Глава 23 - Мешок с цитатами

Мои братья и сестра ушли на учебу, а Ференци не скучал. Он на четвереньках ползал по полу за щенком, опрокидывал собачонка на спину и сам опрокидывался. Он лежал ничком, а щенок бегал по нему и, тоненько рыча, кусал его за пальцы, за уши, тянул за волосы. На хихиканье и вскрики гостя заглянула мама.

— Как дитя малое…

Шандор поднял на нее обиженный взгляд.

У папы сидела измученного вида женщина с темными кругами под глазами.

— Доктор Фрейд, помогите моему мужу! Говорит, что его по ночам кто-то душит. Он начинает кричать, а у него не крик получается, а дикий стон. Зовет меня, а мы спим в разных комнатах. Я прибегаю, он сидит в кровати, глаза испуганные. Ему все время кажется, что в доме есть кто-то посторонний. Говорит, что когда остается один в доме, какой-то черный человек ходит за ним, он ляжет, а тот садится у него в ногах. Он садится в одно кресло, а черный — в другое…

— Пригласите его.

— Заходи же…

Болезный прошествовал в кабинет. Жена цербером уселась под дверью, готовая за руку отвести его домой после сеанса. Интересно, каждый день будет так его водить? Папа выразительно поморщился и жестом попросил супругу пациента закрыть дверь с той стороны.

Страдалец начал свой рассказ:

— Три года назад в сентябре месяце я заболел. Положили меня в больницу и признали аритмию сердца. Но, выйдя из больницы, я себя лучше не почувствовал, а наоборот, мое состояние ухудшилось. У меня пропал аппетит, я стал сильно худеть, не было сил ходить. Из крепкого здорового мужчины в96 кгя превратился в дряхлого больного старика, похудел на30 кг. Мне будет в августе 47 лет. До этого я ничем не болел, не знал даже, в какой стороне находится сердце. Теперь же почти каждую ночь на меня набрасывается мужчина, весь в черном, лица не видно, пытается накинуть на меня петлю и душить. Я всегда вскакиваю с постели, включаю везде свет, и у меня сердце чуть ли не выскакивает из груди. У меня появился какой-то страх, кручусь, боюсь заснуть и снова увидеть этого мужчину. Запрещаю себе спать. Кофе литрами, шоколад — давлюсь, но ем, чтобы не заснуть, граммофон вопит, соседи в стенку стучат и прибегают: «Рауль, ты сбрендил музыку слушать в три часа ночи!» — И Рауль печально заключил: — Обследовался у многих врачей, но ничего не признают. Вот к вам пришел.

Я знаю, что сейчас начнется и чем кончится: «Расскажите, Рауль, о ваших детских обидах на отца. Вот вы, Рауль, подавляли свою агрессию в сторону вашего папеньки, а теперь он вас, так сказать, наказывает в образе черного человека. Вы, Рауль, вожделели к матери, знали, что отец вас за это покарает, тем до сих пор и мучаетесь». Универсальная папина теория сегодня обрела ярчайшее подтверждение. Осталось только убедить Рауля, что все дело в одном только Эдиповом комплексе.

Рауль повествовал:

— Я его вижу не только в полудреме и боковым зрением, но и бодрствуя, прямо смотря на него. И когда я смотрю в зеркало или прохожу мимо, я вижу рядом со мной тень, очень похожую на недавнего гостя.

— Когда этот гость начал вас посещать?

— Скоро год. Когда я в первый раз его увидел, мое тело спало, а разум бодрствовал. С тех пор я начал специально кричать во сне с надеждой, что смогу закричать вслух и проснуться. Самое интересное, что это получалось — только вслух это был хилый стон. Одновременно два меня издавали звуки — во сне истеричный панический вой, а по-настоящему — хилый стон, который помогал мне проснуться. Жена прибегает, держит за руку, читает надо мной «Отче наш», а я хочу ее ударить, доброхотку, еле сдерживаюсь, нет сил слушать ее «Господи-господи, помоги» и «Тебе, Рауль, надо в церковь сходить». Понимаю, что помочь хочет, стыдно, что я к ней так, но она же не хочет слушать, что своими божественными глупостями мне не поможет.

Покидая наш дом, Рауль на лестнице пропустил собирающихся на заседание психоаналитиков. Пока Штекель и Задгер топтались в прихожей, вытирая ноги, Ференци ухмыльнулся мне:

— Опять подслушивала?

У меня невольно разъехался рот до ушей, хоть я и понимала, что нельзя с улыбочкой рассказывать о чужих страданиях.

— Ему мерещится черный человек. Ночью его душит, днем ходит за ним по квартире.

— У меня тоже такой был, кошмары его мучали. Только не «черный человек», а «женщина в белом». Тоже его душила, дергала за ноги, а он не мог пошевелиться, лежал, как парализованный. И я пошел ночью к больному — успокаивать. Мне родственники позвонили, и я пошел пешком — где я извозчика найду в три часа ночи.

— Сколько заплатили?

— Нисколько.

— Они отказались платить?! — ужаснулась я, представив Шандора понуро ковыляющим по ночной улице — воротник плаща поднят, дождь, ветер...

— Без напоминания и не подумали!

— Так ты бы напомнил.

— Не могу. Неудобно.

Вот потому у него и нет денег… А у папы клянчить удобно!

— Вот видишь. Он такой мягкий мужчина, покладистый, им будет легко управлять, — тихонько подбодрила меня тетя, занося вазу с печеньем.

Управлять мужем! Лишь бы сказать! Что-то я не заметила, чтобы тете удавалось управлять папой. Иначе он бы давно развелся с мамой и женился на ее сестре.

— Вы о чем? — полюбопытствовал Штекель, приближаясь к нам. Следом материализовался Задгер; появился и папа в облаке сигарного дыма. Пока Отто Ранк сносил и ставил им стулья, Ференци поведал о черном человеке и женщине в белом. Штекель воодушевленно подхватил:

— У меня как раз сегодня с утра один больной рассказывал, что к нему ночью приходит черный человек с красными глазами, засовывает пальцы ему в глаза, перебирает внутренние органы, и это — невыносимая боль. Садится ему на грудь и душит. Больной после этого ходит, как выжатый лимон, трудно пошевелиться, нет сил ходить на работу… Толкование, — с усмешкой развел руками Штекель, — было так очевидно, что мне вряд ли стоит его озвучивать, вы все бы это им сказали, мои сотрапезники с психоаналитических пиров. Юный Эдип живет в душе взрослого человека, покойный отец возвращается, так сказать, чтобы наказать нашего больного за вожделение к матери… и к самому отцу тоже. Увы, наша профессия рискованна, и как бы мы ни старались избежать эксцессов, как бы долго и тщательно мы ни подводили больных к единственно верному решению, все равно я едва избежал… Он сказал, что ужасно хочет задушить МЕНЯ, только эта его общая слабость мешает. Боится, что, если на меня кинется — у меня силы больше.

Апостолы ухмылялись. Уверена, что у всех собравшихся разнообразия не больше, чем у папы — которому изо дня в день косноязычно гнусавят: «Со мной не все в порядке. У меня нет любви, я часто ругаюсь с мужем, он мне безразличен, даже бывает противен. Я вспыльчивая, нервам моим нет предела. Иногда мне кажется, что я бы из себя вышла, что-то постоянно мне мешает, постоянно напряженность какая-то. Да и с дочкой что-то неладно, она такая нервная, грубая, часто жалуется на слабость».

Я спросила:

— Дядя Штекель, а у вас нет больных, которые вам читают стихи?

— Нет…

— У папы есть такой больной, — объяснила я. — Студент. Он отказывается свободно ассоциировать, ложится и стихи читает.

— Свои?

— Нет. Выбирает про утопленников, про каких-то нищих, прокаженных… Как заставить его свободно ассоциировать и рассказывать свои сны?

— Нет ничего проще, чем свободно ассоциировать, — объявил Юнг, вваливаясь в зал заседаний — и показал, как надо: — У нас тут с вами — буря в стакане, мензур в мензурке. Так Кромвель вылезет из кромлеха, флогистон струится из Флегетона, драматургия становится тауматургией, и нотариус прибегнет к нотарикону. Диатриба огромна, как диатрима, и вся в перьях Маат. Но это не понять тем, у кого вместо мозга магдебургские полушария.

Под ошалелыми взглядами коллег он уселся и начал поглощать печенье.

— А как его разговорить про сны? — Я обращалась ко всем сразу.

— Он говорит, что сразу их забывает, что вообще ничего не снится? — уточнил Задгер.

Я кивнула.

Ференци сказал:

— Я им в таком случае говорю: «А вы выдумайте сон. Что вам могло бы присниться. Ну и что же, что не снилось, это все равно материал, ваши мысли, фантазии!» — Он дирижерски взмахнул руками. — Учитель говорит, что людям часто снятся экзамены. Я специально спрашивал у больных, потому что сами они меня не забрасывают такими сообщениями, и мне самому экзамены не снятся. Ой, я в свое время так учился… Как я сдавал патанатомию: я шесть раз перетягивал билет, но… Я перед преподом на руках ходил, анекдоты рассказывал, стихи читал, песни пел — сбегал в общагу за гитарой. И так три часа.

— Поставил? — посочувствовал папа.

— Все-таки поставил. А потом — я и на пропедевтику внутренних болезней пришел с гитарой…

Все захохотали.

— Препод подумал, что я там шпоры прячу. И отобрал гитару. Нет, ну как бы я на экзамене?.. — Ференци жестом перевернул воображаемую гитару и стал вытряхивать невидимые шпоры.

Когда собрались все, кто смог прийти, папаша открыл заседание и пригласил меня прочитать доклад.

— У девочки регулярно возникали фантазии при мастурбации, что она расскажет об этом своему отцу и он попросит ее показать, как именно она это делает, а потом, мол, он сам начнет онанировать перед ней, что и закончится коитусом. После сеансов мастурбации наступали угрызения совести, раскаяние, страх, что родители могут в любой момент зайти в комнату, увидеть, чем она занимается, закричать, какая она грязная, распущенная девчонка, что отец бы ее запрезирал, мать бы отругала и с тех пор всю жизнь смотрела как на прокаженную, и пациентка клялась себе, что сегодня был последний раз и больше она не будет распускать руки, но увы.

Я осеклась. Избыточное эмоционирование. Суше надо изъясняться, наукообразнее. Впрочем, если я заговорю бесчувственными фразами — а удастся ли мне? Нет, конечно! Образования не хватает! — меня не спасет мобилизация всех моих скудных актерских способностей. Все уже догадались, что я говорю о пережитом, прочувствованном.

Я продолжала:

— О чем это нам говорит? Во-первых, о вопиющем Эдиповом комплексе, осознанном к тому же, но существование Эдипова комплекса давно доказано и лишний раз пережевывать эту тему не имеет смысла. Я же хочу привлечь внимание к аспекту страха. Каким образом избавить пациентку от страха перед появлением родителей в тот момент, когда она прибегает к единственному доступному ей средству самоудовлетворения? Умом она понимает, что родители не ворвутся, ночь, все спят, у нее своя комната, но мысль, что они сейчас прибегут и все увидят, неотступна. И является пережитком ее детской фантазии, которая ее посещала, когда она спала с матерью в одной постели. У нее уже тогда перед сном возникали фантазии сексуального содержания, и она боялась, что мать прочитает ее мысли при тактильном контакте, а кровать была узкая, и мать все время складывала на нее руки, ноги… Я столкнулась с глубоко укоренившимся предубеждением против онанизма, и все мои аргументы, что мастурбация — это как мороженое съесть, не более «грязное» дело, чем шоколадка… Не смейтесь, доктора! Я пыталась доступным языком объяснить ровеснице, что никому не становится хуже оттого, что она мастурбирует. Кому от этого плохо? Я хотела, чтобы больная получала чистую, не запятнанную совестью радость от процесса. И что в итоге? От наших услуг отказались. «Вы, доктор Фрейд, нашей девочке непристойные вопросы задавали, она отказалась отвечать, а вы еще и дочурку свою подключили!» И увели пациентку, оставили наедине с ее проблемой! Она там молча страдает, лишенная психоаналитической помощи! Ее, наверно, снотворным пичкают — ее же привели с жалобой якобы на бессонницу, она ведь не могла маме с папой прямо сказать, из-за чего она ночами не спит.

Сумбурно наговорила, разговорным языком, как на кухне! Зря я не усыпила слушателей бубнежом по бумажке! Я привыкла, что папа на своих лекциях всегда вещает по памяти, без единого листочка — но у него опыт, он так выучил наукообразные формулировки, что не скатывается в разговорную речь!

Пора переходить к приглашению к дискуссии. Я повысила голос:

— И поэтому я обращаюсь к вам, дорогие доктора: что делать? Как успокоить фрустрированного подростка, девочку в особенности? Как объяснить, что мастурбация — не преступление, не грязное, аморальное дело, как унять голос совести, в данном случае переусердствовавший? Подскажите мне, о умудренные опытом мастодонты психоанализа!

— О, — воскликнул Штекель, — а у меня сегодня была больная, которая успешно, с оргазмом мастурбирует только на людях. В трамвае, к примеру. Сидит она в трамвае — и руку под пальто. Или в гостях, за столом. Все чокаются за здоровье юбиляра, а она — руку под стол, и…

— Вилли, как — руку? — поразился Закс. — В длинной юбке?

— Именно — ручонку шаловливую. Если бы она просто сжимала ноги и работала мышцами влагалища, я бы не удивился, но тут — именно вручную, и именно прилюдно! Не прилюдно она этим не занимается!

— И что вы ей посоветовали, дядя Штекель? — спросила я.

— Как что? Начать курс лечения психоанализом, конечно же. Уложил на кушетку и предложил рассказывать все, что в голову взбредет. Ты же знаешь, психоанализ — дело до-о-олгое…

— И цель его — не в том, чтобы помочь человеку, а в том, чтобы потянуть время, количество платных сеансов, — встрял Адлер. Все воззрились на Фреда, как будто он громко — даже не сказал, а сделал! — что-то очень неприличное. — Я-то не имею возможности растягивать курс в силу материальной необеспеченности контингента, с которым работаю, — злобно прибавил Фред. — Так что, если хочешь лечить, а не тянуть время и денежки из больного, а второе, замечу, сложнее, поскольку требует преизрядной наглости и обаяния, чем ты, кстати, не обладаешь, так что твой вариант — качество услуг, а не реверансы вокруг больного.

— Ну, Фредди, существуя на денежки своей супруги, ты можешь позволить себе обслуживать люмпен-пролетариат, не принося домой ни копейки, — отомстил папенька, — а нам, честным труженикам, не альфонсирующим у женщин, приходится прибегать к синтезу количества и качества услуг!

За пикировкой забыли ответить на мой вопрос. Я выжидающе уставилась на Адлера, но тут Юнг приосанился и поведал:

— Рекомендации к восточным практикам гласят, что при мастурбации, равно как и при половом акте, совершаемом не с целью зачатия, сперма не должна пропадать впустую, а именно — сливаться в канализацию. Чтоб добру не пропадать, надо брать его и тут же выпивать, выпивать! Согласно эзотерическим даосским правилам, следует не глотать сперму сразу, а, смешав со слюной, 36 раз круговыми движениями поболтать языком во рту — слева направо, по ходу движения солнца. Во время этой процедуры следует визуализировать огромный по энергетической силе шар во рту (а это действительно так и есть, ибо сперма обладает огромной энергией — силой создавать новую жизнь). Затем тремя медленными глотками проглотить его и доставить этот энергетический шар в нижний дантянь, где и должна выплавляться Золотая Пилюля Бессмертия. Кроме того, особенно важно, что во время «полоскания» полевая информация спермы взаимодействует с головными чакрами, что никогда не происходит в любых иных обстоятельствах. Вы, помимо всего прочего, получаете информацию обо всей вашей реинкарнационной истории, а также интегрируете Сознание и Тело. Если сперму выпивает женщина, то она получает информацию обо всех ваших эволюционных наработках, об опыте всех ваших жизней.

— А как она сможет ее прочитать? — поинтересовалась я, рот до ушей.

— Человек с развитой сахасрарой на это способен, — царственно кивнул Юнг.

— То есть если Карл найдет себе адепта с развитой этой… Тот узнает, правда ли в тебя переселилась душа Гете! — взвизгнул Ференци.

— Что я являюсь реинкарнацией Гете, я уже давно сам понял, — изрек Юнг.

— А надо проверить. Вдруг ты, Карл, жестоко обманулся? Почему-то все видят себя в прошлой жизни знаменитыми, уважаемыми людьми! И никто не вспоминает, что в прошлой жизни был сапожником, нищим или… рабом!

— Я тебе не доверю самое дорогое, Мордехай, не разевай рот, не надо. Я не такой неразборчивый, как его препохабие.

— О чем ты, Карл? — прожурчал папаша.

— Коль скоро его препохабие тебя отсодомировал, то не стоит воображать, Мордехай, что тебя все хотят… впрочем, я помню, читал твои статейки, что некоторым психически больным ты казался таким гомосексуально привлекательным, что тебе аж отбиваться приходилось… Но мы-то тут здоровые собрались!

Я бы, наверно, вскочила и выбежала за дверь, но Ференци остался сидеть, побагровев. С полминуты он держал паузу под глумливыми взглядами обернувшихся к нему психоаналитиков, затем отозвался:

— Ваше злоязычие, коллега, не делает вам чести… Если покопаться в твоей биографии, Карл, то можно найти такие подробности, что мама, не горюй. Твое иудейское происхождение — зря ты его стыдишься. — Он громко всосал воздух, огляделся и зачастил: — Да хотя бы безумный день, или женитьба Юнга. «Я чувствую в этом свое призвание! Мой долг как врача — заботиться о вашей больной дочери днем и ночью!» Богатенькие родители были счастливы сбагрить свое недужное сокровище…

Я задумалась, насколько соответствовала реальности ситуация из «Джейн Эйр»: неужели правда по тогдашнему английскому законодательству нельзя было развестись с сумасшедшей, или писательница продемонстрировала нам юридическую неграмотность — мол, сойдет для сентиментального девичьего романа? Несомненно, Юнг имеет право развестись со своей женой — нужно будет уточнить ее диагноз! — но увесистое приданое держит его крепче кандалов.

— Я поступил как честный человек, — отрезал Карл, — женился на пациентке и с тех пор я верен своей супруге, в отличие от! И ношу имя, данное мне при рождении, и при необходимости могу предъявить документы, неопровержимо свидетельствующие о моем арийском происхождении — в отличие от!

— Купленные? На деньги супруги? — не унимался Ференци. Юнг тем временем продолжал:

— Ибо назваться именем и фамилией, относящимися к чужому этносу, и верить, что тем самым удастся успешно интегрироваться в ряды титульной нации, — глупость несусветная, присущая разве что человеку, оставшемуся на уровне умственного развития пятилетнего ребенка.

Отец сумрачно поведал:

— По поводу интеграции и противопоставления титульной нации… Мой папаша был хасидом. Как-то раз он в субботу шел по улице в своем новом штраймле, а навстречу — мужик. «А-а-а! Жидовня!!!» — и сшиб шапку с моего папаши прямо в грязную канаву. Папаша молча полез за шапкой… и решил: не буду хасидом. Когда я в детстве впервые услышал об этом от папаши, я был возмущен: мой отец поступил как слабак, мне тогда казалось с моим детским умом, что надо было дать сдачи. Не сразу стало ясно, что отец сам спровоцировал прохожего своим вызывающим видом, что не стоит пытаться скрыть национальность, когда она из ушей капает, но и афишировать — неумно.

Папик эту историю постоянно рассказывает. Временами — для иллюстрации людского скотства, а временами — в смысле, что нечего выпендриваться. Вряд ли кто-то из присутствующих еще не слышал.

— Хорошо, что не снял шапку вместе с головой, — осклабился Юнг. — Вы читали Валентина Андреа «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца в году 1459»? Ах, ну нет, конечно! В печь кидают отрубленную голову чернокожего исполина, эта голова служит топливом, на котором нагревается философское яйцо. «Указание на это плодородие даст тот алеф или тёмное начало, которое древние называли головой ворона», как говорится в работе Гугинуса из Бармы «Царство Сатурна». Не путать с таким понятием, как «душа Сатурна» у алхимиков. Так они иносказательно называли Pb(CH3COO)2, ацетат свинца. Любой из этих терминов — «философское яйцо», «голова ворона» — означает какой-либо элемент или процесс… Так о чем бишь я?

— О том, как снимают шапку вместе с головой? — неуверенно переспросил Тауск.

— Спасибо, — с апломбом кивнул Юнг. — На эту тему мне вспоминается такая легенда. Году примерно в 1458-ом, девятом… Обратите внимание, дело происходит в том же году, что и химическая свадьба упомянутого мной Христиана Розенкрейца! Итак, легенда говорит нам о том, что на поле монастыря святой Анны работали монашки, а по дороге возле поля шел мужик. Мимо проезжал сам господарь Дракула со свитой. «Что ты, — закричал он мужику, — шапки перед владыкой земель здешних не снимаешь?» Мужик остолбенел от страха. «Снять с него шапку вместе с головой!» — закричал Дракула. Его слуги выхватили сабли. Подбежала монашка, древком вил сбила шапку с мужика. «Господарь, — сказала она, — ты приказывал своим людям снять шапку вместе с головой, а шапка теперь от головы отдельно, голову рубить уже незачем». Дракула забрал монашку к себе в замок, сделал своей любовницей, но как-то раз она посмела упрекнуть его за казнь очередных невинноубиенных и сама закончила жизнь на колу. После смерти она стала призраком. Блуждала по замку Дракулы, городу Тырговиште и окрестностям. Она узнавала секреты правителя Валахии и передавала их боярам, готовившим восстание против Дракулы. Но заговор был раскрыт, восстание провалилось, большинство участников были заживо сожжены, остальные бежали без надежды вернуться, только с привидением Дракула ничего не мог поделать: убить монашку во второй раз по понятным причинам было невозможно. Сам Дракула не был магом. Он даже вампиром не был. Он был всего лишь человеком, продавшим душу. Однако в подчинении у него были и вампиры, и маги. Долгое время никому из магов не удавалось ни уничтожить привидение, ни прогнать его. Свою неудачу они списывали на то, что якобы бог дает своим служителям особую защиту, которую темной магией не перебить. Но наконец один из колдунов сумел поймать призрак и заточить его в небольшом камне, который носили на цепочке. У кого сейчас этот камень — никто не знает.

— Дракула продал душу? А зачем дьяволу души? — полюбопытствовала я. — Всегда было интересно. Может, он ими питается? Пожирает, чтобы продлить себе бессмертие? Одну душеньку боженька скушает, другую — дьявол, так и существуют, а без подкормки душами верующих будут такие полудохлые боги, как в «Мальпертюи».

— Архонты питаются человеческими душами, это утверждали еще гностики, — сообщил Юнг.

— Я — гностик-самоучка! — обрадовалась я. — Дядя Юнг, а что они еще утверждали?

— Согласно гностическому мифу, такой эон, как небесная дева Пронойя, она же Пистис, она же Ахамот, но чаще всего ее называют София, приняла обличье змеи, сама или через Офиоморфоса, чтобы принести Адаму Кадмону искру божественного Духа и тайное знание. То есть наделила его душой. Поэтому офиты почитали змею, офис по-гречески. У Епифания, «Панарион. Против гностиков-барбаритов», говорится, что офиты держали змею в ящике, иногда выпускали на стол, покрытый хлебами, и потом употребляли хлебы, к которым прикоснулась змея, для евхаристии. А в книге фон Хаммера-Пюргшталя «Mysterium Baphometis revelatum, seu, Fratres militiae templi qua gnostici et quidem ophiani apostasiae: idoloduliae et impuritatis convicti per ipsa eorum monumenta», вышедшей в 1818 году, говорится, что Ахамот и Бафомет — это разные транскрипции одного и того же слова, то есть тамплиеры поклонялись этой самой Софии, изображаемой как Бафомет. А Бафомет является андрогином. Я это вам говорю, потому что вы все, конечно, видели только самое известное его изображение, выполненное в 1854 году Элифасом Леви, который поместил Бафомета на 15-й аркан Таро — это путь, связывающий Луну-Йесод с Солнцем-Тиферет. Леви придал ему облик Мендесского козла с фаллосом-кадуцеем, а кадуцей — это у нас символ змеиного огня, то есть Кундалини.

Юнг царил. Императорствовал. Блеклые фигурки слушателей потертой мебелью окружали колосса, лучезарного, громогласного. Уничтоженный Ференци понуро горбился с краю.

— А не увлекся ли ты, Карл… — напомнил ему отец.

Юнг глазом не моргнул:

— А почему это так важно — потому, что София партеногенезом — она же у нас андрогин — породила Ялдабаота, львиноголового змея, которого христиане и иудеи чтут как господа бога. Когда София в отвращении выбросила своего отпрыска, он создал мир, в котором стал властелином, а сотворенный им человек не был прямоходящим, ползал, как червь, и души у него не было, пока София не одарила его душою. Вот он, господь бог. Вот что он из себя представляет.

— Учитель, — взвыл Ференци, — для чего мы все здесь собрались? Послушать чванливых пустобрехов, который запоминают тонны чужих мыслей, но не генерируют ни единой своей. Вот перед нами сидит такой: сыпет цитатами, хорохорится, пытается сойти за умного, а между тем, всем этим он доказывает только отсутствие собственной мысли.

— Не будь здесь Карла, откуда бы мы еще все это узнали, — хмыкнул отец, окутываясь сигарным дымом.

— Я напишу фрау Гизеле, как ты подставлялся его препохабию. И она тебя лишит денежных вливаний, нищеброд, — припугнул Юнг.

Пускай пишет! Тогда она сама выгонит Шандора, и мне не придется с ней соперничать!

Ференци подпрыгнул на стуле и только открыл рот, но папа негромко, внушительно произнес:

— Хватит. Хватит вам, оба. Заседание закрывается!

Психоаналитики загремели стульями. Лена и Отто начали убирать со стола. Я подошла к папаше и с дрожью в голосе спросила:

— Папа, очень плохо?

— Очень хорошо!

— Но они же все догадались, что всё придумано! Я это чувствую!

— От моего совета «будь наглее» тебе сейчас легче не станет, но это придет с годами, и ты научишься так уверенно вещать, что тебя будут воспринимать благодаря одной твоей уверенности, и усомнятся только потом, если обдумают, а люди не любят, не хотят и не умеют думать. Безусловно, если у них изначально не было своего мнения по вопросу, о котором ты вещаешь — или общественного, подменяющего им свое…

— Но я же не студентам, — пробормотала я.

— А людям, которые сами частенько приукрашивают факты в своих докладах, — подмигнул папенька.

— Немного обидно. Но оно и к лучшему.

— Анна! — рассмеялся отец. — Все уже забыли. Наблюдать за пикировкой Юнга с Ференци им было намного интереснее — и полностью затмило твое выступление.

Мимо прошествовал Юнг. Задержавшись возле меня, он процедил:

— Дочь рассказывает отцу о своих фантазиях при мастурбации! А потом еще и на заседании выступает с ними же! А отец твой тебе разрешает дезинформировать научное общество. Кто бы позволил школьнице собирать анамнез…

— Неправда! — лживым голоском, густо краснея, пискнула я. — Это не мои фантазии… Если вы хотите сделать мне психоанализ, то… мне приснился сон, что у меня четверо детей, двое от Ференци, а двое от вааас!

— Фантазируешь, что твой папаша снабдил тебя той самой мантрой, которую Дурваса передал Кунти!

— Это из оперы Вагнера? — переспросила я.

— Не Кундри из «Парсифаля», — уничтожил меня Юнг, — а Кунти из «Махабхараты»!

— ?!

— Премудрый Дурваса научил ее вызывать любых богов для того, чтобы она рожала от них детей.

Прозаседавшиеся покинули наш дом. Отчаянно вращая глазами, Ференци увязался за папой:

— Откуда он знает, Учитель?

— Телепатия, Шанди. Телепатия.

Страдальца остановил Ранк:

— Шанди, я тебе хотел вчера сказать, предупредить, но ты общался с Анной, и мне было все не с руки подойти… Хотя, почему Анна тебя не предупредила? Молчала, ждала, когда тебя поднимут на смех на заседании? Сюрприз, да?

— У нее спроси, — буркнул Ференци, ковыряя пол носком туфли.

— Сюда приходил Джонс и читал всему собранию письмо Учителя… о твоем падении.

Отто приумолк и торжествующе стал ждать реакции. Но Ференци стоял молча, с опустошенным видом. Ранк продолжал:

— Тебя опозорили, Шанди. Тебе этого никогда не забудут, не простят. Вечно будут напоминать и насмехаться. Зачем тебе это терпеть, Шанди? Лучше уезжай в Венгрию, там-то никто не знает, и живи там, словно ты никогда не знал д-ра Фрейда и его сподвижников… заодно и экономия — членские взносы в общество не платить.

Шандор жалко взвизгнул:

— Отто! Ты не учи меня жить, ты своим делом занимайся! Чисти ботинки, подавай тапочки, ночную вазу…

Поджав локти и высоко подбрасывая колени, Ранк устремился к папеньке:

— Учитель! Ференци вам пожелал паралича, чтобы я за вами утку выносил!

— Да, кстати, Отто, принеси-ка мне пепельницу! — не впечатлился отец. — И коньячку мне налей грамм двести.

Ранк отправился. Пока он нес папе требуемое, подкрался Мартин и пропел:

— Зааависть, зааависть, зааависть...

— А то, — фыркнула я, — Ференци папа по заграницам катает, а Отто — нет…

— Я же не виноват, что меня собака укусила! — взвыл Отто.

— Ты сам виноват! Собаки хороших людей не кусают, а только трусливых паникеров! Они чувствуют страх и гнильцу в людях, на хороших людей они не бросаются! — Мартин ткнул Отто пальцем в диафрагму.

Официант вручил папаше пепельницу и бокал. Отец топтался у двери, выпроваживая Ганса Закса, который в этот момент произносил:

— Я сказал: «Госпитализируй чашку в буфет!»

— Никчемная оговорка скучного человека. Вот недавно мне пришлось серьезно поломать голову над своей же собственной оговоркой. Я сказал больному: сейчас я разложу вам Таро, расклад «Плач Гильгамеша по Энлилю». — Карл выдержал паузу — и, увидев бессмысленные лица коллег, изволил пояснить: — Двойная оговорка. Во-первых, не по Энлилю, а по Энкиду! А во-вторых, расклад называется «Схождение Инанны в ад»!

— Ты не захотел вспоминать имя Инанна, — подытожил Закс. — Потому что оно звучит как inane, insane, inept…

— Будь проще, — взмахнул сигарой папаша. — InAnna. О какой Анне ты не захотел вспоминать, Карл?

Я покраснела.

— Я хочу сказать, — вежливо выслушав отца, гнул свою линию Закс, — что нашему Карлу наверняка не раз и не два приходилось сталкиваться с неприятием его своеобразных методов. Для него это было как схождение в ад. Он не хотел лишний раз столкнуться с реакцией, что он inane.

— А перепутать Энлиля с Энкиду? — напомнил Юнг. — Поверхностно, по звучанию я подумал про лилу и кидуш. Я как бы предпочитаю лилу кидушу. Волюнтаризм — регламентированности.

— Что такое лила? — спросила я.

— «Лила» — санскритское слово. Означает «игра» и в то же время «деяния господа». На игровой доске изображаются змеи и лестницы, но это не просто настольная игра, а техника самопознания, совмещённая с медитативной практикой, а “змеи”, которые в процессе игры “кусают” игрока чаще всего, — есть его духовные недостатки, то есть путем данной игры человек изучает собственную карму...

— То есть вы заменили слово, звучащее похоже на еврейское понятие, словом, звучащим похоже на индийское понятие, — размахивая руками, выговорила я, пытаясь не сбиться. — А все индийское ведет к вашей жене. То есть вы как бы отвергаете кого-то из евреев в пользу вашей жены.

Самонадеянно с моей стороны предполагать, что это я, как намекнул папа. Имя самое банальное.

— Почему все индийское напоминает о его жене? — спросил Ференци, присоединяясь к компании.

— Супруга — адепт индуизма, — отозвался Карл.

— То есть это может значить, что Карлу приходится все время переступать через себя в угоду богатой жене. Как бы не выгнала из особняка, лишив доступа к капиталам. Ведь кидуш читает глава семьи. А Карл — и не глава, и задавил в себе еврейскую идентичность.

— Я ариец.

— Ты такой ариец, как я венгр.

— Понеслось. Я тогда пойду, да? — С этим Закс откланялся.

— Вам же всем легче фантазировать о моих отношениях в семье, чем сравнить личности перепутанных мной персонажей, поскольку вы не знакомы с мифологией, откуда они родом! — негодовал Юнг.

— Хорошо, я пойду в библиотеку, ознакомлюсь с источником и напишу вам свои выводы! — зубасто улыбнулась я.

— Можешь прямо сейчас отправляться! — благословил Юнг.

Я обнаружила Ференци на балконе. Он нервно курил. Я хотела подойти, взять Шандора под руку, он в этот момент отвернулся, выдохнул дым. Неужели он принял близко к сердцу слова Ранка, что я должна была рассказать, как его тут распинали? И поэтому сейчас меня не замечает? Обижается на то, что я решила его не ранить? Он чуткий, отзывчивый, очень чувствительный — как человек, который любит, доверяет и понимает…

Под окном прошествовал Юнг, папаша пошел его провожать. Рядом с монументальной фигурой Юнга мой отец казался несуразно мелким и коренастым.

…и именно поэтому он никогда не станет вторым после Фрейда в Международном обществе психоанализа.

Из другой комнаты на балкон вышел Отто.

— Шанди, ты еще не собираешься домой? — напомнил он.

— Болит сердце покидать этот гостеприимный дом нашего хлебосольного хозяина, не слышать его речей, потому что я преклоняюсь перед величием его необъятного ума!

— А я падаю ниц пред сияньем солнцеликого гения!

— Я нес его чемодан!

— А я чистил ему ботинки!

— Я готов целовать его благородные руки!

— А я готов целовать пол, по которому ступали его божественные ноги!

Ференци расхохотался.

— Поселиться здесь решил? — гневно курлыкнул Ранк, вытягивая кадыкастую шею. — Ты бездарный врач, не способный раскошеливать клиентуру.

— Посмотрим, как у тебя будет получаться.

— Учитель будет направлять ко мне больных. Он передает их молодым коллегам. И ко мне направлять будет, потому что я — его любимый ученик, мое место у сердца!

— Ты не ученик, Отто, ты приживалка, хамло необразованное.

— Шандор! Ты обеими руками его обираешь, пастью объедаешь, еще и своей тощей задницей последнее выдавливаешь из великого Учителя нашего.

Ференци нервически захохотал, ныряя лицом в ладони.

— Последнее задницей выдавил, все забрал! — повторил Ранк.

Вскоре вернулся папаша.

— Проводил Карла? — спросила я, открывая ему дверь.

— Отбыл. Разошлись возле Вотивкирхе. Значит, пока меня не было, Карл рассказывал, что его жена практикует индуизм?

— Да, он признался, что его жена поклоняется Шиве и Кали, и родители за это положили ее в сумасшедший дом. Так и познакомились!

— Что ж он далеко ходить будет… У него и со следующей пациенткой романчик получился, с Сабиной. Она написала мне письмо, что поступила в мед, хочет стать психоаналитиком и со мной познакомиться, с сэнсэем. И чтобы я ей помог развести Карла с Эммой, потому что она от него ребеночка хочет, уже имя придумала — Зигфрид, это ведь, считай, в мою честь, Зиг Фрейд, теперь осталось всего-то — Карла развести, а я буду у них на свадьбе посаженым отцом и ребенку крестным. И что она очень гордится, что она у Карла в донжуанском списке следующая после моей дочери. Каково?!

— Э… Какой дочери, пап?!

— Я тоже подумал — какой? Я тогда еще Карла с вами не знакомил. Вот так, Анна: я его еще домой не приводил, а он уже всем трепался, что соблазнил мою дочь.

Но и не подумал от озвучивания фантазий перейти к действиям.