20. Священный холм

Первые два дня ушли на обустройство лагеря. Его укрепили по всем правилам: ров, вал, частокол. Распланировали пространство внутри него, поставили палатки так, чтобы чётко прослеживались улицы, а в центре сделали главную площадь с трибуналом: постаментом из дерева. А затем трибуны созвали народ на центральную площадь, чтобы решить, что делать дальше.

Первым выступил Луций Альбин:

— Квириты! Хоть нас и угнетали патриции и сенаторы, хоть мы и ушли с намерением не возвращаться, будет плохо, если мы не дадим им времени одуматься. «Urbes constituit aetas, hora dissolvit». (Города создаются столетиями, а разрушаются в один час). Поэтому я предлагаю дней десять подождать. Даже, может быть, и дней двадцать, пока не пройдут выборы, и новые консулы не смогут разобраться с нашими претензиями по справедливости. Ведь в Городе остались наши друзья и родичи. Заодно мы дадим возможность тем, кто не ушёл сразу, присоединиться к нам, если уж рок будет желать безжалостно покарать Сенат и патрициев за спесивость и разрушить Рим за их вины. А, может быть, просто разойдёмся с Римом как друзья. Ведь «Vicinus bonus ingens bonum». (Хороший сосед — большое благо). И тогда будет у нас с городом патрициев настоящая «Inter pares amicitia». (Дружба между равными).

Вторым — Гай Лициний, который поддержал коллегу. Третьим говорил Сициний.

— Плебеи! Свободный народ! Я понимаю, что «Via trita via tuta». (Проторенный путь безопасен). Но нужно помнить и то, что «Occasio aegre offertur, facile amittitur». (Удобный случай редко представляется, но легко теряется). «Ignavia est jacere, dum possis surgere». (Малодушие — лежать, если можешь подняться). Есть город Велитры, который плебеи завоевали своими жизнями и кровью, там сейчас почти никто не живёт. Займём его и будем независимы от всех.

Квинт сразу же представил себе, что будет, если выселиться в Велитры. Рим этого не стерпит, начнётся война, и придётся идти в подчинение к вольскам. А если стерпит Рим, не стерпят вольски. Но он решил пока этого вслух не высказывать, приберегая для решающего момента. А большинство собрания явно склонялось на сторону Сициния. У Квинта настоятельно требовали речи, и он, поднявшись на трибунал, сказал всего одно предложение:

— «Malum est consilium, quod mutari non potest». (Плохо то решение, которое нельзя изменить).

Эти слова решили исход голосования: большинство высказалось за то, чтобы подождать.

На следующий день, чтобы добыть еды, многие плебеи пошли убирать свои поля и забирать запасы из своих амбаров, заодно прихватывая поля и припасы патрициев. Вооружённых стычек не было, кое-где подрались с рабами и клиентами патрициев, но те, увидев полное численное превосходство и решимость плебеев, особенно не упорствовали и ушли максимум с подбитыми глазами и расквашенными носами. А в большинстве случаев дело ограничилось взаимной руганью. Несколько плебеев пришло из Города, несколько присоединилось к фуражирам. Так что народ благодарил двух трибунов за правильное решение.

В Риме сенаторы полностью растерялись. Они не знали, что будут делать ушедшие плебеи, а поскольку те не проявляли явной враждебности, бесконечно спорили, как к ним относиться. Пара патрициев попыталась послать отряды своих клиентов помешать фуражирам, а тут как раз очередь возглавить фуражировку подошла Квинту.

— Плебеи, это поле Публия Валерия Публиколы. Если желаете собрать провизию, идите на свои поля.

— Марк Валерий Публикола не чета предку своему. Тот даже дом свой перенёс к подножию холма, чтобы народ не думал, что он глядит на плебеев свысока, — улыбнулся Павел Канулей, пошедший в отряде Квинта. — Это компенсация за кабалу, в которую он обращал граждан, и за безжалостные проценты, которые он драл со всех.

— Уходите, иначе мы прогоним вас оружием до самого вашего лагеря, — сказал предводитель отряда, Постумий Публикола, сын сенатора. — И всех пленных заберём в кабалу для отработки убытков.

— «Ante victoriam ne canas triumhum». (Не кричи о триумфе до победы), — сказал Квинт, предварительно внезапным приёмом обезоруживший и скрутивший Постумия. — Если хочешь, я тебе руку сломаю. Не хочешь, прикажи своим: оставляйте своё оружие нам на хранение и присылайте раба за ним. А сами убирайтесь в Рим.

И Квинт нажал на руку. Постумий скрипел зубами, но не хотел отдавать приказ. А его люди, кроме троих, сложили оружие. Трое оставшихся присоединились к плебеям. После этого Постумий со слезами на глазах снял доспехи и поплёлся к Риму.

Второй отряд сразу отступил, услышав о сраме первого.

Так прошло ещё несколько дней. Сенаторы пребывали в полной нерешительности, не зная, как относиться к оставшимся плебеям. Ежедневно ещё несколько человек уходили на Священную Гору. А вдруг плебеи решат атаковать Рим, и оставшиеся в нём ударят патрициям в спину? В такой обстановке готовились выборы консулов.

В лагере Сициний каждый день подзуживал плебеев:

— «Non progredi est regredi». (Не продвигаться — значит отступать).

Два других трибуна просили Квинта выступить. Но тот отнекивался: «Unum habemus os et duas aures, ut minus dicamus et plus audiamus». (У нас один рот и два уха, чтобы меньше говорить и больше слушать).

Когда Аппий Клавдий возносил торжественную молитву по случаю выборов консулов, он неожиданно для всех добавил к ней слова: «domus divisa in se non stabit» (Дом, разделившийся в самом себе, не устоит). Избранные консулы Спурий Кассий и Постум Коминий получили от Сената наставление: попытаться решить конфликт мирным путём. Но как приступить к делу, они не знали.

А в домусе консуляра Авла Вергилия обстановка была достаточно напряжённая. Жена, конечно же, была недовольна появлением красивой рабыни, тем более, уже ставшей любовницей хозяина. Но её несколько примирило, что хозяин при ней дал рабыне приказ танцевать перед почётным гостями и на семейных праздниках, и если богиня Венера даст ей разрешение, приносить затем совместную жертву с гостями. Вуллию переименовали на этрусский манер в Велтумну. Она сразу же поклонилась хозяйке и попросила у неё разрешения поставить статуэтку Венеры на заднем дворе и ежедневно на восходе солнца и сразу после заката, если в этот день нет пира у хозяина, танцевать перед нею. Хозяйку, «ненароком» пришедшую посмотреть на танец, шокировало, что pater familia сидел в кресле и любовался нагой танцовщицей, которой он вернул лучшие из её драгоценностей и добавил к ним ещё пару подходящих к её коже и волосам. Но Велтумна даже не пыталась его соблазнять, а вот молодые клиенты, пара из которых стали играть на флейте и отбивать ритм на бубне, прямо пожирали её глазами и бледнели. После танца она, припав к статуэтке и помолившись, вдруг сказала: «Флейтист…» — «Спурий» — уточнил хозяин — «…может заболеть, умереть или загулять от сдерживаемой страсти. Богиня велела мне спасти его, если хозяин разрешит». Вергилий милостиво кивнул. Спурий бросился к Велтумне, но хозяин сурово одёрнул его: «Сначала помолись и принеси жертву. И при соитии помни, что ты жертву приносишь, а не похоть тешишь». За обедом Велтумна, одетая в скромное платье, прислуживала вместе с другими госпоже. Та сурово глядела на неё, и вдруг, когда хозяйка отошла в свою каморку, рабыня дерзко сказала:

— Не годится мне отбивать мужа у хозяйки моей. Если только богиня Венера не велит мне в некий день иного, не буду я сожительствовать с хозяином. Вот развлекать его, тебя, хозяйка, гостей его и твоих песнями и танцами я должна и буду. Но тоже в первую очередь как служение богине. Перед танцем я всегда молюсь. И богиня велела мне каждый день танцевать, пока я смогу это делать и пока ей будут угодны мои танцы.

Хозяйка нахмурилась и стегнула Велтумну розгой:

— Не говори так дерзко со мною! Так уж и быть, иногда я буду тебя спрашивать, не угодна ли Венере жертва мужа? Лучше пусть он с богиней будет, чем с той, которая готова ему и мне горе принести.

Танцовщица почти каждый вечер танцевала перед хозяином и его гостями или перед хозяйкой и её приятельницами. Матроны вначале осуждающе глядели на танец нагой танцовщицы, и одна из них даже подарила ей красивое широкое платье. Велтумна почтительно приняла его, спросив разрешения у хозяйки, а потом сказала:

— По обету моему и по велению богини, я должна танцевать без единого клочка одежды, пока богиня не прикажет обратного. Вот песни петь и на арфе играть я буду в твоём прекрасном платье, почтенная Юлия.

После этого женщины успокоились: ведь нарушать клятву богине и идти против неё ни в коем случае нельзя.

Один из молодых патрициев, попытавшийся отнестись к Велтумне как к обычной проститутке, был с позором и, главное, с проклятием богини, выпровожен из спальни. Потом он чуть ли не целый месяц не мог сожительствовать с женщинами: в этот момент на него нападал понос. Пришлось ему приносить искупительные жертвы Юпитеру и Венере. Этот случай ещё добавил славы Вергилию и его танцовщице. А довольная матрона спросила Велтумну, не желает ли богиня разок приласкать её мужа? Богиня возжелала.

А сейчас, после совета царя Аппия, Авл Вергилий спросил Велтумну, не желает ли её олимпийская патронесса Квинта Гладиатора? В этот день богиня не возжелала, но на следующий ответила, что хочет, и на священный холм отправился раб Вергилия с его посланием.

Увидев послание патриция, плебеи, естественно, прочитали его. И сразу между них начались споры. Одни говорили, что это дело священное: Квинта требует себе богиня. Другие кричали, что его желает проститутка и вызывает к себе для тёмных дел враг, а Сициний подлил масла в огонь:

— «Simulans amicum inimicus inimicissimus». (Самый опасный враг тот, кто притворяется другом). Вергилий хочет завлечь в объятия своей шлюхи нашего славного Квинта, чтобы склонить его к предательству. А сколько я слышал, перед этой женщиной не может устоять даже самый сильный мужчина. Предлагаю запретить Квинту уходить из лагеря.

Порция в данный момент готова была расцеловать этого противного Сициния: он спасал её мужа от коварной нимфы, которая в объятиях приколдует его к себе и отворотит от жены! И она обрадовалась, когда большинство проголосовало за предложение Сициния. Но радость была недолгой. Квинт поднялся на трибунал и заговорил:

— «Si etiam omnes, ego non». (Даже если все за, я против). Вы собираетесь проявить трусость перед нашими соперниками и одновременно перед оставшимися в Риме нашими братьями. «Capienda rebus in malis praeceps via est». (В беде следует принимать опасные решения). Я понимаю, что «Gravissimi sunt morsus irritatae necessitatis». (Укусы разъярённой необходимости наиболее опасны). Но если после того, что я высказал на рабском рынке, я не пойду, ссылаясь на ваше решение, все скажут: «Re succumbere non oportebat verbis gloriantem». (Не следовало сдаваться на деле, если на словах был героем). И я буду следовать принципу: «Suaviter in modo, fortiter in re». (Будь мягким в обхождении, но твёрдым в достижении цели). У меня есть броня, которую не пробьёт это коварное оружие.

Все посмеялись насчёт мягкости обхождения Квинта. А насчёт брони все, кроме двух, были уверены, что это могучий неведомый Бог, который сильнее и Венеры, и коварного Меркурия.

Когда Квинт зашёл за посохом и парадной одеждой в свою палатку, жена набросилась на него:

— «Alienos agros irrigas, tuis sitientibus». (Орошаешь чужие поля, а твои стоят сухими).

— «Utile non debet per inutile vitiari». (Правильное не следует искажать посредством неправильного). Вынужден идти орошать чужое поле, но что твоё не поливал, тебе грех жаловаться!

— Все кумушки теперь надо мной будут смеяться!

— «Mea mihi conscientia plures est quam omnium sermo». (Моя совесть важнее мне, чем все пересуды), — отвечай им. А смеяться будут они потому, что ещё сильнее тебе завидуют. Чтобы ты знала, за что молиться, пока меня нет, скажу тебе: моя броня не неведомый Бог. По такому поводу беспокоить его гибельно. Моя броня — моя любовь к тебе и к сыну моему. И ваша любовь ко мне!

И тут вступил в разговор сынишка:

— Мама, отец так любит тебя! И он такой смелый! Неужели тебе хочется быть женой труса? Отец, мы будем молиться за тебя до твоего возвращения. Какого бога молить?

— Молитесь неведомому Богу и просите у него душевных сил для меня. Ни в коем случае не просите у него никаких выгод и никаких несчастий для других. Повторяю ещё раз: просите силы для меня, чтобы я преодолел все опасности и вышел из них с честью!

И Квинт вышел из палатки и двинулся к Риму. Что-то подсказало ему: идти в повседневной тунике, а свежую тунику и парадную тогу отдал нести рабу.

Красивые рабыни обмыли его в ванне в доме Вергилия и надели на него венок. Тут и пригодилась свежая одежда.

Ужин был, так сказать, интимным. Авл, его сыновья и зять. Явно он хотел переговорить лишь в кругу самых близких людей.

— Квинт, мне рассказывают, что ты удерживаешь плебеев от необдуманных шагов?

— Не я один.

— Что же вы собираетесь делать?

— Это зависит от вас, отцы.

— Тогда я напомню: «Sublata causa tollitur effectus». (С устранением причины устраняется и следствие). Мы, которые были обязаны по решению Сената вести вас на сомнительную войну, сложили наконец-то полномочия.

— Устранён повод, а не причина. Причина в бесправии тех, кто защищает Город.

— Тогда стоит вспомнить, что «Novus rex, nova lex». (Новый царь, новый закон). Новые консулы могут провести благоприятное для вас решение.

— Сенаторам стоило бы всё время помнить главное: «Iniqua nunquam imperia retinentur diu». (Несправедливая власть недолговечна).

— Значит, нужно совместными силами сделать её справедливой. Посоветуй, как этого достичь.

— «Sermo datur cunctis, animi sapientia paucis». (Язык дан всем, мудрость — немногим). Пошлите мудрого человека, которому плебеи доверяют. И доверьте ему принять решение самому, без утверждения Сенатом и консулами.

Пока неторопливо тёк разговор, Велтумна танцевала плавные танцы, а затем, когда ужин стал завершаться, станцевала огненный и страстный, помолилась Венере. Танцовщица выглядела цветущей, а танцы её стали почти совершенны. Словом, женщина нашла своё призвание и оформила его для себя таким образом, что оно было священным служением, а не «бизнесом». Хотя, судя по её драгоценностям, и материально это служение было отнюдь не безвыгодным. Чуть-чуть выждав ещё, пока хозяин стал вставать с ложа, она сказала:

— Богиня подтвердила своё желание. Помолись, Квинт, со мною вместе.

Евгению неожиданно вспомнилась индусская поэтесса Лал-дэд, которая была храмовой танцовщицей-девадаси и посвящала Богу свои танцы и свою любовь. Квинт демонстративно вышел на середину атрия, поднял глаза к видневшемуся в комплювии небу и произнёс:

— Бог, имя которого неведомо! Укрепи дух мой и силы мои перед предстоящим мне трудным испытанием и дай мне мудрости преодолеть все опасности, не нанося ущерба невиновным, щадя обманувшихся и не сбивая других с пути их служения.

После этого он подошёл к идолу Венеры, где молилась Велтумна, и сказал:

— Я попросил у Бога, которому я служу, сил духовных для себя и для тебя, чтобы ты достойно шла своим путём, а я своим. Сейчас наши пути сплелись на короткое время, и теперь разойдутся навсегда, сколько я могу чувствовать ответы Бога неведомого. А для тебя получил наставление:

Наставленье дал учитель: «Кратки славы времена.

Внутрь своей души проникни, и познаешь всё сполна».

Это слово душу Вулли пробудило ото сна,

С той поры она танцует, круглый год обнажена.

(по мотивам стихотворения Лал-дэд)

Велтумна неожиданно для себя проговорилась:

— А я просила у богини помочь мне приворожить тебя к себе навсегда. Но твой Бог сильнее, и мне придётся взять этой ночью всё, что можно, для своей покровительницы.

Этим Велтумна и занялась, выпустив наутро Квинта, измочаленного до крайности. Он не смог сразу идти в лагерь, но нашёл благовидный предлог: полюбоваться утренним танцем Велтумны. На танец вышел и дедушка Суллий, опираясь на ровную палку, явно вырезанную специально для него. Дедушка выглядел ухоженным и сытым, волосы и борода были аккуратно подстрижены, словом, в качестве раба ему материально жилось лучше, чем в своём доме в Велитрах.

— Дедушке не спится, и поэтому он нашёл себе работу, — щебетала Велтумна. — Он по ночам обходит домус и сторожит его. Он помнит тебя и благодарит за наше спасение и за то, что помогли найти хороший дом и дело.

К середине танца появлся и хозяин с взрослыми сыновьями. Неожиданно в конце танца Велтумна порхнула к Квинту, обняла его, сладко поцеловала, прижавшись красивыми грудями, и ласково сказала:

— Если уж нам суждено разойтись, можно продлить счастье. Сегодня ночью богиня была полностью удовлетворена и передаёт тебе поцелуй. Да и я впервые за много времени насытилась ласками. Останься ещё на пару дней, я буду тебя ласкать, и, наверно, вновь войдёт в меня богиня и будет ласкать тебя вместе со мною.

— Недостойно мужу забывать о делах своих ради эроса, — твёрдо ответил Квинт. — меня ждут в лагере, и я должен передать им важную весть. А богине я отвечу благодарностью и тем же, что она мне дала.

Квинт жарко поцеловал «девадаси», как он про себя назвал Велтумну. Та охнула:

— Я чувствую, что и в тебя сегодня ночью вселился твой неведомый Бог. Надеюсь, что он тоже остался доволен нашей службой?

Квинт улыбнулся и поцеловал артистку последний раз, после чего мягко отстранил. Она прошептала:

— Передай твоему Богу просьбу богини и мою: пусть он смилостивится над нами и позволит нашим путям служения вновь сплестись.

После всего этого Квинта вновь угостил Вергилий и предложил ему коня. Но Квинт отказался:

— Если я вернусь от тебя на коне, все популяры сразу обвинят меня, что я подкуплен.

А на самом деле Евгений просто не умел ездить верхом и боялся положиться на память тела Эбуция…

Собираясь для выхода в лагерь, Евгений вдруг просчитал, что же произошло ночью. Он себя отнюдь не считал «половым гигантом», хотя теперь такая слава разойдётся по всему Риму. Конечно, наверняка он был более ласковым и больше обращал внимания на чувства женщины, чем почти все мужчины грубого полуварварского Рима. Но главное было не в этом. Для римского мужчины страшным позором считалось иметь сношение с женщиной, которая находится сверху. Было даже ругательство Crisarus, означавшее такого «извращенца». А Квинт просто разрешил любовнице, уже до крайности возбуждённой танцем и молитвой и повалившей его в момент соединения, оставаться наверху, сказав, что в этой жертве такое допустимо. И ещё одно он понял. Уже сейчас Вулли очень опасна для мужчин, а если ей дать ещё и духовную тренировку…