Глава 5 - Пуримшпиль

Как-то раз двоюродные поставили пуримшпиль и позвали всю родню. Дяди, тети и их потомство плотными рядами сидели перед картонными декорациями: ветхая хижина с занавеской у входа, картонный морской берег с тщательно наклеенными камушками и ракушками, и сине-зеленые волны из полупрозрачных шалей, — и громко глотали слюну в ожидании, когда же наконец тетя Роза их попотчует. С кухни неслись головокружительные запахи «ушей Амана[U1] » и халы с изюмом.

Двоюродные разыгрывали рифмованную пьеску собственного сочинения — о том, как тяжело живется бедному рыбаку и его жене.

Софи толкнула брата локтем и тихонько спросила:

— Эрни, а в честь чего у нас Пурим?

— В честь Эстер.

— А при чем здесь рыбак?

— При том, что Циля и Герман не могут вдвоем разыграть Мегилу[U2], там полно персонажей, — информировал Мартин.

У всех на лицах было написано: «Какая разница, что там лепечут эти недоросли, зато нам за терпение и внимание дадут запеченной индейки и «ушей Амана».

И вот вернулся Герман-гастарбайтер, принес жене большой мешок с деньгами и стал рассказывать, как ему повезло на заработках за границей. Циля гордо перебила его: «А я в это время тоже не ленилась», и, отдернув занавеску, открыла его глазам хижину, в которой лежали на полу двенадцать больших кукол, изображающих детей.

Зрители дружно расхохотались. Герман с Цилей застыли, смущенно уставившись на любимых родственничков. Детишки явно не понимали, что так развеселило взрослых.

— А что вы все смеетесь? — солировал Герман.

— Ничего, ничего, вы продолжайте, — замахал рукой дядя Алекс, подавляя смех.

Герман с Цилей кое-как доиграли спектакль, и взрослые принялись расставлять мебель по местам. Тетя Роза, мама и тетя Минна стали заносить посуду.

— Десять и двенадцать лет детям, а они у вас такие наивные, — возмутился папа. Дядя Генрих помрачнел:

— Зиг, я своих детей сам воспитывать буду, ладно?

А Эрнста возмутило другое.

— У вас спектакль нудный!

— А все смеялись! — возразил Герман.

— Но так и не объяснили, почему, — буркнула Циля.

— Могли бы нас позвать, мы бы вам и со сценарием помогли, сделали бы его, в первую очередь, в тему, пуримный, а не про какого-то там рыбака, и актеров бы вам тогда хватило…

— Мы больше не будем ничего ставить, — обиделась Циля и обещание свое сдержала. А Эрнст решил на следующий год посрамить доморощенных актеров — пригласить двоюродных на феерический пуримшпиль. Он написал отрывок сценария и показал нам всем. Мы единодушно предложили не дописывать.

— Напишите лучше, такие умные! — возмутился Эрнст.

Никто и не подумал.

Через год мы на Пурим уезжали из Вены. Тети Розы и ее детей рядом не было, и Эрнст не вспоминал о спектакле.

И снова настал Пурим. Эрнст подготовил полный сценарий по Мегиле, но забраковал его сам.

— Юморист из меня… даже сравнения подобрать не могу, — отчаялся он.

Вот уже и тетя Роза с семейством переехала из нашего дома, и раздражитель перестал ежедневно маячить перед глазами Эрнста. Я думала, он остановится. Ничего подобного! Прошел год, и Эрни притащил мне совершенно неожиданную пьесу.

— Какая еще Ентл? — спросила я.

— Я понял. Все дело в теме. В двадцатом веке обкашливать Эстер и Амана неактуально. И я не могу думать за людей, живших в 450-х годах до нашей эры. А это современная история.

— Ты опять пользовался каким-то источником, да? — подозрительно спросила я.

— Рассказом Башевис-Зингера. «Ентл-ешиботник» называется.

Братец притащил мне первоисточник, с которого я и начала чтение, а продолжила — сценарием будущего пуримшпиля. Но, поскольку про иешиву Эрнст имел весьма смутное представление, он отправил Ентл поступать в Венский мед.

— А я-то думала, мне придется упаковаться в лапсердак и шляпу, накрутить пейсы… — протянула я.

— Хасида изобразить захотела? — ужаснулся Эрнст.

— Я заметила, что ты старался изгнать колорит местечковой архаики, оставив одну фабулу.

— Зачем тебе этот уродский, бессмысленный, старомодный наряд? Тебя бы в нем на вступительных завалили!

— А в чем я буду?

— В моем костюме!

— Хасидский прикольнее, — протянула я, улыбаясь.

— Внешний вид мазохиста. Чтоб все пальцем показывали.

— Так, — прикидывала я, — кипа есть, черную шляпу у папы возьму, а лапсердак придется на заказ шить.

— Фиг тебе папа денег даст!

— Но я хочу такой костюм, — пробормотала я, пожимая плечами.

— Ну хоть ты не возражаешь против этого сценария, — утешился Эрнст.

— Тебе героиня меня напомнила, потому ты ее и взял за основу, — я сложила рукопись и по-хозяйски накрыла странички ладонью. — Но я внесу некоторые правки.

* * *

В сценарии было 14 ролей. А нас пятеро.

— А как мы покажем, что это совсем другая роль? — полюбопытствовал Оливер.

— Парики, бороды, пиджаки другого цвета, — ответил Эрнст.

Мартин подсчитал, сколько понадобится париков и бород, при том, что папа оставил нас без карманных денег, и изрек:

— Нам нужно обокрасть театр.

— Мартин, твои уголовные наклонности меня пугают! — воскликнула я.

— А у папаши не было больных — работников театра? — конструктивно мыслил Оливер. — Снова связаться с человеком и через него взять напрокат. Желательно, чтобы по знакомству упросили бесплатно на эти полдня.

— Ну, бесплатно вряд ли, — проронил Мартин.

— Даже по знакомству? Можно попробовать предложить так: мы вам что-то в залог, сегодня же вернем.

— А что мы можем дать в залог? — осведомился Эрнст.

— Мы — конечно, ничего. Надо взять у папы что-то внушительное, чтоб костюмерша прониклась. И чтоб папа не заметил отсутствия на один день.

— Эпидемия воровства, — заметила я.

— Вот только ЧТО? — тем временем выговаривал Оливер, разводя руками.

Все принялись мысленно оценивать экспонаты из папкиной коллекции.

— А если прямо ему сказать? Зачем что-то брать за его спиной? И так без денег сидим и три дня голодали, — напомнила я. — Все равно мы не выйдем на того дирижера без папиного посредничества.

— А, он дирижер, — сказал Оливер.

— Оперного театра.

— Я только одно помню, что мама обозвала его выкрестом!

— Это его дело! Ждем папу из «Бнай Брита» [U3] и спрашиваем про дирижера.

Раньше папы домой пришла Софи. Мы вручили ей сценарий.

— Я не буду изображать труп! — заверещала Софи.

— Ты суеверная! — возмутился Эрнст.

— Я боюсь, да! Я не хочу умереть молодой!

— И как только люди актерами работают, — прожигая ее яростным взглядом, процедил драматург.

— За зарплату, — ответил Мартин.

— Я не буду играть труп, даже если ты мне денег дашь, — попятилась Софи.

Оливер не унывал:

— Так давайте Матильду пригласим, пусть приезжает с мужем, а мы ей — хопа! — с порога: Тилли, ты должна сыграть труп!

— Не надо Матильду! — замахал руками Мартин. — Меньше народу — больше кислороду!

— Радуется, что он теперь у нас самый старый, — фыркнул Эрнст.

— Может, заменить эту сцену с трупом? — предположил Оливер.

— Я написал сцену в морге, — пояснил Эрнст, — потому что это самая наглядная картина учебы в меде. Кому интересно смотреть, как студенты отвечают нудную теорию, пересыпанную терминами?

— Но никто не хочет играть труп! — напомнил Оливер.

— Лена! — позвал Мартин нашу служанку, которая мыла пол в коридоре. — Мы ставим пуримшпиль. Ты будешь играть труп. Ничего делать не надо, лежи себе на столе и не хихикай!

— Я не буду бога гневить! Беду кликать! Нет, и не проси!

— Лена, — протянул Мартин, — а куда это мамины сережки пропали? — Он подкрался к служанке и жестом фокусника извлек у нее из кармана воображаемые серьги. Лена подскочила на месте.

— Шутка, — ухмыльнулся Мартин. — Пока что.

* * *

В кабинете тетя Минна бережно стирала пыль с папиной коллекции — божков, амулетов, ушебти, посмертных масок, греческих ваз — папа не доверял прислуге убирать у него в кабинете, разрешая только тете Минне трогать его сокровища. Но пока тетя вытирала пыль, он не хотел приступать к работе.

— Занималась бы уборкой, пока меня нет дома…

Тетя пожала плечами.

— Скоро закончу. Можешь садиться и писать, чем я мешаю?

Тут заглянул Эрнст и отвлек отца:

— Пап, я ж пьесу пишу, помнишь, я у тебя спрашивал про судебную медицину? Этого не хватает. Расскажи еще что-нибудь…

Папик пустился в воспоминания:

— Я не успел прочитать учебник, там же по всем предметам на каждую пару по сто страниц мелким шрифтом, и ни одного понятного слова, сплошные термины, и не на немецком, а на латыни. И я пришел на нормальную анатомию и спрятался в уголке, за спинами, и пытаюсь что-то успеть прочитать. Меня вызывают: «Фрейд, отвечайте строение пениса». А я не знал, что такое пенис…

— Как это не знал?! — ахнул Эрнст.

— Я тогда не знал. Я же учебник не читал, а где бы я услышал слово «пенис»? Я знал только из трех букв…

Софи краснела, а братья ползали по стеночкам, давясь смехом.

— И препод мне говорит: «Берите пенис, может, это вам поможет». Я подошел к подносу с засушенными кусочками, все почерневшее, деформированное, и я не понимал, что это там лежит. Взял пинцетом первое попавшееся, сам брезгую, морщусь. Перчаток тогда еще не надевали… «Ну, говорите!» Я стою, молчу. Препод спрашивает: «Ну, сколько оболочек у пениса?» Молчу! Откуда мне знать, что такое этот самый пенис! Мне кто-то подсказывает: «Шесть!» Я говорю: «Шесть». Препод говорит: «Ну, разве что если считать кальсоны».

— Пошлятина, — содрогнулась Софи, — фу!

— Как-то же люди в меде учатся, — пожал плечами Эрнст.

— Ума нет — иди в пед, стыда нет — иди в мед, а ни тех, ни тех — иди в политех, — ухмыльнулся папаша.

— А сколько у него оболочек? — спросил Оливер.

Отец задумался:

— Семь? Восемь? Ха-ха-ха!

— Пап, а ты еще общаешься с дядей Малером? — солировала я.

— Кстати, Малер обещал снабжать меня билетами на все премьеры — в благодарность за мои труды. И до сих пор ни одного не прислал.

— Телефонируй ему.

— Проходила мимо театра и увидела новую афишу?

— Нет, просто.

Отец за ужином сообщил результаты:

— Услышал, что телефонирую я, и рассыпался в извинениях, что ни одного билета не прислал, хотя обещал. Говорит, простите, забыл!

— Люди ничего просто так не забывают, — мрачно констатировала я. — Только то, чего не хотят помнить.

Он глянул на меня с каким-то раздражением, будто я не его собственный постулат озвучила.

— Это значит, что он тебе не благодарен. Ты его плохо пролечил, и ему не помогло, — поддела я. Папаша поморщился:

— С женой они помирились.

— Но ведь пациенты все врут? — напомнила я.

— Может, это банальная скупость? — возразил Мартин. — А ну, восемь билетов присылать!

— Так мы идем в театр или нет? — спросила мама.

— Идем. Малер пришлет билеты на «Остров сокровищ». Переделали в оперетку.

* * *

«Остров сокровищ» не только разнообразили песнями, но и внесли дополнение: Джим Хокинс — переодетая девушка. У меня волосы встали дыбом. А если мужланы догадаются? Лучше пройти по доске с завязанными глазами и свалиться за борт к акулам, чем попасть на потеху пиратам!

— Интересно, чья она любовница, — прошипел Оливер.

— Думаешь, специально для нее переделали? — фыркнул отец. — Подойдем к Малеру — спросим, чья это идея, или же взяли готовую пьесу, и постановка с феминизированным Хокинсом идет и в других театрах.

В результате юнга призналась, что пустилась в эту авантюру ради любимого — холостого сквайра Трелони, он же там самый состоятельный жених. Сквайр, конечно, согласился, ведь у девушки появилось приданое.

— А кто был первым? — вяло хлопая, спросил Мартин, когда актеры вышли кланяться, и зрители понесли цветочки. — Жюль Верн или Стивенсон? Я в детстве не замечал, что фактически плагиат, критическое мышление не развито еще было.

— Ну вот ты и ответил на свой вопрос, — сказала тетя. — Жюль Верн, конечно.

После спектакля отец и Эрнст сходили к Малеру, обсудить просмотренное и попросить помочь с реквизитом. Дирижер пообещал.

Мы возвращались через театральный парк, решив немного погулять и взять извозчика чуть дальше, на площади с башней городских часов (большинство зрителей садились в экипажи у дверей театра, кто-то — в извозчичьи, кто-то — в свои собственные, а кто-то — и в автомобили). Желтые фонари, прохладный воздух, еще не зазеленевшие деревья. На лавочках в театральном парке обнимались парочки. Чтобы не задумываться, как мне одиноко, как я хочу оказаться на месте одной из этих сомнительных счастливиц (я же не знаю их парней, быть может, мне было бы противно с ними рядом стоять!), я взяла Эрнста под руку:

— Ты прочитал мои вставки в сценарий?

— Там от оригинала остались только имена!..

— Значит, мы создали абсолютно самостоятельную пьесу, а не перепевы Зингера! Радоваться надо!

— …Ну и само переодевание, — договорил Эрнст.

— Этому сюжетному приему — я даже не скажу, что сто лет в обед! Ему больше, намного больше! Самое древнее произведение, которое приходит мне на ум — Карло Гольдони, «Слуга двух господ»!

— А по-моему, это Карло Гоцци!

— Возьми дома хрестоматию и посмотри, что это Гольдони, как я тебе говорю. Не Гоцци и не Коллоди. Кстати, надо подумать, в античной литературе этот прием уже встречался?

— Мне приходят в голову только «Приключения Гекльберри Финна».

— Античнее некуда, — прыснула я.

Так мы добрались до площади и сели в фиакр.

* * *

На Пурим к нам явилась вся родня, а вот Отто Ранк не приковылял — когда он был у нас в последний раз, Мартин сунул в карман его пальто записочку: «Придешь на Пурим — отравим».

Мы усадили родственников и представили их взорам спектакль — мама, папа и тетя Минна тоже видели его в первый раз. Мы репетировали в ближайшем к дому парке, и только генеральную репетицию провели дома, когда взрослые уходили в гости.

Начинался спектакль со сцены «Студенты-медики в морге». Эрнст высмеивал мой хасидский наряд и пейсы, Оливер за меня заступался. Явился Мартин с накладной рыжей бородой, в белом халате, и стал изображать преподавателя, а Лена в белом парике — труп. Эрнста тошнило, Оливер падал в обморок, а я приводила его в чувство.

После занятия я позвала Оливера на свою свадьбу.

Мы с Софи встали под хупу[U4], я растоптала ногой стакан[U5]. Оливер был гостем, Эрнст в кипе, с подрисованными усами и в коричневом костюме изображал моего тестя, а Мартин — раввина. После церемонии нас оставили одних.

Я улеглась, не раздеваясь. Софи вспылила:

— На брачном ложе неуместны лапсердак и шляпа!

— Ты меня прости, пожалуйста! — Я села. — Не сегодня! Я… Я не могу! Я переволновался! И вообще! Давай как-нибудь потом!

— Ты, любимый, хам!

— Мне самому стыдно! Так стыдно перед горничной, которая эту простыню завтра стирать будет! — воскликнула я, схватила со стола бутылочку красных чернил и опрокинула на простыню.

В следующей сцене мы воспользовались папиным рассказом про нормальную анатомию. Препода играл на этот раз Эрнст с черной бородой, в белом халате, а невезучего студента, конечно, я. Мартин и Оливер подсказывали.

Вернувшись к супруге, я уселась за стол и раскрыла тетрадь. Софи подошла сзади и обняла меня за шею.

— Хадасса, дорогая, я так устаю, я же учусь! Вот, посмотри, сколько я должен выучить на завтра! Вот — нормальная анатомия, гистология, биохимия и нормальная физиология!

Вокруг меня лежали раскрытыми восемь самых увесистых папашиных фолиантов.

— Зачем я вообще за тебя замуж вышла, — заплакала Софи.

— Милая, потерпи! Я должен выучить это все, или меня отчислят!

И тут у моей супруги появилась странная привычка. Я ушла со сцены, а Софи сделала нарочито неловкий жест и опрокинула кувшин на скатерть.

— Эрика! — Софи стояла у стола, намеренно привлекая внимание к пятну. — Замени скатерть!

Пришла Лена и перестелила, но Софи снова пролила, на этот раз — компот, а потом и суп! И всякий раз она подзывала горничную, и наконец Лена ей сказала, что все скатерти в стирке, нечем застелить стол.

Софи явилась к психоаналитику. Светило изображал Эрнст, в сером костюме-тройке, с галстуком-бабочкой, с короткой коричневато-рыжей бородой и развесистыми усами. Софи улеглась, не снимая шляпки с вуалью, Эрнст уселся в изголовье, и пациентка начала:

— Знаете, я так несчастна и никому не могу рассказать, поделиться… Понимаете, я еще девственница. Муж отказывается заниматься со мной любовью. Я постоянно плачу, меня раздражают все мелочи. Домой приходит поздно, говорит — сидел в библиотеке, готовился к занятиям. Я думаю, может, он мне изменяет в это время?

— Готовился к занятиям, он студент?

— Да. Медик.

— Сколько лет мужу?

— Девятнадцать! Это невозможно, чтобы девятнадцатилетний парень, и вдруг… А мне так не повезло! Хлюп, хлюп, хлюп!

Эрнст принялся рассказывать, какие груды книг приходится разгребать студентам-медикам, но Софи перебила:

— Я это уже сто раз слышала! Вы скажите, что мне делать! Я так изнервничалась, у меня уже координация движений нарушилась, все, что ни возьму — роняю, мимо двери прохожу — на ручку дверную очень больно напарываюсь, опрокидываю посуду на скатерть, все скатерти в доме перепортила…

— Когда вы натыкаетесь на дверную ручку — обратите внимание, ее форма, размер, местоположение — ручка символизирует недоступный вам пенис мужа. Когда вы роняете вещи, они падают — это значит, что вы хотите «низко пасть», как говорится в романах.

— Да уж какое там «пасть», ведь он мне законный муж!

Родственники морщились и ерзали на стульях, но помалкивали. Эрнст невозмутимо продолжал:

— А вот про посуду… Как вы думаете, что символизирует опрокидывание посуды, почему ваше бессознательное так ведет вашу руку?

— Понимаете, муж мой в первую брачную ночь сказал, что ему будет стыдно перед горничной, и облил простыню красными чернилами.

— Ваше фрустрированное либидо не находит себе естественного выхода через гениталии и устремляется в другое русло, формируя ваши невротические симптомы, — поведал Эрнст. — Вы идентифицируете себя с мужем, снова и снова проигрываете сцену, в которой вы становитесь на его место — мужчина сделал все как надо, посуда упала, вы «пали», пролилась жидкость — его семя и ваша кровь. Вы его любите, ваше симптоматическое действие его оправдывает, вы разыгрываете «триумф» вашего мужа.

— А как мне добиться, чтобы это наконец и в жизни произошло?

— Вы его просите, а он отказывается?

— Говорит, слишком устал!

— А вашему мужу необходима психоаналитическая помощь. Проблема ведь в нем, а не в вас. Приводите мужа, и я научу его распределять силы, чтобы он жил полноценной жизнью, не растрачивая всего себя на гранит науки.

Софи явилась с сеанса.

— Доктор говорит, что у меня все это от отсутствия секса. Он мне прописал, так сказать.

— Рецепт покажи!

— Не смешно!

— Хадасса, у меня зачет, — взмолилась я, — посмотри, сколько мне надо законспектировать!

— Так ты до пяти утра просидишь!

— Правильно! А мне еще спать когда-то надо!

— Что, для тебя какие-то там конспекты, какой-то зачет важнее жены?!

— Не обижайся на меня, дорогая! Давай дождемся каникул, и тогда…

Софи препроводила меня на психоанализ и удалилась, оставив нас с Эрнстом наедине.

— Ваша супруга ко мне обращалась, заметив, что у нее развивается невроз от дефицита вашего мужского внимания, — поведал Эрнст.

— Женщины не привлекают меня сексуально, — отрезала я.

— А зачем вы тогда женились?

— По расчету. Живу в ее доме, меня кормит ее папаша. Моих родителей на свете нет, дом я продал, чтобы заплатить за учебу, и на остаток денег снял квартиру у Вишковеров, а Хадасса Вишковер и предложила мне руку и сердце.

— Но вы же сами рубите сук, на котором сидите. Скоро она расскажет своему папаше, что ваш брак фактически не состоялся, и вас выгонят на улицу. Вы даже не сможете отсудить половину «совместно нажитого», потому что фрау Хадасса сходит к гинекологу и предъявит справочку, что вы не были ее мужем, т.е. вас не разведут, а аннулируют фиктивный брак. Вы это понимаете?

— Все я понимаю, доктор!

— Поэтому, молодой человек, моя задача — пробудить в вас либидо к вашей жене. Ваш тесть вас для того ей и купил. Вы же понимаете. Вы, молодой человек, мастурбируете?

— Да.

— У вас есть эротические фантазии?

— Да.

Тетя Роза, доныне безмолвно морщившаяся, вскочила с места и ринулась за дверь. У порога она поманила Цилю и Германа. Те последовали за матерью. Эрнст вздрогнул, проводил их взглядом и, когда после возгласа: «Лена, мое пальто!» за ними закрылась дверь квартиры, продолжал расспрашивать меня:

— О ком?

— О мужчинах!

— У вас были мужчины?

— Нет, не было.

— Попробуйте возбудить себя фантазиями о мужчинах, представляйте, что ласкаете мальчика.

Вскочила тетя Дольфи и покинула помещение. Я печально отозвалась:

— Не выйдет, доктор.

— Если вам совершенно не удается добиться эрекции, вам придется пустить в ход язык. И здесь вам придется себя перебарывать, напоминая себе, что нужно продержаться, пока вы не начнете самостоятельно зарабатывать на жизнь.

Бабушка Амалия громко ахнула. Я решила не обращать внимания и продолжала играть свою роль:

— Ну конечно, доктор, я об этом думал! Чего я только не передумал! Не могу я, доктор. Как представлю себе — тошнит!

— А вы кушать хотите? Крышу над головой хотите? И за этот сеанс психоанализа заплатила ваша жена, которой скоро вы не будете нужны.

— Я понимаю, доктор, но я не могу.

— Попробуйте игры с переодеванием. Нам необходимо добиться эрекции. Когда вы думаете о мужчинах, она же у вас возникает?

— Нет.

— Когда в последний раз у вас была эрекция?

— Никогда!

— ?!

— Я — переодетая женщина, понимаете, доктор?!

— Как же вы женились? Ведь документы…

— Паспорт купленный, — прошипела я. — А настоящее мое имя — Ентл.

— Но зачем вы это сделали?

— Чтобы поступить в универ. Мужская профессия, меня бы завалили на вступительных, если бы я пришла в платье и в документах было бы «Ентл».

— Ентл, но ваше гипертрофированное отвращение к сексу с женщиной — неестественно. Во-первых, подумайте сами, вы бы хотели заняться этим с мужчиной?

— Конечно!

— Тем не менее, поначалу секс с мужчиной будет болезненным. Вы это знаете, не так ли? А женщина не причинит вам боли, вот и первое преимущество.

— Это верно, — пришлось мне согласиться.

— Во-вторых, давайте с вами разберемся, почему вы настроены категорически против секса с женщинами, понимая, что он абсолютно безболезненный.

— Потому что самого главного нет!

— Понимаете ли, Ентл, гомо сапиенс от рождения бисексуален. У каждого из нас есть рудиментарные органы противоположного пола. Ориентация в дальнейшем — это выбор самого человека, сделанный под влиянием внешнего мира — воспитания, традиций, общественного мнения. Потенциально вы способны заниматься любовью с вашей женой, но вы подавили свои гомосексуальные влечения, вытеснили их в бессознательное, а наша с вами задача — пробудить их заново, извлечь из бессознательного и сделать осознанными, приемлемыми, не вызывающими ни стыда, ни отвращения, чтобы помочь вам наладить отношения с супругой. Мы преодолеем ваше сопротивление, и вы заживете с ней счастливо. Мы спасем вашу разваливающуюся семью!

— Как же вы меня заставите влюбиться в Хадассу? — фыркнула я.

— Для этого вам нужно ежедневно посещать мои сеансы, и в ходе работы ваша подавленная сексуальность раскроется, как весенний цветок!

— Это невыносимо! — воскликнула бабушка Амалия и тоже устремилась к выходу. — Надо же понимать, о чем можно говорить вслух, а о чем...

Следом за матриархом потянулись дяди.

— Вы не хотите узнать, чем закончится эта история? — крикнул Эрнст.

— Мы не хотим слушать эту похабщину, — пророкотал дядя Генрих — тот самый, у которого отпрыски до двенадцати лет не знали, как люди детей делают. А может, и до сих пор не знают. Надо спросить у Цили и Германа. В следующий раз, конечно же, ведь они уже безвозвратно испарились.

Дядя Генрих удалился, не попрощавшись, за ним и дядя Алекс, прошипев:

— Пьер Буль. Дети прокаженных играют в прокаженных[U6] .

Мы остановились, печально считая поредевшую аудиторию. В зале остались сидеть только пунцовая мама, беззвучно хихикающая в кулачок тетя Минна — и папа, взирающий на нас с нескрываемо саркастической усмешкой. В коридоре Лена одевала и выпроваживала родственников.

Вскоре не осталось ни одного гостя. Мама не пыталась их удержать.

— Нам больше еды достанется, — прошептал Мартин.

— Больше еды! Вы для этого гостей распугали? — воскликнула мама.

— Мы не думали, что взрослые люди окажутся такими ханжами, — сказал Эрнст.

— То, что вы разыгрывали, — грязно и отвратительно. Только скатерти перепортили! Софи! Сама стирать будешь! — Мама выглянула в коридор: — Лена, ты замочила скатерти?

— Да, фрау Марта!

— Не стирай пока! Софи! Марш в ванную, стирать будешь! — Выпроводив Софи, мама снова зашла в зал и попеняла: — Теперь вся родня будет думать, что у нас дома круглыми сутками пошлые разговоры. Они же не знали, в чем сущность Зиггиного психоанализа! Вы нас перед родственниками опозорили… Софи, что ты там мечтаешь? Не знаешь, где хозяйственное мыло?! Лена, дай ей мыло…

— А что вы там дальше придумали? — спросила тетя Минна, когда мама удалилась в ванную контролировать процесс стирки.

— Жена рассказывает своему отцу, что я не выполняю супружеские обязанности, тесть выгоняет меня из дома, а я прихватываю денежки. За мной приходят полицейские и ведут меня в тюрьму. А финальная сцена — меня судят еще и за подлог документов, и я там уже в платье. А моя жена теперь, — я кивнула на Оливера, — с моим другом.

— Полицейская форма не понадобилась, и судейская мантия тоже, — со вздохом констатировал Оливер. — Пошли упакуем реквизит, завтра же его отдавать.

Папа наконец вынул сигару изо рта и изрек:

— Анна, это ты писала сцены с психоаналитиком?

— Конечно.

— Я, безусловно, понимаю — условности, присущие драматическому жанру, ограниченность спектакля по времени требует для наглядности вкладывать в его уста моментальные откровения. Но в реальном психоанализе не надо сразу вываливать про фрустрированное либидо, сыпать терминологией и толковать симптоматические действия. Надо, чтобы пациент пару месяцев походил, проникся, привык к тебе, и уже потом, исподволь, подготовленному, ты ему это объяснишь. Если ты его сразу огорошишь, он же больше не придет!

— Получился «дикий психоанализ», — констатировала я. — Я знаю, пап. Это все именно что для наглядности.

— Я бы не хотел, чтобы в спектаклях изображали психоаналитиков. Необходимость зрелищности ведет к неизбежной вульгаризации анализа, а у несведущей публики сложится о нас превратное впечатление. Результат — антиреклама.

Ему не понравилось. Он морщился, когда я разыгрывала его ответ на нормальной анатомии, и сидел с каменным лицом, когда Софи заливала скатерти — а ведь этот эпизод я позаимствовала из папиной книги. Ему не понравилось!

— Сколько мне потребовалось сеансов с той женщиной с пятном на скатерти, чтобы установить причину ее действий, а у тебя — раз! — и готово!

Мне кусок не лез в горло, когда мы поглощали пуримное угощение. Скоро я встала из-за стола — в воздухе висело напряжение, мама испепеляла нас взглядом, Софи после стирки рассматривала кровавые мозоли на пальцах — и я ушла в свою комнату, переоделась в свое платье и сгорбилась на стуле, пытаясь невидящим взглядом перечитать сценарий и не понимая, почему нельзя говорить вслух о том, чем занимаются абсолютно все. Мама только что сравнила проникновенные психоаналитические беседы с испражнением на городской площади. А папа считает, что я обнародовала его профессиональные секреты. Как будто он повар, а я рассказала по секрету всему свету, что в кафе и ресторанах туберкулезники и сифилитики готовят дохлую кошатину, мешая в салаты чужие объедки и сдабривая литрами майонеза гнилье двухмесячной давности, а сверху поплевывают.

Ко мне зашла тетя Минна, взяла стул Софи, села рядом.

— Я вижу, как ты расстроилась. Причем, когда уходили его мать, братья и сестры, тебе было неприятно, но не настолько важно. Ты же для него все это затеяла, да?

— Если бы я хотела им понравиться, я бы не переписывала сценарий Эрнста!

— А что там было?

— По рассказу Зингера. Ты читала?

— Нет.

— Героиня признается Авигдору, что она девушка, он говорит, что они могут быть вместе, а она отвечает, что хочет получать профессию, а в облике женщины у нее в перспективе только кухня и вязание. И после этого она уезжает из города, прислав Хадассе развод. Авигдор разводится со своей женой и женится на Хадассе. Ничего интересного, как видишь. Обычная мелодрама, кто на ком женился. Им было бы интереснее смотреть на матримониальные перипетии, конечно!

— А я уж подумала, ты решила сдаться. И этим спектаклем показываешь, что реально поступить только переодетой в юношу.

— Я все равно буду поступать.

— Не передумай. Если муж будет бегать от алиментов, или ты вообще ни за кого не выйдешь, ты должна будешь обеспечивать себя. Потому что найти такого человека, как Зиг, который взвалит на себя и жену, а еще и ее сестру…

— Я понимаю.

— Не расстраивайся. — Тетя приобняла меня, потрепала по голове и вышла, скрывшись в папиной комнате. Я прокралась следом и скрючилась у двери, припав к замочной скважине. Тетя стелила постель, папашу в замочную скважину видно не было.

— Анна дуется, что ты ее не хвалишь, — слышался теткин голос.

— Похоже, она в самом деле не понимает, — откликнулся отец.

— Она не сможет стать хорошим психоаналитиком. У нее не хватает наглости и обаяния.

— В первую очередь — гибкости и критичности. Она топорно, прямолинейно, безоглядно будет внедрять мои методы и тем самым распугает клиентуру. — Его голос резко повеселел: — На данном этапе! Подрастет. Научим.

[U1]Треугольные печенья с начинкой.

[U2]Свиток (ивр.), содержащий священное писание.

[U3] Еврейская масонская организация, членом которой был Фрейд.

[U4]Навес, под которым стоят брачующиеся в иудейском свадебном обряде.

[U5]Иудейская свадебная традиция.

[U6] Цитата из рассказа П. Буля «Неизвестный святой».