Глава 19.

— Ты то ли плавать не умеешь, то ли тонуть, — послышался насмешливый голос.

Так светло. Так дьявольски светло. Через закрытые глаза, через розовую ткань век виднеется слабый солнечный свет. Такой далекий и непонятный. Точно светлое пятно, мазок на темно-синем полотне, который вроде и не яркий, но все равно заметный. Один светлый огонек среди непроглядной тьмы. Хочется открыть глаза, увидеть этот свет, посмотреть на этот мир, который не хочется покидать, который все еще любишь, но что-то держит тебя в своих щупальцах, не давая сделать шаг навстречу солнцу и жизни. Тянешься всем своим существом, пытаясь выплыть, но тщетно...

— Э нет! Ты только очухалась. Даже не думай снова проваливаться в спячку, кукла косолапая. Не надейся на искусственное дыхание, — снова этот голос. Что ему нужно? Почему нельзя дать просто поспать… Спать — какое сладкое слово, — глаза! Открой глаза, принцесса. Я сказал — открой глаза, — толчок, точно в мой мозг ворвался посторонний предмет, заставляя вслушаться в его слова. Принуждение… Что-то знакомое. Кто-то уже использовал принуждение. Кто-то… Кто?

— Брайан?..., — такое знакомое имя. Уже слышала. Уже говорила. Уже мечтала.

— Слава Богу!, — облегчение. Такое облегчение в этом голосе, — давай же. Открой глаза, Спящая красавица!

Лекс медленно приоткрыла глаза, ее ресницы затрепетали. Синие глаза уперлись в шоколадные. Парень буквально навис над ней, заглядывая в лицо. Мокрые волосы падают на лицо, мокрые синие шорты. Мокрый весь абсолютно, капельки влаги стекают по рифлёным мышцам… Так соблазнительно. Брюнетка мутным взором огляделась: она лежит в нескольких метрах от воды.

— Что… что произошло? Я… я жива?

— Извини, но в ад я бы за тобой не пошел. Или стой..., — лица Брайана стало серьезным и напряженным, — ты хотела...

— ЛЕКС! БРАЙАН!, — на склоне холма появились близнецы. Увидев парня и девушку, Айзек закричал и побежал вниз так быстро, что брат едва-едва успевал за ним. Со стороны дороги появился Алан, который тоже поспешил к берегу, и вскоре все собрались вокруг лежащей на песке девушке, — я почему-то так и думал, что именно Брай найдет тебя. Чертовский счастливчик.

— Заткнись, — одернул его Чак, с тревогой глядя в лицо брюнетке и кладя руку на ее плечо, — ты как? Что произошло?

— Она только что осведомилась «жива ли она», — тихо произнес Брайан, так же сосредоточенно взирая на Лекс, — ты же не хотела покончить с собой?

— Я..., — девушка закусила губу, не зная, что говорить. Не придумав ничего особенного, она решила переменить тему, — почему вы стали меня искать? Я надеялась, что вы не пойдете за мной.

— Ну, если бы тебя не было полчаса, ну час, ну два, то мы бы и не искали, но весь день...

— Весь день?, — голос Лекс дрогнул, — но… прошло от силы полчаса.

— Ты вообще оглядывалась? Уже вечер, куколка, — так же тихо продолжил брюнет. Девушка приподнялась на локтях и огляделась: небо над прудом медленно темнело, становясь все более насыщенного фиолетового цвета. Бледно-лиловые облака, подсвеченные заходящим солнцем, напоминали воздушный зефир или сладкую подкрашенную вату. Небо, начинаясь с нежно-сиреневого, переходило в красивый фиолетовый и заканчивался таким темно-фиолетовым, что цвета ярче существовать не могло. Высокие деревья по краям пруда усиливали тьму, окружавшую карьер, еще больше напрягая обстановку. Неприятный промозглый ветер прошелся по воде, создавая легкие волны.

— Быть не может...

— Лекс, ты не ответила, — перебил ее Брайан, — ты хотела покончить с собой?

— Я?..., — брюнетка, понимая, что если она скажет «да», ее упекут в психушку, перед этим выплеснув весь запас оскорблений и ругательств, решительно покачала головой, вымучивая улыбку, — нет! Я же несамоубий..., — вода, набравшаяся в легкие, вдруг оказалась в горле, и Лекс склонилась над песком, кашляя. Все ее тело содрогнулось от неприятного ощущения. Вдруг сзади послышался странный звук — Брайан ошарашенно выдохнул, не сдержавшись.

— Л… Лекс?

— Что?

— Ты… у тебя есть татуировка?, — голос близнецов был настолько удивленным, что они разве что не теряли сознание. Девушка обернулась через плечо — на ее правой лопатке ярко выделялась татуировка черного свернувшегося дракона, черные переплетающиеся линии, красивый графический рисунок.

— Уже давно, — брюнетка пожала плечами, — я в 12 лет на спор сделала себе татушку. Глупость, но я была маленькой.

— Почему мы не видели?

— Не знаю, наверное, вы со спины не смотрели...

— Наверное, — протянул Брайан, — ладно. Нам пора идти, — развернувшись, он пошел по тропинке. Парни последовали было за ним, но тут Лекс не выдержала:

— Ребят! Мне нужно вам кое-что рассказать.

Знала ли она, что ее могут посчитать за сумасшедшую? Конечно. Думала ли она, что ей поверят? Нет. Но она просто не могла в себе держать. Медленным, слабым голосом она рассказала все, начиная с того момента, как убежала. За единственным исключением — она не рассказала о предложенном выборе и, следовательно, о словах о парнях. Она просто не перенесла бы их взглядов. Ведь сейчас она смотрела на них и видела в их глазах сочувствие и беспокойство. Когда она закончила, никто не проронил ни слова, парни только почесали в затылках. Потом Чак, откашлявшись, произнес:

— М… мне кажется, ты немного наглоталась грязной водички, Ли.

— Что? Я не придумываю!

— Эй, тихо вы оба!, — прикрикнул на них Брайан, сохранявший до этих пор угрюмое выражение лица, — все. Пора идти домой.

— Да, — поддержал его Алан, — всем нужно передохнуть и...

— Нет. Я имею в виду именно домой, — отчеканил брюнет.

— Но мы только две недели отдохнули, — проскулил огорченный Айзек. Он был дико похож на обиженного щенка, у которого злой хозяин забрал такие вкусные тапки.

— Я сказал — мы едем домой. Сегодня же. Хватит, наотдыхались. Пойдем, — Брайан махнул рукой, но рука блондина легла на его плечо.

— Брай, я понимаю — проблем выше крыши. Но нельзя делать поспешных решений. Ошибок потом не оберешься. Хорошо, едем домой — так едем домой. Только сейчас мы все идем в дом, ужинаем и спокойно собираем вещи, приводя дом в первоначальное состояние. А на следующий день ты сдашь мотоцикл, мы купим в магазине продукты и воду на дорогу и днем уже поедем домой.

— Ты прав, — кивнул Брайан, похлопывая Алана по спине, — как всегда прав. Так и сделаем.

***

Придя в свою комнату, Лекси обнаружила, что ей неоднократно звонила мама. Уже набрав ее номер, девушка увидела, что телефон снова светится.

— Мам?

— Милая! Боже! Ты взяла трубку! Я так волновалась!

— Волновалась?, — не веря своим ушам, повторила брюнетка.

— Конечно! Я столько раз тебе звонила, а ты не брала.

— Прости, мам...

— Милая, звонила Линдси.

— Л… Линдси?, — девушка ошарашенно прикрыла рот рукой, сползая по стене. Линди Ареста. Ее лучшая подруга. «Бывшая», с тоской напомнила себе Лекс. Сколько она себя помнила, она помнила Лу — так она называла ее еще в 3 года. У них даже была группа «ЛиЛу». На глаза навернулись слезы. Она помнила подругу такой, какой она была три года назад: пышные русые волосы с разноцветными прядками: розовая, синяя, зеленая, фиолетовая, рыжая, черная, голубая, красная. Это еще в первом классе они обе так «покрасились» акварелью. Линдси понравилось и, так как ее матери было все равно, она сделала себе официально такое мелирование. Мать Лекси предельно ясно объяснила, что если увидит подобную выходку, то «вместе с твоей равноцветной шевелюрой ты пойдешь смешить бомжей». Создавая мысленный портрет, она вспомнила ярко-красные колготки, фиолетовую мини-юбку и разноцветные футболки на одно плечо. Все это довершали ее любимые ботинки на 10-сантиметровом толстом каблуке и ядерно-желтая сумка, которую они купили вместе на выпускной после четвертого класса. Линдси всегда ходила с распущенными волосами, даже на уроках химии, как бы учительница ее не умоляла, и ее богатая шевелюра закрывала весь обзор сидящим за ней ребятам. Сказать, что Лу была озорницей, это ничего не сказать: все шутки, приколы, издевки, всему этому Лекс научилась у нее, потому что ее подруга была просто Мега Плохой Девчонкой. Не проходило не дня, чтобы ее не вызвали к директору, где ее могли отсчитывать за все что угодно, начиная с записи ироничной песенки о ненавистной физичке по школьному радио и заканчивая баскетбольной командой, которые знатно натерли себе одно важное место из-за того, что она заставила их надеть на игру стринги, угрожая назвать всех геями из-за их обнаженных вечеринок в ванной комнате после тренировок. Кнопка на стуле учительницы? Банально. Сальная доска, на которой невозможно писать? Пф, глупо. Зефир вместо мела? Слишком просто. Клей на стуле и на полу под столом учителя? По-детски. Линдси любила быть оригинальной, не разу не повторяя свою проделку и не позволяя никому «плагиатить извержения ее вулканического ума». Но самым любимым занятием Лу было спорить. Ей просто нельзя было сказать «а тебе слабо...». Она вывернется наизнанку и проглотит стул, но выполнит это «слабо» так виртуозно, что у спорщика челюсть утонет в Миссисипи. Она практически никогда не проигрывала, и если она одерживала победу, то сопернику оставалось только молиться, потому что она могла загадать все что угодно — начиная с простого, типа купить коробку мороженого или поцеловать одноклассника того же пола, и заканчивая чем-то заоблачным — весь день ходить голым или изображать человека-паука. Воображение и идеи били из нее ключом, ее лиловые глаза всегда горели возбуждением и страстью, юмором и иронией, просто стоять на месте она не могла: даже просто разговаривая с другом, она двигалась в такт любимой песни, которая звучала в ее голове, а на уроке она могла начать петь ее, пристукивая ритм, и ученикам и учителям оставалось только поддержать ее. Короче, урок срывался. Это понятно, что школа просто обожала Яркую Искорку, как они ее величали. Но больше всех ее любила Лекс. Родилась она спокойным, послушным, вежливым, тихим ребенком, но это продолжалось пять месяцев, пока матери не начали гулять вместе со своими дочками. И что тогда началось: ночные походы в закрытые магазины (они оставляли на прилавке деньги, не бойтесь), беготня от стражей правопорядка, прыжки с моста, катание на крыше поездов, пробежки по проезжей части с чипсами, 24-часовые сидения в кинотеатрах, устаревание концертов на улицах, флешмобы во время школьных обедов… Этим двоим некогда было скучать: сделав все уроки (они обе учились на отлично), они неслись на очередное «задание», будь то месть или подготовка к празднику. Не надо забывать про их походы по магазинам, когда продавцы, завидя их еще издалека, освобождали стол около примерочной, готовясь, что эти двое возьмут каждой вещи по две и будут мерить, фотографируясь, прикалываясь и позируя, идя по магазину и зазывая покупателей. Именно поэтому у них практически во всех бутиках была скидка минимум 15%. Каждый житель их города видел эту парочку по крайней мере три раза за неделю, а некоторые даже здоровались и подходили к ним, узнавая «расписание на сегодня»,

Но все хорошее когда-то заканчивается. Обычно, когда это касается девушек, в этом бывают замешаны или: а) одежда, которую они купили случайно в одинаковом варианте, но это было не про них, так как у них 40% одежды было одинаковыми, и только 15 из них — разных цветов; б) особь противоположного пола, которая, подобна метеориту, ворвалась в их жизнь, разрушая все вокруг. Нет, они не влюбились в одного парня. Просто Линдси на одном из концертов привлекла внимание одного гитариста. Он был старше ее лет на 8, но это не помешало ей влюбиться без памяти. Первый раз в жизни. Джун — так звали парня — ответил ей взаимностью, и буквально через неделю после их знакомства они стали встречаться. И все было бы ничего, хотя Лекс с самого начала не нравился этот гитарист, но она молчала, но дело было в том, что теперь Лу могла говорить только о Джуне — какой он красивый, какой он умный, как он красиво говорит, как он круто одевается, какая у него фигура, какие у него друзья, как он целуется, какая у него квартира… Первые два месяца Лекси упорно терпела, не желая ссориться (первый раз в жизни), но в один день, когда Линдси заговорила о том, что она хочет с Джуном ЭТО САМОЕ, Лекс не выдержала. Она очень долго и громко говорила все, что она думала о нем, начиная с его мерзкого характера и завершив количеством девушек, которых он оставил в прошлом, бросив на произвол судьбы. Когда брюнетка выдохлась, подруга сидела поджав губы, а потом встала, требуя извинений и перед ней за крики, и перед парнем за глупые сплетни. Лекс отказалась, и тогда… слово за слово друг на дружку полились тысячи фраз и обвинений, которые накопились за все годы дружбы, которые, как снежный ком, скатывались и откладывались в заднюю часть мозга, ожидая своего времени. Они наговорили столько чуши и глупости, что в конце концов, спустя час криков, раскрасневшиеся и тяжело дышавшие они чуть было не вцеплялись друг дружке в волосы, метая гневные искры глазами. Сказав, что это конец и основательно послав подругу, Линдси вышла из комнаты, на что брюнетка, догнав ее, ответила такими же словами и громко захлопнула дверь...

Не было ни дня, чтобы Лекс не жалела об этом поступке. Ей не хватало Линдси как воздуха, но набраться храбрости и позвонить, она не могла, так как после их ссоры обнаружила, что подруга поменяла телефон и перешла в другую школу, которая находилась ближе к музыкальной академии, в которой преподавал Джун. А спустя полтора года брюнетка уехала, оставив шутки и дружбу в прошлом, однако плюшевый кролик и брелок «подруги навечно» она не смогла оставить. Они и сейчас лежали в ее шкафу.

И вот она звонила. Зачем? Вспомнить ссору? Помириться? Поговорить? Да что угодно!

— Милая?, — окликнула ее мама. Лекс встряхнулась, отгоняя мысли.

— Да, мам. И что она хотела?

— Она сказала, что приезжает.

— Куда?...

— Куда-куда, — засмеялась женщина, — уж точно не туда, где ты сейчас отдыхаешь.

— О Боже!, — вырвалось у брюнетки, и ей пришлось закусить губу, чтобы не закричать на весь дом. Она ее увидит! Увидит Лу!, — когда?!

— Спокойнее, торопыга. Она сказала, что дня через четыре...

— О Боже!, — снова повторила Лекс. Ее глаза мельтешили по комнате, обдумывая полученную информацию, — мам! Мы завтра вечером выезжаем, — вдруг вспомнила она.

— Замечательно. Ну ладно, — на заднем фоне послышался звонок в дверь, — жду тебя, солнышко. Мне пора… хм… работать.

— Целую, — откликнулась девушка, бросая трубку и несясь на первый этаж, где парни готовили пиццу, — у меня приезжает подруга!

— Притормози, котенок!, — осадил ее Брайан, в которого она буквально врезалась, не рассчитывая скользкий пол и скорость движения, — давай по порядку.

— Я… моя подруга через четыре дня… приедет… в город… мы с ней… поссорились… но помиримся… она была...

— Я ничего не понял, — прервал ее брюнет и, хмыкнув, повернулся к парням, у которых на лицах читалось явное «что только что было сказано?», — а вы?

— Неа, — озвучил общее мнение Айзек, медленно проливая на себя кетчуп.

— Не важно, — засмеялась Лекс, закружив п кухне с Чаком, чем вызвала еще большее удивление парней, — давайте поиграем в бадминтон? Мне нужна разрядка.

— О, это слово мне нравится, — ухмыльнулся Брайан, слегка шлепнув ее по бедру, — помощь с разрядкой?

— Извращенец!, — захихикала брюнетка, доставая ракетки и выталкивая упирающихся друзей на улицу.

— Но… пицца..., — пытался противиться Алан.

— Потом! Потом!, — откликнулась Лекс.

До начала двенадцатого они играли в воланчик, который был ярко-жёлтый, но даже несмотря на это, они порой несколько минут искали его в потемках. Спотыкаясь о корни деревьев и ямки, они падали, пачкаясь в грязи, и смеялись. Смеялись. Смеялись. Много и громко, забыв о каких-то проблемах и дурных мыслях.

В четверть двенадцатого Айзек объявил, что через три секунды игры его рука отвалится и поползет искать клад в соседней канаве, плюс — он хочет есть. Близнецы и Брайан ушли в дом доделывать несчастную пиццу, а Алан остановил Лекс, придержав ее за руку.

— Алексис...

— М?, — девушка повернулась и посмотрела в его тяжелые серые глаза.

— Теперь я думаю, что нам нужно поговорить.

— Эм… хорошо, — кивнула она, чувствуя некоторую неловкость. Она понимала, что разговор должен был произойти, но с Аланом..., — о чем?

— О том, что произошло утром, — тихо произнес блондин, хмуря брови и теребя рукав рубашки.

— Алан...

— Нет, подожди. Я хочу договорить..., — он кашлянул, тоже смущаясь, потом решительно тряхнул волосами и поднял глаза, — ты любишь Брайана.

— Нет, я..., — попыталась вставить Лекс, но парень поднял руку, призывая к молчанию.

— Дай мне сказать. Пожалуйста. Если «нет», то тогда я не понимаю, что это было. Я привык думать, что если парень и девушка целуются, то они что-то испытывают друг другу. Особенно, когда они целуются в таком виде, — щеки обоих покраснели, но Алан продолжил, — я… я понял, что ты влюбишься в него, сразу, как только ты пришла. И я сначала ничего не предпринимал, потому что надеялся, что такой чистый цветок, как ты, сможешь изменить Брайана, сможешь заставить его влюбиться, ведь у него было много девушек, но ни к одной он не испытывал чувств, — он замолчал, переводя дух, — но я ошибался. Он остается все тем же, и я понимаю, что он не тот, кто тебе нужен, — тихо закончил Алан.

— Что?..., — переспросила Лекс, широко распахивая глаза. Ей не верилось, что Алан только что произнес именно эти слова, — ты...

— Я просто не хочу, чтобы ты потом сожалела, допустив ошибку, — болезненно сморщился блондин, касаясь плеча брюнетки. Но она повела плечом, отшатываясь.

— Как … как ты можешь решать за меня? Я… я лучше знаю, что для меня ошибка, а что нет! Ты просто не можешь решать за меня! Ты не имеешь права указывать мне, что делать, а что нет!, — распалялась все больше и больше девушка, сверкая кошачьими глазами, — Это моя жизнь, и я могу и буду делать то, что считаю нужным! Мне не нужно, чтобы кто-то мне указывал! Даже ты! Я не собираюсь менять свои решения из-за чьих-то слов! Это моя жизнь! Моя!, — выкрикнула Лекс, сжимая кулаки. Шумно выдохнув, Алан вдруг шагнул вперед и, взяв лицо брюнетки в руки, прижался к ее губам, перекрывая потоки криков. Девушка так и замерла, широко открыв глаза и с приподнятыми руками. Блондин целовал ее медленно и нежно, едва касаясь ее кожи кончиками пальцев, точно она — хрустальный сосуд, а он боится случайно его разбить. Его ресницы касались ее щек, точно крылья бабочки, губы были мягкими и теплыми, словно шелковый платок. Лекс не могла ни отступить, ни прижаться, стоя с неровно бьющимся сердцем и странным покалыванием на губах. Продержав ее еще несколько секунд, блондин отстранился, глядя в ее глаза. Синие глаза ошарашенно уставились в нежно сыре-зеленые. Парень аккуратно поднял руку и, поправив прядку волос, убирая ее за ухо, коснулся легко ее щеки.

— Мне это нужно было. Один раз. Лишь один, — прошептал он, не убирая пальцев, — и да — это твоя жизнь, твои решения, твой выбор. Я больше не заговорю об этом. Обещаю, — Алан развернулся и ушел в дом. Брюнетка коснулась своей щеки как во сне, не до конца осознавая, что произошло. Потом обернулась, намереваясь остановить его, но тут краем глаза уловила движение — на втором этаже закрылась балконная дверь.

POV Чак.

«Я не знаю, где я. Не имею ни малейшего предположения, хотя нахожусь тут уже долгое время. Дело в том, что я ничего не вижу. Вокруг темно. Слишком темно. Настолько, что, даже поднося руку в носу, я ее не вижу. Стремно, если по-чесноку. Вытянув руки, медленно, сначала прощупав твердую почву под ногами, иду вперед и в какой-то момент утыкаюсь в угол. Плитка, дико холодная, точно покрыта корочкой льда, однако он не тает от тепла моих пальцев. И тут не холодно. Тут. Пф, если бы я знал, где я, было бы гораздо спокойнее. Пытаясь определить, на чем я, собственно, стою, придерживаясь за стену, опускаюсь на корточки и кладу руку на пол — камень, такой же холодный и жесткий, как и стена. Замечательно! Я в каком-то непонятном месте, где стены и пол ледяные, но безо льда и холода. Дааа, я тоже считаю, что я схожу с ума.

Поднимаюсь и, ведя по стене, иду дальше, намереваясь все-таки выяснить свое местоположение, а то находится НИГДЕ как-то не очень. Снова блуждаю по… хм … коридорам? Это похоже на лабиринт? Не люблю задавать вопросы… особенно, когда не получаю на них ответы. Хотя кому это нравится? Опять вопрос. Спасите.

В какой-то момент в голове вспыхивает мысль: «а что, если я все это время — минуты, часы? — хожу по кругу, не сдвигаясь даже на десять метров? О да, очень оптимистично, Макклаймен! Очень! Ненавижу разговаривать сам с собой, я и так не уверен, что в нашем современном мире остался хотя бы один психически нормальный человек, а ведя еще и беседы с самим собой, еще больше начинаешь уверятся в своих отклонениях.

Ну хоть кто-нибудь… Ответьте...

Сколько я иду/бреду/плетусь/тащусь? Может быть десять минут, а может уже полдня. Уже давно потерял счет времени, не говоря о спокойствии. Если бы я услышал малейший звук, я бы, наверное, бросился туда, как дикий зверь.

Вдруг невероятно яркий свет вспыхивает в этой кромешной тьме, и я вскрикиваю, закрывая отвыкшие от света глаза руками. Очень больно. Серьезно. Точно плавленый металл в глаза влили (я это говорю со знанием дела, так как мой братишка, когда только узнал о своих способностях относительно металлов, очень активно практиковался… К сожалению, не всегда успешно, и большая часть неуспехов попадала именно на меня) Дав боли утихнуть, медленно, по чуть-чуть, открываю глаза, позволяя им привыкнуть вновь, и осматриваюсь.

Я нахожусь в туннеле. Он такой длинный, что его конца не видно. По всей его длине кое-где видны более темные пятна — повороты и проходы в другие туннели. Свет идет из лампочек, которые находятся на полотке, параллельно стенам. Бросаю взгляд вниз и вижу темный кафельный пол. Мне бы такой в ванную… Гладкий, чистый, точно только что отполированный… тысячами ног заблудших людей… Так, не думать об этом! Я выберусь, обязательно выберусь!

Глаза снова охватывают окружающий … «пейзаж». Провожу рукой по стенам и тут обнаруживаю трубы, которые тянутся вдоль стен по всей их длине. Толстые и темные, покрытые каким-то мягким, но не рвущимся материалом. Создается впечатление, что я нахожусь в туннеле метро, но тогда где … шпалы? Опускаю глаза … и едва не падаю: вот они, шпалы, прямо под моими ногами, длинные, тонкие и железные.

Чувствуя себя еще большим психом, протираю глаза, однако все остается на своих местах — и туннель, и трубы, и шпалы, и свет… И именно в этот момент десятки тусклых ламп начинают недружно мигать, угнетая и так неоптимистичную обстановку, и, помигав секунд десять, гаснут практически одновременно. Зашибись! Я опять в этой тьме. Но я хотя бы знаю теперь, где я нахожусь. Это радует.

А что, если в этом туннеле, происходит то, о чем ты думаешь? Я подумал о шпалах — пожалуйста, о свете — получите и распишитесь. Начинаю думать, о чем бы подумать ( я точно псих) и в голову приходит чизбургер. Но это не я! Хватаюсь за голову… Хотя бы волосы мои, если мозги мне не принадлежат. Чизбургер заказал бы Айзек… Айз...

Замираю, вспоминая братишку. Точно услышав меня, в темноте туннеля появляются звуки. Правда, не те, которые я бы хотел услышать. Голоса, тысячи бесполых голосов, которые перешептываются, кто громче, кто тише, кто ближе, кто дальше. Иду вперед, пытаясь уловить хоть одну фразу, и тут начинаю различать тональности голосов. Вслушиваюсь и узнаю знакомые мне голоса — мамы, брата, Алана, Брайана, Лекс… И еще какой-то, шестой, неизвестный мне голос, но … я точно знаю его. Глупо получается. Силюсь понять, слушая хриплый мужской тембр, немного грубоватый....

Волна понимания нахлынула на меня, и я приваливаюсь к стене, едва не падая. Голос отца. Именно его голос. Весь парадокс в том, что я никогда его не видел и даже не слышал, однако с абсолютной уверенностью могу сказать, что это именно его голос. Мои мысли невольно отходят от насущных проблем, обращая меня к теме, которую мы с братом не любит обсуждать, даже правильнее сказать, ненавидим — наш отец. Дело в том, что наша мать — очень мягкая, ранимая и доверчивая женщина, но она с детства твердо знала, что нельзя доверяться всем красивым мужчинам. Но в любом случаи, я не знаю, как отцу удалось ее уломать и повалить на кровать. Возможно, обещая жениться или просто вбив всякую ванильную чепуху, на которую ведутся девушки. В итоге оказалось, что мама беременна, на что папаша … послал ее, сказав, что между ними ничего не было и что она шл… ну, вы поняли. Мать ее выгнала, сказав, что, если увидит его еще раз, то сдать в милицию. Почему она это не сделала сразу? Да любила она его, дура. Почему не избавилась от нас с Айзеком? По той же причине, плюс — она больше не хотела «экспериментировать» с мужчинами, а детей ей хотелось. Откуда я это знаю? У мамы раз в месяц есть такой день — «Забудем про «нельзя». В этот день она достает бутылку вина и опустошает ее полностью. После третьего бокала она начинает рассказывать, в 90% случаев про отца. Плачет, посылает его, извиняется, говорит, что все равно любит, восклицает, как мы на него похожи, кричит, что скучает, и так всю ночь напролет, пока в начале пятого не отключается прямо за столом на кухне, и нам приходится относить ее в спальню.

И вот сейчас я слышу голос этого ублю… Извиняюсь.

Проходит еще время. Я все иду и иду, периодически свет включается, голоса то умолкают, то снова начинают нашептывать с прежней силой. Я уже порядком устал бродить по этому нескончаемому лабиринту ходов, лестниц, перекрестков, тупиков, переходов. Один раз я чуть не упал в какую-то яму, удержавшись чисто за воздух, а присев на пол, чтобы отдышаться, тут же вскочил, так как холод, неощущаемый для кожи рук, больно «обжег» ноги. Чушь собачья! Алисе в ее чокнутой стране такое и не снилось в самом бредовом сне, это уж точно.

Когда силы уже практически покинули меня ( это ощущение длится уже три последние часа, если эти часы прошли), и я остановился у очередного поворота, окутанный опять-таки тьмой, лампочки снова решили меня порадовать своей работой и засветили, правда, ярче, чем раньше. Мои глаза уже привыкли и подобным перепадам, и на перестройку мне хватает пяти секунд. Но, проморгавшись, я замечаю предмет, которого до этого не было ни разу.

Не предмет.

Человека.

Девушку. У нее длинные черные волосы, спадающие по обе стороны от головы, чисто-белое платье до колена и мертвенно-бледная кожа. Она стоит прямо посередине туннеля, опустив голову и прижав ноги друг к другу, руки безвольно болтаются вдоль худого туловища. Осматриваю странную особу, и вдруг до меня доходит.

Лекс. Это она.

— Лекс?, — как странно говорить что-то вслух, а не своему весьма талантливому мозговому собеседнику. Девушка не реагирует, продолжая пялиться в пол, — это ты? Ты в порядке?

«Не нужна», доносится до моих ушей шепот, который исторгается из горла брюнетки.

— Не нужна? Ты о чем? Лекс?, — я говорил про панику, когда только оказался тут? Так вот, я врал. Тогда я был чертовски спокоен, зато сейчас..., — ради Бога, скажи, что такое? Что не так? Где мы? Что мы здесь делаем?, — вопросы водопадом сыплются из меня, я просто не в силах удержать их в себе.

«Не нужна», — повышает девушка голос, и резко поднимает голову.

Мамочки, я не помню, чтобы хоть когда-нибудь так пугался! Я бы серьезно не отказался от подгузника в эту секунду, когда мои глаза утыкаются в меняющуюся Лекс: волосы так и остаются лежать на плечах, обрамляя лицо, но что это за волосы — грязные, сальные, все запутанные, в страшных колтунах и мелком мусоре. Опуская глаза ниже и едва сдерживаю крик: на бледных, тонких руках видны кровавые порезы, из которых даже сейчас течет темно-бордовая кровь, пачкая платье и стекая на кафельный пол. Невольно всматриваюсь в порезы: по пять прямых горизонтальных линий на каждом запястье… Волосы встают дыбом на голове. Она хотела покончить с собой, перерезав себе вены? Однако все — и бледная кожа, и кровь на руках, ногах, платье — не входит ни в какие сравнения с лицом Лекс: огромные, на пол-лица круглые глаза, абсолютно черного цвета, без разделения на зрачок, цветную радужку и белок. Две зияющие воронки на белом лице, из которых текут кровавые «ручейки», соединяющиеся на подбородке и добавляющиеся в общую лужу у ног брюнетки. Лиловые губы тихо что-то шепчут, беспрестанно двигаясь. Раз за разом она повторяет:

«Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна.»

Мой мозг начинает кипеть, и я снова предпринимаю попытку достучаться до нее.

— Лекс! Это я — Чак! Я тут! Ответь мне!

«Не нужна», талдычит она свою «молитву». Собираюсь подойти к ней, но понимаю, что не могу сдвинуться с места: мои ноги прочно прилипли к черному полу, без возможности даже приподняться. Вообще оптимизм!

— Лекс! Помоги мне! Лекс! Это я! Ответь мне! Ответь! О, Боги! Да ответь же ты хоть что-нибудь!

«Не нужна. Не нужна. Не нужна. Не нужна»

Мои нервы не выдерживают, и я ору во все горло, перекрывая этот шепот, звенящий в моем мозгу.

— КОМУ ТЫ НЕ НУЖНА?! КОМУ?!

Буквально в секунду все становится тихо. Ни шепота, не неприятного звука падающих капель крови… Ничего, как когда я только оказался тут. Та же гробовая, мертвецки страшная тишина, от которой ты слышишь стук своего сердца, расположившегося где-то в районе пятки. Мой голос эхом отзывается от глухих стен.

— Кому ты не нужна?..., — повторяю я уже спокойнее. И тут брюнетка, вытянув руки назад, а сама нагнувшись вперед в мою сторону, закричала:

«ТЕБЕ!»

Крик, громкий и дикий, нечеловеческий, перешел в визг, от которого последнее самообладание пожелало мне приятно оставаться и, собрав чемоданы, свалило на Гавайи. Визг был настолько оглушительный, что каждая клеточка моего тела задрожала, как потревоженная пружина, кровь закипела, поджаривая мой мозг и все внутренности. Закрыв уши руками, я обнаружил, что это ничего не изменяет: визг, который ни на грамм не стал тише и, видимо, вообще не прекратится, проступал даже через сжатые пальцы. Сам сжавшись с комок, я почувствовал, как на руки течет что-то густое и тепло. Кровь. У меня из ушей течет кровь. В каждой секундой этого мучения, я теряюсь все больше сил и в конце концов падаю на колени, чисто инстинктивно зажимая уши и зажмурив глаза. Однако ничего не помогает. Уже оказавшись на полу всем корпусом, я начинаю давиться кровью, которая течет из моих глаз, как слезы. Из-за визга я даже не могу додуматься сплюнуть или опустить голову, чтобы кровь не затекала в горло. В какой-то момент окончательно потеряв осознавание происходящего, я теряю сознание, утопая в луже собственной крови...»

— ТВОЮЖ...?!, — вырывается у меня, и я зажимаю рот рукой, глядя на брата. Тот даже ухом не повел, хотя его и пушкой не разбудишь. С некоторой нежностью смотрю на брата, точно давно его не видел. Потом чувствуя, что сердце все так же сильно колотится, я вылезаю из кровати и, придержав дверь, прошмыгиваю в гостиную и открываю окно. Да уж, сон — что надо… До сих пор мурашки по коже, а сердце бешено бьется в грудной клетке. Такого жуткого кошмара я не помню… В горле пересохло. Иду на кухню, намереваюсь выпить, по крайней мере, два стакана холодной воды. Уже подходя к кухне, вижу в ней свет.

За столом, держа в руках кружку с бледно-золотой жидкостью сидит Лекс. В первую секунду я замираю, но потом до меня доходит, что это именно она, а не ее жуткая копия из моего кошмара: ее волосы собраны в слабый хвост на макушке, короткие прядки выпали из общей массы и вьются около опущенного лица, из одежды на ней розовая маечка и короткие лиловые шортики.

Увидев меня, брюнетка сначала удивленно округлила глаза, потом слабо улыбнулась. Кивнув ей и проход за бутылкой воды, я заметил под ее глазами бледно-фиолетовые мешки.

— Не спится?...

— Ага, — кивнула она, делая еще один глоток. Судя по запаху, это было очень сильно разбавленный виски. Интересно, что ей такое приснилось, что она так травится? Наливаю себе обычной воды и сажусь на соседний стул.

— Мне тоже, — вздыхаю я. Некоторое время мы сидим в неловком молчании, потом у Лекс вырывается:

— Кошмар приснился.

— О..., — мои губы округлятся, и я с жалостью смотрю на грустную девушку, она нервно теребит свои волосы, иногда делая небольшие глотки, — а что приснилось?

— Я..., — она замолкает, точно не знает, рассказывать или нет, но, видимо, решив, что лучше не держать в себе, начинает говорить, сбиваясь, — пожар… Только я не помню… где и вообще … что происходило… Сначала я вроде была со всем вами, однако в какой-то момент я осталась с одним, и мы идем, идем… через дым и огонь … и тут он..., — брюнетка прикусывает губу, хлопая ресницами, чтобы сбить слезы.

— Погибает?, — предполагаю я.

— Да… наверное… я не знаю… Но в какой-то момент один исчезает, и я оказываюсь с другим. С ним происходит то же самое, потом опять и опять … и в итоге я остаюсь одна, в центре огня… не знаю, куда идти … что делать..., — она судорожно глотает воздух и допивает бледно-янтарную жидкость. Я кладу руку ей на плечо, успокаивая. Лекс всхлипывает, — не люблю кошмары, — шепчет она как маленькая девчонка и вытирает нос. Я невольно улыбаюсь, умиляясь на ее детские замашки. Нежно беру ее пальцы.

— Это просто кошмары. В реальности ты никогда не будешь одна. Никогда. С тобой всегда будет кто-то из нас. Ты не будешь одна, — синие глаза ошарашенно вспархивают вверх, выражение ее лица меняется, точно она уже слышала эти слова. Спустя бесконечность секунд она качает головой и вскакивает, розовея от смущения.

— Ну… я пошла… надо все-таки поспать.

— Да, — киваю я. Брюнетка еще раз бросает на мен взгляд из-под ресниц, моет чашку и идет к лестнице. Я слышу, как половицы скрипят под ее босыми ногами. И не выдерживаю: выскакиваю вслед за не и хватаю за руку, — Лекс!

— М?, — она полу оборачивается и смотрит на меня сверху вниз. Я не понимаю, почему остановил ее, потом мой взгляд останавливается на двери ванной. Сердце болезненно сжимается, и я медленно произношу:

— Ты любишь его?, — глаза брюнетки опять широко открываются. Она замирает, я вижу, как вздымается ее грудь. Мне не нужно уточнять, о ком я спрашиваю. Это слишком очевидно. Помолчав мгновение, она медленно произносит:

— Я не могу сказать «да», — все мое существо начинает светиться, я разве что не испускаю довольный клич, однако она продолжает, — но и «нет» тоже, — с этими словами она вытаскивает руку из моих ослабевших пальцев и уходит, оставляя меня на лестнице с протянутой рукой и сердцем, которое рвется и крошится на мелкие кусочки.

POV Лекс

Залетаю в свою комнату и, закрыв дверь, падаю на кровать, сжимая подушку. Не могу ни плакать, ни смеяться. Чувствую скорее злость. Стискиваю зубы и шепчу, глядя на едва заметную луну:

« Если хоть кто-нибудь еще спросит меня, люблю ли я Брайана Адамса, я разобью тому лицо»