27. Бегство Кориолана

Прошли новые выборы консулов и трибунов. Сициния переизбрали. Казалось, что, наконец-то дорвавшись до власти, он стал гораздо более спокойным и умеренным. По традиции Квинт был во время выборов в Риме. Как-то постаревший и потерявший уверенность за прошедший год консуляр Авл Вергилий неожиданно сам подошёл к Квинту и пригласил его быть своим гостем. О том, что творилось вокруг домуса Вергилия и в нём, уже ходили легенды, и Квинт решил рискнуть и посмотреть своими глазами.

По дороге из близлежащего домуса царя Аппия вновь упал тяжёлый предмет, на сей раз менее ценный: утюг. Квинт, задумавшись, ничего не почувствовал, и утюг просвистел в сантиметре от лица, по счастью, упав не на ногу. Квинт не удержался, поднял голову, улыбнулся и приветливо помахал Аппию. Тот кивнул и сразу оговорился:

— Приветствую не тебя, а твоего неведомого Бога, который опять тебя предохранил.

Около домуса Вергилия толпилось семеро молодых патрициев. Вид у них был почти как у наркоманов: бледные лица и остекленевшие глаза. Когда из домуса вышел клиент и назвал имена двух из них, они сразу оживились и ожили, а другие стали ругаться в их адрес:

— Павел Приск, всё равно тебя сегодня Венера опять не выберет! Только зря браслет потратишь!

— А тебе, Деций Фабий. завидно, что меня приглашают, и я уже семь раз имел соитие, а ты всего два раза побывал в её лоне и больше тебя не подпускают!

Словом, результаты «деятельности» Велтумны были налицо.

С другой стороны подошёл к домусу Кориолан. Он был без свиты. В роскошной тоге и венке. Глаза у него были тоже какие-то полубезумные, но в целом он выглядел и вёл себя достойно.

— Ну раз Кориолан появился, ждать нечего, — раздались тихие голоса, и подсевшие на вульву представители золотой молодёжи расползлись в разные стороны.

Квинт слышал, что Велтумна приняла в себя Кориолана лишь на пятое его посещение, но зато теперь обнимает его намного чаще других. Хозяина Вергилия подпускает к себе примерно раз в месяц, но этого достаточно, чтобы тот уже не мог жить без своей танцовщицы. Словом, столкнувшись с такой незаурядной женщиной, римляне оказались бессильны. Евгений про себя сравнил эту высококлассную блудницу с ЛСД его мира: формально не наркотик, поскольку не вызывает физиологического привыкания, но впечатления от приёма настолько сильные, что слабый человек быстро подсаживается на всю жизнь.

Кориолан весьма спесиво и холодно поприветствовал Квинта и в ответ получил такое же приветствие. Они зашил в домус практически вместе: никто не хотел пропустить другого вперёд. Хозяин ласково улыбнулся им обоим и указал на места в разных концах триклиния, явно не желая конфликта во время пира. Квинт оказался на центральном месте слева, где собирались незнатные, а Кориолан занял самое почётное место среди знати. Правда, почтенных отцов семейств здесь не было: одна молодёжь, и все бешено смотрят друг на друга, как на соперников. На конце простых людей обстановка была гораздо более непринуждённой.

Из разговоров Квинт узнал многое. Хозяйка дома смирилась с Велтумной, но перед матронами она больше не пляшет: слишком у многих она высосала и сломала родственника или даже сына. Хозяйка всё время плачется насчёт того, что почти каждый день приходится давать обеды, но на самом деле она не в убытке: регулярно вызывает к себе Велтумну, приглашает хозяина и при нём перебирает подаренные куртизанке драгоценности и наряды, забирая те, которые «ей не идут». Она полностью в своём праве: у рабыни нет своего имущества, и ведёт себя тонко, действительно «реквизируя» самые некрасивые, но зачастую зато самые тяжёлые, вещи. Сама Велтумна вроде за богатством не гонится, ей вполне достаточно того, что у её ног ползают самые красивые и знатные юноши Рима. Поскольку молодёжи разрешалось погулять, пока что она не вызвала открытого гнева отцов семейств, но это близится.

Впорхнула нагая танцовщица. Цветущее тело и какой-то хищный вампирский взгляд: «Все вы ничтожества. Все вы будете передо мной ползать, если я захочу. Ваши силы — мои силы, ваши драгоценности — мои драгоценности». Во время танца она несколько раз посылала улыбки и обещающие взгляды Кориолану и хозяину, пару раз посмотрев и на других. Заметив Квинта, она на секунду помрачнела, но сразу взяла себя в руки.

Поразило Квинта, что после танца она первым делом порхнула к нему, жарко поцеловала его, заодно соблазняя змеиными движениями прекрасного тела, и даже не удивилась, что наставник Волков ответил вежливым поцелуем, его глаза стали ироничными и никакого подарка он не вручил.

— Хозяин, почему же ты не сказал мне, что у нас будет Квинт? Богиня не подготовилась к встрече с его Богом, а я — с ним? — спросила искусительница, ласково целуя хозяина.

А «возжелала богиня» сегодня не Кориолана, а одного из уже растоптанных молодых людей: Прокула. Как ни странно, Кориолан остался доволен:

— Я немного боялся, что ты вновь выберешь меня и сегодня окажусь недостоин Венеры. Две ночи подряд с тобою требуют четырёх ночей отдыха, я уже знаю.

— Это у тебя, любимец Марса, четырёх, — вдруг сказал сегодняшний избранник. — Я больше месяца в себя приходил.

— Так ты же, глупышка, ещё третью ночь тогда у меня вымолил, — улыбнулась то ли фея, то ли нимфа, то ли ведьма. — Скажи спасибо Венере, что жив остался.

Видно было, что она уже уверена: по одному мановению её глаз Прокул пойдёт на любое преступление ради ещё пары ночей.

Перед тем, как все разошлись, хозяин задержал Квинта.

— Только ты сумел совладать с этой служительницей Венеры. Я, когда на пару дней отлучаюсь из Города, уже тоскую без неё. Каждая ночь с ней как прекрасный сон: она так нежна и ласкова со мной… Другие говорят, что у них сил не остаётся. А у меня они как будто прибывают. И жена довольна: я теперь орошаю её поле почти каждый день и с радостью. Но перед глазами у меня при этом стоит Велтумна, и я воображаю, что проникаю в её лоно. Кориолан предлагал купить её, но я с ней связан взаимными обетами, да и она не хотела оказаться в его власти. А теперь он предлагает за ту же сумму выкупить её из рабства. Он уверен, что, когда Велтумна станет отпущенницей, он преуспеет в том, чтобы сделать её своей постоянной сожительницей.

— И своим орудием для подчинения других, — вдруг добавил Квинт. — Но скорее он станет её орудием. Я бы советовал тебе, консуляр, согласиться. Тогда ты не будешь виновен в больших неприятностях, которые надвигаются.

Сколько слышал потом Квинт, на следующий день хозяин пытался робко заговорить с Велтумной об отпуске на волю. Танцовщица стала его целовать, ласкать и говорить, что она не желает расставаться с таким добрым хозяином, что она на самом деле любит его больше всех. А затем она подвела его к алтарю Венеры, и там хозяин принёс ей какую-то клятву.

Больше чем через год после отправки вернулись корабли из Сицилии, но с неожиданным успехом: и сами до краёв забитые дешёвым зерном, и с многими кораблями сицилийских купцов, которые прослышали о высоких ценах в Риме и решили как следует поднажиться. Сенат за несколько дней известили о приходе кораблей, и он успел провести постановление, что хлеб скупает эрарий, выставить стражу в Остии и закупить практически всё зерно оптом. Хотя сицилийцы и не получили того барыша, на который рассчитывали, прибыль у них была изрядная, и они покинули берега Рима, в котором не производилось в то время ничего роскошного, чтобы направиться в Этрурию за тамошними знаменитыми товарами.

Свалившееся на Сенат довольство пробудило звериную жадность большинства сенаторов. Они предложили продавать зерно понемногу и по «установившимся справедливым ценам». Все взоры обратились к царю Аппию, и тот вставил в молитву фразу: «Privata publicis postpone!» (Предпочитай общественное личному!)

Тут поднялся Гней Марций Кориолан.

— «Pecunia est ancilla, si scis uti; si nescis, domina». (Умеешь пользоваться деньгами — они служат тебе, а если нет — ты им). У нас теперь есть деньги и хлеб, и мы должны разумно воспользоваться богатством. Если народ хочет прежних низких цен на хлеб — пусть вернёт патрициям прежние права. «Plenissime pristinae» (Восстанавливать старое, так полностью). Почему патриций, даже заслуженный, должен как из-под ярма глядеть на на могущество Сициния? Почему он должен оглядываться на плебейских магистратов, как будто они выкупили его жизнь у разбойников? Скорее они разбойники, у которых мы по трусости выкупили свою жизнь уступками. Я ли вытерплю такое унижение дольше необходимого? Отцы, не снёсши царя Тарквиния, нам ли сносить теперь Сициния? Пусть опять удаляется, пусть зовёт за собой народ — вот ему дорога на Священную гору и на другие холмы тоже. Пусть они грабят урожай с наших полей, как грабили три года назад; вот им хлебные цены, виной которых — их собственное безумие. Смею сказать, укрощенные этой бедой, они сами предпочтут возделывать поля, чем с оружием в руках мешать их возделыванию.

Но половину сенаторов задавила жаба: как так, добровольно отказаться от ожидаемой прибыли? Продавать зерно по низким ценам, когда у них монополия? Дудки! Раздражённый Кориолан глянул на Аппия, и тот вставил в молитву слова: «Desunt inopiae multa, avaritiae omnia». (Бедным не хватает многого, алчным — всего).

— Видите, отцы, не желая прислушаться к разуму, вы теряете редкий случай! «Accidit in puncto, quod non speratur in anno». (В один миг случается то, на что не надеешься и годами). Но «Crescit amor nummi, quantum ipsa pecunia crescit». (Растет любовь к деньгам по мере того, как растет само богатство). Решайтесь! Если вы будете продавать зерно по нынешним ценам, будет бунт. А если вы уступите, и народ заставим уступить.

Но в первый день Сенат не принял никакого решения, хлеб в продажу не поступил и цены ещё более возросли. А когда через пару дней предложение Кориолана было принято, это уже не было воспринято как добровольная уступка: плебеи уже вооружились. А у Сициния вновь проснулся революционный пыл:

— Плебеи! Нас, как врагов в осаде, пытаются выморить голодом! И сдачу нам диктуют на тех же условиях, что и побеждённым: сдайте оружие, пройдите под игом и выдайте воих вождей связанными на бичевание Гнею Марцию Кориолану! Вот когда он насытится муками и казнями, может быть, соизволит отпустить вам немножко гнилого зерна по низким ценам. Он пытается поставить перед нами выбор: «mortem aut servitutem» (Смерть или рабство). А сенаторы… что о них говорить! «Avarus animus nullo satiatur lucro». (Скупого не насытят никакие богатства). Но «Qui seminat mala, metet mala». (Кто сеет зло, тот зло и пожнет). Их ростовщические аппетиты ограничили, так теперь они пытаются нажиться на бедствиях народных, а заодно и возвратить себе право закабалять нас и продавать в рабство! Идём на Сенат и убьём Кориолана!

Второй трибун, Гай Нумиций, несколько утихомирили народ, предложив не убить Кориолана, а судить его. Сицинию это тоже понравилось: увидеть молящего о пощаде надменного патриция не хуже, чем убить его. Показавшись в дверях курии, Кориолан надменно заявил:

— Трибуны сошли с ума. Их власть распространяется только на плебеев и только на защиту, а они обвиняют патриция.

Эта выходка подогрела всеобщее возмущение, и сенаторы затащили силком Кориолана внутрь, согласившись на суд: лучше пожертвовать одним, чем всеми.

Первый присутственный день был через четыре дня. В эту же ночь среди плебеев стали шнырять клиенты патрициев.

— Постумий, ты ведь понимаешь, что, если ты проголосуешь за суд и смерть Кориолана, то оба твоих соседа по полю станут тебе врагами? И поле нечаянно сожгут и вытопчат, и тебя побьют.

— А ты, паразит Аппиев, заткнулся бы, cacator!

— Планк, почтенный Секст Фурий уступит тебе спорный участок без разбирательства, если ты и твои друзья будут голосовать за отмену суда.

— Подкупить меня пытаешься! Potes meos suaviari clunes!

Словом, этот номер не прошёл. Тогда все сенаторы стали молить плебеев:

— Уступите нам одного человека! Если сочтёте его невиновным, то проявите справедливость. А если осудите и простите — благородство!

Но и это не помогало.

В ночь перед судом Кориолан собрал группу обожавшей его «золотой молодёжи» и совершил налёт на домус Вергилия. Выломав дверь, побив нескольких пытавшихся сопротивляться слуг, нападавшие прошли прямо к таберне Велтумны. Она сама вырвалась из объятий очередного любовника, который пытался её «защитить», и повесилась на шею Кориолану, восхищённая его поступком. А вышедший Вергиний бессильно наблюдал за этим, держась рукой за сердце. Жена его, наоборот, смотрела из своей ниши, потирая руки от радости.

Друзья думали, что помогают молодцу в удалом деле. Вождь поблагодарил и распустил их. Сразу после этого Кориолан с Вулли, несколькими верными рабами и клиентами бежал из Рима, бросив семью и детей. Наутро весть о двух ночных событиях разнеслась по всему Городу.