

Друиды внимательно выслушивали молитвы, которые переводили им четверо ранее прибывших, и сами молились, причём их молитвы тоже обязательно переводили. Мастарикс преподнёс им дощечки с записями молитв и проповедей Фламина.

Трое из посольства друидов, видимо, наиболее искусных в общении с дикими зверями, на третий вечер были сопровождены Сильвием и Луллием познакомиться с семействами Луция Лупуса-внука и Терции Линкс, рыси. Вернулись они утром, очень довольными. Да и остальное всем друидам скорее нравилось, хотя порою они обменивались какими-то замечаниями на своём языке (не при слугах Бога, но скрыть что-то от Волков и Рысей было почти невозможно).

Шесть дней пробыло посольство на Склоне и затем вернулось на несколько дней в Рим для продолжения переговоров. Сколько передали Евгению, высокие договаривающиеся стороны начали прощупывать возможности вечного союза. Друиды вначале настаивали, что великий кельтский народ должен быть в этом содружестве первым среди равных, тем более, что он готов снабжать римлян своими целителями, заклинателями, предсказателями, мастерами и так далее. Но чувствовалось что это не ультимативное требование, а скорее начальная позиция для жёсткого, но позитивного, торга. Шесть дней поторговавшись, пока что не придя к согласию ни по одному вопросу, депутация друидов вернулась на Склон. Это отнюдь не расстраивало обе стороны, поскольку было ясно: идёт лишь первый раунд трудных, но важнейших и многообещающих обсуждений и решений, и быстро соглашаться неразумно и неприлично.

На этот раз друиды пробыли на Склоне одиннадцать дней, и старший из друидов, Гвенол, вместе с чередовавшимися переводчиками и другими членами делегации, каждый день, кроме одного, священного по календарю друидов, целыми днями разговаривали с Евгением и его ближайшими сподвижниками, чаще всего с Павлом Канулеем. Друидки вовсю старались свести дружбу с жёнами Фламина и Павла и добились возможности наблюдать за обучением девочек. Авл вместе с относительно молодыми друидами, Сильвием и охранниками друидов пропадал на охоте. Судя по относительно небольшому количеству приносимой дичи, в основном там занимались не охотой самой по себе, а изучением окрестной природы. Авл подтвердил это, когда отец спросил его прямо.

— Друиды хотят определить, сколько народу может жить в Лациуме без опасности вырождения людей и убийства Матери Природы, — обронил среди прочего рассказа Авл.

Разговоры с Квинтом были начаты с похвал:

— Мудрейший посол Бога Единого, проливший свет знания на Рим и Лациум, тот, чья благодать стала привлекать окрестные народы и слава о добродетелях и благочестии которого распространилась далеко по миру, от Тартесса до Вавилона, от Тимбукту до Эрина и Туле, мы пришли смиренно получить от тебя свет знаний твоих и поделиться с тобою и твоими людьми жалкими крохами того, что мы выяснили, — рассыпался в речах самый красноречивый из послов, Кассвазз.

— Поистине, если бы я сидел перед вами не на скамье, а в луже, ты, Кассвазз, сказал бы, что я выбрал самую красивую и глубокую лужу в мире, — отрезал Евгений.

— Тогда перейдём к менее приятным делам, — взял инициативу в свои руки Гвенол. — Поклонение Богу Единому гибельно для Матери Природы, потому что человек воображает себя созданным по образу и подобию Божию и царём природы. А первая наша заповедь: «Посвяти своё сердце Матери Природе и её созданиям, Господину и Госпоже Природы, а не суете этого мира». Ты говоришь, что вы не поклоняетесь, а почитаете и служите. Но ты не предостерегаешь своих учеников от суеты, а, наоборот, поощряешь их добиваться успеха в суетной жизни, бренных почестей и славы, богатства, приобретение которого убивает Природу. Тем самым слова твои остаются пустым звуком и попыткой жалкого оправдания тебя перед Пославшим тебя и собственной совестью. Твои люди всё равно чувствуют себя народом избранным и присваивают Бога себе.

Удар был в самое больное место. Как ни пытался Евгений предотвратить гибельный «первородный грех» всех единобожных религий своего мира, эта гордыня и иллюзия своей исключительности всё время пролазит в души людей. Но тем не менее Фламин ощутил, что где-то в обвинениях старшего друида есть слабое место. Но вот где? И он, чувствуя, что ответ необходим, решил пока что сослаться на свою миссию.

— Я никогда не приписывал свои слова Богу. Японимаю, что «Homo cum Deo loquitur, ea oratio est. Cum loquitur Deus hominem, insanit» (Когда человек говорит с Богом, это молитва. Когда Бог говорит с человеком, это безумие). Человеческий язык бесконечно ниже Божественной мудрости, но порою Бог может помочь человеку, мучительно ищущему пути к Нему. Когда я получаю болезненный удар от Бога, я понимаю, что делаю что-то неправильно. И очень редко, но бывает, когда я получаю лёгкое поощрение. Во время вашей инвективы я предупреждений не получал.

— А уверен ли ты, посол Бога, — ехидно продолжил Гвенол, — что ты продолжаешь идти по Божьему пути? Может быть, ты давно уже его потерял и злобный демон сбивает тебя с толку своими знаками? Правда, скорее этого демона я назвал бы хитроумным и поэтому ещё более опасным, чем примитивно злобный.

Да, эти противники в «судоговорении» намного опаснее, чем сенаторы или Аппий Клавдий, понял Евгений. Особенно когда разговор идёт о вере и морали. Осталось продолжать уверенно защищаться.

— Конечно, уверен, что на своём Пути! Ни разу я не получал поощрения за то, что является хотя бы в чём-то злом, и лишь за то, что я делал достаточно осторожно, дабы не навредить даже в будущем. Я получал предупреждения за попытки неосторожно причинять добро и поэтому останавливался вовремя.

— Римлянин, ты недооцениваешь врага Бога Единого. Он зломудр. И поэтому тебя он не будет склонять ко злу, тем более, ко злу, видимому тобою. Он знает ограниченность разума и души твоей и действует так, чтобы зло от деяний твоих оставалось за пределами видимости очей ума и веры. И поэтому каждое твоё «доброе дело» приближает конец света.

Да, защитные аргументы Фламина оказались полностью разбиты. Осталось переходить в отчаянную и почти безнадёжную контратаку.

— Значит, вы уверены в том, что конец света неизбежен? И мы можем лишь оттягивать его, возможно, такими средствами, как вы или как те краснокожие, которые живут от вас через океан. Приносите в жертву невинных людей и считаете, что тем самым вы умилостивили временно злые силы.

Друиды обменялись парой фраз. В отличие от обычной практики, перевода не было, но Евгений ухитрился как-то понять смысл. Ллер, который был нечто вроде шефа охраны, спросил Гвенола: «Откуда он знает о заокеанских краснокожих?» Гвенол отмахнулся: «Я же не сомневался, что вначале он действительно был послом Бога Единого». Евгений вдруг понял, что может выиграть очко, и резко запротестовал:

— Вы не перевели две последних фразы. Или вы уже считаете меня пленником или подсудимым? Или с тем, с кем нечего считаться? В обоих случаях грубо ошибаетесь.

Гвенол подал знак перевести, но тут уже Фламин начал забивать гвозди.

— Да, Мастарикс переведёт, но то, как я понял ваши слова. Не надейтесь, что ваши злые умыслы укроются от меня, — и продолжил: — «Qui scit de ultra mare rubrum populo? Et primo legatus esset unum Deum dubito nec».

Смущённые друиды принесли извинения. И разговор продолжался в весьма напряжённом противостоянии, с перерывом на трапезу, которая прошла на сей раз в официально-холодной обстановке, но на публику возникшие противоречия не выносили. Друиды объяснили, в частности, что в жертву людей приносят лишь в крайнем случае, если положение почти безвыходное, либо для важнейших предсказаний будущего. Почти всегда жертва — это осуждённый преступник. Реже — пленный. И уж если другой возможности нет — доброволец. Евгений продолжал наступление на обычай человеческих жертвоприношений, упирая теперь на то, что жертву приносят мучительным образом. Гвенол, лицо которого было перекошено от необходимости защищаться, пояснил, что жертва богам приносится максимально быстро и без мучений, а вот при гадании необходимо истолковать поведение жертвы после смертельной раны и фигуры, которые образовала вытекшая кровь, и поэтому приходится убивать так, чтобы агония длилась достаточно долго. В конце концов, стремясь удержать за собою последнее слово, Гвенол припечатал:

— Я знаю, что ты добился конца гладиаторских игр. Но ведь вы тоже безжалостно казните преступников, и в своих проповедях ты подчёркиваешь необходимость возмездия злодеям вплоть до смерти, и даже призываешь к уничтожению тех, кого считаешь врагами Бога.

Тем самым он перехватил инициативу перед следующим днём то ли переговоров, то ли судилища, во время которых он всё время пытался поймать Евгения на гибельных намерениях и на враждебности друидским заповедям, а Евгений переходил в контратаки, показывая, что у друидов отнюдь не всё ладно.

Первое время обострившиеся отношения не влияли на дружественные контакты остальных друидов с последователями Бога Единого. В предпоследний день этого пребывания главные друиды куда-то исчезли. Не было и Авла. Вернувшись после полуночи, он, стуча зубами и превзмогая отвращение, сообщил только, что выследили и разгромили логово разбойников, раненых сожгли живьём. Трёх взятых в плен целыми принесли в жертву на ритуале гадания. И результаты колдовства, кажется, очень неблагоприятные.

На следующее утро друиды обрушились на Квинта, говоря, что Единый Бог несёт гибель друидам и всему миру. Квинт перешёл в контратаку:

— Вы приписываете Богу чувства, мысли и намерения существа. А Он — не существо, Он вне и выше всех миров всех времён. Тот, кто низводит Бога до существа, поклоняется не Ему, а подменившему Его самому могучему демону этого мира — зломудрому и коварнейшему Люциферу, нашему Дьяволу, Князю мира сего. Из-за дурного поведения людей, разрушающих природу-мать и свою собственную природу, мы не можем вырваться из-под гнёта диавольского. И вы подтвердили, что вы подпали под него, хоть и пытаетесь спастись единением с природой. Не мог ли Люцифер подсунуть вам зловещие результаты ворожбы? Этого вы не заподозрили?

С перекошенным от злобы и унижения лицом Гвенол потребовал к ответу главного предсказателя Мог Ройсса.

— Было трое преступников-пленников, наши боги подтвердили, что эти люди заслужили самую жестокую кару. Первым принесли в жертву менее всего виновного из них, задав самый лёгкий вопрос: как сложатся отношения между Римом и кельтами после этого посольства? Знаки оказались противоречивыми. Могут стать такими, что единственным выходом для одной из сторон будет уничтожить другую. Могут перерасти в союз, сотрудничество и тесную дружбу. Промежуточного не будет. Вторым на следующей лужайке ранили помощника главаря. Мы задали вопрос, кому служит сейчас Евгений Фламин: Богу Единому или коварному демону, заменившему в его глазах Пославшего. Судороги были настолько беспорядочными и кровь разлетелась так, что сказать ничего нельзя. Боги велели понять это людям без их помощи. И, наконец, тупым ржавым лезвием, смазанным едким соком молочая, смертельно ранили главаря. Тут вопрос был о взаимоотношениях между верой Единого Бога и верой друидов. Почти наверняка сторонники Единого Бога победят и уничтожат веру друидов, а затем сами себя и весь мир. Но есть маленький ручеёк крови и маленькие отклонения судорог жертвы, показывающие, что, возможно, боги друидов согласятся признать себя слугами Бога Единого и вместе смогут удержать мир от разрушения.

А Сильвий, который разрывался между обетами друидов и Бога Единого, через несколько дней сообщил, что услышал разговор между Гвенолом и Ллером. Ллер спросил, не пора ли убивать Евгения? Гвенол на это ответил, что он даст знак, если убедится: Фламин служит злому демону или же всё-таки Богу, но его наилучшие намерения приведут в конце концов к уничтожению друидов. Но тогда первосвященником новой веры станет Павел, который сейчас безусловно враг, хотя сам ещё этого не осознал. А вот Авл друидам дружествен, и если он станет преемником, надежда на лучший исход укрепится. Ллер, у которого явно кинжал чесался, тогда выразил готовность убить Павла. Гвенол пока что запретил, сказав, что Фламин поймёт, кто виновен, даже если не сможет доказать, и тогда уж точно река судьбы потечёт к смертельной вражде друидов с единобожниками, кельтов с Римом. Так что, если уж придётся убивать, надо будет убить обоих. Но нельзя давать из-за этого озлобиться Авлу. Поэтому Павла придётся устранить из-за угла, но практически на глазах у Евгения. А затем в честном бою убить мстящего за друга, преемника и любимого ученика первосвященника, оплакать его и оказать ему всевозможные посмертные почести. Ллер спокойно сделал вывод: «Значит, мне придётся умереть в качестве выкупа за кровь Фламина. Я готов». Евгений попросил никому об этом не рассказывать, и сам решил приберечь знание до крайней нужды.

Опять друиды уехали в Рим. А в промежутке Волки и Рыси прослышали о возникших неприятностях. Евгений считал, что виноват прежде всего он сам, не удержавшийся от рассказа кое-каких сведений встревоженным его мрачным видом жёнам. Но ведь шила в мешке не утаишь…

На сей раз друиды вернулись более удовлетворённые: переговоры начали давать положительные результаты, и были удивлены холодным приёмом на Склоне и косыми взглядами практически всех. Отныне каждого друида, почти не таясь, сопровождали Волк и Рысь. Разбор отношений в узком кругу начался с заранее продуманного наезда Фламина.

— Вы говорите, что маленький ручеёк ведёт к спасению мира и друидов, а большая река Судьбы к гибели. Я знал это. Поэтому меня и послал Всевышний. А теперь ответьте: раньше гадания что показывали, если вы осмеливались гадать на судьбу мира?

Замявшийся Мог Ройсс хотел было увильнуть от ответа, но под взглядами Гвенола. Евгения и Павла промямлил:

— Сколько я знаю, великие друиды семь раз гадали об этом, в начале каждого Великого Века. Четыре гадания были таковы, что мир безусловно погибнет, а друиды ещё раньше, и называлось при этом имя Бога Единого. Три — что мир спасётся и боги друидов станут править всем миром, но два из них впоследствии были объявлены огрешными, так как выяснилось, что гадателей сбили с толку злые демоны и их алчность, желание получить богатое вознаграждение за добрые вести. А третье… по его поводу до сих пор идут споры.

— Значит, сейчас из бесспорных гаданий оказалось самое благоприятное. И вы хотите затоптать в угоду собственной спеси и Люциферу маленький появившийся ручеёк надежды? Я боюсь даже сказать, что это может значить.

— Не скажешь ли ты, что Люцифер выше наших богов и что наши светлые боги служат ему? — злобно прорычал Ллер.

— Ты сказал, — спокойно ответил Евгений. — Но я добавил «может быть».

Такой ответ ещё больше взбесил друидов. Они начали обвинять Евгения и его людей в нарушении заповеди «Не убей невинного».

— Ты учишь своих людей убивать и проповедуешь, что те, у кого, по вашему мнению, неправильные взгляды на Бога, и даже те, кто просто называет Бога человеческим именем, и в простоте души своей хвалит Его и приносит Ему кровавые либо драгоценные жертвы, должны быть убиты, — произнёс Кассвазз. — Твоя религия — религия разрушения, а не охранения. И после этого ты смеешь утверждать, что она правильна, а наша — ложна!

— Не утверждал я, ни что наша религия правильна, ни что ваша ложна. И соглашусь, что наша религия — не религия охранения. Она религия развития и созидания. Бог требует от человека только одного — честно пройти свой Путь, всё время развивая себя и душу свою. Всё остальное — людские установления, часто благословлённые Богом, но не исходящие от него. Ничто людское, выраженное на человеческом языке, не может быть применимо даже ко всем людям, поскольку людской язык намного проще самих людей. Нужна религия созидания, нужна религия охранения.

— Ты ушёл от ответа, почему ты проповедуешь убийства невинных, — возразил Кассвазз, в то время как Гвенол молчал и внимательно слушал.

— Ты дважды переврал мои слова, — отрезал Фламин. — Мы должны быть убеждены, а не просто иметь мнение, что человек исповедует то, что гибельно для всего рода человеческого. Caritas humani generis — (милосердие к роду человеческому) — вот что выше даже милосердия по отношению к отдельному человеку. Вы сами говорили, насколько опасен нынешний путь человечества и насколько узок ручеёк, ведущий к спасению мира. Далее, я говорил не об убийстве таких, кто сам заблуждается, а об убийстве тех, кто учит других заблуждениям и не поддаётся переубеждению. Многие одумаются, если будет показано, пусть даже оружием и кровью, что их учителя вовсе не обладают Божией благодатью, и сами себя привели к гибели. И силой свою веру мы никому не навязываем, нам обращённые из трусости и по принуждению даром не нужны. А тот, кто сам навязывает силой другим свою веру — многократно достоин смерти!

— Но ведь те, кто учат, не насилуют остальных, они убеждают их. Как же со свободой иметь свои убеждения и верования?

— Тогда предоставьте свободу любому безумцу вырубать ваши священные рощи и разрушать ваши храмы! Предоставьте ему свободу развращать вас, ваших жён и детей! — грубо ответил Евгений.

В таком стиле продолжались обсуждения ещё восемь дней, а затем делегация друидов вновь удалилась для переговоров в Риме.

***

После возвращения произошло ещё одно событие. Примерно месяц дощечки с записями веры и проповедей единобожников изучались, а теперь были торжественно сожжены.

— Таинства наук должны вверяться не письменам, но памяти, — приговорил при этом Гвенол, а Луллий повторил по-латыни: «Nos litteris crederet sacramento scientiae, sed memoria», заметив возмущение Волков и Рысей.

— А если ваша память исказит их? — неполиткорректно (что было вызвано уже накопившейся напряжённостью в отношениях друидов и Единобожников) спросил Павел Канулей.

— Мы переложили эти поучения в стихи, и теперь сага Э-Гвеннека будет века передаваться из уст в уста посвящённых.

— Сначала ваши люди выбрали из проповедей и молитв лишь понравившееся, и неизбежно исказили при переводе на свой язык, а затем вы вдобавок переложили всё в стихи, приукрасили. Какое же это имеет отношение даже не к Богу Единому, мысли Которого человек всё равно не может передать полностью правильно на своём бедном языке, а хотя бы к словам посла Его?

Гвенол остановил взглядом своих охранников, готовившихся вступить в схватку с дерзким, и остальных друидов, готовившихся его проклясть, несмотря на то, что произнесение проклятия было деянием, караемым друидскими богами.

— Мы ещё сможем выяснить, кто из нас и насколько прав, поскольку, как ты заметил, ни один человек не может быть полностью прав и даже полностью передать откровение своего божества, — с нескрываемой угрозой в голосе припечатал Гвенол.

Евгений подтвердил, столь же жёстко глядя на друидов:

— Придёт час, и мы это выясним.

Как только этот эпизод закончился, Евгений осознал, что допустил громадную ошибку: сожжение табличек было актом почёта и признания. Он не только не разъяснил это своим людям, а, наоборот, представил как враждебный акт (во всяком случае, так большинство из них поняло). Но, поразмыслив, он ощутил ещё одно: виниться в этой ошибке сейчас — совершать вторую, намного более грубую. Если Судьба всё-таки выведет людей на узенькую тропку спасения рода человеческого, а не отдельных душ, она выведет Евгения туда, где признание ошибки станет уместным и, мало того, важнейшим шагом.

После этой стычки отношения охладились ещё больше, и дискуссии приобрели характер ледяного обмена позициями. А в Риме дела на переговорах тоже были застопорены неожиданной удачей Рима.

Вольски не стремились к новым завоеваниям у Рима, поскольку обустраивали всё возвращённое в результате Кориолановой войны. Но их традиционные союзники эквы, раздражённые присоединением герников к римской мини-державе, потребовали совместной войны против герников, а также Рима и латинов, если они поддержат союзников. Вольски согласились, и Аттий Туллий привёл войско в землю эквов. Он хотел командовать сам, но эквы воспротивились даже совместному командованию, выдвинув своего полководца. И в результате союзники, вместо того, чтобы бить римлян и их друзей, передрались между собою. В нелепой, и от этого ещё более кровавой, битве обе стороны ослабили друг друга. Взбешённый Аттий начал переговоры о союзе с римлянами. В кратчайшие сроки равноправный союз был заключён. Более того, было оговорено, что, если война начинается на земле вольсков, командует объединённым войском вольский полководец. Если же на других землях — римлянин. Однако половина вольсков союз не признала и отделилась от Аттия Туллия. С тех пор вольски делились на volsci socii и volsci feri (дикие вольски).

Тем самым Республика вернула с лихвой (правда, в другом статусе) потерянные в кориолановой войне земли. Бескровная победа вскружила головы консулам и Сенату, и они чуть не сорвали переговоры с друидами, требуя главенства в союзе. Пришлось Фламину и Аппию напомнить, что «Romani non ascendit in fortuna, ne desperit si infelicis» (римляне не заносятся при удаче и не падают духом при неудаче). После этого переговоры с друидами возобновились и, кажется, приближались к удачному завершению.

Борьба вокруг аграрного закона всё продолжалась, её прервала лишь краткая успешная войнушка с дикими вольсками и союзными им эквами, в которой вольски-союзники не участвовали, заранее оговорив это с консулами. Войско врага было рассеяно, и армия сразу же повернула домой.

Когда Волки и Рыси (которые все перешли к вольскам-союзникам) вернулись на Склон, Гвенол попросил Фламина собрать всех своих людей и выступил перед ними.

«Мы долго пытались решить, какая из двух религий правильна, или же обе они равноправны и дружественны, или равноправны и враждебны. Но слова и ум оказались бессильны. Пусть теперь Небо и Судьба подскажут, что же верно. Пусть наш Ллер и ваш Павел обговорят условия Божьего суда, битвы, которая всё решит».

Единобожники согласились.