5. Домус Аппия Клавдия Сабина

Пока шли к дому Клавдия, хлынул ливень.

Дом патриция выглядел лучше почти всех других. Он был сложен из известняка, скреплённого глиной. Эбуция провели в атриум (поскольку латынь досталась ему по наследству от приёмника, он осознал второе значение этого слова: закопчённый дымный). В большой зале горел очаг, на котором готовился ужин. Дым выходил в отверстие в потолке (комплювий), которое было низшей точкой потолка, и дождевая вода стекала из комплювия в небольшой бассейн под дырой (имплювий). Провожатые омыли лицо и руки в имплювии, и Эбуцию пришлось сделать то же самое.

Напротив входа была комната-ниша, в которой сидела матрона и её несколько служанок и товарок из числа, видимо, жён и дочерей клиентов. Матрона и гражданки пряли и приказывали рабыням.

В атриуме, видимо, сегодня был ужин для клиентов. Гора свиного мяса, сколько угодно супа и просяной каши, хлеба, кислого вина. Всё самое простое, невкусное, но качественное.

— Небось сам патриций ест повкуснее, — заявил молодой клиент с повадками будущего паразита (в смысле Рима: лизоблюда, готового предать своего патрона).

— Помолчал бы, Руф! — оборвал его солидный лысый пожилой клиент, явно пользовавшийся уважением среди других. — Я бывал иногда на его семейных трапезах, ест он то же самое, только нам он отваливает не скупясь, а себя и своих домашних строго ограничивает. Ведь плебс любит обжираться за чужой счёт, и надо доставлять ему это удовольствие. А мы, отцы, должны соблюдать честь и чистоту имени своего.

— Ну да. Вспоминается эпизод с поваром! — расхохотался красноносый, похожий на сатира, дядька лет тридцати.

Все стали гомонить, и постепенно Эбуций сложил себе картину анекдотического случая, не нашедшего отражения в писаной римской истории.

Привезли греческие пираты продавать рабов. Один из них был толстый, с рыхлым телом, но требовали за него больше всего.

— А это что за толстяк? — спросил Аппий, пришедший прикупить пару слуг и служанок.

— Это ценный раб, Потэс

— Lurco (обжора), перевёл Аппию раб-грек. Сам Аппий знать греческий считал ниже своего достоинства.

— И чем же этот обжора ценен?

— Это прекрасный повар. Захватили в финикийской колонии. Умеет готовить такие изысканные блюда, что царям на стол подают.

— Ну у нас царей давно прогнали. Значит, он ублажает ваше пузо, а заодно и своё. Как квестор, я требую выставить такого редкого раба на аукцион.

Пришлось работорговцам выставить Потэса на продажу «с молотка». И Аппий громогласно выдал первый запрос:

— Этот раб вреден, он будет развращать хозяина, делать его таким же жирным и слабым. Но я сумею использовать его. Поэтому я предлагаю за него один медный грош.

Эта речь задала тон торговле, и Потэса продали за один сребреник — один сестерций, вдесятеро дешевле обычных рабов.

Эбуций чувствовал себя под пристальными взглядами доверенных клиентов патриция. Они изучали каждое его слово и каждый жест. Матрона тоже его разглядывала, не переставая прясть. Он умеренно поел, немного выпил. После примерно получасового разговора все стали подниматься. Эбуция вывели наружу и подвели к домусу с другой стороны, заведя в небольшое низенькое помещение — таберну, и показав ему дорогу на антресоли — пергулу, где лежала жёсткая постель.

Примерно через полчаса к нему на антресоли залезла женщина. Во тьме разглядеть её было трудно, но тело её казалось не старым. Эбуций подумал, что хозяин прислал к нему рабыню. Ночная гостья разделась, они слились, после чего уснули. Утром Эбуций увидел рядом с собой женщину лет двадцати пяти, довольно симпатичную.

— Ты кто?

— Я вдова клиента Аппия, Овидия. Я была в свите матроны, и матрона спросила меня, понравился ли мне ты с твоими геройскими знаками на лице. А затем попросила меня обнять тебя. А ты мужчина сильный, крепкий и ласковый. Ты мне понравился.

Ещё до восхода солнца, как и полагалось, Эбуций поднялся.

Первые полдня его никуда не отпускали, чувствовалось, что агенты Аппия продолжают изучение. Затем, угостив обедом и постаравшись как следует напоить, его провели в одну из таберн, открывавшуюся в атрий. В весьма скромно обставленной комнате сидел Аппий.

Он сразу велел налить себе и гостю вина (себе в маленький, а гостю в громадный кубок). Вино было то же самое: кислое домашнее.

— Эбуций Фефилий, ты почти всю жизнь вёл себя по принципу «Spero, sic moriar, ut mortuus non erubescam». (Надеюсь, я так умру, что мёртвый не постыжусь). Но за последнее время очень сдал, пожалуй, ещё до смерти сына Марка. Однако доблесть и честь твоя в критический момент вновь воскресли. Вчера ты вёл себя достойнейшим образом в сошедшей с ума толпе. Если бы этот Опилий не придал ей статус легальной плебейской сходки, и если бы большинство сенаторов во главе с моим коллегой не перетрусили бы, я бы поступил с бунтовщиками так, как они заслуживают. Но закон был не на моей стороне. А «Seditio civium hostium est occasio». (Несогласие граждан удобно для врагов).

— Это видно, что ты подчиняешься закону. Даже когда тебе велели склонить фасции перед народом, ты подчинился законному требованию.

— Зато народ забыл, что «Salus patriae suprema lex». (Благо отечества — высший закон). Они вели себя бесчестно, и не думали, что «Qui ventum seminat, turbinem metet». (Кто сеет ветер, тот пожнет бурю).

Евгений поглядел в прямое, уверенное лицо консула и вдруг решил сказать правду в глаза:

— Ты, консул, тоже это забыл. И, по-моему, нужно помнить, что «Salus populi suprema lex». (Благо народа — высший закон). Без народа отечество погибнет. А я всегда пытался вести себя по принципу «Virtus quam numma» (Честь выше денег), — перефразировал Эбуций латинскую пословицу.

— Да, а коллега мой повёл себя как торгаш, по принципу «Serva me, servabo te». (Выручи меня — я выручу тебя). Вместо того, чтобы напомнить о чести и силой привести в чувство тех, кто забыл о ней, он начал торговаться. Я подчиняюсь законам, хоть они стали мерзкими. Любой трибун приказывает консулу, власть наша стала почти призраком. Народ разлагается на глазах. «Quae fuerunt vicia, mores sunt». (Что было пороками, теперь нравы).

— А ты готов поступить по принципу: «Pereat mundus et fiat justicia» (Пусть мир погибнет, но свершится правосудие).

На лице Аппия неожиданно появилась сдержанная улыбка.

— Прекрасные слова! Я сделаю их девизом нашего рода. Эбуций, ты меня поражаешь.

Евгений вдруг понял, что крайне деспотичный и твердолобый Аппий своим жестоким и прямолинейным поведением отпугнул от себя всех самостоятельно мыслящих нижестоящих. А ему хотелось бы иметь вблизи себя тех, кому можно доверять и кто мог бы наедине сказать ему правду в лицо.

— Тогда вспомни, Аппий Клавдий, что «Servitus est postremum malorum omnium». (Неволя — наибольшее из всех несчастий). Вот народ и решил, что смерть или поражение — несчастья меньшие.

— Те люди, которые попали в кабалу, забыли, что «Non bene pro toto libertas venditur auro». (Позорно продавать свободу за золото). Никто их не заставлял взять деньги в долг, а если уж взял, выполняй клятвы свои и отдавай долг вовремя и полностью. А они, получивши деньги, и не думали о том, как выручить или накопить на честную расплату. Думаешь. Если бы с кем-то из них настоящее несчастье произошло, неужели отцы бы не осудили того, кто попытался бы с несчастного долг взыскать? И неужели те же проклятые трибуны за него не заступились бы? Ведь кое в чём они действительно полезны.

— «Tu ne cede malis, sed contra audentior ito»! (Не покоряйся беде, а смело иди ей навстречу!) В этом я готов согласиться с тобой, консул. Действительно, много я видел таких, которые, получив деньги, жили сегодняшним днём. А когда приходит время расплаты, начинают плакать и жаловаться. Не зря говорят: «Vulpes pilum mutat, non mores». (Лиса меняет шерсть, но не нрав).

— И действительно ведь, «Virtus nobilitat». (Честность облагораживает). Эбуций, я рад тому, что ты честно и разумно говоришь со мною. Я уверен, что боги пошлют тебе в этой войне достоинство центуриона, и помогу тебе.

Аппий на минуту вышел, и вскоре четверо клиентов принесли отличные меч. Шлем, пашцирь, копьё и поножи.

— Благородный первый декан и будущий центурион Квинт Эбуций Фуфилий! Поскольку «Salus patriae suprema lex», даю тебе для защиты отечества достойные тебя оружие и доспехи.

Евгений с достоинством поблагодарил, не обратив внимание на глагол «даю» вместо «дарю».

— Мои честные клиенты! При свидетелях я предлагаю Эбуцию следующее. По праву патрона я могу выдать за него замуж честную добродетельную вдову Овидию. У неё два прекрасных сына. Так что ты сможешь усыновить одного из них, если боги не даруют вам своих детей, и продолжить род свой.

Насчёт добродетельности вдовы Евгений несколько сомневался. Но шлюхой она не казалась.

— А тебе лично, Эбуций, я предлагаю следующее. Вот твоя долговая бирка. Если ты принесёшь мне клятву клиента, то я принесу тебе клятву патрона. Бирку я уничтожу и при свидетелях заявляю, что ты станешь свободен от всех своих долгов мне и от процентов на долги. Надеюсь, ни к кому другому ты в кабалу не залез? Под моей защитой ты сможешь жить спокойно. И я буду призывать тебя тогда, когда мне понадобится услышать голос честного и благородного представителя плебса.

Клиенты зверями смотрели на неожиданно возвышающегося Эбуция. А Евгений вдруг ощутил, что он должен сделать.

— «Unusquisque sua noverit ire via». (Пусть каждый идет своим путём). Благодарен тебе за предложение и отказываюсь. Говоря твоими же словами, «Non bene pro toto libertas venditur auro».

И Евгений, взяв своё оружие, вышел куда глаза глядят.

Аппий же, покачав головой, произнёс пословицу:

— «Virtus post nummos». (Добродетель после денег).

После этого он дописал к долгу полный комплект оружия и скрепил это подписями четырёх свидетелей.