Глава 12 - Бунт на психоаналитическом корабле

Великий Учитель!

Материальные трудности вынуждают меня отклонить ваше любезное приглашение. Уже две недели я неустанно кашляю, и от меня разбегаются пациенты. Кашель неукротимый, сдержаться невозможно. Вы, конечно, понимаете, Учитель, что я не могу себе позволить купить билет на поезд — ж/д перевозки в наше время так дороги!

Зато, — хватит о грустном — меня (а надеюсь, и вас — сейчас я вам о нем расскажу) веселит (и делает вид, что лечит) феерический шарлатан. Надо же было открыть справочник и выбрать географически ближайшего лора — чтобы напороться на вашего знакомого. По крайней мере, так он утверждает. Я пришел со своей ангиной, сказав между прочим, что от меня сбежали все пациенты, боясь, что я их обкашляю. Он спросил, кто я по специальности. Я ответил: «Психоаналитик». Слово за слово, и этот субъект объявил, что анализировал ВАС. Вам знаком некто Флисс, Учитель?

Впрочем, привет не передам: он выписал мне такой огромный список баснословно дорогих препаратов (25 наименований, Учитель!), что я заподозрил его в сговоре с аптекарями. Так что долечиваться буду без его участия, ибо единственный визит к этому проходимцу, а после в аптеку, опустошил мои тощие карманы. Впрочем, его россказни об акупунктуре носа с учетом фаз Луны могут считаться смехотерапией.

Так что, Учитель, я еще держусь, шучу и смеюсь, несмотря на болезнь, безденежье и бегство пациентов, из которых никто, увы, не забыл кошелек у меня в кабинете.

Надеюсь, что все же выживу, выздоровею, наберу больных и смогу в будущем посетить Психоаналитический съезд.

С чем и остаюсь,

искренне ваш

Карл Абрахам.

— Второй Ранк на нашу шею? — прошипела мама. — Мало нам одного психоаналитического жиголо! Клянчит же, внаглую клянчит, а Зигги — тряпка, кошелек нараспашку, высылать же сразу побежит!

Мама подстелила письмо от Карла и стала чистить на нем рыбу.

— Мама, это ж папе письмо… — пробормотала я.

— Нечего дурью маяться — этими письмами!

— Ну конечно, мама, тебе ведь никто писем не пишет, — пискнула я.

— Да я как вижу на конверте — Берлин, так всю передергивает.

— Почему?

— Так, ладно, иди отсюда! Матери помогать не хочешь, рыбу чистить, так хоть не мешай!

Я не сильно старалась спасти папину корреспонденцию, потому что мне стало обидно: Тауску вот за квартиру заплатил, тут Абрахам попросил, уверенный, что получит, — а у меня учителя по-прежнему беснуются, но папа мне денег не дает закрыть им рты. Пусть Абрахам на этот раз дома посидит.

А я поеду. Я упросила папачиуса. «Возьми меня с собой, папочка! Я хочу поехать…» — «Зачем?» — «Чтобы с тобой не расставаться».

Я собирала немногочисленные вещички, Софи и Оливер болтались рядом. Я вытащила крысу:

— Он со мной в Мюнхен поедет. Лекцию слушать, ума набираться!

Софи присела и погладила игрушку в моей руке.

— Пока, малыш! Ты уезжаешь! Я скучать буду! И крыса моя — тоже…

Оливера перекосило:

— Впали в детство, две взрослые кобылы.

— Ну, кстати, наша игра с крысами отлично объяснима с позиций психоанализа, — сказала я. — Крыса символизирует.

— Что? — тупо сморгнул Оливер.

— Член.

— Тьфу!

— Это папа открыл. Он представит свое исследование на конференции.

— В Древнем Риме мы были бы уже замужем, — сказала Софи, — или хотя бы на выданье. А сейчас что за жизнь? В игрушки играть нельзя — поздно, замуж теоретически можно с четырнадцати лет, но кто же посватается. Что делать?!

— Софи, попроси у папки денег, а?

— Что купим, крысоловка?

— Скажешь, что в театр идем. Впятером.

— А что мы еще не видели? — задумалась Софи. — Точно, мы «Пеллеаса и Мелизанду» еще не видели. Дебюсси.

— Вот это ему и скажешь.

— А на самом деле?

— Сдать на ремонт гимназии.

— Чтоб отстали? Тебе надо — ты и проси.

Я громко, раздраженно выдохнула сквозь сжатые зубы.

— Не даст он мне денег, Софи, а тебе всегда дает, когда просишь. Ты попроси, ты же его любимая дочурка.

— Это ты его любимая дочурка, это ж тебя он в Германию катает.

— Софи, мы там по кафешкам и магазинам блуждать не будем, мы едем на научную конференцию.

— Что, вообще из гостиницы не выйдете?

— Ну, папа говорил, что они до вечера засиживаются, народу же много, пока всех выслушаешь — а вечером что? Короткая пробежечка по уличке, — высказался Оливер. — Анна там со скуки помрет. Бу-бу-бу, Эдипов комплекс, — он уткнулся в воображаемый конспект, не поднимая головы, — бу-бу-бу, больному сон приснился, бу-бу-бу…

— Крыса символизирует! — воскликнула Софи, подняв вверх палец, и тоже уткнулась в невидимый конспект: — Бу-бу-бу…

— Вам смешно, а как я в гимназию пойду? Они же с меня продолжают вымогать…

— Ты написала про отца Альберта, — напомнила Софи.

— Это не я!

— Красавчика из Швейцарии ты разрисовала, а стенку в гимназии — не ты?

— Да я потому и нарисовала на лбу у Юнга, что мне 225 раз в гимназии внушали: «Ты нарисовала, ты…» Это суггестия, учителя в гимназии меня зомбировали, и я в самом деле нарисовала!

— Где вы видели красавчика? — фыркнул Оливер. — В нем нет абсолютно ничего особенного. Ну разве что дорогая упаковка.

— Согласись, что он получше, чем мужик, которого ей сватали, — сказала Софи.

— Ну, разве что ростом повыше, — не отступал Оливер.

— А Шандор там тоже будет, — задумчиво добавила я.

— О-о, он будет за тобой ухаживать, — позавидовала Софи.

— Да не в том дело!

— Что, отказала венгру? — спросил Оливер. — Ну и правильно, а то — пошептались с папой, и папка благословил, не спросив тебя, как у Мольера.

— Я попрошу у него сдать деньги на ремонт гимназии! — воскликнула я.

— Ха-ха-ха-ха!

— Софи, что ты смеешься?

— Вот выдержит финансовую проверку — и вы поженитесь! Три копейки зажмет для любимой невесты — нет, нам такие не нужны! — хихикала Софи.

— Продаешься, да? — возмутился Оливер.

— Так ведь не мне! Учителям!

Я закусила губу. Рассказала им про албанцев — ноль реакции. Поведала, как с меня в гимназии деньги вымогают — бездушие. Если бы хоть за дело штрафовали, так нет же! А этим все равно!

* * *

Я успела увидеть только мюнхенский вокзал и ничем не примечательную улицу из окна такси. (Мы взяли таксомотор, а не извозчика. Папа поместился рядом с водителем, а мы с Отто — на заднем сиденье.) Некогда смотреть город, мы спешили в гостиницу, в которой сегодня, завтра и послезавтра состоится съезд. Папа снял одну комнату, но с двумя кроватями. Отличный повод соблазнить папашу. Но сам он меньше всего думал о предстоящей ночи. Гостиница была забита психоаналитиками. Над нами поселился Юнг, комнаты справа и слева папа снял для Ранка и Абрахама. Оказывается, этот Абрахам второе письмо папе прислал, в котором уже прямым текстом попросил денег на проезд и проживание — и папа ему выслал, не уберегла мама папкин кошелек! Впрочем, ничего удивительного. Насколько я знаю, в Венском обществе каждый апостол брал в долг у папы. И не отдавал.

Оставив вещи в номере, мы устремились в холл, папа принимал приветствия от делегатов.

После завтрака в гостиничной кафешке все перешли в зал заседаний.

— Мои психоаналитические братья!

Взобравшись на трибуну, Юнг жег глаголом сердца людей. В зале собралось без малого сто психоаналитиков — практикующих врачей, не отягощенных медицинским образованием авторов тематических статей, исследователей литературных героев с психоаналитической точки зрения, и просто любопытных.

— В этот пасмурный день я с прискорбием сообщаю вам, что основатель и доныне бессменный лидер нашего движения, д.м.н., профессор Зигмунд Фрейд более не в состоянии справляться со своими обязанностями и подлежит отстранению от занимаемой должности.

Поднялся гвалт.

— Да! Да! Фрейд устарел! Фрейда в макулатуру! Фрейда — сжечь! — вопили психоаналитики, с которыми предусмотрительный Юнг явно провел разъяснительную работу. Психоаналитики свистели, топали, аплодировали, и зал потонул в гомоне.

Юнг поднял руку, словно двуперстным знамением.

— Мои психоаналитические братья, некоторые из вас удивлены внезапным предложением об отставке профессора Фрейда. Позвольте мне разъяснить причину, по которой его препохабие профессор Фрейд подлежит исключению из Международного психоаналитического общества. Профессор Фрейд, — Юнг сделал паузу, и зал затаил дыхание, — профессор Фрейд грубо нарушил устав нашей организации, единогласно принятой на I Международном психоаналитическом съезде.

И Юнг поднял перед собой брошюру с уставом.

— Пункт 29, «О непринятии в Психоаналитическое общество». В общество не принимаются лица с диагностированными психическими заболеваниями, в том числе гомосексуалисты, — напомнил народу Юнг. — В мой визит в цитадель Фрейда, на Берггассе, я подвергся откровенным сексуальным домогательствам со стороны нашего почетного председателя, коллеги!

По залу прокатился ропот.

— Его препохабие профессор Фрейд рассказал мне о своей связи, длившейся 17 лет, с мужчиной, имени которого я не буду здесь называть во имя конфиденциальности. Упомяну лишь, что именно этому человеку принадлежит утверждение о прирожденной, имманентной бисексуальности любого человеческого индивида. Как вы помните, в ранних работах д-р Фрейд выражал уверенность, что человек изначально, от рождения, гетеросексуален, лишь впоследствии, под влиянием внешних факторов, совершая выбор объекта. Но под влиянием своего партнера, здесь не присутствующего, д-р Фрейд переменил мнение и стал поддерживать его точку зрения о всеобщей склонности к собственному полу, что было возведено Фрейдом в ранг догмата и ныне позиционируется как непреложная истина, на фундаменте коей возводится теория сексуальности Фрейда, которую нам с вами приходится принимать на безоговорочную веру и учитывать в собственных изысканиях. Но, мои психоаналитические друзья, как видите, теория д-ра Фрейда направлена всего лишь на самооправдание в глазах неумолимого закона. Она не служит интересам науки, не отображает объективный статус кво. Она всего-навсего призвана защитить самого Фрейда от уголовного преследования за гомосексуализм, приписать бисексуальность ста процентам населения земного шара и тем самым поспособствовать отмене статьи УК, ведь если в содомском грехе повинны, если к нему склонны все, то не имеет смысла преследовать инвертированных уголовно.

— Докажи! Докажи! Пустые слова! Не верю! — надрывалось Венское психоаналитическое общество. Снова людское море взбурлило. Папа то краснел, то бледнел. Ранк подал ему воды, Ференци держал наготове бутылочку с нашатырным спиртом.

— Шанди, это дурной сон? — слабо спросил папа, держась за сердце.

Ференци поддерживал отца, готового рухнуть со стула.

— Держитесь, Учитель! Мы вас в обиду не дадим!

— Учитель, Учитель, водички, — суетился Ранк.

— Перехожу к доказательствам, — самодовольно объявил Юнг. — Итак, д-р Фрейд поведал мне о своем гомосексуальном опыте, о расставании с другом, и предложил мне его заменить. Я, конечно же, решительно отказался. В ту ночь д-р Фрейд предложил мне переночевать в его квартире. Мне постелили в кабинете, на знаменитой кушетке, и я заснул, уверенный, что мой незадачливый соблазнитель адекватно воспринял мой отказ и ночью не повторит попытку. Утром я проснулся, распрощался с семейством Фрейд и отбыл на вокзал. Только люди на вокзале сказали мне, в чем дело, а я-то шел и удивлялся, почему по дороге все при виде меня хохотали и пальцем показывали. Я немедленно отправился на поиски фотографа, дабы запечатлеть результат моего злополучного визита в негостеприимный дом Фрейда. Вот двадцать копий фотокарточки, — Юнг пустил по рядам. — Ночью, пока я спал, профессор Зигмунд Фрейд прокрался в комнату и нарисовал у меня на лбу пенис и две тестикулы!

Психоаналитики захохотали.

— В связи с чем я вношу предложение исключить Зигмунда Фрейда из Психоаналитического общества и ставлю на голосование!

— ФРЕЙД — ВОН! ФРЕЙД — ВОН! ФРЕЙД — ВОН!

— КАРЛ ЮНГ! КАРЛ ЮНГ! КАРЛ ЮНГ!

Папа совсем посерел. Он полулежал на стуле. Ранк обмахивал его платком, а Ференци — увесистым журналом «Центральблатт фюр псюхоаналюзе».

Психоаналитики бесновались, скандировали, топотали, улюлюкали.

Я встала и начала пробираться по рядам к трибуне.

— Анна… куда? — еле выговорил папа.

— Людвиг, — возгласил Юнг, — пройди по рядам, раздай бюллетени. Общим прямым тайным голосованием мы узнаем волеизъявление психоаналитического братства! Зигмунд Фрейд недостоин членства в нашей славной организации, но я, Карл Густав Юнг, клянусь, что при моем председательстве не допущу содомского позора в наших рядах! Язва старческого маразма, разъевшая мозг нашего бывшего предводителя, должна быть вырвана из тела психоанализа!

— КАРЛ ЮНГ! КАРЛ ЮНГ! КАРЛ ЮНГ!

— ПОЗОР! ПОЗОР! ПОЗОР!

— КАРЛ ЮНГ! КАРЛ ЮНГ!

— Карл, — вопили венцы, — ты дурак? Кого исключать? Его? Зигмунда Фрейда исключить из Психоаналитического общества? Патриарха! Того, кто все это изобрел! Не смешно ли?

— Карл, иди в полицию! Подсудное дело! За домогательства!

— Не пойду. Я — благородный человек. Я не стремлюсь упечь его препохабие за решетку. Но я ратую за правое дело — за исключение Фрейда из наших рядов!

— Капитана на рею! — выли цюрихцы.

Карл взмахнул рукой и продекламировал:

Буддам и патриархам

При встрече голову с плеч!

Наготове всегда

Держи отточенный меч!

Колесо закона

Вращается неспроста —

Чу! Зубами скрежещет

Великая пустота!

Юнгианцы жиденько зааплодировали. Карл добавил:

— Дайто Кокуси, XVI век.

Бинсвангер, ученик Юнга, расхаживал по рядам с бюллетенями. Обернувшись, я увидела, как он собирает подписи. Психоаналитики так вопили, что я не слышала собственного голоса, когда лезла на трибуну к Юнгу.

— Дядя Юнг, — заорала я, — можно мне речь толкнуть?

— Ты не внесена в список докладчиков, Анна Фрейд, — ядовито отозвался Карл.

— Дядя Юнг, дайте я скажу!

— Ты даже и не член общества, — напомнил мне из зала Риклин. — Так, девочка… считай, с улицы.

— Фрейд не может слова сказать в Обществе Психоанализа? — позеленела я.

— Собратья, — снисходительно возвестил Карл, — дочь нашего уходящего на покой сенсея просит слова. Мы ее выслушаем?

— Анна, — заорал Ференци, неистово кивая и аплодируя поднятыми над головой руками. Венские делегаты, глядя на Ференци и изнемогающего папу, тоже захлопали. Юнговская клика загудела.

— ТИИИХААА! Дайте мне речь толкнуть! — завизжала я.

— Просим, просим, — Юнг уступил мне место, ироническим жестом приглашая пройти за кафедру.

Я взобралась на его трибуну и представилась:

— Анна Фрейд, из Вены. Тема моего доклада — э-э… Фаллическая символика в нательной живописи.

— В наскальной? — раздался глас из народа.

— В нательной, — повторила я.

Психоаналитики недовольно замолкали, подчиняясь жестам гипнотизера, которыми Юнг унимал волнующееся людское море, с язвительной усмешкой на пышущем сарказмом красивом лице.

— Уважаемые господа! Одна пациентка д-ра Фрейда, в данный момент проходящая учебный психоанализ, — заговорила я, — увидела в доме своего отца — красивого, статного, видного гостя из нейтральной Швейцарии, и ей… фрустрированное либидо в голову ударило. Ночью, когда гость спал, пациентка взяла свечу и прокралась в его комнату на него посмотреть. Но он спал. И тогда пациентка нарисовала у него на лбу то, что было скрыто от ее глаз под клетчатым пледом. Фаллос как столп мирозданья и пара тестикул, как навеки соединенные два любящих сердца, или как два полушария мозга, как воплощение вечного дуализма, Христос и Антихрист, Ахурамазда и Ариман, черное и белое, день и ночь, жизнь и смерть! Если бы тот красивый мужчина обратил внимание на фрустрированную пациентку, если бы он дал ей сеанс психоанализа, то ее либидо бы не сублимировалось в таком отчаянном акте творчества на широком, как безбрежное море одиночества, лбу неприступного, как твердыня «Бургхёльцли», сексуального объекта. Но мужчина был слеп и глух, проявил невиданную психоаналитическую профнепригодность, и взбурливший Эдипов комплекс побудил его пойти против Великого Учителя, духовного отца, обвинив его в попытке совращения — точь-в-точь как говорится у Фрейда. Психические последствия реального события и фантазии, разыгрывающейся в мозгу пациента, оказываются идентичными. Возведя напраслину на своего Учителя, красивый мужчина из Швейцарии тем самым признался, что в глубине души, где-то там, сам хотел, фантазировал, мечтал, чтобы его Учитель, его духовный отец, его совратил. Красивый и гордый швейцарец регрессировал на стадию ребенка с Эдиповым комплексом обратной направленности. Он бессознательно мечтал о совращении отцом, Учителем то бишь. И он пришел к психоаналитикам, оболгав своего Отца, Великого Учителя. Множество подобных случаев было зафиксировано д-ром Зигмундом Фрейдом в его обширной практике, когда пациенты приписывали своим отцам, братьям, гувернерам сексуальные домогательства, которых те в реальности не совершали. Перед нами образец Эдиповой фантазии. Таковы результаты моего первого психоаналитического исследования, уважаемые господа. Прошу прощения за сбивчивость изложения, поскольку это мой первый доклад перед почтенным собранием. У меня все. Спасибо за внимание.

Я поклонилась. Горели щеки и уши, сердце колотилось, но — я сделала это! Начав говорить, я сама не знала, куда меня заведет экспромт.

Психоаналитики выли, вопили, визжали. Я сделала шаг с трибуны и покосилась на Юнга. Карл покрылся красными пятнами. Рот его съехал набок. Он беззвучно хохотал. Людвиг Бинсвангер, ученик Карла, стоял рядом со своими цюрихскими соратниками, ухмыляясь во весь рот. Он подал знак, и юнговская клика вновь загорланила:

— Карл Юнг! Карл Юнг! — но на этот раз их вопли потонули в гомоне остальной аудитории.

— Вопросы докладчику, — проорал Юнг.

Встал Штекель.

— Фройляйн Анна, — ухмыляясь, начал он, — есть ли у вас данные, с какими намерениями ваша рисовальщица шла ночью в комнату гостя?

— С серьезными! — крикнула я.

— А конкретнее?

— Она надеялась пролить кровь. Не признаваясь себе, конечно. В своем бессознательном. Но поскольку гость спал и кровь не пролилась, пациентка пролила чернила из ручки на лоб — лоб, лобок, эквиваленты — гостю из Швейцарии, — выдала я. — Но, дорогой д-р Штекель, я ожидала, что мы с вами будем дискутировать о замещающих фантазиях пациента, проснувшегося с нарисованным фаллосом на лбу и вообразившего, что таким образом хозяин дома возложил на него свой фаллос.

— Так, прекратите этот фарс! — взорвался Юнг. Психоаналитики в зале изнемогали.

Встал Ференци.

— Между прочим, мои психоаналитические братья, согласно уставу, фройляйн Анна Фрейд только что подала заявку на вступление в ряды, условием чего является прочтение доклада на заседании. Я бы голосовал не за скоропалительное, необоснованное, клеветническое предложение д-ра Юнга, а за избрание Анны в члены общества.

— А да-да-давайте уж тогда сразу на м-место Зигмунда, — огрызнулся Эйтингон.

— Со временем, — хохотнул Ференци.

— Коллеги! — надрывался Юнг. — Сдавайте свои бюллетени! Мы проведем подсчет голосов и после перерыва объявим решение по кандидатуре Зигмунда Фрейда.

Бинсвангер закончил сбор бюллетеней и принес вазу с бумажками на стол председателя. С ним рядом вышагивал Ранк.

— Я — представитель со стороны профессора Фрейда! — непримиримо воскликнул он. — Смотреть, чтобы подсчет шел по-честному.

— Перерыв! — гаркнул Юнг. — Мы удаляемся для подсчета голосов.

Психоаналитики, гудя, как растревоженные пчелы, потянулись на выход из улья.

Я подошла к папе. Он поднялся со стула, опираясь на руку Ференци, а место Ранка ошуюю занял Федерн. Вокруг папаши витал густой запах валерьянки, смешанной с бромом.

— Предатель, — простонал отец. Перевел взгляд на меня, и в его глазах зажглись искорки.

Нас окружили хохочущие венские психоаналитики, к ним подтянулись Лёвенфельд, Джонс и Эйтингон.

— Девчонка уделала Юнга…

— Вот увидите, Учитель, не все продались, вас не снимут!

— Учитель, вырастили себе замену!

— Анна — умничка, — ухмыльнулся отец.

— Учитель, вам легче? Вы можете продолжать участие?

— Вы останетесь на продолжение заседания? Мне же доклад читать…

— Учитель, я з-за вас гол-гол-голосовал!

— Ах, Макс, если б не Анна… Я не мог ему ответить, мне стало дурно.

— Анна, речь сама написала или папа помогал готовить?

— Что вы, дядя Хичман, — прыснула я. — Экспромт! Импровизация!

— Аннерль, — Ференци поцеловал мне руку, в то же время держа папу под локоть. — Ты чудо. Я восхищен вами, Учитель, вы родили и воспитали умнейшую девушку Австро-Венгрии. И самую смелую!

— Дядя Шандор, я брала пример с вас! — Я улыбнулась на 52 зуба.

— Апостолы, я благодарен вам за поддержку, но я плохо себя чувствую. Мне нужно отлежаться после этого удара ниже пояса… от лучшего друга… — пробормотал отец и, опираясь на мою руку, заковылял прочь.

Мы поднялись в номер, и папа плеснул себе еще валерьянки. Я села рядом, погладила его по руке. Отец прижал ладонь ко лбу, поникнув головой. Я нашлепнула ему на лоб мокрый компресс, поставила рядом с его креслом миску с водой. Не будет мне прогулки по городу, не будет мне сувенира, наверно, и на фуршет не останемся. Сидеть тут, изображать горе и сострадание.

Ворвался Ференци.

— Учитель, вы, конечно, не отпустите вашу прелестную дочку одну в номер к холостому мужчине, тогда — я сам пришел вас развлекать! Учитель, вам нужно улыбнуться, отвлечься! Вот я пластиночку принес.

Шандор распахнул окно и выставил граммофон на подоконник. Поставил пластинку «Романсы», полилась скрипка.

— Аннерль, потанцуем? — Ференци протянул мне руку. Манерно изогнув кисть, я приняла приглашение.

Должно быть, выглядит все это очень странно[U1] ,

Смеюсь над тем, что совершил совсем недавно.

Мерзавца Карла я убил на старой даче,

Клянусь, он сам того хотел, а я — тем паче.

Он, напиваясь, вел себя довольно скверно,

И в его речи было брани чрезмерно,

Он много лгал и это было очевидно,

Он полагал, что людям этого не видно.

И я угрюмый шел обратно,

И все мне было неприятно,

Вверху раскачивая кроны,

Так издевательски вороны

Кричали: Карл!

Кричали: Карл!

Кричали: Карл!

Едва пытался я призвать его к порядку,

В ответ он бросил мне в лицо свою перчатку.

Но лишь до той поры я с ним тянул резину,

Пока не обесчестил он мою кузину.

Наутро с Карлом мы скрестили свои шпаги.

Он дрался подло и в нем не было отваги.

Остервенело начал сходу он кидаться,

Без колебаний продырявил я мерзавца.

Мы с Шандором кружились по комнате, папа жалко улыбался, и я, ловя его расстроенный взгляд, повторила себе: никакой прогулки по Мюнхену. Так и не посмотрим город.

В дверь постучали. Шандор подвальсировал, ведя меня, к двери, с пируэтом отворил и увел меня дальше танцевать. На пороге стоял Бинсвангер.

— Выключите музыку! Вы нам бюллетени считать мешаете.

— Пусть молодежь развлекается, — проскрипел папаша.

— Вы что вытворяете? — Людвиг в недоумении рассматривал компресс на лбу у страдающего папы — в расстегнутой рубашке, укрытого пледом, пиджак и галстук его висели на спинке стула — и нашу вальсирующую парочку.

Людвиг обернулся в коридор и негромко сказал подоспевшему Юнгу:

— Помирает старичок! А эти, — указал на нас, — танцуют…

— Мы подсчитали бюллетени! — возвестил Отто Ранк. — Все спускаемся вниз, и мы огласим результаты!

Папа со вздохом поднялся. Я подскочила, подала пиджак. Отто попытался помочь ему завязать галстук, но папа отпрянул, в его глазах читалось: «Я что тебе, совсем немощный?»

— Видишь же, ходит. Рано ему помирать, — поделился Юнг с Бинсвангером.

Мы потянулись в конференц-зал. На лестнице, проходя мимо горничной и вселяющихся в какой-то номер новоприбывших — в пальто, с саквояжами — первым спускался папа, уже без поддержки, за ним я и Шандор, следом — Отто с пачкой бюллетеней, а замыкали шествие Юнг и Бинсвангер. Юнг с омерзеньем цедил:

— Это у него истерическое. На почве фрустрированного гомосексуального либидо. Помнишь, я тебе рассказывал про наш катабасис[U2] в США, когда его препохабие молвил: «Я, Юнг и Ференци — менаж а труа на корабле»!

— Карлуш, пошутил я, — миролюбиво сказал папа.

— Ага, — Шандор хихикнул.

— У профессора и в Америке та же реакция была, сознанье терял от моей нелюбви. Женская сущность, истерия. Как можно с такими расстроенными нервами еще делать вид, что людей лечишь. Ни нервов, ни совести, — вздыхал Юнг у нас за спинами, обращаясь якобы к своему ученику. Папа не выдержал, остановился:

— Карл, ну это уже слишком!

— Да! Это бунт на психоаналитическом корабле! Капитана на рею! — взвизгнул Бинсвангер.

— Людвиг, — бесслезно всхлипнул папа.

— Идемте, идемте. Огласить наш вердикт, — поторопил Юнг.

В зале собрались еще не все делегаты. Юнг сверился со своим золотым брегетом. На крышке брегета был оттиснут двойной круг, заполненный символами — и между ободками круга, и внутри оного.

— Это такая проба огромная? — мрачно пошутил Ранк.

— Гравировку выполнили на заказ, называется это — печать Соломона, — уронил Юнг.

Папа мрачно уселся в окружении венцев, засыпавших его клятвами в верности и обеспокоенными вопросами о его самочувствии. Пропуская меня в дверях, Ференци как бы невзначай приобнял меня за талию:

— После заседания — пойдем, погуляем? Посмотрим Мюнхен!

— Да вы что, дядя Ференци!

— Какой я тебе дядя!

— О’кей… Шандор.

— Так-то лучше, — кивнул женишок.

— Я не привыкла тыкать людям старше меня на двадцать два года.

— Привыкай. Так пойдем, погуляем?

— У меня отец недомогает!

— Не стоит себя замуровывать у постели больного отца, а то превратишься в Анну О.!

— Согласно Томасу из Шантемпрэ, — прогнусавил Юнг, протирая свои очки белоснежным кружевным платочком, — в 1256 году в Брабанте дьявол уносил из постели опасно заболевших женщин, заменяя их копиями — «ложными телами» (figmenta); затем эти симулякры умирали, а улетевшие с дьяволом женщины выздоравливали и превращались в его слуг. Ну чем не психоаналитическая кушетка профессора Фрейда. А профессор в роли дьявола. А ложное тело, figmenta — это хваленая Анна О., под вымышленным именем вознесенная на хоругви психоанализа, которую якобы вылечили живительным катарсисом, и которая, как я узнал на Берггассе, — он вспорол ядовитым взором нас с Шандором, — еще долго долечивалась по разным психбольницам. Какова же терапевтическая ценность вашего метода, если ваша самая знаменитая пациентка не выздоровела, история о ее чудодейственном исцелении — так себе литература, вымысел Фрейда для оболванивания несведущей публики, несущей психоаналитику тугие кошельки. Но и сами вы, судя по результатам самого честного, прозрачного, демократического голосования, насквозь пропитаны, заражены, зачарованы, оболванены этим его шаманством. Из 84-х бюллетеней — 63 за продолжение пребывания профессора Зигмунда Фрейда в должности почетного председателя Международного психоаналитического общества. И только 21 против. Только 21 необолваненный мозг! Только 21 трезвый взгляд! Чем только он вас прельстил, о 63 профрейдистски настроенных делегата? Помет в значении «кал» и «потомство»… лоб и лобок… гуано снится к деньгам… Эти сравнительно-этимологические изыскания неуважаемого д-ра Фрейда сродни бессмертному «dicitur enim femina a fe et minus quia semper minorem habet et servat fidem». [U3] Но преподносится с таким видом, словно открыл Изумрудную Скрижаль Гермеса Трисмегиста.

И папу не выгнали, и меня приняли в ряды. Но ведь мой отец — только почетный председатель, а действующий председатель Общества — Карл Юнг. Папаша сам выдвинул его на эту должность. «Ты — мой кронпринц, — сказал он Юнгу, — ты моложе, энергичнее и умнее. Ты справишься с обязанностями главы психоаналитического движения лучше, чем я. Так возглавляй же». Юнг возглавил. И принялся выпихивать своего Учителя.

Из-за недомогания папа не смог толкать речь после столь бурного «оргмомента» и поменялся временем выступления с Джонсом, то есть папа будет читать свой доклад только на второй день конференции.

Когда прозаседавшиеся начали расходиться, я сказала:

— Я уж думала, его выгонят, и мы домой поедем.

— Ты что! Великого Учителя! Эту монументальную фигуру никакой суетливый Юнг не сшибет с пьедестала.

— Оптимист ты у нас, — пробормотала я. Шандор подмигнул и положил руку мне на плечо:

— Тогда — идем к твоему папе и говорим ему, что я тебя похищаю.

— Давай ты не будешь меня похищать.

— Почему ты не хочешь? Думаешь, что я буду спрашивать, как тебе мой доклад, а ты не слушала, тебе сказать нечего, да?

— Я слушала. Ты рассказывал о симулянтах. О преступниках, прикидывающихся душевнобольными, которых к тебе приводят на освидетельствование.

— Ну так почему нет?

— Я хотела тебя попросить… С меня в гимназии собирают деньги на ремонт, — и я назвала сумму. — Ты же мой жених, — напомнила я и замерла, склонив голову набок, с застывшей умильной улыбкой на губах, хлопая глазами.

Шандор остолбенел.

— А твой папа?.. — начал он.

— Папа, он поиздержался. Ранка кормить, поить, по конференциям возить. Абрахаму помог. Тауску на днях помог… За счет детей.

Ференци поймал Джонса.

— Эрни, стой. Наш Великий Учитель, в его нечеловеческой щедрости и поразительной доброте, отдал разным своим приживалам последние деньги. Ты же знаешь, как наш Учитель милосерден, не только словом готов помочь — и помогает — пациентам, но и материально всегда выручает нуждающихся.

— Знаю, знаю. Великий человек, да что там, человечище! И так его сегодня унизили!

— Поиздержался он, потратился. Родной дочери нечего сдать на ремонт гимназии!

— Шанди, ты не по адресу. Сам на мели. Мои разъезды по заграницам не я же оплачиваю, с моими-то скудными, нерегулярными — ха! — врачебными доходами. Если бы не мой добрый ангел Лоу, о, святая женщина, благодетельница! Нету у меня ни гроша, вошь на аркане, — и Джонс вывернул пустой карман, — не обессудь, Шанди, и ты, прелестная Анна!

— Ладненько, — Ференци вприпрыжку обернулся кругом. — Фредди!

— Что вам нужно, доктор Ференци? — чопорно откликнулся Адлер.

— Дорогой вы мой Альфред, коллега почтенный! Вы, конечно, голосовали за продление пребывания нашего Великого Учителя на посту почетного председателя, но известно ли вам, в каком бедственном положении находится наш широкоумный наставник?

— Нет, — отрубил Адлер. У меня сложилось впечатление, что он голосовал против.

— Так знайте, — подпрыгнул Ференци, по-птичьи вытянув к Адлеру шею, — Учитель на мели, без гроша, все, что имел, истратил на подачки бесчисленным нуждающимся. Он — великий доброхот, бескорыстно снимающий с себя последнюю рубашку ради ближнего своего…

— Головой думать надо, прежде чем сорить деньгами.

— Сердце, огромное, сострадательное сердце! Разрывающееся от боли за людей. Конечно же, такой благородный человек, как профессор Фрейд, не осмелится признаться, что у него денег нет, все отдал, но мне шепнула Анна, и я прошу не остаться равнодушным к беде Учителя…

— Ференци, вы соображаете, к кому подходите? Я обслуживаю люмпен-пролетариат, мои пациенты — работяги, а вовсе не обеспеченные буржуа, в отличие от клиентуры этого вашего Фрейда. Он с них три шкуры дерет за сеанс и еще и вас подсылает с меня купоны стричь… Наглость неслыханная, — и Адлер, качая головой, удалился.

— Эдди, радость моя!

Хичман приблизился.

— Вы рады за нашу победу — нас, непоколебимых приверженцев учения нашего безвинно оскорбленного гуру?

— Иудушка Юнг, — поежился Хичман.

— Юнг в своей скаредности даже не пошел в гостиницу, обратили внимание? В Вене. Воспользовался гостеприимством профессора Фрейда, объел его, обпил, обкурил и… облежал! В своем презрении к бедному человеку. Д-р Фрейд сейчас в такой нужде, он же не откажет гостю, всегда протянет руку помощи нуждающемуся коллеге, он даже доведенных до отчаяния, бедствующих пациентов не только бесплатно принимает, но и деньжат подкидывает от щедрости своей огромной, доброй души — хорошо еще, что таких пациентов немного к нему захаживает, а то бы околел наш добрый доктор на холодной венской улице, с голоду бы преставился.

— Да знаю я, Шандор. От меня что надо?

— Сейчас д-р Фрейд как раз близок к той печальной участи, которую я вам с ужасом обрисовал. Раздал он все свое неимущим, денег у него нет! Так Эдди, с миру по копеечке…

— Шанди, возьми у Риклина. Я ему плачу членские взносы, а ты дополнительно с протянутой рукой — ну нет!

— Эд, юнговские заговорщики исключаются. Не удивительно, что предатель первым постарался завербовать казначея! К Риклину не могу, не даст он для Фрейда.

— Ну тогда ничем не могу помочь, сам еле концы с концами свожу.

Шандор повернулся ко мне и картинно развел руками.

— Видишь, Аннерль, я сделал все, что мог. Скаредные, прижимистые, неуступчивые! Ну вот мы с тобой и выяснили, как добрые доктора на самом-то деле относятся к своему наставнику, — попытался он увести разговор в другое русло.

— Шандор, я поражена твоим красноречием. Но почему ты сам…

— Аннерль, золотце ты мое, у меня всего два платных пациента. Всего! И на эти доходы я приобрел билет и обеспечил себе проживание в таком дорогом городе, как Мюнхен. А так я живу весьма скромно. Зарплата психиатра — это же слезы, Аннерль моя ясная, слезы.

— Вот почему ты до сих пор не женат. Зарабатываешь «слезы», — развела руками я.

— Да, детка. Увы!

— Вот и не женишься ты никогда! — предрекла я.

* * *

Когда мы с папой и Ранком зашли подкрепиться в гостиничной кафешке, за столом заговорщиков Юнг разглагольствовал:

— Вот вы читали медиумов? Аллан Кардек, Джексон Дэвис, Адельма фон Бэй, Сведенборг… Ах, конечно, нет! — Он раздраженно отмахнулся, поморщившись. — Альберт Великий в подробном описании, как вызвать духов и как повелевать ими, усиленно подчеркивает, что магом нужно родиться, а это означает, нужно обладать определенным складом от природы. Я клянусь, я — с моими способностями — способен сглазить врага, отомстить ему на расстоянии! Кто-нибудь, подойдите к венским, спросите у Самого или у его дочурки, у него никакого горя не случалось после моего отъезда? Молния в члена семьи не попадала, руки-ноги никто не ломал, ножи не летали, посуда сама собой не билась?

— А сам не желаешь… совершить экспедицию к венской делегации? — спросил Медер.

— Я ему в его horribilis vultus [U4] смотреть не смогу!

Как только мы уселись, раньше официанта к нам солидно подполз психиатр Магнус Хиршфельд.

— Представляете, до чего Карл договорился? Будто бы он — прирожденный маг, медиум, жрец, шаман, ангекок, заклинатель дождя и наводчик порчи. Спрашивает, не было ли у вас дома несчастий каких после его отъезда с рисуночком на лобешнике.

Смерть Томми? Я покосилась на папу. Как бы не впал в суеверие.

— Не было, — отрезал отец.

— Будут, — посулил Хиршфельд и ушел отчитываться Юнгу.

[U1]Стихи Андрея Князева.

[U2]путешествие в ад (греч.)

[U3]Говорят же, что слово «женщина» происходит от «вера» и «менее», ибо меньшую веру они имеют и сохраняют (лат.)

[U4]Мерзкая рожа (лат.)