Глава 13 - О мудрейший!

На второй день мы завтракали в гостиничной кафешке. Безденежный Карл Абрахам уплетал завтрак, которым его угостил папа, и с набитым ртом рассказывал:

— Я, конечно, понимаю, что надо на сеансах о чем-то с людьми разговаривать и оплаченное время тянуть, но фрейдовский метод толкования — пустословие, не подкрепленное наукообразными выкладками. Воспользовавшись методом Флисса — не смотрите на меня, как на предателя, Учитель, я знаю, что это ваш враг, но, между тем, и у врагов можно брать идеи, если они придают нашим камланиям наукообразный вид и вес. Так вот, берем его специальную таблицу. Я у него перечертил. — Тут он вытащил из своего портфеля картонку с датами, расположенными по кругу, похожую на астрологическую таблицу. В центре картонки был пришпилен вращающийся — то ли угломер, то ли циркуль. — Мозг обрабатывает информацию с определенной периодичностью. Информация поступает и подвергается обработке в пределах 23— или 28-дневного цикла активности, по окончании коего мозг выдает результат в сновидении.

— Заразился, — пробормотал отец.

— Заболел ангиной и решил сходить, — пожал плечами Карл, — интересно же, что он из себя представляет. Разговорились. Вот я и высчитываю, по примеру. Между прочим, отлично помогает потянуть время сеанса.

Папе было больно слышать о потерянном друге, и я бросилась его спасать.

— Дядя Карл, — спросила я, — а у вас в Берлине албанцев много?

— На улицах черным-черно от цыган и всех им подобных, — вздохнул Абрахам.

— Скажите мне, пожалуйста, что мне делать? — взмолилась я. — Албанцы! На улицах проходу не дают… Похабщину разную кричат, лапы тянут, я от них бегаю…

— А ты можешь расписать мне по датам, когда были эти нападения?

Я мрачно глянула на Абрахама.

— Ну да, я помню, когда я ходила смотреть на газгольдеры. С того дня началось. У нас была ужасно важная контрольная, мы долго ждали того дня, нервничали, вот я и запомнила. 25 марта. А когда второй раз кинулись — тоже помню, потому что это было на другой день после дня рождения классной дамы, с нас собирали деньги на подарок. 17 апреля.

— Обрати внимание, — сказал Абрахам, — с момента твоей экскурсии на газгольдеры прошло 28 дней. Женский цикл. Все это время албанцы тебя не трогали, хотя попадались тебе на улицах, ты на них смотрела со страхом — но не подходили и не вякали. А когда у тебя начался новый женский цикл…

— Потому что они все чувствуют! Интерференция бессознательного! — возопил кандидат в женихи, и многие обернулись на него. — Твое бессознательное желание секса диффундирует в окружающем пространстве, а они воспринимают! Телепатия!

— Говорите, я сама того хочу? — вскипела я. Абрахам и Ференци заулыбались до ушей и закивали.

— К тем, кто не хочет, прохожие и не пристают, — добавил Абрахам.

— Я не хочу! — шепотом закричала я.

— Хочешь, хочешь, — хором пропели Абрахам и Ференци. Затем Шандор добавил:

— А что качество ухажеров не устраивает — это уж извини, хороших мужчин мало в этом жестоком мире, и на улицах они не знакомятся.

На заседании папаша поведал собранию о страданиях «крысолова».

Чаще всего Ланцеру мерещилось, будто бы крысы вгрызаются в задний проход его отцу и его любимой женщине.

— Он увидел на лестнице моего дома какую-то девушку и решил, что это моя дочка, а я с ним тут цацкаюсь, как он изволил выразиться, потому, что хочу его на ней женить, такого козырного жениха, который окажет своей лучезарной персоной громадную честь моему скромному семейству, — повествовал папа. — Он осыпал меня грубейшими оскорблениями — будьте готовы к таким проявлениям переноса. Не поддавайтесь на провокации, изрыгаемые хамом на кушетке. Я был к нему так добр и невероятно терпелив с ним, а он, видя свою безнаказанность, воодушевленно хамил и громогласно удивлялся, как я его еще не избил и не спустил с лестницы.

Психоаналитики сочувственно кивали — чего не вытерпишь ради гонорара за сеанс. Отец продолжал вещать:

— Ему приснилась моя дочь, а вместо глаз у нее два грязных пятна из нечистот. Сами понимаете, что это значит.

— Говно снится к деньгам, — озвучил народную мудрость Ранк.

— Он вообразил, что я хочу женить его на своей дочери, разлучить его с любимой женщиной. А он — ее верный рыцарь, ему только она одна нужна… С этой женщиной он уже десять лет встречается, но не женится, утверждая, что любит детей и хотел бы обзавестись потомством, а она старше его и родить ему детей не может. Наш больной, как и многие невротики, пытался защититься от своих навязчивых образов, от своих крыс — молитвами. Но, читая молитвы, он замечал, что в текст наподобие «Боже, храни ее» — вклинивается предательское «не». Тогда он решил сократить молитву, сделал аббревиатуру, и так быстро ее произносил, что никакие помехи не закрадывались в его моления. Я заметил ему, что эта его аббревиатура звучит как анаграмма имени его возлюбленной. Он сказал, что этого не замечал. А в конце он добавлял “Amen”, и получилось: “Gleisamen”, а поскольку Samen у нас — сперма, то это звучит, как будто он эякулирует на нее, — повествовал папенька.

И отец поведал, что крысы для Ланцера символизируют пенис, ибо он нескрываемо увлечен анальной эротикой, а также фекалии, детей и деньги — все понятия одного ряда.

Пфистер кисло поинтересовался:

— А почему, объясните дилетанту, крысы — это дети? Маленький размер крыс — малоубедительный аргумент для меня, пардон муа. — Он оглянулся (видимо, кто-то стал ему объяснять) и громогласно, для всех, добавил: — Я помню, да, инфантильная теория деторождения через задний проход. Когда ребенок еще не знает, как это происходит. Но я лично думал, что открывается пупок. Ваш больной в детстве действительно считал, что появился на свет через задний проход — или вы это ему сами приписали?

— Ведь «анальное рождение» — не кокаиновое умопостроение Учителя. Вспомните диссертацию Альбрехта Меккеля об «Аналогии гениталий и кишечника», — произнес Виттельс.

— Понимаете, — вздохнул отец, — его бессознательное упорно связывает крыс и детей благодаря моему веселому семейству.

Я сняла с плеча крысу, подняла над головой и стала вертеть за хвост. Папа умолк и воззрился на меня. Раздались смешки. Психоаналитики, сидевшие в первых рядах, поняли, что позади что-то происходит, и тоже обернулись. Папа продолжал:

— Они его как-то раз впятером встретили и все вот так крысами вертели.

— И больше он не приходил, — резюмировал Юнг.

— Нет, приходил. Удержал!

— А вот я не приду! — воскликнул Юнг.

— Да к нему приходить опасно, — подхватил Риклин, — то член на лбу нарисуют, то крысами перед лицом машут.

Я снова посадила игрушечную крысу себе на плечо, обернулась на Ференци и с идиотской улыбочкой спросила:

— Тебе нравится мой питомец?

Шандор погладил крысу пальцем и просюсюкал:

— Как ее зовут?

Я сделала большие глаза:

— Это мальчик!

— А, — улыбнулся он.

— Зовут Шанди!

— Ну, вот видишь! Крыса символизирует!

— Я же тебя о чем-то попросила, а ты отказался.

— Я не могу сдать деньги в твою гимназию, Аннерль, прости меня, умоляю, но я на мели.

— Ну и как ты будешь содержать семью, наших будущих детей? Им тоже надо будет сдавать деньги в школу! Много-много денег!

— Выкрутимся!

— Ну ты оптимист!

— Да, я неунывающий человек, и это помогает мне выживать! И мы выкрутимся. Пара психоаналитиков. Главное, что мы друг друга понимаем!

Ранк косился на нас и трясся от смеха, прикрывая рот рукой.

— …А ночью ему снится, что он пришел на кладбище, папу проведать, а там над могилой стою я и играю на трубе. А в могиле крысы кишат, — чревовещал с трибуны папа. — Как вы понимаете, «крысолов» как бы говорит, что теперь его отца нет на свете, и он пляшет под мою дудку. Это, безусловно, свидетельство успешного переноса. Хотя переносу он этому сопротивляется, о чем свидетельствует и его безобразное, развязное поведение на сеансах, и неприятная обстановка во сне.

Шандор развязно положил руку на спинку моего стула, почти обнимая меня, а я сжимала в кулаке игрушечную крысу и нервно гладила ее шерстку другой рукой.

Когда папа в заключение осведомился, есть ли у зала вопросы, встал Юнг.

— А я хочу знать. Пожилая пассия по имени Гизела, с которой он уже десять лет встречается, но не женится, потому что она в ее возрасте не может родить от него детей… Скажите мне, это мистическое совпадение или этот ваш «крысолов» на самом деле не из Вены, и мы тут все его знаем? Или, третий вариант, ваш «крысолов» — образ собирательный? Чуток от больного из Вены, капельку от общего знакомого? Что ж вы неправдивую информацию предоставляете, а! На одного больного навешали чужие проблемы. Оклеветали человека. Ай-яй-яй, ваше препохабие!

И Юнг уселся. С момента разоблачения Гизелы и вплоть до «Ай-яй-яй!» Ференци все гуще краснел, и я испугалась, что он сейчас лопнет.

— Мистическое совпадение, Карл, — омерзительно-сладко улыбнулся папа. — Даже не знаю, кого из общих знакомых ты имеешь в виду. А «крысолов» со всеми его горестями — точно к тебе не обращался.

— Тогда будем считать, что несчастные жертвы любви к обольстительным престарелым Гизелам слетаются к вам в кабинет, как мухи на… на то, что снится к деньгам. Еще и считают себя женихами ваших дочерей. — И Юнг, качая головой, вновь сел на место.

Шума было, конечно, поменьше, чем вчера. Не всех же присутствующих Шандор оповестил о своих любовных перипетиях. Но все же многие хихикали и оборачивались на него.

— Учитель же сказал — совпадение! Блин, как будто самое редкое имя, — пробормотал он.

Это мерзко со стороны Юнга! Если б не его выкрики, не каждый бы и отождествил. Я даже не думала, пока Карл не открыл свой рот. Хорошо, что я знаю Ланцера, но кто-нибудь теперь точно подумает, что это Шандору везде крысы мерещатся.

* * *

Утомившись после заседания и последующей прогулки по Мюнхену, швейцарские психоаналитики трапезничали в пивной «Бюргербройкеллер». Юнг написал план и зачитывал по пунктам.

— Нам нужен священник.

— Я здесь, — откликнулся Пфистер.

— Некрещеный ребенок.

Психоаналитики задумались.

— Анна! — провозгласил наконец Юнг.

— Анна уже большая девочка, не подходит, — сказал Риклин.

— Я думаю, младенца брали по той простой причине, что в то время не затягивали с крещением, — изрек Юнг. — Анна подойдет. Она еврейка, из семьи атеистов — я уверен, что отец не стал ее крестить.

Бинсвангер добавил:

— И она девственница, сама призналась, к моему удивлению. Я-то думал, ее папаша уже давно употребил по назначению.

— Они наших детей на мацу изводят, — кровожадно прошептал Хонеггер, — а мы…

— Главное, друзья мои, хватать быстро и оперативно засунуть кляп, — хладнокровно продолжал Юнг. — С младенцем просто было меньше хлопот, он не мог сопротивляться. Нас с вами тринадцать, — напомнил Юнг. — Я — как Ромул, окруженный 12 ликторами, как датский герой Хролф и его свита из 12 берсерков!

Психоаналитики не дрогнули. Тринадцать взрослых мужиков уж как-нибудь скрутят тощенькую гимназистку.

— А оргия? — подал голос Штекель.

— И правда, — подхватил Медер, — тут все мужики собрались, единственная девушка… — Он развел руками. Юнг немедленно объяснил:

— На черных мессах мадам де Монтеспан ребенку обычно перерезали горло, сливали кровь в подставленную чашу и потом на обнаженную плоть заказчика, который возлежал у алтаря.

Пфистер указал на Юнга и твердо, понимающе кивнул. Он уже изучил предоставленные Юнгом инструкции, воскрешающие монтеспановский ритуал.

Бинсвангер жалобно напомнил:

— Как же оргия?!

— Пригласим проституток, — осенило Клапереда.

— А проститутки не разбегутся? Мне что-то вспомнилось, как начинается «Альрауне» Эверса. — Хонеггер откинулся на стуле, забросив руки за голову.

— Анну выведу я, — сказал Макс Граф. — Я-то у них в доме свой человек…

— Как это ты, Макс, добрутил? — съязвил Штекель. Он и Граф были единственными венцами на тайной вечере юнгианцев.

— Я не Брут. Я — несчастный отец больного ребенка. У моего Ганса невроз начался после того, как его препохабие нанес моему ребенку тяжелую психологическую травму, приставал, убеждал, что Гансик хочет меня, отца родного, угробить, а жену мою… сами понимаете. А потом с иезуитской ужимкою деревянную лошадку ему подарил. Катайся, Гансик! Я-то не врач, я не догадался, в чем дело. Почему ребенок заболел. Кто его довел. Мне Карл объяснил. А его препохабие ничего вокруг себя не замечает, кроме Эдипова комплекса.

— Мы глубоко сочувствуем вашему отцовскому горю и обещаем, что наш ритуал навлечет возмездие на старого шарлатана, сполна рассчитавшись за всех околпаченных пациентов, которым Фрейд не вернул здоровье, а только усугубил их страдания, грязными пальцами ковыряясь в ранах их обнаженных душ, — промолвил Юнг.

— В участие потусторонних сил я не особо верю, — заметил Штекель, — но его препохабие лишится дочери. Это само по себе удар.

— У него их шестеро, немного потеряет, — проронил Риклин.

Граф сказал:

— А главное, кого полиция заподозрит первым? Ближайшего родственника, как водится. Проводим мы его препохабие в тюрьму прямо с психоаналитического съезда.

— Мы все покажем, что его препохабие был одержим темой инцеста, пропагандировал его в своих якобы научных трудах, — произнес Медер. — Вот и мотив. Он ее домогался, она отбивалась, и он убил ее…

— Следующий пункт! — возгласил Юнг. — Кто испечет оскверненные гостии? Вот я рецептик написал. Гостия должна быть треугольной, с тремя острыми концами, и черной.

* * *

Я не хотела никуда идти, лежала на животе и гоняла крысу по подушке. Вот мы и оказались наедине с папашей, бдительная мама далеко. Вчера я безвылазно сидела с ним, успокаивала, ласкалась к нему: «Папочка…», утешала после выходки Карла. Я могла бы дать ему то, чего он тщетно хотел от Юнга. Но от меня совершенно не хочет.

Мне вспомнилось, как он щипал нас за щеки: «Ой, какие девочки, какие платьица, щечки», а мама вскидывалась: «Зигги!» — он успокаивался. Софи пыталась проникнуть к нему в ванную — потереть спинку, а мама наказывала ее за уши. «Отойди от папы, не мешай папе!» Мы были совсем маленькие. Вот если бы сейчас рядом была Софи, его «красавица», из всех нас больше всего похожая на него, которую он наряжает, которую он больше всех деньгами снабжает, которую в свое время он брал на колени и катал на ноге, а меня нет, — если бы здесь была не я, а она, которой доставалось все внимание, пока я не начала заниматься психоанализом, — ей бы повезло? Или он бы тоже сидел истуканом, как со мной, и притворялся, что не помнит моего признания? Я же ему сказала! Повторить? Это выше моих сил! Почему он не обращает на меня внимание? Потому что я некрасивая? Неуклюжая, костлявая, щеки впалые, рот огромный. Можно подумать, тетя Минна у нас красавица. Его же устраивает. Потому что ему и тетки хватает? Возраст?

Джонс вызвал папашеньку в коридор. Они вышли, и я осталась одна.

За стенкой Ранк и Ференци пришли из ликеро-водочного и гремели бутылками — затаривались для завтрашнего фуршета. Я заглянула. На полу выстроилось кошмарное количество бутылок. Отто выгружал на стол пакеты с продуктами и даже не обернулся.

— Завтра поможешь нам столы накрывать, — буркнул он.

Шандор подмигнул мне, я поманила его пальцем на выход. Он с пошлой ужимкой поднял брови и вышел в коридор.

— Ты мне скажи, только честно, — начала я, помня, что суженый слывет отъявленным правдорубом (собственно, в этом я убедилась, когда он выступал на заседании Венского общества), и кого же еще спрашивать, как не его. — А когда вы с папой и Юнгом ездили в Америку — он что, к нему как-то… приставал? — Я мучительно покраснела и зачастила: — Ну, Юнг сам сказал… Он правду сказал?

Шандор закатил глаза, скорчил непередаваемую гримасу и утвердительно затряс головой.

— Мой принц, — бархатным баритоном, вальяжно, мечтательно протянул он и сделал жест отсутствующей сигарой. — Я хочу, чтобы мы с тобой перешли на ты, Карлуша… — Он начал гротескно строить мне глазки и масляно улыбаться, изображая папу перед Юнгом. Потом приосанился и высокомерно процедил: — Я не могу называть вас Зигги. Вы старше. — Он снова замаслился, заулыбался и схватил меня за рукав: — Зайди ко мне в каюту, Карлуша… Рядом со мной тебе будут сниться самые приятные сны, сладкие, мой принц!!!

Я уронила челюсть.

— Ты обратила внимание — ты, конечно, читала, правда? — твой отец в своих пяти лекциях через слово упоминал: «А мой друг Карл Юнг, так вот он!..», а Карл в своих — так говорил, словно никакого Фрейда вообще нет на свете, только он один и его исследования — о мудрейший Карл Юнг!!! Ты могла бы сама это слышать, — добавил он. — Жаль, что мы с тобой еще тогда не познакомились. Твой папа сказал, что ты просилась.

— Он ПОЭТОМУ меня с собой не взял? — ужаснулась я — и поняла, что вслух. — Чтоб я не видела, как он кокетничает с Юнгом?

Шандор не без иронии глянул на меня и потер указательным и большим пальцем.

— Это ты, — я повторила его жест, — а папа сказал, что, мол, рабочая поездка, командировка, и туда нельзя с детьми.

Все с ним понятно, почему папик игнорирует мои порывы. Но никакой же логики! Юнг — далеко, я — всегда рядом. Юнг — предатель, а я — самый верный и близкий человек, его последователь, который никогда не свернет с его пути!

— У меня их нет, Анна. Но я знаю, у кого водятся. Пошли.

— Утешил, — не без любопытства хихикнула я.

И он повел меня к Риклину.

Мы постучали в дверь его номера.

— Кто там?

— Уборка комнат! — крикнула я. Мой спутник тихо прыснул и ущипнул меня за бедро.

— Зайдете потом! — отозвался казначей.

— Франц, это мы. Денег не хватило! — крикнул ему Шандор.

Риклин отворил с пистолетом в руке. На столе у него были разложены деньги.

— На икру не хватило, — добавил Ференци.

— Вы какое вино взяли? Коллекционное? В фигурных бутылках, скрипочкой?

— Хорошее. А ты выдавал с расчетом, чтоб мы взяли грошовый фальсификат? Чтоб мы тут отравились все? — паясничал Шандор.

Риклин завел за спину руку с пистолетом.

— Мы из «Бургхёльцли» не пьем…

— Трезвенники, язвенники, — промяукала я.

— …Только минеральную воду.

Шандор скорчил гримасу: «Скупердяи!»

— Мы, юнгианцы, будем накрывать отдельный стол, и на нем — только некошерное. Чтоб вы, фрейдисты, близко не подходили, мацееды.

— Я мацу не ем, я — венгр. У нас гуляш.

— Ты — неудачный закос под венгра. Я-то знаю, что ты Мордехай Френкель.

— Не надо! Я давно легализовал псевдоним.

Риклин снова уселся за стол и начал по новой считать деньги, положив пистолет перед собой.

— На икру не хватило! — напомнил Ференци.

— Давайте мне все чеки.

— У Отто.

— Вот и приноси, а потом я посмотрю.

— На слово — нет? — прищурился Шандор.

— Вот у меня список, я проверю.

— Мы еще не взяли зонтики на бокалы, — сказала я.

— Какие зонтики! — возмутился Риклин. — Не твое — швыряешься! Скидывались не на зонтики!

— И на цветы! — воскликнула я, вспомнив гимназические расходы.

— Цветы зачем? — взвыл Риклин.

— Вы что, дядя! — возмутилась я. — А как же без цветов!

— Тут тебе не школа, взрослым мужикам цветы незачем, — сказал казначей. Шандор щелкнул себя по горлу, без слов объясняя, что нужнее научному собранию, и напомнил:

— Так икра!

— Ты не представляешь, сколько стоило тут зал заседаний на три дня арендовать.

— Франц, немного странно прибедняться, когда обнаженные тела купюр лежат у тебя на столе.

Риклин вздохнул и толкнул к нему по столу деньги:

— На тебе на три банки.

— Три банки? На всех — три?!

— Карл говорит — фрейдисты отдельно, юнгианцы отдельно!

— Все равно мало!

— Хватит с вас.

— Три банки! Скупой рыцарь… Дядюшка Скрудж!

Риклин чуть ли не выталкивал Шандора, комически восклицающего: «Что так мало?!»

Я бездумно поплелась за ним, по дороге миновав незнакомых постояльцев и горничную с тележкой — и оказалась в его номере.

Он взял пластинку, подошел к граммофону и поставил игривый романсик:

— И теперь открытой книгой твои сны передо мною, я, сгорая от волненья, все замки твои открою. И теперь мои — твои тайны, больше нет запретов, знаю все твои секреты, и теперь мои — твои тайны, все желанья знаю, подожди, я угадаю, что будет на странице следующей — секретов нет.

— Скажи, психоаналитик? — улыбнулся он, имея в виду героиню песни. Я бездумно кивнула.

Шандор вручил мне деньги, вырванные у Риклина. Я опять кивнула и спрятала купюры в карман. Он показал пальцем себе на щеку, возле губ. Я отступила на шаг и мотнула головой.

— Все-таки я их тебе достал!

— С боями вырвал у казначея, — ухмыльнулась я.

— Неважно…

Он смотрел выжидательно. Теперь с ним еще и целоваться. Настаивает. Это обязательно? Я в легком страхе задрала подбородок. Он поцеловал меня, без языка, и тут же я ощутила слабую пульсацию внизу живота. И немедленно — ужас и отвращение к самой себе: мне это нравится! Неужели мне все равно, с кем? Он же страшненький, он же по расчету, на знаменитую фамилию польстился, я же у него триста сорок первая, у него же маска! Я не заметила, что песня закончилась, и неплотно прикрытая дверь приоткрылась от сквозняка.

— Ты так покраснела, — с ухмылкой бывалого развратника отметил женишок. Я не знала, куда девать руки, и, вспомнив, что он Мордехай, облизала губы и выдала:

— Так ты наш человек?

— У меня есть доказательство, — осклабился он и выразительно опустил глаза, тут же вскинув взгляд на меня.

— Не надо, — сказала я — и, видя вопросительно-наглое и вместе с тем клоунское выражение его лица, мол, «а почему?», пробормотала, краснея и опуская голову: — После свадьбы посмотрю. А то я тебе заранее успею надоесть, и ты сбежишь из-под венца.

Он погрозил мне пальцем:

— Только не называй меня, как Франц сказал.

Я мотнула головой, думая, что все-таки согласилась. Я начала понимать, как можно быть ловеласом с такой неказистой внешностью: просто с ним весело. Казалось бы, ничего особенного не говорит, но так говорит, что сама собой расплывается улыбка до ушей, и даже когда молчит, просто когда он рядом — необъяснимая легкость, непринужденность, прилив энергии, и внезапно становишься раскованнее и начинаешь балагурить. Умудряется создавать настроение. Но каково с ним будет в быту, не сбрасывает ли он маску…

Он сказал — в первый раз почти серьезно:

— Учи венгерский. Тебе скоро понадобится.

— Да я слышала, нисколько не похож на немецкий.

Это все из-за папаши. Из-за его невнимания. Конечно, папаша правильно поступает, как и предписано. Но я не хочу уезжать от родителей. Я окажусь совсем одна, в чужом городе, говорящем на тарабарщине, всецело зависящая от не самого надежного мужа — и, кроме него, у меня никого там не будет.

— Вот ты где, Анна, — проскрипел папа от двери.

Шандор отрекомендовался:

— Играем в Дору и герра К[U1] .

— Так обручить вас? — полюбопытствовал отец.

Шандор подал мне руку. Я с секундным промедлением вручила ему свою тощенькую ладошку. Какое-то щекочущее ощущение страха пополам с возбуждением.

— А кольца-то у меня нет, — с комическим ужасом изрек Шандор. — Учитель, вы меня простите?

— Дать тебе крысу? — предложила я.

— Я не буду отнимать у тебя питомца… Все-таки мой маленький тезка, которого ты прижимаешь к груди, когда меня нет рядом. Но пока рядом я!.. — паясничал Ференци. — Живой, теплый и ласковый. Спрячь с глаз свой суррогат!

— Ты — пошляк. Ты это знаешь?

— Знаю! — клоунски развел руками Шандор, слегка подскочив. Папаша, скрестив руки на груди, наблюдал за нами.

— Колечки — эта формальность успеется, — проронил отец, — а на фуршете объявим, что вы обручаетесь.

Ференци с богатой жестикуляцией развивал ответ мне:

— Пошляк… Аннерль! Психоаналитик — это, другими словами, жрец богини Любви. Это не я придумал.

— А кто?

— Твой папа, — Шандор отвесил поясной поклон в его сторону. Папа с усмешкой кивнул. — Не озабоченный психоаналитик не бывает. Психоаналитик против кобеляжа — это пчелы против меда!

По знаку папаши я пожелала Шандору спокойной ночи, хотя было вовсе еще не поздно.

— А что это у тебя перенос такой? — осведомилась я, пока мы спускались в наш номер. — Зачем ты подкинул Ланцеру проблемы от Ференци? Подколоть его хотел?

— Говорил же, совпало. Шанди, в отличие от, абсолютно не религиозен. Он в первый и последний раз в церковь заходил, когда крестился.

Папаша закурил. На лестнице мы разошлись с горничной, следом вышагивали постояльцы, и мне пришлось замолчать.

Мы вступили на наш этаж, и я не удержалась:

— А кому из них снилась твоя дочь с лепехами вместо глаз?

— Шандору, — съязвил папик.

— Ну папа!

Он смотрел глумливо и непроницаемо.

— За что я ему такая снилась? За то, что я тогда его окатила? Это же нечаянно вышло!

— Это была не ты, а Матильда. Когда он ездил с нами в Берхтесгаден, а ты дома оставалась. Твоей сестре он ужасно не понравился, сам виноват, не надо было трепаться про свои блядки. Собственно, у тебя на него была та же реакция, — напомнил отец. — Ты от него, между прочим, в шкафу пряталась. Так он тогда и уехал, с тобой не поговорив. Я даже не ожидал, что ты решишь.

«Это потому, что он обращает на меня внимание, — мстительно подумала я. — Если бы ты ночью не храпел на своей койке лицом к стене, если бы ты хоть раз меня поцеловал, да хоть ущипнул!»

Господи, в чем я его упрекаю! Ему же вчера было плохо после предательства Юнга, после того, как Карл выставил его на посмешище… Ему было не до меня. Это же нежный мужской организм, в возрасте к тому же. Как я все время об этом забываю.

— То бишь таким путем ты ему мстил за Матильду и передавал отказ от меня.

— Я же не ожидал, что ты с ним удумаешь обручиться.

Я показала ему язык, но он в этот момент отвернулся, отпирая дверь нашего номера.

— А он на тебя не обиделся.

Или обиделся? И отомстил, рассказав мне о папиных заигрываниях с Юнгом.

Вскоре постучал Штекель и поведал про черную мессу юнгианцев.

— Вы тут забаррикадируйтесь, — сказал нам Штекель, — а лучше телефонируйте прямо сейчас на вокзал и узнайте, есть ли на сегодня поезд до Вены, а если есть — хорошо, спасетесь бегством.

— Не огорчай меня паскудным экссудатом твоего скудного воображения, Вилли, — вздохнул отец. Штекель стоял перед папой с видом мальчика из притчи, который в очередной раз крикнул: «Волк!» — и ему уже никто не поверил.

— Какая черная месса в двадцатом веке? — щурился на него отец. — Еще и смертоубийство. И не в заброшенной старой часовне на окраине деревенского кладбища, а в мюнхенской гостинице.

Штекель сверкнул глазами.

— Я вас предупредил, Учитель.

— Ну, я все равно не подхожу, — сообщила я. — Я — крещеная!

Очевидно, Штекель передал это юнгианцам, и Макс Граф не приходил меня выманивать.

Наутро папаша пожелал узнать, что мне снилось.

— Я не помню. Кажется, вообще ничего.

Я спросонья чувствовала себя виноватой: у меня все еще нет ни одного сновидения. Толковать нечего. Как же я могу называться психоаналитиком? Папаша же заповедал: стать психоаналитиком можно через толкование своих собственных снов. Которые мне не снятся, как назло!

— Девушке после помолвки ничего не снится…

— Правда ничего! — заломила руки я. — А тебе?

— Мне снилось заседание. Ничьих речей я не запомнил, но отчетливо помню, как Фред Адлер наливает и подает мне кофе. А из чего у нас делают растворимый кофе? Из цикория. Как цикута. Я — Сократ! То бишь Адлер желает меня отравить. Удар по печени. Я — Прометей![U2]

— Адлер пока что держится, — буркнула я. Отец мрачно глянул на меня, мысленно продолжив: «Но скоро отщепится, вслед за Юнгом».

Посетив ванную и одевшись, мы с папашей вышли из номера — а под дверью был выложен крест из песка и соли.

— Порча!!! — восхитилась я.

— Юнг! — брызнул весельем отец.

— Ему Штекель сказал, что я не подхожу в жертву, и он отказался от мессы и решил просто поколдовать!

Я представила, как Карл, высокий, представительный, в пиджаке, с жемчужной булавкой для галстука, с золотым брегетом, опускается на корточки и выкладывает у нас под дверью эту порчу.

— А может, и Штекель, — изрек отец, указывая носком ботинка на соляно-песчаный крест. — Дабы доказать мне, что вчера правду говорил.

В коридоре появилось семейство постояльцев. В ужасе вытаращив глаза на порчу и одарив нас возмущенным взором («Дураки, смеются над черной магией!»), женщина чуть ли не бегом промчалась мимо, а ее мужик схватил на руки ребенка. Оба прошли по стеночке, как можно дальше от порчи.

Когда Хонеггер прогнусавил свой доклад и объявили перерыв, я рассказала Ранку и Ференци про порчу. Отто покосился на папу, уяснил, что ему смешно, и тоже стал потешаться. Шандор явно разволновался.

— Порча — это народное название гипноза на расстоянии… Телепатия в действии. Вам это действительно может повредить, нельзя отмахиваться во всеобъемлющем скептицизме, Учитель!

— Разве что сам себя гипнотизирует, что этот крест из песка и соли как-то мне повредит.

— А давайте я вам книгу Гарнея, Майерса и Подмора бандеролькой пришлю, и исследование Баррета в нагрузку. Это все еще прошлый век, но я верю, что когда-нибудь эти явления получат сугубо научное объяснение с позиций физики.

— Себе оставь, не отрывай от сердца свои сокровища.

— Учитель! Вот видите! Внушение на расстоянии уже действует, вы стали таким раздражительным.

Фрейдисты покинули зал на перерыв, а юнгианцы остались, пересели поближе к председательскому месту, на первые ряды, некоторые стояли под трибуной и внимали Карлу.

— Черную мессу обговаривают, — буркнул Штекель, проходя мимо.

— Ой, я крысу уронила! — обнаружила я, не успев отойти далеко от зала заседаний.

— Схожу принесу, — с обычной своей фиглярской ужимкой сказал Ференци, — нельзя твою вещь оставлять там, где юнгианцы. Подберет и околдует!

В тот миг, когда Юнг показывал собратьям гальдрастав "Шлем ужаса" и объяснял, что с помощью этого знака он ломает агрессорам структуру сахасрара-чакры, — в дверную щель просунулась глумливая физиономия Ференци:

— Инкуба вызывали?

Игнорируя наглый закос под венгра, Юнг повернулся к соратникам и продолжал свой рассказ:

— Мне сказали — близко не подходите, а я все равно подошел, начал его успокаивать, налаживать контакт, он сделал вид, что слушает, разрешает мне подойти, а как только я приблизился — его вырвало мне на пиджак зеленым гороховым супом.

Я тоже зашла в зал заседаний и тихонько пробралась к своему месту, стала искать крысу под стульями. Юнг тем временем повествовал:

— Мальчик лежал, прикованный к кровати, потому что у него, в его хрупком тельце, вдруг откуда-то взялась невероятная сила. Три смирительные рубашки порвал. В наручниках лежал. Ему даже утку уже три дня не давали, потому что подходила служанка с уткой, а он, на спине, растянутый в наручниках, дотянулся и вырвал ей зубами кусок мяса из щеки. Отец еле откупился. Вокруг — зловоние. Я должен был первоначально хотя бы усыпить его гипнозом, чтобы ему поменяли испачканные простыни. И он начал кричать басом, что сейчас меня попользует, — Юнг поморщился, — я скажу по-латыни, per anum. Казалось бы, откуда восьмилетнему ребенку, растущему в оранжерейных условиях, знать такие грубые слова и… образы. Какое несчастье постигло семью миллионера, и никакие деньги не помогли…

— И как ты с ним справился? — благоговейно спросил Медер.

— Я простер руку и воскликнул: «Exorciso!» — и стал читать магические формулы. Не христианские молитвы, конечно же, — губы Карла иронично искривились под тонкими усиками, — уже в семнадцатом столетии Синистрари д’Амено заявляет, что это — "самый изумительный и непостижимый факт, что инкубы не повинуются священнослужителям, изгоняющим беса, не имеют никакого страха изгнаний нечистой силы, никакого почтения к святым вещам… Инкубы выдерживают все эти испытания, которые отгоняют злых духов, нисколько не боятся; иногда они смеются над изгнаниями нечистой силы, ударяют священников, изгоняющих беса, и разрывают священные одеяния". Какговорится, astucia, sapientia, acumine longe superant homines, et longius progrediuntur ratiocinando[U3]. Я читал заклинания усмирения демона. И тогда со мной из тела мальчика заговорил женский голос. В него вселилась дьяволица Елизаздра. А еще священномученик Киприан Антиохийский, который до того был одним из самых знаменитых колдунов, в своей молитве говорил: «Спаси, господи, нас от дьявола и Елизаздры!» Елизаздра начала мне угрожать, что свернет мне шею и выкинет меня в окно. Я говорю: «Ты же в его теле, а он привязан». Но она визжала и визжала, не унимаясь, ребенок корчился и подпрыгивал, бился на кровати, а я спокойно читал заклинания, и в результате я обуздал демоницу. Я сказал: «Выйди из его тела!» Она спросила: «Куда мне деться?» Я сказал: «В кота!» У миллионера был черный кот, перс. И в ту же секунду мальчик затих, заплакал и стал звать маму, своим нормальным голосом, он пришел в сознание и не понимал, почему он прикован. И я услышал в соседней комнате: дзынь! Жена миллионера мне сказала, что вдруг черный кот ее укусил до крови, а сам выпрыгнул в окно, пробил своим телом стекло и сиганул с третьего этажа особняка. Больше его не видели. У жены миллионера рука загноилась на месте укуса. Но главное — ребенок стал абсолютно адекватный, с амнезией периода одержимости бесом. Сверхъестественное рядом! — подытожил Юнг.

Мы с Ференци одновременно заглянули под один стол и столкнулись лбами. Он прыснул, и Карл подскочил на своем месте.

Риклин спросил:

— А как это бесы вселяются в людей? Ну, я хочу сказать, как они выбирают, в кого вселиться?

— Если бы око могло заметить демонов, населяющих мир, существование стало бы невозможным. Талмуд, Брахот, — с готовностью поделился Юнг. — От них не защитишься с помощью охранников, замков, стен, сейфов… Не помогли чикагскому миллионеру его денежки. Наивный материализм распахнул колдовству ворота в мир. Неумение защититься, всеобщая убежденность, что одержимость — это из детских сказок — и вот результат, что к ребенку приглашают психиатра, когда ему нужен экзорцист.

— Повезло миллионеру, что ты — два в одном! — сказал Хонеггер.

— Вот именно, ему фантастически повезло. Только я бью врага его же оружием. Полагаю, что его выбор остановило на мне предчувствие, это такое же мистическое совпадение, как тот случай, когда ко мне в окно залетел золотой жук. Я потому и не стал рассказывать в рамках своего доклада, кто же в наше время поверит в рассказ, что в двадцатом веке, в Чикаго, в сына миллионера загнали беса. Как говорится, se non e vero, e ben trovato[U4]. Миларепа, великий йог Тибета, учил: «Считать демонов демонами — вот это опасность. Считать их пустотой — вот это путь. Осознавать их тем, что они есть — вот это освобождение. Признать их как отца и мать — в этом их конец. Если мы считаем их творениями духа, тогда они превращаются в украшения. Если мы, таким образом, умеем с подобным обращаться, то нам уготовано полное освобождение», — продекламировал Карл. — Я, собственно, и самого миллионера проконсультировал. Представьте: он видит во сне, как взбирается по крутой заснеженной горе и ищет в снегу рассыпанные золотые монеты, а на вершине рваный флаг водружен, развевается. Как бы это истолковал бестолковый эпигон его препохабия — Штекель, Виттельс, Джонс? Подъем — половой акт, гора — несомненно, эрекция, золотые монеты — символ фекалий… Заклеймили бы человека скрытым гомосексуалистом.

Свита Юнга разразилась подобострастным хихиканьем.

— Вы читали в письменном памятнике тибетской медицины «Чжудши», что означает «Сердце нектара, восьмиветвистые четыре основы специальной терапии», — какие там загадочные иносказания? Как, например, вы истолкуете вот эту фразу «Четверокнижия»: «Вдруг заболел царь и забегали придворные»? Естественно, речь идет не о хворях самодержавного венценосца. «Придворные» — это кровь, лимфа и прочее. Пальцам матери, держащей своего ребенка, уподоблены в «Чжудши» пять маленьких отростков легких, а белая занавесь есть не что иное, как белая часть грудобрюшной преграды. Гора с острыми вершинами — это печень, а правая и левая почки напоминают силачей со сложенными сзади руками. А желчный пузырь поименован тибетскими мудрецами весьма романтично: подвешенный к печени мешочек с золотом… Возвращаясь ко сну миллионера: сам он, конечно, пришел к выводу, что сновидение отображает вероятные проблемы в бизнесе. Но в его бессознательном — как и в бессознательном любого человека — заложен филогенетический опыт поколений. У нашего миллионера побаливает печень — и, поскольку он увидел во сне гору, я убедился, что его бессознательное выбрало именно символы из «Чжудши». Так что я порекомендовал миллионеру провериться на наличие камней в желчном пузыре. Несомненно, рваный флаг означает, что пузырь может прорваться, нашему сновидцу грозит, — Юнг очень внушительно проговорил: — пе-ри-то-нит.

Шандор обнаружил крысу, торжествующе показал мне, и мы покинули собрание юнгианцев. Те демонстративно нас игнорировали, от их спин веяло холодом, а Карл проводил нас яростным взглядом.

Ранк болтался в фойе — пока мы искали крысу, папа ушел с Абрахамом, Джонсом и Эйтингоном наливаться аперитивами. Шандор устремился к одинокому секретарю:

— Отто! Говоришь, он у вас в Вене рассказывал, что у сына миллионера были попытки самоубийства на почве суицидальных снов с сексуальной символикой?

— Ага. Студентик, первокурсничек. Из Чикаго. А Карл стал его учить колдовать. Парень проникся, до сих пор колдует.

— А своим он рассказывал — я не знаю, может, это какой-то другой чикагский миллионер его нанимал, но он говорит, что сыну миллионера было всего восемь лет, что ребенок был буйный, его приковали к кровати наручниками, и он унялся, только когда Юнг заклинаниями изгнал из него беса и засунул этого беса в кота!!!

— У Юнга рот заткнут деньгами. Напихали долларов ему в рот, — Ранк обеими руками стал пихать себе в рот воображаемые доллары. — Правду сказать не может, что там было, и несет мистическую ахинею в своем вкусе.

— Одна ложь, — сказала я, — так мы и не знаем, как он работает.

Шандор откликнулся:

— Видимо, давит эрудицией. Кичится своими познаниями о мифологиях и оккультизме, весьма далекими от насущных потребностей реальной жизни. Поражает больных повествованиями про Гильгамеша, Кухулина.

— Кто это? — спросил Ранк.

— Слышал от Юнга. Какие-то эпосы. А вот в данном случае вы повели себя, как Гильгамеш. Вот видите, вы не знали, а еще в те далекие времена у людей были те же чувства и те же проблемы. А подразумевает: это всегда так бывает, ты не один такой, у многих так, не ной, презренный! Стыдись, мелочное ничтожество, ты даже про Кухулина не слышал, а сидишь и визжишь тут у меня, нытик! Возьми себя в руки, иди, живи и работай! Я у него, конечно, на сеансах не сидел, и боже сохрани, чтоб меня такой бесполезный и высокомерный врач анализировал. Я себе это так представляю. Если хотите знать, что такое настоящий психоанализ, беспощадный, откровенный, то я вам расскажу, как я это делаю. Потому что я — не лицемер и не лжец, как Юнг, я всегда говорю правду, на том стою и не могу иначе. Никого ни разу в жизни не обманул и правду жизни не приукрасил. Не выставил себя в выгодном, лучшем свете, и других к тому не побуждаю. И не давлю эрудицией, не бравирую интеллектом. У Юнга любой себя дураком почувствует, потому что не знает всех космогонических мифов мира.

Мы спустились в гостиничный ресторанчик, Отто и Шандор взяли пива, а мне — соку. Папаши и его компании здесь не было, значит, покинули гостиницу. Шандор повествовал:

— Я в работе применяю особый метод. Техника материнской нежности к пациенту. Больному можно меня целовать, я целую больного. Обнимаю, сажаю к себе на колени, глажу по голове, укачиваю, говорю: «Ты моя самая хорошая девочка, красавица…»

— И имеешь. Когда она размякнет в твоих руках, — завистливо подытожил Ранк.

— Моя задача — дать пациенту все то, чего он недополучил в детстве от родителей. В том числе — удовлетворить несбывшиеся Эдиповские влечения.

— На некоторое время мне понадобилась инвольтация к эгрегору Зигмунда Фрейда, — мрачно промолвил Юнг, фланируя мимо. Он закончил совещание с приспешниками, и теперь они расходились на перерыв. — Но я его перерос. Фрейд остановился в своем развитии. Не зря его любимый персонаж выколол себе оба глаза и всю оставшуюся жизнь бродил вслепую, копошась в своих воспоминаниях. Мне же более импонирует другой мифологический персонаж, не человечишка смертный, а бог, который отдал свой глаз за то, чтобы испить от источника мудрости, а не за — ха! — секс с престарелой матерью.

И Юнг удалился. Ранк и Ференци даже не успели спросить, о ком он говорил.

Отто снова повернулся к Шандору и с пошлым, но восхищенным хихиканьем простонал:

— Материнская нежность! Ты меня убил.

— Меня наняли, чтоб я угодил пациенту. Показать, что я не брезгую, проявить внимание, удовлетворить нерастраченную тягу к нежности и ласке…

— Вот я и думаю, смогу ли я так притворяться, — мрачно пробормотала я.

— Вас послушать, то психоанализ — это сплошной флирт. — Шандор подскочил от возмущения. — Не все так безоблачно. Они передо мной душу открыли и думают, что я их друг. Или должен на них за это жениться. Им тут было так хорошо, легко и приятно, я им так сочувствовал, так утешал. И вдруг — все, идите, больной! Я, считай, их предал.

— Анна, ты еще не передумала? — спросил Ранк, с отвращением кивая на Ференци. — Ряженый твой суженый, на голову контуженный!

Ференци захохотал и беззлобно отозвался:

— Оборзел ты, Отто.

— Да тут вирус оборзения, — сказала я, подумав про Юнга. — В воздухе летает.

Ранк гнул свое:

— Как только Учитель тебе разрешил, Шанди.

— Учитель сказал: «Чтобы успешно пресекать матримониальные поползновения твоих больных, тебе нужно прикрытие. В лице жены и детей». Я сказал: «Гизела меня любого примет, кому она еще нужна в ее-то годы и с ее-то болячками». — Шандор выразительно взмахнул рукой и застыл, поджав толстые свои губы. Наконец, опустил руку. — Учитель молвил: «У меня есть дочка. Она готовится стать психоаналитиком». — Шандор отвесил мне поклон, прижав руку к груди. Я невольно заулыбалась во весь рот. Ранк был неумолим:

— Вот, видела… Ты — его прикрытие. От больных на голову невест.

— Ага. Либо орет, либо рыдает, либо бросается на меня с кулаками, когда я отказываюсь на ней жениться. Даже если секса не было, учти. Даже если анализ прошел абсолютно платонически.

— Ты и платонически умеешь? — съязвил Ранк.

— Понимаешь, их слишком много! «А чё? Вы такую пошлость говорите, доктор. Вы меня сами возбудили». Сны мне свои пересказывают эротические — и: «Ну, что вы сидите? Давайте». Лежат со скрещенными ногами и работают на меня мышцами промежности. «А чё, это тоже онанизм? Я ж руками не трогаю». Что ты, размечтался уже, Отто? Будут у тебя и мужики: «Я тебе, урод, ноги переломаю! Хочется стулом заехать по голове! Зубы повыбью, ребра переломаю, ногой бы тебе по харе по твоей по жидовской!» Это ж святое, наорать на врача. — Шандор вскочил и начал бегать вокруг столика, жестикулируя, а мы вертели головами. — Рассказывает о своих обидах, входит в ту ситуацию, представляет на моем месте кого-нибудь, кто ему в свое время дорогу перешел, и начинает вываливать все, что он о них думает, но обращаясь ко мне. Ну и мне попутно достается. Я ж вопросы им непристойные задаю. Я же в их сокровенное грязным сапогом. И пошло-поехало про еврейскую харю. Рассказывают, как я хорошо устроился, сижу на заднице, а мне денежки за это капают, так отодрать бы меня, чтоб сидеть не мог. — Он развернул свой стул, поставил ногу на сиденье и стал раскачивать стул за спинку. — Была одна пожилая, все кричала, что мне надо в руки кайло, кирку и лопату, и пойти канавы копать, бездельник, увиливающий от физического труда, и если мне что-то не нравится, то я могу пойти копать канавы… А я ей сказал, что ее самоцензура таким образом оформила бессознательное желание заняться со мной любовью.

— Обломал! — прыснул Ранк.

— А ты терпишь. Пожимаешь плечами и говоришь, что необходимо выпустить пар, все в порядке. Надо же проговаривать все, что в голову пришло. Если я начну обижаться и отвечать ему тем же — сам понимаешь, этого больного я больше не увижу. И если он мне вот это проорал, то, скорее всего, руки распускать уже не будет, ибо уже это выплеснул словами. Вот и сидишь, улыбаешься, аки они тут тебе очень смешно пошутили, давая понять, что я этого всерьез не воспринимаю, что это не на мой счет, что это игра такая в перенос.

— Ах ты жертва переноса, — съязвил Отто.

Ференци плюхнулся на стул, чиркнул спичкой, выдохнул дым и стал накачиваться пивом. Проглотил и подытожил:

— Я вам говорю, как есть, что вас ждет, когда вы сами будете вести прием.

— А Юнг старается себя от этого оградить, — заметила я.

Когда выступил последний делегат и Юнг закрыл конференцию, мы с Ранком и Джонсом пошли накрывать стол, намазали кучу бутербродов, только спиртное оставалось невскрытым.

— Юнгианцы стянули штопор, — сказал Джонс. — Давайте кидать жребий, кому выпадет неприятная обязанность отправляться в логово врага.

Он вынул три спички, сломал одну и зажал все три в кулаке. Я вытянула сломанную, вышла и заглянула в номер, где собрались Карл с соратниками. Они уже приступили к застолью.

— Господа юнгианцы, — воззвала я, — это же нечестно, забирать штопор, когда вы пьете только минеральную воду.

— Сейчас поищем, — сказал Риклин, — где-то он тут валялся.

Во главе стола Юнг чревовещал:

— Я не включил эти факты в свою речь — я все-таки благородный человек, это ниже меня — кричать с трибуны на заседании, что профессор Фрейд обмочил штаны, когда мы стояли на венце Статуи Свободы и смотрели на небоскребы. Вдруг я слышу — буль, буль, кап, кап, — Юнг брезгливо и потрясенно скривился, — потекло! А с нами Брилл и Джонс были. Они кривятся, отворачиваются, но тактично молчат. Всё, товарищи! Недержание! Это старческое! Простатит, аденома, импотенция! Повезло его препохабию, что эта досадная неприятность не случилась с ним на лекции, вот если бы перед студентами и светилами американской психиатрии обмочился, это было бы поистине досадно…

— Он что — пива выпил перед тем, как взобраться на Статую Свободы? — спросил Медер.

— Мог. — Юнг пожал плечами. — Он вообще каждые полчаса в туалет бегал. Сидим, ведем беседу, обсуждаем увиденное — вскочил, побежал! Опять! Хотя я не вполне уверен, что это у него возрастное. Возможно, это у него всю жизнь. Я еще когда читал «Психопатологию обыденной жизни» и «Толкование сновидений», я обратил внимание, что он там рассказывает об энурезе, и закралось подозрение, что он не только в детстве мочился в постель, но и до сих пор с ним это происходит. Вот почему жена отказывается с ним спать. Жена у него спит в другой комнате, возле кухни.

— А расскажи про обмороки, тут еще не все слышали, — предложил Бинсвангер. Юнг с готовностью продолжал:

— И за эту поездку — два обморока. На корабле. Когда он видел, что я не реагирую на его заигрывания и не собираюсь ложиться с ним в постель — он смотрел на меня таким изумленно-обиженным взглядом — и сомлел. Я сначала подумал, притворяется. Чтоб я его поднимал, ну, знаете, слабонервная дамочка, как орудие соблазнения. Я, конечно, не шелохнулся, там шут из Венгрии выслуживался, приплясывал вокруг него. Но когда он во второй раз рухнул, я понял: это непритворно. Настоящий истерический обморок. Требует вниманья и ласки.

— И больной человек у нас почетным председателем, — поморщился Хонеггер. — Карл, ты слишком деликатен. Зря ты не рассказал об этом в своей речи, Карл. Тогда бы результаты голосования были бы совсем другие.

Юнг пожал плечами, видимо, сам уже успел пожалеть о своей сдержанности, и пояснил:

— Его секрет состоит в том, что он переносит свою сексуальную чакру в горловую область и так околдовывает больных. Я-то свое биополе замкнул от его воздействия, он ко мне пробиться не может, энергию расходует и натыкается на барьер, который я поставил. Я ж без такого барьера, без настройки своих энергетических каналов, из дома не выхожу, и перед каждым новым больным проверяю и заново замыкаю. А он же человек невежественный, он не понимает, что происходит, у него эта работа с чакрами бессознательная. И вот Фрейд выплеснул на меня энергию — а тут барьер, он с размаху… И у него обмороки.

Юнгианцы тихо заахали, восприняв откровение. Карл выдержал самодовольную паузу и продолжал вещать:

— А еще он мне в Нью-Йорке свой сон рассказал. Ему приснилось, как будто он — в Турции или Бразилии, интервьюирует проституток для документального кино. — Юнг стал сверяться с блокнотом, куда предусмотрительно законспектировал нью-йоркский сон своего Учителя. — Ему приснился бразильский карнавал, в котором участвовали гроздья русских проституток, принуждаемых турком-сутенером к торговле своим телом. Турок показывал Фрейду карусель, к которой были прикреплены гроздья украшенных крылышками и воланчиками из разноцветной ткани блондинок. Знаете, как цирковые лошади. Их крутили в воздухе, составляя из них фигуры. Карнавал был весьма зрелищным, но его препохабию запомнились не танцоры, не толпы народу, а именно проститутки. Хозяева их «клеймили» весьма своеобразным способом: пропускали их длинные прямые русые волосы через задний проход. Волосы спускались по спине и скрывались в анусе; внутри у девицы они были протянуты через весь пищеварительный тракт, и если девица открывала рот, то можно было увидеть там кончики волос, высовывающиеся из пищевода. Благодаря этому они постоянно молчали; они могли разговаривать, пусть и не очень внятно, но показать, что у них во рту волосы, было бы позором. Именно за волосы их прикрепляли к той карусели. И вот его препохабие мне битый час толковал этот сон, я не выдержал: «Ну так купите блондиночку!» — сказал я, а он: «Ты что! Я же женат!».

Юнгианцы захохотали.

— Простатит, аденома, — напомнил Юнг, — импотенция!

— Анна, — сказал Риклин, — вот тебе штопор и до свидания.

Фрейдисты уже собрались за столом и изнывали, пожирая глазами закупоренные бутылки.

— Оооо, — поприветствовали они долгожданный штопор.

— Ну как там? — спросил Ранк.

— Сидят все трезвые и злые, обсуждают Учителя. — Я стала пробираться по стеночке к свободному стулу, оставшемуся между папой и Шандором.

Вино было разлито, папа взял бокал и поднялся:

— Несмотря на тягостное событие, которым был отмечен завершающийся сегодня съезд, я сейчас не буду обсуждать раскол в наших рядах, а все же призываю вас радоваться, что мы сегодня здесь собрались — большинство делегатов, не примкнувших к отступникам и сплотившихся… Не будем перечислять, кого с нами сегодня нет, — папа взглянул в тот угол, где на венских заседаниях обычно садился новообращенный юнгианец Граф, — а вынесем из завершающегося съезда окрепшую взаимоподдержку. Так выпьем же!..

— За солидарность, — подсказал Адлер.

— За нее, — кивнул папа.

Психоаналитики зашумели и стали чокаться.

[U1]Ференци имеет в виду отчет Фрейда «Фрагмент анализа одного случая истерии» (1905).

[U2]Адлер переводится с немецкого как «орел».

[U3]По проницательности, мудрости, понятливости они весьма превосходят людей, и в будущее с помощью логических заключений могут заглянуть намного дальше (лат.)

[U4]Если это не правда, то хорошо придумано (итал.)