Глава 1 - Закос под венгра

Наступила среда, и психоаналитики собрались на заседание.

Засучив рукава пиджаков, они составили воедино четыре стола, притащили кресла и расселись, задымив сигаретами, а кое-кто — и сигарами. Служанка принесла им блюдо с кривобоким кексом и пару бутылок. Вскоре появились бокалы.

— Рыцари квадратного стола, — сказал Штекель.

— Врешь, прямоугольного, — сказал Виттельс.

Отец выпустил длинную струю сигарного дыма. Заседание еще не открылось, а в комнате было уже так накурено, что дым выедал глаза. Психоаналитики наливали и пили, устраиваясь поудобнее.

— Рад вас видеть, мои апостолы! Начнем же, — провозгласил папаша. — Сегодня нам зачитает доклад наш гость из Будапешта, мой давний корреспондент и соратник, венгерский провозвестник молодой науки психоанализа — Шандор Ференци.

Все заерзали и воззрились на визитера.

Ференци с грохотом отодвинул кресло и неловко поднялся.

— Мои психоаналитические братья! — Он пустил петуха и взволнованно прокашлялся. На него неотрывно смотрели полтора десятка глаз. Пошуршав конспектами доклада, Ференци нашел первую страницу. Секунды поиска казались томительно долгими. Потные руки Шандора неконтролируемо дрожали. Виттельс начал зарисовывать докладчика в блокноте. Поправив очечки, гость из Будапешта начал заново: — Мои психоаналитические друзья!

Папик ободряюще кивнул, и наконец Шандор Ференци разразился:

— Коллеги! Я хотел бы поднять вопрос, имеющий чрезвычайную научно-практическую важность и ценность! И получить ответ от практикующих психоаналитиков под эгидой Самого Великого Учителя! Можно ли на одной и той же кушетке заниматься сексом с пациентками и раскладывать платонических пациентов?

Поднялся шум и хохот.

Макс Граф вопил:

— Нужно, Шандор, нужно!

Ранк застонал:

— Нет, вы хвастаетесь?!

Тауск взвыл:

— Вероятность обзаведения двумя кушетками всецело находится в зависимости от ваших материальных возможностей, коллега… Я сам ночью сплю на той же кушетке, куда днем пациентов укладываю…

Федерн вскочил и закричал:

— Нет, заведи две кушетки! Негоже смешивать работу и личную жизнь, этим ты нарушишь перенос на психоаналитика!

Адлер мрачно возвестил:

— А вы не раскладывайте, а сажайте на стул.

— Чем дорогой коллега намекнул, что у него нет средств приобрести комфортабельную кушетку для ведения приема по всем правилам психоанализа, — съязвил Закс, но Адлер сделал вид, что поглощен докладом и не заметил увесистого камня в свой огород.

— Пример, приведенный мной, не случаен, — скорбно объявил Ференци. — Мой доклад посвящен теме интерференции бессознательного. У меня есть эмпирические данные, что бессознательное психоаналитика покидает пределы его разума и диффундирует в периметре кабинета, распространяясь в пространстве, подобно незримому газу. Да, подобно отравлению угарным газом, не имеющим запаха. Это несет опасность для чистоты свободных ассоциаций пациента. Он заражается мыслями психоаналитика.

— Вы говорите о телепатии? — возопил Кахане.

— Именно, — подтвердила будапештская достопримечательность, — вы совершенно верно уловили суть моего сообщения, дорогой коллега! Телепатически пациент воспринимает мысли психоаналитика, высказывает впечатления, принадлежащие психоаналитику, факты, известные только врачу! Не шумите, не протестуйте, дорогие друзья, я приведу вам ошеломляющие примеры!

Психоаналитики не желали успокаиваться, и папа поднял руку ладонью вперед, призывая расшумевшихся адептов к тишине. Косясь на отца, прозаседавшиеся недовольно, но покорно умолкли. Шандор благодарно глянул на отца и, вновь прокашлявшись, изрек:

— Я проводил аналитическое лечение одного гомосексуалиста. Кхм! 25 июля — он лег на кушетку, как обычно, но тут же вскочил с криком: "Что за черви у вас на кушетке?" Это несомненный пример телепатии! В тот день у меня был секс. Мне пришла в голову мысль, что неправильно использовать одну и ту же кушетку для работы и занятий любовью. Женщина, с которой у меня был секс, называет сперматозоиды червячками.

— Эльма или Гизела? — безжалостно спросил отец.

— Ни та, ни другая, Учитель. Одна моя пациентка, — признался Ференци.

— Вы что, за собой не убрали? — вопросил Задгер.

— А у вас в… в том помещении, где вы прием ведете, насекомые водятся? — спросил Адлер.

— Трудно делать выводы и поддерживать простую беседу, не будучи знаком со спецификой обстановки, — подхватил Штекель. — Здесь, в Вене, мы все посещали друг друга на рабочем месте, анализировали собратьев с учебной целью, а вы утверждаете, будто бы у вас там в Будапеште телепатия. Может быть, и правда у вас там всего лишь насекомые.

Психоаналитики дружно захохотали.

— Нет, подождите, — крикнул Райтлер. — Мы еще не выслушали все примеры герра Ференци. Вы ведь сказали, их у вас много?

— Что вы нам еще подготовили? — омерзительно сладеньким голосом спросил Ранк.

— Дорогие друзья, в последнее время меня разрывают амбивалентные чувства: я пользуюсь услугами проституток и опасаюсь, что заразился сифилисом, но вместе с тем ловлю себя на мысли, что действительно хочу заболеть сифилисом, чтобы предстать перед Гизелой презираемым всеми сифилитиком и найти утешение в ее любви. Глупая, нелепая, иррациональная фантазия! Моя новоявленная сифилофобия диффундирует из моего бессознательного и передается пациентам. У меня целых два человека, адвокат и чиновник, признались в навязчивом страхе заразиться сифилисом. Чиновник настолько боится, что преодолевает сильнейший страх прикасаться к бумагам, с которыми он работает, в опасении, что они заражены бациллами сифилиса, и ежедневно пишет заявление по собственному желанию, поскольку боится работать в таком антисанитарном помещении. Ему кажется, что бациллы сифилиса находятся везде. На дверных ручках, на ручках, которыми он пишет, на телефонной трубке, на всех предметах. Но, доходя до двери начальника, из последних усилий воли вынуждает себя повернуть назад и выбросить заявление, напоминая себе, что тем самым лишится средств к существованию. Адвокат же даже в летнюю жару не снимает толстых зимних перчаток, в них и спит, из-за чего приобрел экзему на коже рук. Это я заразил обоих пациентов своими мыслями, это я виноват в их болезни!

— Они к вам обратились с этими жалобами или приобрели их в процессе анализа? — резонно уточнил Адлер.

— В том и дело, коллега, что сначала чиновник боялся заболеть туберкулезом, а адвокат перечислял все известные ему инфекционные заболевания! Я обнаружил у чинуши анальную фиксацию, извлек из его бессознательного несомненные признаки, что в детстве он проявлял повышенный интерес к калу и не гнушался трогать руками свои экскременты. Сам он этого не помнит, но психоанализ позволяет сделать неоспоримый вывод. Под влиянием воспитания он вытеснил интерес к фекалиям вглубь бессознательного, усугубленный чувством вины и стыда за свои грязные побуждения. Теперь это выражается в его страхе заражения. Что же касается адвоката, его психоанализ позволил сделать вывод, что в детстве его брутально отучивали от онанизма, что и вылилось в его нынешний невроз. Я дал пациентам объяснение их недугов и ожидал ремиссии, но симптомы не исчезли, лишь изменилась тематика. Теперь оба дружно боятся заразиться сифилисом! Как и я, увы, коллеги, как и я!

— Посещают ли они проституток? — осведомился Закс.

— Нет, — развел руками Ференци. — А я посещаю. И распространяю вокруг себя флюиды страха, а бессознательное пациентов улавливает сигналы, исходящие из моего бессознательного!

— Второй пример уже убедительнее, — милостиво кивнул папенька. В его глумливых глазах сверкало: «…если вы не досочинили от себя». — Продолжайте, дорогой друг! Возможно, вы обратите нас, старых скептиков, в свою веру.

Ференци, похоже, заметил только снисходительное выражение лица председателя, услышал только мягкий тон его профессионально-вкрадчивого голоса — и не увидел того, чего не хотел видеть, крошечных бесенят, искорками плясавших в папашиных глазах. Венгерский союзник молодой науки психоанализа продолжал вещать.

Пациент описывает свою фантазию: "Я ложусь. Моя одежда пуста, как будто в ней нет никакого тела". Ференци до того читал газетную статью Анатоля Франса, где описывался сумасшедший, который надевал на шест одежду и усаживал эту конструкцию в кресло.

А еще один пациент сказал: "Солнце лежит на Луне, Луна — на звездах. Они совершают фрикции". До того другой пациент, типограф, рассказывал Ференци о книге, с которой работает. В ней притяжение небесных тел отождествлялось с сексуальным влечением. Типограф выразился так: "Солнце и Земля как бы совокупляются".

— Но самый поразительный случай интерференции бессознательного — без зрительного контакта, заметьте! — я приберег на конец моего доклада. Кстати, его может подтвердить Карл Юнг. Я рассказал Карлу, что меня сократили из поликлиники, без подробностей рассказал. Так, мол, пострадал за правое дело психоанализа, главврач категорически не принимает Метод. Потом Юнг стал рассказывать: ему приснилось, будто бы в пещере вакханалия, виноградные гроздья, сидит Юнг, Великий Учитель, я, Блейлер, Джонс, Абрахам, еще кто-то, все в тогах и лавровых венках, и кто-то кидает золотое яблоко с надписью «Мудрейшему». И попадает Юнгу в лоб!

Собрание разразилось хохотом.

— Братья, — завопил Шандор, — это же передача мыслей на расстоянии. Меня сократили после того, как я провел с пациенткой лечебную процедуру и кинул в окно гондон… и не посмотрел… Главный так на меня орал, что я подумал, а что, если я попал в лоб главврачу, который в этот момент выходил из машины под окном моего кабинета.

Обессилевшие от смеха психоаналитики сползали со стульев.

— Необходимо исследовать этот процесс, — завывал Ференци. — При передаче на расстоянии этот образ подвергся значительной трансформации, как видите. Из моего преисполненного отчаянием — попал в самодовольное бессознательное Юнга, и мой использованный гондон преобразился в золотое яблоко!

Я потянулась за куском кекса, Виттельс, сидевший по правую руку от отца, не пожелал подвинуться, а я стеснялась попросить его убрать руку или передать мне кусок выпечки — все молчат, слушают докладчика, дядька Виттельс загромоздил своей тушей все поле деятельности. Я наконец исхитрилась и дотянулась до кекса, но, пока я доносила до себя блюдечко с едой, задела рукавом-фонариком чашку чая — и опрокинула докладчику на штаны.

Этот громоздкий дядя Виттельс, у которого не хватает элементарного такта подвинуться, будто не видит, что я тянусь… Эти дурацкие рукава-фонарики на дурацком розовом платье с оборочками, которое нацепила на меня мама…

— Понаблюдайте за пациентами с этой, с телепатической точки зрения, и вы, возможно, заметите подтверждения, столкнувшись на личном опыте! — напоследок призвал Ференци, но весь эффект от его возгласа сошел на нет — он не изрек и не провозгласил финальный аккорд, а простонал, лицо его исказилось от боли, на штанах расползалось пятно кипятка.

Я жутко покраснела, чувствуя, что на меня обратились все взгляды. Я так хотела быть незаметной, сидела не за столом, со всеми, а чуть поодаль, за спинами, в уголке. Потому мне и было так проблематично дотянуться до кекса.

— Необходимо проанализировать, о чем сигнализировало бессознательное Наследницы этим неловким жестом! — возгласил Штекель.

— Не может быть никаких сомнений, — осклабился Макс Граф. — Горячая жидкость, область паха… Зависть к пенису, желание кастрировать мужчину, сделать его неспособным…

— Извините… Пожалуйста… — запоздало пробормотала я, низко-низко опуская голову.

— Или сделать неспособным для других, о которых коллега нам рассказывал, но сохранить для себя — таково символическое значение неловкого жеста Наследницы. Этим она пометила коллегу Ференци, дала понять, что выбирает его! — вывернулся Тауск.

— Наследница взяла на себя роль мужчины. Ведь именно она сама стала генератором, выплескивателем горячей жидкости, — пробасил Кахане.

— Ничего подобного, Макс, она уже примирилась со своей женственностью, она сделала ему знак, как и сказал Вики! — возразил ему Закс.

— А я говорю, что она хотела его кастрировать, потому что он несет чушь! — громыхнул Адлер.

— Фредди, не переходи на личности, — комариным голоском упрекнул Ранк.

Ференци часто-часто моргал, на глаза навернулись слезы.

Спорщики обернулись к папе.

— Что скажете, Великий Учитель? — спросил Райтлер.

— Быстро иди к Марте, попроси мои старые штаны, — тихо сказал отец, и Шандора как ветром сдуло. — Перерыв!

* * *

— Великий Учитель, я пострадал во имя доказательства существования телепатии! Ах, почему я не мог поведать истину на заседании, но мне было так больно, что я не смог…

— Не стоит преждевременно обнародовать наш договор, Шандор, — проронил отец. Он сидел, откинувшись в кресле, и курил неизменную сигару, держа в руке чашку кофе. Ференци без штанов сидел на кушетке, вытянув тощенькую, волосатую ошпаренную ногу и время от времени окуная тряпку в миску со льдом, чтобы охладить компресс на ожоге. Его штаны были отправлены в стирку, а папины старые лежали неподалеку.

— Но ведь интерференция бессознательного налицо, правда? Это ведь означает, что она телепатически восприняла и уже согласна, да, Учитель?

— А ты на нее не в обиде? — фыркнул папенька, отпивая кофе.

— Это всего лишь кожа, — вздернул голову потерпевший, — я согласен пойти на такую небольшую жертву ради счастья стать зятем основоположника психоанализа!

— Рабочий инструмент?.. — осведомился отец, опуская глаза.

— Что вы, Учитель, он цел!

— На бедро, — не впечатлился отец.

— Это чепуха, Учитель! Я так окрылен толкованием, которые дал один из ваших венских соратников, доктор… э…

— Ты настоящий психоаналитик, Шандор. Выбираешь только выгодные тебе толкования. Доктор Тауск.

— Когда мы ей скажем? — аж подпрыгивал Ференци, снова прикладывая мокрую тряпицу.

— Все постепенно, друг мой. Я провожу сеансы с Анной, и там я буду постепенно ее подводить к убеждению, что все намеки, идущие из ее бессознательного, утверждают, что она сама стремится к браку с тобой.

— О, да, Учитель, вы гениально умеете убеждать.

— Но для этого нужно время, Шандор.

— Я потерплю, Учитель.

— Возвращайся в Будапешт и продолжай развивать такие же навыки убеждения. Ты обещал мне привезти Гизелу на психоанализ, а приехал один.

— Я начал обрабатывать Гизелу в этом направлении, — потупился Ференци, — но… Я хотел вам признаться, Учитель. Когда я занимался с ней любовью, у меня заложило нос — означает ли это, что она окажется невосприимчива к психоанализу? Я был готов предложить ей сопровождать меня в Вену и остаться надолго, посещать ваши сеансы, я был уверен, что она согласится — но этот заложенный нос символизировал, что она будет непробиваемой, только вас разочарует. И я не рискнул везти ее в Вену. Я боялся вас расстроить, Учитель…

— Шандор, о связи носа и гениталий говорил еще Вилли Флисс в конце прошлого века. Это всего лишь реакция на твое возбуждение. В носу та же пещеристая ткань, что и в пенисе. Никакого символического значения это не несет, зачем же ты не проконсультировался со мной, прежде чем делать такие скоропалительные выводы? Я дам тебе почитать монографию Флисса, там об этом говорится намного доходчивее и подробнее, чем я могу тебе устно объяснить. Если у тебя возникают сомнения, Шандор, пиши мне, если считаешь, что почта слишком медлительна — послал бы телеграмму, и я бы тебе все растолковал. Обязательно присылай ко мне Гизелу, а сам тем временем обрабатывай ее доченьку, направишь ко мне на сеанс. Анализ матери и дочери окажется во сто крат полезнее, чем анализ одной из них. Это поможет улучшить микроклимат и оздоровить отношения в семье!

— Да, Учитель, я поеду и буду их уговаривать, а вы тем временем со своей стороны будете убеждать Анну, взаимообмен, да?

— Обязательно, мой друг. Тебе полегчало? Можешь уже одеться?

— Да, да… Так жаль, что заседание оказалось скомканным. Не удалось завязать плодотворное обсуждение моего сенсационного доклада! Но я подготовлю в следующий раз более эффектную речь, и мы поставим телепатию на службу психоанализу!

* * *

— Ну? — спросил отец, отворяя шкаф. Я выбралась наружу и смахнула моль с плеча и с юбки. — Хорош женишок?

— Восхитительный. — Я отряхнула руки ладонь об ладонь. — Я думала, я видела уже самые брутальные экземпляры дядек-психоаналитиков, но этот шлимазл из Венгрии всех переплюнул.

— Аннерль, давай с тобой договоримся, что я очень красноречиво тебя убеждал выйти замуж за Шандора, но ты была непреклонна. Для Шандора.

— Я так понимаю, папа, ты больше склоняешься к версии дяди Адлера?

— Я склоняюсь к версии, что тебе было неудобно тянуться через Виттельса.

— Я понимаю, что тебе нужны помощники и последователи, развивающие твою науку, поддерживающие массовый характер движения. В особенности за границей. До такой степени нужны, что ты готов разыгрывать, будто согласен выдать свою дочь за самого отъявленного из твоих подхалимов.

— Humani nihil a me alienum puto[U1], — передернул плечами отец и скрестил руки на груди. А я подумала о шандоровской телепатии, потому что, уже раскаиваясь в своей вспышке, в тот же миг — одновременно с отцом — произносила:

— Dixi et animam levavi[U2] .

Мы посмотрели друг другу в глаза и усмехнулись.

* * *

— Тоже мужчина, хоть и венгр! — торжествующе заявила мама за обедом.

Отец выразительно прикрыл лоб и глаза ладонью и отвернулся. Мне очень захотелось сделать то же самое. Я еще раз посмотрела на папу, ухмыльнулась и скопировала его жест. Он сегодня притащил шилу-на-гиг и водрузил перед собой на обеденный стол. Это был его знак “Do not disturb”.

— У нее завышенные требования. Она избалована слишком хорошим примером. Ей подойдет только такой, чтоб не хуже папы, — заявила тетя.

— Я посылаю Анну присутствовать на заседаниях, чтобы она себе там подыскивала, столько мужчин, а она харчами перебирает!

— Он уже успел тебе сказать, — констатировала я, бултыхая ложкой в супе.

— Ничего, когда ей исполнится 16, тогда мы на нее приналяжем и заставим образумиться! — зловеще пообещала мама.

— Спешить некуда, — заметил отец.

— Вот, правда, — Эрнст энергично махнул рукой с куском хлеба и чуть не попал Оливеру по носу. Оливер буркнул:

— Аккуратнее!

Эрнст тем временем продолжал:

— Она поступит в мед, будет единственной девчонкой на всем факультете!

Тетя усмехнулась и тряхнула головой:

— Прошло время, когда девушка готовилась выстроить всю жизнь по трем буквам К…

— Куклуксклан? — невинно спросила я.

— Выпендриваешься, — сквозь зубы прошипела Софи. — Самая умная и самостоятельная, да?!

— Если не завалят на вступительных, — возразил Мартин. — Просто потому, что это мужская профессия!

— А почему мужская? — поинтересовалась я. — Я же не собираюсь становиться оперирующим хирургом!

— Толку зубрить это все, готовиться, — пугал Мартин, наваливаясь грудью на стол, чтобы приблизить лицо ко мне, — даже если ты им блестяще ответишь, эти профессора заранее предвзято настроены!

— Пусть попробует хотя бы, что ты так категорично. Вдруг ей повезет, — пожала плечами тетя. — И профессию получит, и вокруг будет полно молодых людей.

— Единственное преимущество, — хмыкнул отец. — Вырванные годы. Тебе в работе не пригодится ни капли той информации, которой тебе там будут забивать мозги.

Когда я закончу гимназию, мне придется идти учиться — просто чтобы потянуть время. Чем ты старше, тем престижнее. Кто обратится на психоанализ к необразованной девчонке, вчерашней гимназистке?

Впрочем, в Психоаналитическом обществе состоят и Граф — консерваторский преподаватель, Закс и Тауск — юристы, а Отто Ранк — вообще выходец из ремесленного училища. Не обязательно быть дипломированным врачом, чтобы анализировать пациентов, вещал мой отец. А значит, я могу поступить куда угодно (а именно, куда примут).

— Смотри и учись, — говорил папа. — Когда у меня разуплотнится график, буду давать тебе мастер-класс. Анализировать тебя.

И я смотрела и училась.

Основное правило психоанализа — полная расслабленность, отрешенность пациента, беспрекословное доверие психоаналитику — а как достигнуть расслабления, как излить душу и позволить литься потоку свободных ассоциаций, когда в комнате присутствует посторонний? Пусть это и дочка доброго доктора.

Во имя конфиденциальности я сидела в шкафу.

Когда мы с папой еще не решили, кем я стану, я впервые спряталась в шкафу потому, что так захотела мама. К папе пришла разодетая, еще не старая дама под густой вуалью, и мама, волнуясь, попросила меня незаметно проскользнуть в кабинет, пока папаша отлучался в клозет, и спрятаться в шкафу, а если папа с пациенткой расшалятся, вовремя выскочить и успеть предотвратить взрослые игры. Я так и сделала. Когда я распахнула дверцу и с широкой улыбкой выглянула из шкафа (откуда предварительно мама вытащила гору папашиных книг), психоанализ был скомкан, меня выставили за дверь, а после того, как был принят последний в тот день пациент, папа позвал меня и пожелал узнать, зачем я вытащила книги, не спросив, и расчистила себе наблюдательный пункт в шкафу. Я подумала, что нельзя выдавать маму, и сказала, что меня интересует психоанализ.

С тех пор он меня и интересует.

* * *

Сегодня среда, у отца был прием только с утра. Всего три человека! В среду он не ставит сеансы на послеобеденное время, чтобы провести заседание.

Психоаналитики рассаживаются. Речь держит сам отец.

— Апостолы, в прошлый раз мы слушали выступление нашего будапештского товарища Шандора Ференци, который вынес на обсуждение, среди всего прочего, и тему этики психоанализа. Те из вас, кто читал публикации Ференци, а это, надеюсь, делали все, — не могли не обратить внимание на его идею психоаналитического образа жизни. Наш приятель считает, что люди должны говорить только правду, правду и ничего, кроме правды. Не только на сеансе, но и в жизни. В любой ситуации. Поэтому он привлек внимание — нет, я не намерен заново поднимать тему телепатии! Я сосредоточусь на более актуальном вопросе! Он говорил о близких отношениях с пациентками. Тема эта на наших предыдущих собраниях замалчивалась. Но раз уж о ней заговорили — я вынужден вас предупредить. Апостолы, не кобелируйте! Не следуйте примеру Шандора. Это рискованно. Влюбленность пациентки в психоаналитика — это весьма типично, даже неизбежно в условиях той, не побоюсь этого слова, интимной обстановки. Но мы не должны поддаваться искушению, апостолы. Мы не должны пятнать репутацию психоанализа скандалами с родителями совращенных девиц и рогатыми мужьями.

— Учитель, но разве не в том мастерство психоаналитика, чтобы убедить пациентку не разрушать свой брак? — пискнул Тауск.

— А если вы ее заразите, а она — мужа? Апостолы, не рискуйте! Пять минут секса того не стоят!

Предварительный спич отца исчерпался, и психоаналитики стали делиться историями о страдальцах.

Федерн повествовал:

— Сегодня как на подбор… С утра мужик: ничего не случилось, все как обычно, но вдруг стал всего бояться, спит только с молотком в руках, крушил им стены. Второй номер: женщина говорит, что у нее по ночам были галлюцинации — у постели ее больного ребенка стоял черт. Ребенок умер. А теперь второй ребенок болеет, и у его постели опять стоит черт.

— У меня тоже такие жалобы были, — кивнул отец. — Давно, правда. У пациентки, которая была одним из прототипов Ирмы из «Толкования сновидений[U3] ». Ей мерещились черти, только невидимые. Она говорила: «У них нет внешности, но я их чувствую». Кстати говоря, муж у этой женщины есть?

— Нет.

— И у Ирмы не было. — Отец пожал плечами. — Мечты о мужчинах.

Все закивали, только Федерн скривился. Трудно будет убедить женщину, потерявшую ребенка и боящуюся потерять и второго, что она всего-навсего мечтает о любви.

Штекель воскликнул:

— О, у меня тоже такой случай был. Вызвали меня на дом к одному мужику. Встать с постели боится. Если встанет, его смерть заберет. Она тут ходит, только ее никто не видит. Спрашиваю: «Как смерть выглядит? Так, как ее рисуют?» Он на меня посмотрел, как на идиота. «Никак не выглядит. У нее нет внешности. Но я ее вижу. Т.е. чувствую». И пока мы с ним говорили, с верхнего этажа парень выбросился. Я посмотрел в окно — летит… Все, говорю, вставайте, забрала уже смерть человека.

— И как? — спросил Хичман.

— Мужик встал. Сосед выпрыгнул, смерть насытилась, так сказать.

— Не говори Юнгу, — сказал Закс, — завопит, что сверхъестественное рядом, мистика.

— О! Юнг! — активизировался Штекель. — А вы знаете, что у Юнга кушетка обтянута кожей с моржового фаллоса? Белая кожа, мягкая…

Апостолы нескрываемо веселились, ерзая на стульях, шепчась и дымя сигарами и сигаретами.

— А представьте, как ему мягко, как по ней удобно скользить, когда он на ней пациенткам услуги оказывает… — завидовал Штекель.

— У моржа не такой огромный, — глубокомысленно заметил Райтлер. Штекель не смутился:

— Ну конечно, не одного моржа. Стаю моржей забили китобои — Юнгу на кушетку. А теперь представьте, сколько это стоит!

Задгер проскрипел:

— Юнг бы даже отрицал гомосексуальные наклонности у моего вчерашнего больного. Юнг бы тут наверняка процитировал какой-нибудь месопотамский миф. — И пустился в рассказ о больном: — Он ко мне от уролога попал. Уролог вытащил у него из мочевого пузыря зубочистку и карандаш. Он вообразил, что у него известковый налет на стенках мочеиспускательного канала. От жесткой воды. Собирает все вырезки из газет о непригодной для питья водопроводной воде, вот, мол, трубы ржавеют, в чайнике накипь, представьте, что у нас внутри. Решил прочистить хоть там, куда дотягивается — и упустил. Взял карандаш, стал им зубочистку выковыривать. И карандаш ушел вовнутрь…

— О! — воскликнул Штекель. — У меня тоже мужик был на прошлой неделе — ему любовница вставляла в уретру бенгальский огонь и поджигала! Такие игры. Пришел, показал ожоги и поинтересовался, что сказать жене.

* * *

Вскоре после заседания из универа пришел Мартин и, не переодевшись, ринулся ко мне, только портфель забросил в свою комнату.

— Анна, это правда, что папа на заседании сказал: «Психоанализ надо проводить в воздержании»?

— Так и сказал. Чтоб не нарваться на скандал с родственниками больной. А что?

— Выхожу из трамвая, а на остановке весь цвет психоаналитического общества в табачном киоске отоваривается, и всю мишпуху аж крючит. Шипят: «Ах, Зигги, потрошитель! Охотник за человеческими душами!» А усатый в сером пиджаке и говорит: «Он сам живет с двумя сестрами, а нам морали читает». А лысый с саквояжем возражает: мол, у него и так две женщины, он вам что — секс-гигант? А с самой длинной бородой говорит: «Так ведь сами просят». А Ранк, плюгавец в очечках, изрекает: «Это он нам завидует, что мы моложе и можем помочь пациенткам не только словам, но и делом. В его-то возрасте — одно слово осталось». А с усами-карандашами и бородкой клинышком говорит, что пусть Фрейд не врет, «все у него было и не раз, но ему удалось предотвратить скандалы и в том высший пилотаж, а нас он считает неуклюжими… что он — молодец, а у нас ничего не получится, и мы спровоцируем скандалы, суды и новые пятна на репутации психоанализа». Я не могу дословно, как он говорил, но ты меня поняла, да?

— С такой растительностью, — я показала жестом усы-карандаши и острую бороду, — это Штекель.

— Да мне их фамилии ничего не говорят…

— А мне — твои описания, одного Штекеля узнала.

Интересно, кто-нибудь из них донесет папе? Наиболее способный на школярское ябедничество у них там — Ранк! Его сократили с завода, и ныне он — секретарь Психоаналитического общества, вне себя от счастья, что его приняли в общество интеллигентных людей, что у него появились такие умные и почтенные покровители, как папа и Адлер, который и представил его благодетелю.

— Достал этот психоаналитический сброд! Паразитируют на папиных идеях, папином методе, эпигоны, и еще в спину лягают! Может, слабительного им в винишко подсыпать, — маялся Мартин.

— Ты что! Наш же туалет изгваздают!

— Точно… Ладно, тогда я буду думать, чем бы их… — Мартин вывернул воображаемую тряпку, кровожадно оскалив зубы.

— Мартин, ты чего бесишься?

— Нас тут объедают и обпивают, а потом…

— Ха-ха! Мартин, у тебя анальная фиксация? Жадный какой…

А точнее, анально-садистская, так она полностью называется. Потому что еще и злобный.

Ведь папе нужны последователи и единомышленники для продвижения дела его жизни. Короля делает его свита. Только Мартин не хочет этого понять.

— А давай без этих психоаналитических бредней. Фиксация! Нет у меня никакой фиксации!

— Эти психоаналитические бредни тебя кормят, одевают, обувают и оплачивают твою учебу, — оскалила зубы я. Мартин еще увидит, что я этими психоаналитическими бреднями буду больше зарабатывать, чем он, всего-навсего экономист!

— Нас просто объедают, а на улицу выходят — и хамят!

— Папа дал дяде Ранку греческую амфору, и Ранк собирает взносы с присутствующих. Они сбрасываются на спиртное! — успокоила я.

Вот и тема для самостоятельного анализа! Почему Мартин так взбесился? «Объедают-обпивают» — отмазка, ничем он у нас не обделен, папа дает ему на карманные расходы, и одежду Мартин ни за кем не донашивает, он же у нас старший мальчик, — в отличие от меня, донашивающей за сестрами. Видно, психоаналитики своими домыслами напомнили Мартину о его собственных безрадостных размышлениях: папа — предатель, обидел маму. Интересно, Мартин был свидетелем какой-нибудь пикантной ситуации, когда я была еще совсем маленькой или меня вообще на свете не было? Но он же мне не расскажет, даже если и слышал какой-то намек, а потом дофантазировал. С таким отношением к психоанализу, духовно закрепощенный — ни за что не согласится сыграть роль моего первого, тренировочного, пациента. Папа был прав, говоря, что нельзя анализировать родственников. Не захотят они признаваться людям, с которыми им жить под одной крышей.

А я признаюсь, потому что должна учиться — постигать азы будущей профессии.

Сегодня среда, и после заседания отец не принимает. Он дает мне мастер-класс, а после — трудится над рукописями.

Мы идем в кабинет, и я растягиваюсь на кушетке.

— Пап, мне пенисы мерещатся.

— Где?

— Везде, — жалуюсь я. — Чашка чаю стоит, а мне кажется, что в мою чашку опускается призрачный пенис, как бы отделенный от тела. Я сижу на стуле, и мне кажется, что сзади такой пенис трется об мой затылок, зарывается в волосы. Ножки табуреток и моей кровати — я себе представляю, что я переворачиваю эту мебель и пользуюсь. Я знаю, что ничего хорошего из этого бы не вышло, но оно так перед глазами и стоит. Белые ножки табуреток на кухне, черные ножки моего дивана… Пенисы как бы в воздухе висят, призрачные, полупрозрачные. Стоит таз с водой — пол мыть, а мне мерещится, что в него опускается член. Пап, оно тебе интересно — слушать эти глупости? Я тебе такой грязной, ненормальной кажусь, и ничего интересного.

— А это неважно. Главное, чтобы ты была полностью откровенна, несла любую чушь, что в голову взбредет. В том сущность метода. В твоей совершенной искренности.

— Шандор этот твой тезис об искренности слишком буквально воспринял.

— У тебя не было фантазий, связанных с Шандором?

— Нет. Он мне не нравится.

— Это твое ratio говорит, — усмехнулся папачиус. — Мы же договаривались, честно и откровенно, Аннерль. Когда ты будешь анализировать твоих будущих пациентов, ты должна будешь постоянно выбивать, вымаливать, вытряхивать из них признания. Все врут. Люди хотят казаться лучше и успешнее, чем есть. Люди не желают быть ненормальными, не такими, как все. В своих жалобах они сообщают только малую толику правды, приличную ее часть, ту, что не стыдно обнародовать. А мы, психоаналитики, обязаны знать всю правду, как можно больше голой, неприятной правды. Мы же не можем забраться в голову пациента, который нам врет, правда, Аннерль?

— Да, папа.

— Вот и не лукавь мне. У тебя должны были быть фантазии о Ференци. Пока у тебя нет партнера, ты обостренно реагируешь на любого мужчину, безотносительно, нравится он тебе или нет. Просто потому, что он мужчина.

Я покраснела.

— Ну, я думала, что если он мне это предложит, как я буду отнекиваться… и что через силу. Потому что интересно. Хотя я к нему совершенно равнодушна, а в свете его рассказов о его похождениях — мне было б страшно к нему пальцем прикоснуться, как тому адвокату в перчатках! Кстати, ты думаешь, что он досочинил от себя про резкую вспышку сифилофобии?

— Уверен. Ты просто не читала его публикаций. Но мы, конечно, делаем друг перед другом вид, что там абсолютная истина написана. Это публикация, ее должно быть в первую очередь интересно читать.

— Пап, двойная мораль. От пациентов — искренность, от себя мы ее не требуем?

— В публикациях, — повторил отец, — мы даже обязаны добавлять отсебятины. Дабы было не скучно и не серо.

— А я хочу написать рассказ, — призналась я. — Про работу героя, про его отношения с чужими людьми я уже все знаю, и, когда я его напишу, я его тебе покажу, если тебе интересно, конечно.

— Это материал, — поправил папаша. — Буду тебе показывать на крайне близком и интересном тебе примере, как анализировать автора на основе его произведения. «Градива» Иенсена, «Гамлет», «Мотив выбора ларца», «Росмерсхольм» Ибсена — здесь шел намеренный подбор произведений, в которых содержались иллюстрации к моим положениям. Твой же рассказ — не мой выбор. Покажу тебе, как работать не с тем, с чем хочешь, а с тем, что дают.

[U1]Ничто человеческое мне не чуждо (лат.)

[U2]Сказал и облегчил душу (лат.)

[U3]Монография Фрейда (1900).