37. Квинта понесло

Шок от того, что все завоевания за пятьдесят лет пропали за две недели, вылился в обострение внутренней борьбы в Риме. Плебеи обвиняли во всём патрициев, патриции — Квинта, родича и агента вольсков, и его Волков. Но по мере того, как становилась ясна картина последнего сражения, обвинения патрициев становились всё более смехотворными.

Кориолан спасся чудом в ночь штурма Рима. Вскоре после того, как он ушёл, в лагерь пробрались Волки, уничтожили всех оставшихся в лагере из-за недомогания эмигрантов, выпытав у них, что делает Кориолан. После чего они бросились на помощь Риму, отбили ворота у кориолановцев, а в Риме первым поднял тревогу Волк Гай Порций, которому присвоили почтенный cognomen Лупус. В последней битве пало пять Волков (из общего количества 37 убитых), так что упрекать их в предательстве Города не было возможности.

Латины, вдохновлённые благородным поведением римского народа, присылали послов с дарами и уверениями в вечной дружбе и союзе. Словом, начал складываться тот образ верного союзникам главы союза, который длительное время помогал римлянам. Герники, народ, живший между землями вольсков, с юго-востока, их родичей и традиционных союзников эквов, с северо-запада, тоже начал проявлять заинтересованность в союзе с римлянами, не забывающими друзей даже в самые тяжёлые часы. Словом, союза с вольсками, на который надеялись Квинт и Аттий, не получилось, но взамен этого укрепился и начал проявлять тенденцию к разрастанию римский союз. Храм Венеры, избавленный от дерюги (клок которой оставили на его притолоке для напоминания о несчастьях), кишел поклонниками, и даже Волков затаскивали сюда их любовницы и невесты, просящие присоединиться к их молитве и усилить её.

Порция Фламина передала мужу разговоры в высшем женском обществе, где она сейчас вращалась. Женщины уже чётко поделили сферы влияния богов: Бог Единый (этот секрет уже стал секретом Полишинеля, но все предпочитали называть его неведомым Богом) покровительствует лучшим воинам-плебеям, а патрициям и их клиентам — боги-олимпийцы. Словом, намечалось мирное сосуществование единобожия и язычества, как это случилось в Ирландии в мире Квинта. Там даже ходили легенды о крестившихся языческих богах. Разница была в том, что этот строгий, суровый, требовательный вариант религии не позиционировал себя как универсальная истина, как средство для «спасения» всех, в том числе и тех, кого невозможно спасти. Но он не скатывался и к безразличной терпимости многих вариантов буддизма и индуизма, активно пропагандируя моральные нормы и среди язычников тоже.

Конечно, приходилось то и дело поправлять уклонения либо в сторону «смягчения», либо в сторону нетерпимости и излишней строгости. Павел Канулей, в частности, стал «героем» публичной взбучки. Стабия, матрона, излечившаяся от болезни после молитвы неведомому Богу (а также в результате ухода домочадцев, молившихся вместе с нею, собственной активной борьбы с болезнью, советов и снадобий друидов-врачевателей) пришла к алтарю возблагодарить за исцеление и возложила на него своё жемчужное ожерелье в качестве дара. Павел сбросил с алтаря ожерелье и гневно дал отповедь:

— Женщина, не пытайся льстить и подкупать нашего Бога! Я же знаю, что ты и Эскулапу жертву принесла! Достаточно было скромно поблагодарить за помощь, положить цветы или возжечь благовония, обещать вести себя нравственно. Если уж так благодарна, иди на Склон, поучись недельку и приноси присягу клиента Божьего. А не хочешь, так больше к Богу не обращайся, молись своим олимпийцам.

Квинт, оказавшийся поблизости, поднял ожерелье, поблагодарил Стабию за искренний дар, попросил её в дальнейшем быть сдержаннее в выражении своих чувств во время молитвы неведомому Богу, а ожерелье отдать врачевателям в качестве награды за помощь в недуге. Предварительной платы за лечение врачевателям было запрещено брать. Допускались лишь добровольные приношения от исцелённых. После этого он обратился к уже ожидающему взбучки Павлу и на глазах у всех беспощадно отделал его своим посохом.

— Не отвращай от неведомого Бога тех, кто тянется к нему! Не пытайся противопоставить Его и благочестивое служение Ему светлым римским богам и служению им! Неведомому Богу могут служить и почитатели других богов в меру сил своих, не принося клиентского обета. Единственное, что ты правильно высказал: лучшее подношение и благодарность Ему — нравственное поведение и благочестие того, кто получил от Него помощь и поддержку! И чтобы при этом человек не забывал тех людей, кто помогал ему в его борьбе с неприятностями или с недугом! В первую очередь нужно поблагодарить ближних своих и помощников, а уже затем, с успокоенной душой, идти благодарить нашего Бога или своих богов.

Последнее был необычно для римлян: сначала поблагодари людей, лишь потом иди в храм! Впрочем, и в нашей жизни сколько мы видим нарушений этого принципа.

Второй случай закончился такой взбучкой, что Плавт Порций неделю лежал больной. Он взял у одной женщины из Лациума плату за то, чтобы возносить молитвы за неё и её семью на алтаре в Риме, который считался главным и «самым сильным». Услышав эту молитву, Квинт выкрикнул: «Кощунство!» и безжалостно, не говоря более ни слова, стал молотить Плавта посохом. Затем, когда отделанного унесли, Квинт произнёс проповедь:

— Наш Бог не терпит никаких попыток подкупа или жульничества. Если просишь помощи у Него — проси сам и давай обеты сам! Этому Богу нужно прежде всего, чтобы люди учились и развивались, а учиться и развиваться они могут только сами, учителя и наставники лишь помогают им и направляют. Точно так же священник неведомого Бога может лишь помочь тебе подобрать слова для молитвы; оценить, соразмерны ли обеты твои просьбам твоим; определить совместно с тобою, какое искупление требуется, если ты сбился с правильного пути, чтобы исправить содеянные грехи и вернуться на свой путь; принести в твой дом переносной алтарь, если ты не можешь добраться до главного алтаря. Но осознать свои ошибки и исправлять содеянное должен ты сам, никто тебе не может отпустить грехи, можно лишь помочь очиститься от них. Естественно, как и любой другой человек, служитель Бога может присоединить свою молитву к твоей, но при этом взяв на себя обет помочь тебе в выполнении твоих обетов. И ещё одна вещь. Люди, приходящие просить помощь, часто находятся в тревоге и близки к отчаянию. Люди, пришедшие благодарить за помощь, часто ликуют и несдержанны от радости. Если ты дал слишком тяжёлый обет, несоразмерный просьбе или даже превосходящий силы твои, ты в дальнейшем можешь впасть в тяжелейший грех невыполнения взятого на себя священного долга. Если ты пытался торговаться с нашим Богом, взяв слишком малый — ты уже прогадал! Поэтому понять соразмерность обета и принять его или отклонить и посоветовать тебе взять меньшие либо большие обязательства — дело священника. Обет вступает в силу после благословения священника, и лишь после этого становится действительна молитва. Исключение: если ты вдалеке от алтарей и священников и обязан принимать решение немедленно. Тогда уж вся ответственность за соразмерность просьбы и обещаний на тебе. Служитель неведомого Бога помогает тебе, но никто не может молиться за тебя! Свои грехи ты должен искупать сам, свой путь пройти сам и своё Предназначение найти сам!

После таких сцен царь Аппий тоже освятил себе посох, стал ходить с ним и применять его против нерадивых жрецов, допускающих ошибки или небрежности в ритуалах, а порою и против неприлично ведущих себя граждан. Но эти два публичных урока, впечатлившие не только Рим, померкли перед двумя выступлениями Квинта. На народном собрании, где предложили покаяться за грехи, которые привели к Кориолановой войне, Квинт попросил слова.

«Квириты! Державный народ Рима! Нам надо не каяться, а извлечь уроки на будущее и даже, как бы это ни звучало странно, максимальную пользу из нашего поражения. Первую пользу вы уже видите: латины и герники стали нас больше уважать, увидев, что мы с достоинством вынесли неудачу. Есть второе. Враг заставил нас принять обратно тех, кто по увлечению или малодушию перебежал на его сторону: такие низкие люди ему не нужны. Мы должны на будущее установить, что перебежчик прощён быть не может. Если человек в мирное время ушёл в изгнание, либо даже в военное, но не к врагу, он может быть принят обратно, если Сенат и народ простят его. Но тот, кто изменил, изменит вторично! Мы обязались простить перебежчиков, но мы не обязаны относиться к ним с уважением, разве что кто-то из них искупит свою вину отличной заслугой».

«Далее, народ Рима поплатился за своё легкомыслие и легковерие. Избрали не достойных, а тех, кто больше всего льстил и обещал. Это нам урок на будущее. Вы думаете, как бы всё повернулось, если бы консулом был даже столь неприятный, но достойный, тип, как Аппий Клавдий? Удалось бы Кориолану с Аттием нас разгромить? Да скорее всего Кориолану просто не удалось бы развязать войну: ведь он ответил на глупость консулов и Сената, на их подлость по отношению к гостям. Мои Волки вместе с вольскими Рысями уже были готовы обходить Город, чтобы остужать слишком горячие головы и разводить возможные стычки».

«И ещё, квириты! Вы видели, какой страшной злой силой может быть женщина. Велтумна нанесла нам вред не меньший, чем целая когорта врагов! Но не надо лишь проклинать блудницу и восхвалять добродетель. Посмотрите, наши лучшие мужи почти все оказались бессильны перед танцовщицей, искусной в очаровании, соблазнении и страсти! Да, у италиков подобной женщины не было. Но ведь у греков есть гетеры. У пунийцев — жрицы Астарты. У дальних народов — небесные танцовщицы, соблазняющие даже богов! У нас есть добродетельные девы и матроны, непорочные весталки, но нам нужно своё женское оружие. И чтобы против врагов использовать, и чтобы наши вожди привыкли противостоять этому очарованию и соблазну, и не поддавались на чары вражьих демониц. Да, я их называю демоницами, потому что они могут лишить силы и запутать в своих объятиях самых сильных и смелых, если те не научились выдерживать соблазн и противостоять ему! А если наши лучшие граждане овладеют искусством противостояния, они смогут обратить это ядовитое и мощное оружие против его первоначальных обладателей, подчинив себе при помощи Венеры и Купидона этих искусительниц».

Тут раздались голоса из толпы: «И при помощи твоего неведомого Бога, который защитил тебя и твоих людей и помог нам вернуть Венеру!» Консулы и эдилы призвали народ к порядку.

«Опыт обсуждений в Сенате, на Народном собрании и плебисцитах показал, что хуже всего дела обстоят в Сенате. Там не наведён порядок, все выступают вразброд, перекрикивают друг друга. И поэтому, имея толковых отцов-сенаторов, мы получаем бестолковые решения. «Sapientia hominis infirmi, stultus posse» (Мудрость человека слаба, глупость всесильна). Отцы думают, что, вырабатывая решения совместно, они складывают умы свои. А на самом деле они складывают своё невежество и глупость. У собраний другая слабость. Они годятся лишь для того, чтобы выбрать лучшее решение из нескольких предложенных, глубоко обсуждать там невозможно. Поэтому я предлагаю для решения важнейших вопросов, связанных с установлением порядка и законности, а не с решением конкретных дел, избирать коллегию децемвиров из пяти патрициев и пяти плебеев. Эти десять человек получают задание от Сената и народа, запираются в храме на один день и к полудню следующего дня должны представить свои предложения Сенату и народу, потому что лишь Сенат с народом римским вправе принять законы и установления».

«И я завершу тем, что мы должны восстановить согласие в Городе, избирать достойнейших и вернуться на Путь Рима: установление порядка повсюду, где достанет его рука и где хватит у него сил».

Предложение насчёт однодневной коллегии децемвиров было с ликованием принято народом и, скрипя зубами, подтверждено Сенатом. Для установления основ права в следующий присутственный день была избрана коллегия, в которую вошёл и Квинт, и оба трибуна. Отказываться он не имел морального права.

На заседании коллегии Квинта вновь понесло. Говоря, он почти с отчаянием прислушивался к нарастающим в голове признакам предупреждения (если не хуже). Он предложил в качестве первого закона записать обет Рима устанавливать порядок и справедливость. Вторым он высказал принцип: нарушение законов, вызванное трудной ситуацией, а также поступок, не предусмотренный ранее существовавшими законами и обычаями, рассматриваются прежде всего с той точки зрения, принесло ли это деяние пользу и не нарушило ли оно обеты и честь?

— Мы не должны по каждому поводу создавать закон. Законы — сосуд, в котором находится порядок. Но, когда всё кругом трясётся или сосуд даёт трещину, порядок может оказаться и вне сосуда. Для таких случаев у нас предусмотрена диктатура. Но и отдельный гражданин может оказаться там и тогда, когда он вынужден решать сам.

Третьим он, как все и ожидали, сформулировал, но в более совершенной форме, ещё один общий принцип: «Nemo debet esse judex in propria causa» (Никому нельзя быть судьёй в собственном деле). Его спросили:

— А как же диктатор? Сможет ли он судить покушающихся на него?

— Сам, конечно, не сможет. Но он может и должен назначить им судей.

Больной вопрос о долгах и должниках был одним из основных для других. Были выработаны толковые формулировки, ограничивающие процентную ставку одним процентом в месяц и устанавливающие условия отсрочки долга, прощения процентов или основного долга. Была запрещена продажа в рабство за долги. Последним решением было такое, по поводу которого Квинт даже хотел наложить вето (каждый из децемвиров имел такое право), но затем призадумался и пропустил момент. Если кто-то имеет неоплатные долги сразу перед несколькими людьми, то по требованию заимодавцев его, после раздела всего его имущества, надлежит разрезать на столько кусков, скольким он задолжал. «Tertiis nundinis partis secanto. Si plus minusue secuerunt, se fraude esto». После этого его семья объявляется свободной от долгов своего бывшего главы. Тогда Квинта посетила идея: если римляне столь безжалостно доводят до конца всё, то прочему бы не сыграть на этом в случае рабства? И Квинт предложил принцип:

— Вред, нанесённый вещью, является вредом, нанесённым её владельцем.

— Поясни, Фламин.

— Ты дал свой меч другому, не заключив договора передачи в пользование или дарения. Он убил твоим мечом человека. Ты ответственен за убийство наравне с убийцей. А если ты ещё и намекнул преступнику, против кого использовать оружие, то более, чем убийца.

После такого разъяснения закон был принят. Квинт с удовольствием подумал, что через некоторое время станет ясно, что из него следует: хозяин полностью отвечает за все деяния раба. Тем самым рабовладение будет естественным образом ограничено. А Квинт и другие служители будут в проповедях постоянно повторять, что грехи раба лежат на хозяине.

Было принято решение: поставить две бронзовых таблицы: основные законы и законы о долгах, и вырезать на них после утверждения принятые законы. Затем пополнять эти таблицы новыми законами.

Но тут неожиданно для Квинта патриции внесли предложение:

— Неведомый Бог показал себя другом и покровителем Рима и его Пути. Его необходимо почитать наравне с олимпийцами. Поэтому предлагаем присвоить его верховному жрецу титул Flamin Optimus Maximus и предоставить ему венец и курульное кресло, тогу с широкой пурпурной полосой, права и почёт, равные правам и почёту царя жертвоприношений.

Все единодушно поддержали это предложение, устранявшее слишком быстро растущего и авторитетного деятеля самым почётным и полезным для Рима образом. И предложение Квинта, про которое тот просто позабыл в пылу дискуссий: запретить избираться децемвиром дважды подряд либо в течение года — было воспринято как жалкий моральный реванш и с улыбкой принято. Но Квинт был доволен: после того, как его «вознесли», все признаки надвигающейся беды исчезли, возникло чувство поощрения вместе с уверенностью, что полдела сделано и что «льготный срок», когда он не старел, кончился.

Сенат и Народное собрание с ликованием утвердили всё. Сенаторам понравилось устранение из общественной жизни Фламина, а народу — то, что плебей будет теперь сидеть на курульном кресле выше спесивых отцов. Эта частность заслонила почти всё остальное. Заодно на Собрании был разобран скандал: за время, пока трибуны были заперты в собрании децемвиров, кредиторы похватали нескольких должников. Это разрешилось просто: на будущее было запрещено избирать в децемвиры действующих трибунов и магистратов, поскольку они не имеют права удаляться от дел даже на день

Перед тем, как Народное Собрание утвердило его титул, Квинт предложил избрать ему трёх преемников, чтобы в случае невзгод служение Богу продолжалось бы без перерывов. Первым, конечно же, он назвал Павла Канулея, и трибы единодушно утвердили его. Чтобы создать прецедент, что предлагает фламин, а решает народ, вторым он назвал вольска, и народ его забаллотировал. Втайне довольный Квинт предложил своего наследника, своего пасынка Авла Фламина Мафениана в качестве третьего преемника, и Авла единогласно избрали.

Вернувшись на Склон, Квинт немедленно выполнил то, что теперь было безопасно и что он давно уже чувствовал себя обязанным сделать: освободил трёх своих первых рабов Квинтипора, Авлипора и стряпуху. Порция была слегка недовольна:

— Квинтипор и Авлипор несколько раз уже заслужили это, а вот стряпуха не очень.

Влюблённый в своего отца и наставника Авл с гордостью показал Квинту таблички, куда он при помощи других Волков записывал его проповеди и изречения. Оказалось, что аналогичные, только греческие, таблички есть у Гигия. Да и друиды явно записывали многое на кельтском.

«Вот и евангелисты появились», — с грустью подумал Квинт. — «Отбирают то, что им по вкусу, а моей душе потом за неправильные истолкования отвечать. Ведь Христос никогда не называл людей рабами Божиими, а апостолы обрезанных вовсю использовали это определение поздних еврейских пророков. Апостол Павел в послании к Галатам безжалостно показал, что самовозвышение «раб Божий» противоречит требованиям Бога учиться и развиваться, но не осмелился полностью восстать против иудеохристиан. А дальше пошло всё вкривь и вкось не по Пути Божьему. Неужели и сейчас пойдёт так же?»

Но самое главное в религии было сделано: Квинт добился того же, что установил Константин Великий: полного равенства многобожия и единобожия. И при этом обошёлся без обещаний смыть все грехи братоубийцы, клятвопреступника, совершившего все семь смертных грехов императора простым обрядом.