Глава 4 - Волосы

Итак, я, наследница, признанная апостолами, продолжательница папиного научного труда, — голодаю, сижу без единого крейцера и считаюсь малолетней уголовницей, отлучена от психоанализа, не имею права присутствовать на заседаниях и не получаю мастер-классы!

— Я не буду тебя анализировать, ты наказана!

— Временно?

— Зависит от твоего поведения!

Заговорил, как ханжа, как недалекая гувернантка!

Меня нет, я наказана! Я выпала из его жизни.

Зато у него есть Софи-красавица, Софи — папина любимица, Софи — его самая лучшая девочка! Это никчемное существо, пустышка, которая читает только хрестоматию — и то когда «будут спрашивать», которой интересно только «гулять с друзьями» и заходить в магазины свадебной и вечерней моды, обозревая экспонаты — и она обозревает и комментирует, делясь впечатлениями с такими же пустопорожними спутницами, пока продавцы их оттуда не выгоняют!

Наша Софи захотела ездить верхом. И моментально Софихен получила амазоночку, и не просто костюмчик, но к нему и шляпку, и сережки, и перчаточки. Нет, конечно, у меня в обозримом будущем есть шанс донашивать все это убранство за старшенькой — если я внезапно раздамся вширь, ведь Софи у нас коренастая, как говорится, в теле. Нарядив свою красавицу и наумилявшись до посинения, папаша повез свое сокровище на ипподром. Я ни разу в жизни там не была — и, естественно, попыталась увязаться. Но меня не взяли. Я наказана.

* * *

— Ну как там верховая езда, — спросил Эрнст у возвращенцев, — за каждое занятие отдельно платить или за месяц вперед?

— Отдельно, — сказал папаша и стал умиляться, как его ненаглядная Софи держалась в седле. Я была уверена, что как деревянная корова, но с визгом.

— Софи, — я заглянула в комнату, где сестра переодевалась. Софи наигранно взвизгнула, как будто заглянул страшный незнакомец. — Ты же раньше лошадей терпеть не могла. Плохо пахнут, могут копытом в лоб дать, и вообще автомобиль — транспорт будущего. Что за резкая перемена, она требует психоанализа!

— Очень страшно, — поделилась Софи. — Дали спокойную лошадь, для начинающих, тренер говорит — не бойся, а мне так страшно было. Папа купил булку, сунул мне, говорит — покорми. Я вся тряслась, что лошадь ее сжует вместе с пальцами. А запахон!.. Лена! Сделай что-нибудь с амазонкой, чтоб не воняла, это невыносимо…

Лена приняла костюм и стала чистить щеткой.

— Не будешь больше ходить? — невинно осведомилась я.

— Буду! Только ты никому не говори! — Сестрица понизила голос и сделала страшные глаза. — Занимается…

Мальчик, поняла я.

— …двоюродный брат одноклассницы моей подружки!

— Ты его там видела?

— Сегодня — нет, но я буду каждый день ходить и узнаю, в какие дни он…

* * *

— Зачем было покупать столько меда, вот зачем? — Я сокрушенно обозревала содержимое кладовки. — Пока мы едим одну банку, во всех остальных мед намертво затвердевает. И никто его не ест. Но мама же не хочет понимать, берет одновременно десяток…

— Можно его растопить. Согреем воду и поставим банку в кастрюлю, и мед разжижается, — сказала тетя.

Мы растопили мед, я попробовала — вкусовые качества явно оставляли желать лучшего. Зато Эрнст, Оливер, Софи, папа, мама и тетя уплетали, как будто медок был свеженький, жидкий — и я ела, чтобы не отставать.

— А мне мед? — напомнил Мартин.

— А тебе — нет! Хулиган, — отрезала мама.

Я зацокала языком:

— Легко отделался! Мы-то не приверженцы обрядов, ненужная вещь, а если бы с нами жила бабушка Эммелина, она бы тебе голову оторвала!

Мартин посмотрел тяжелым взглядом на меня, потом — на Оливера. «Знал бы, кто из вас меня сдал, сам бы голову оторвал», — телепатировал он.

* * *

Я зажгла свечу и подкралась к спящей сестре. Щелк, щелк, щелк ножницами — половина ее волос осталась на подушке. Я осторожно подняла оставшиеся волосы и густо намазала медом.

Улыбаясь до ушей, я улеглась в постель и натянула одеяло до подбородка. Наверно, с улыбкой я и заснула.

А проснулась я от ударов. Пока я открывала глаза, Софи в полном безмолвии запрыгнула на кровать и хорошенько двинула меня в бок. Я свалилась на пол.

— Идиотка, — нарушила молчание я, — ты чего дерешься?

— Сволочь, — горестно исторгла Софи. — Позавидовала, да? Позавидовала! — Она прыгнула ко мне, замахнувшись для удара. Я увернулась и успела выскочить за дверь, а Софи только по касательной задела мое плечо. Я захлопнула дверь перед сестричкиным носом. Софи давила изнутри, а я навалилась на дверь всем телом, упираясь ногами.

— Девочки, вы что вытвор… — Мама выскочила из туалета. — Немедленно прекрати! — Она оттащила меня от двери, и Софи вывалилась в коридор: остатки волос — дыбом, намертво склеенные медком, красная, перекошенная физия, глаза как пятаки.

— Я спала, а она!.. — прохрипела Софи, тыкая пальцем.

Все семейство пробудилось и выглядывало из своих комнат.

— Я ничего не делала, — пискнула я, выглядывая из-за маминого плеча. — У нас замок уже сколько времени!.. И все знают!

— Женские методы! — заявил Оливер.

— Я тут ни при чем! Сами слесаря не вызываете, денег жалеете чинить нам замок, а она с утра дерется!

— А мне что теперь делать? — прорычала-простонала Софи, пытаясь пригладить взъерошенные остатки шевелюры и измазав руки в меду.

— Придет Франц, пошлю за париком. Позвонил бы сейчас, чтоб сразу принес, так у него телефона нет, — сказал отец.

— Я пойду воды согрею, — сказала мама. — Что это у тебя такое липкое?

— Не знаю. Клей какой-то, и не высох еще. — Софи с отвращением смотрела на свои руки.

— Анна, чем ты ей намазала? — полюбопытствовал Эрнст.

— Я не мазала! Может, ты намазал, — огрызнулась я, пытаясь не рассмеяться.

— Сама намазала и теперь на нас валишь.

— Я не мазала!

— Постели застелите! — велела тетя Минна. — И не деритесь, пока стелить будете!

— Я сначала руки помою, — сказала Софи.

Я вернулась в спальню и убрала постель.

— И за Софи застели, — сказала тетя.

— Я не мазала, не надо меня наказывать ни за что!

— Давай-давай.

Все выстроились в очередь у туалета, а я тем временем стала убирать постельное белье сестры.

— Это что? — Тетя Минна углядела под кроватью Софи блюдце и ножницы. — Доставай.

Я извлекла вещдоки на свет божий.

— Твоя работа!

— Ничего не доказывает! Замок сломан, могли зайти мальчики, а оставили тут, чтоб все подумали на меня.

— Ага, мальчики. А почему не я, не мама и не папа?

— Это была не я!

Тетя осторожно взяла на палец содержимое блюдца и попробовала на язык.

— Софи, это мед!

— А как я в гимназию теперь пойду? — хныкала Софи. — Я из дома не выйду в таком виде!

— Иди, мой голову! — позвала мама.

Через пять минут явилась Лена и принялась готовить завтрак, а следом прибыл Франц, который каждое утро подравнивает папе бороду.

— Франц, у тебя черный женский парик есть?

— Сейчас нет, герр доктор, только рыжий и русый. Черных волос не хватает.

— А ты русый покрась.

— Сделаем, герр доктор.

— Вот и приноси, Фигаро тут — Фигаро там.

— У меня после вас до часу время расписано, герр доктор. Только после часа.

— Тогда я не иду в гимназию, ха, — приободрилась Софи, вытирая полотенцем мокрые ошметья волос.

— Да она сама себя покромсала и намазала, — сообразил Эрнст, — чтоб в гимназию не идти! Софи, у тебя контрольная?

Франц отбыл, Лена тем временем накрыла на стол, и все потянулись завтракать.

В гимназии меня усиленно спрашивали по алгебре — я весь урок простояла у доски, а на законе божьем пришлось снова выходить перед классом и просить прощения у отца Альберта.

— Бог простит, — кисло сказал пастор.

Фрау Ринзер закатила глаза — такую безбожницу, как я, конечно, не простит и не помилует!

Софи отсиделась дома. К моему возвращению Франц уже притащил ей парик, и она, морщась, рассматривала себя в зеркале.

— Как я в этом из дома выйду, уродство! Крашеная щетка!

— Фройляйн Софи, вам неимоверно идет! — завывал Франц.

— Волосы слишком короткие!

— Сейчас так и носят, это модно, — доложил Франц.

— Минна, посмотри, — сомневаясь, позвала мама.

— Вы в этом парике такая изящная, лицо нежное, одухотворенное, — танцевал вокруг нее парикмахер.

— Мне в нем жарко и неудобно!

— Софи, тебе в парике лучше, чем без оного, согласись, — увещевала тетя.

Не хватало только папеньки, который бы восхитился своей красавицей, вздернув ей самооценку, но — вот незадача! — он принимал страдальца. Или страдалицу. Франц тоже ненадолго забежал и не мог дожидаться вердикта герра доктора.

— Лена, дай мне поесть, — сквозь зубы сказала я и ушла на кухню.

Я всеми силами старалась ограничить контакты с сестрицей и болталась у мальчиков, пока они меня не выставили из комнаты. Я устремилась в папашин кабинет — кто у него сейчас? Я не слышала, кто именно пришел, мужчина или женщина.

В приемной никого не было. Я подкралась к двери кабинета и прислушалась.

— Моя дочь сошла с ума! Она заявила в полицию, что отчим ее изнасиловал и она беременна… Мужа арестовали, а дочка призналась, что беременна от одного парня, который не захотел… Мы с дочкой пошли и забрали заявление, мужа выпустили… Она сумасшедшая, ненормальная! Ей нужно лечиться, доктор! Она испортила мне отношения с мужем, как же я этой лгунье поверила, а не мужу родному! Я его умолила, а ее он не готов простить… И объясните ей, что рожать без мужа!..

Папаша принялся выпроваживать матрону. Я пыталась рассмотреть дочку — животик уже большой? — но беременная стояла вне досягаемости взгляда из замочной скважины.

— Вашей дочке будет удобнее общаться со мной один на один, — увещевал папа, — при вас она не раскроется, правда, фройляйн?

— Угу, — печально откликнулась та.

— Нет, я должна присутствовать!

— Мам, доктор дело говорит, лучше я буду одна ходить…

— Вы знаете, я нанимала ей репетитора по английскому, она должна была ходить к учительнице, брала у меня деньги и шла… не ходила она к учительнице, а я думала, что она ходит!

— Вы можете ждать вашу дочку в приемной, — предложил отец.

А кстати, маменька права: если оставить дочку наедине с папашей, без присмотра, дочурка может заявить, что он ее домогался, прецедент уже есть!

Я попятилась, стараясь шагать беззвучно. Сейчас мамаша выйдет и наткнется на меня.

* * *

Софи решила восполнить сегодняшний недостаток общения, оккупировав телефон. Я сидела одна в комнате и перечитывала конспект невидящим взглядом, постоянно сверяясь с часами.

Только за последним на сегодня болезным закрылась дверь — я наконец проникла в папин кабинет:

— Нас завтра спрашивать будут, по закону божьему. По практической части, — я показала «практическую тетрадь по закону божьему». — Поспрашиваешь, как я выучила?

— Пусть тебя мама или тетя поспрашивает.

— Я тут же начну высмеивать эти обряды, и они начнут меня вразумлять. Лучше ты.

— Про что?

— Про крещение. Людям судьбу ломают, нельзя выйти замуж за кума или своего крестного отца.

— Сейчас не те времена, когда религиозная церемония была обязательной. Личный выбор, слушаться священника или нет.

— Для этого нужно быть несгибаемым атеистом. И родственников не слушать, если они погрязли в обрядопоклонничестве, — тем самым я намекнула, что, несмотря на папино сопротивление, родители все-таки сыграли свадьбу по иудейскому обряду. Но его воспоминания унесли еще дальше в прошлое:

— Меня одновременно обрезали и крестили. Чтобы меня все боги защищали. Если бы в городе была мечеть, родители бы и туда со мной пошли.

— Плюс на плюс дал минус, и ты стал атеистом.

— Исключил из ряда богов, в которых я не верю, также и авраамического бога.

— Почему?

— По той же причине, почему не верю в Аматерасу и Уицилопочтли.

— А я сегодня извинялась перед пастором. Заставили.

— Перед Софи извиниться не хочешь?

— Это не я! — затянула я свою мантру.

— Ты, ты. Бабушку Эммелину кто вспоминал?

Бабушка Эммелина по старому обычаю бреет голову и носит парик. Я знаю, что традиция велит замужней женщине бриться налысо, чтобы утратить привлекательность для посторонних мужчин (муж уже никуда не денется), но не понимаю, зачем бабушка бреется до сих пор, ведь дедушка умер, когда мама еще не встретила моего папу!

— А особенно интересная у тебя замещающая версия. Кто-то из мальчиков зашел в комнату и отрезал ей волосы, чтобы ей пришлось носить парик.

Я вспыхнула. Комната — символ женщины, понятие «войти в комнату» приобретает совсем неприличный смысл — тем более, мальчик в комнату девочек! А отрезают волосы и носят парик только замужние — «не девочки».

— Инцестуальный подтекст? — уныло спросила я.

— Я бы сказал, просто сексуальный. Но раз ты сама произнесла слово «инцест»… Ревновала меня к сестре?

— Да, ревновала, — обозлилась я.

— И намазала, чтоб жизнь медом не казалась.

— Я не резала и не мазала.

— Опять Мартин?

— Что ты иронизируешь? Я не знаю, кто это сделал.

— Анна, — мягко сказал он, — это глупо.

— Ничего не знаю, это не я.

— Значит, не ты.

— Я настаиваю, потому что уверена. Впрочем, нельзя исключать вероятность сомнамбулизма.

Он покачал головой.

— Так хотела продолжить анализ, что пошла на… на все пойдешь, чтобы привлечь внимание.

Я плюхнулась на кушетку.

— Ты знаешь, зачем вообще Софи эта верховая езда?

— Спорт.

— Из-за какого-то мальчика, который занимается.

— При мне она ни с кем там не поздоровалась.

— Вчера были все незнакомые, но она его подстережет.

— Ну и что?

— А ты всегда будешь ее туда за ручку водить и дожидаться, чтобы отвезти домой? Любоваться ее коровьим висением на спине лошади?

— Как будто сама видела, — фыркнул отец.

— Нетрудно догадаться! Предпочитаешь болтаться на ипподроме, а не проводить анализ со мной.

— Анна, сегодня было десять человек!

— Если я позже зайду, когда ты отдохнешь?..

— Повторяй этот твой материал по закону божьему.

— Ладно, я понимаю, что ты не устаешь…

— Анна!

— Черт.

— Постарайся понять, что все-таки устаю.

— Да, я не то хотела сказать.

— А сказала, что хотела.

— Я хотела сказать, что тебе тяжело еще и меня анализировать, тогда ты сам меня позовешь, когда сможешь, но можно я завтра просто посижу в шкафу, послушаю?

Он сузил глаза и стал раскуривать сигару.

— Открой, посмотри, место там уже занято. Мне не с руки всякий раз бегать за нужными бумажками на балкон.

— Проанализируй меня, и я отстану.

— Анна, — вздохнул он. — Что тебе сегодня снилось?

— Утром я вскакиваю с мыслью: «А-а-а, я в гимназию опоздаю!», у меня нет времени повторно прокрутить в голове свой сон, а потом записать. Пока мама меня будит, пока я думаю, что мне еще хочется поспать и что я опоздаю — все из головы вылетает. А сегодня меня с таким шумом разбудила Софи…

— Я знаю. Очень жаль, что ты свои сны не запоминаешь, — сказал папа, — пока что у тебя пробел в этой области подготовки. Ты помнишь только три сна многолетней давности, если бы ты смогла принести свежий сон…

— Я каждый вечер ложусь с мыслью, что надо запомнить и записать для анализа, но не получается.

— Давай ты сегодня постараешься?

— Намек поняла, пойду спать…

— Спокойной. А мне писать надо.

— Исчезаю, — угрюмо откликнулась я и спустила ноги с кушетки.

Я поплелась восвояси, разделась — Софи все еще висела на телефоне и ложиться не спешила. Сегодняшний анализ был скомкан. Если попробовать прийти подготовленной, заранее продумать, что ему сказать? Я знаю, что это не по правилам, но почему бы и нет? Например, я проверю, определит ли он, что я лгу, если я пожалуюсь, что у меня снова появился страх вывалиться или самой выскочить с балкона. А если он скажет: «А ты ко мне приходи, я тебя буду держать, чтобы ты не выпрыгнула». На долю секунды я чуть не потеряла сознание. Я мысленно повторила его слова, и у меня появилась тянущая тяжесть внизу живота.

Смогу ли я сказать «нет» и убежать, если он мне это скажет?

Скажет ли?

Теперь Лота изобразить? Иакова уже изобразил.

Но дядя Ранк говорил, что в папином возрасте мужчины уже ничего не могут. Впрочем, я ведь новая партнерша, молодая, возможно, я могу еще на что-то от него рассчитывать, а привычные партнерши — мама и тетя — уже нет. Я принялась увещевать себя. Во-первых, у меня язык не повернется! А если повернется, то папа, конечно же, эту инициативу не поддержит. Одно дело — теоретизирование, и совсем другое — когда тебе предлагают осуществление на практике. Кстати, и хорошо, что не поддержит. Ужасы дефлорации — и не только. Не зря у них с мамой — сколько себя помню — всегда были отдельные комнаты, в противоположных концах квартиры. Красноречивый факт! Если бы маме нравился этот процесс, она бы от него не переселилась! «Дети у нас уже есть, нам больше не нужно этим заниматься». У удовлетворенной женщины голова не болит. Я знаю, я слышала, так говорят матроны на психоанализе. Тетя — она на положении приживалки в чужой семье, ей позволяют здесь жить — на папины денежки — только из милости, ей приходилось терпеть, чтобы благодетель не выставил ее за дверь. А если это произойдет, как я потом родственникам в глаза смотреть буду? Буду ходить по квартире с кривой нервной ухмылочкой, краснеть и хихикать, и все догадаются.

Догадались же, что это я подстригла и намазала Софи, несмотря на мои усердные отрицания.

Интересно, а когда я засну, она меня подвергнет той же процедуре?

* * *

Когда я после уроков выходила из гимназии, во дворе ко мне бросилась Софи и начала хлестать меня мокрым грязным париком.

— Сволочь, гадина, — причитала сестрица. Я ударила ее портфелем.

Прохожие хохотали и останавливались посмотреть на бесплатное шоу гладиаторов.

Одноклассницы Софи стояли стайкой и кричали:

— Хорошо ее подстригла!

— Ей идет!

— Бей сучку!

— Убила б!

На крыльцо выбежала инспектор фрау Кольвиц:

— А ну прекратили! Прекратите немедленно! Девочки, как вам не стыдно! А ну поднялись на крыльцо!

Софи чинно зашагала на зов, а я припустила бегом в противоположном направлении. Как по команде, с места сорвалось семь человек. Меня догнали, развернули и отконвоировали на крыльцо.

— Ты что себе позволяешь, — накинулась на меня фрау Кольвиц, — дерешься, на замечания не реагируешь! Бессовестная! Вы зачем дрались?! Разговаривать не умеете? Вы же девочки, как не стыдно!

— Смотрите, фрау Кольвиц, это мой парик!

— Фу ты господи, на дохлую кошку похоже! Что у тебя на голове, Софи?

— Это Анна!

— Это не я!

— Она врет!

— Что значит… то есть как… — начала фрау Кольвиц.

— Я спала, Анна мне волосы обтяпала и говорит: «Это не я!»

— Так не я! У нас еще три брата, — хладнокровно заметила я.

Софи продолжала:

— Одноклассницы увидели этот парик и стали надо мной смеяться, натянули мне на глаза, потом сорвали с головы, увидели это… Сказали, что я идиотка и себя обкромсала. Спросили, кто это сделал. Я сказала. Они стали перебрасываться моим париком, кидали его всему классу и выкинули в окно, и он попал в грязную лужу. Я сходила за ним, постирала его в туалете… под краном! Он не отстирывался, я его положила в классе на подоконник сушиться, мне сказали, что я этот подоконник языком вылизывать буду, чтоб я убрала свой грязный блохастый парик, что об него только ноги вытирать… Приходили учителя, спрашивали, что это у меня на голове и что я с собой сделала, а одноклассницы кричали, что я сошла с ума и сама себя покромсала.

— Кто это сказал? — возмутилась фрау Кольвиц.

— Да весь класс, — мрачно поведала Софи.

— Ты что — ненормальная? Ты как себя в классе поставила, что девочки тебя… недолюбливают! Значит, есть за что!

Потрясающая учительская логика! Торжество справедливости! Я, конечно, на то и рассчитывала, что одноклассницы откомментируют новый имидж Софи со свойственной подросткам жестокостью — но я не устаю поражаться реакции учителей.

— Детей против себя настроила, — воскликнула фрау Кольвиц. — Разговаривать не умеешь! И еще жалуется! Сама себя так поставила, а мне что, за тебя налаживать отношения с твоими одноклассницами — взрослая уже девица, а общаться с людьми так и не научилась, чуть что, сразу в драку, со всем классом не можешь — так на младшую сестру напала, сорвала на ней! При всех, во дворе гимназии набросилась! Да с таким норовом тебя муж выгонит, если не научишься себя обуздывать — в тюрьму сядешь, а тогда жалеть будет поздно! Вас из гимназии выпускать нельзя, друг друга поубиваете. Я иду телефонировать вашей матери.

— Фрау Кольвиц, а может, не надо? — заныла Софи. Я не шелохнулась, не понимая, почему сестра возражает. Что нам сделает мама? Она не удивится. Уже успели подраться, утром после стрижки.

Фрау Кольвиц отвела нас в учительскую. Мы вышагивали следом, я — в грязном мокром платье, Софи — с париком в руке, напоминавшим, по выражению фрау Кольвиц, дохлую кошку.

— Ваш телефон, девочки?

Я продиктовала.

Инспектор набрала номер.

— Фрау Фрейд, пожалуйста. Да. Это Рената Кольвиц. Фрау Фрейд, мне нужно поговорить с вами по поводу поведения ваших дочерей Анны и Софи. Я только что их разняла, они дрались во дворе гимназии. Что? Фрау Фрейд, вы не в состоянии решить конфликт между вашими дочерьми? Дома не разобрались и теперь в школу его несут? Вы уж займитесь наконец воспитанием ваших девочек, дорогая фрау, им скоро школу заканчивать, а они у вас… Ваших детей опасно из гимназии выпускать, по дороге друг друга поубивают! Вот они, рядом со мной стоят! Вы уж приезжайте сами в гимназию, заберите ваших детей, а то они без взрослого человека рядом сосуществовать не могут, друг на друга кидаются. Как бы не пришлось полицию вызывать. Я вас жду, фрау Фрейд. — Инспектор повесила трубку. Учителя прислушивались, но, когда фрау Кольвиц прекратила свой монолог, тут же подавили улыбки и вернулись к своей писанине. — Эмили, — обратилась инспектор к пунцовой фрау Ринзер, — последи за этими сестричками. Младшая же твоя девочка?

— Только на прошлой неделе с ней разговаривала, объясняла, как надо жить, по-хорошему не понимает! — запричитала фрау Ринзер.

— Еще раз объясни, да так, чтоб проняло, — и фрау Кольвиц выплыла из учительской.

— Сели рядом со мной, достали тетрадки и делайте алгебру, не мешайте мне заполнять документы, пока ваша мать за вами не придет, — прошептала фрау Ринзер. — Позор! И это девочки! Анна вся в грязи, Софи — как курица ощипанная! Хуже мальчишек!

Мы принялись за домашнее задание, обмениваясь ядовитыми взглядами через голову сидевшей между нами классной дамы.

А ведь у сестры есть подруги в классе, подумала я. Целых три. Значит, они промолчали и притворились глухими, пока все остальные измывались над Софи. Тетя говорит, что нужно завести хоть одну подругу в классе, мол, если рядом с тобой кто-то есть, то другие не подойдут и не обидят. Может быть, так было в ее время, но сейчас… Я вспомнила себя в начальных классах, тогда у меня тоже были так называемые подружки. Ко мне подбегали девочки, толкали, задирали юбку и с хохотом убегали, чаще всего это было в коридоре на переменах и на уроках хореографии, а моя тогдашняя спутница Марика (сейчас мы совершенно не общаемся) пожимала плечами и тихо говорила: «Не обращай внимания».

Через полчаса примчалась мама, заглянула в учительскую. Фрау Ринзер вывела нас за дверь:

— Здравствуйте, фрау Фрейд, вот и ваши драчуньи! Полюбуйтесь, в каком они виде! Посадила делать алгебру, надеюсь, поостыли.

— Можно я их заберу, фрау Ринзер?

— Да уж заберите. И постарайтесь им объяснить, чтобы они у вас больше не дрались на территории гимназии.

— Обязательно! Пойдемте, хулиганки!

Ругательски ругаясь, мама вела нас на трамвайную остановку, Софи божилась, что я первая на нее напала, и я убедилась, что моя репутация испорчена: мама верит любой ее клевете. Увидев, что приближается трамвай, я припустила бегом. Мама и Софи степенно вышагивали и только кричали мне вслед: «Анна, ты куда?», и я успела запрыгнуть в трамвай и уехать, прежде чем они добрались до остановки.

* * *

— Мне тридцать лет, замуж я вышла пять с половиной лет назад. Вот тогда-то и начались все эти ужасы. С первого дня замужества мы с мужем живем очень плохо. Он меня не уважал, не считался со мной, больше внимания уделял своей маме, даже если нужно сделать какую-то покупку, все это он решал с ней. Я стала нервной, раздражительной, даже истеричкой, но я не знала, что со мной происходит. Я думала, из-за беременности. Потом я родила ребенка. И тогда он вообще забрал подушку и ушел жить в другую комнату. Сказал, что, мол, от тебя идет отрицательная энергия, его это бесит. Стал ко мне придираться, скандалить. Так я и мучилась, поднимая на ноги нашу маленькую дочь… Потом у меня начались головные боли и бессонница. Уже три года я не сплю ни одной ночи. Вернее, ложусь спать, но через пару часов просыпаюсь. А месяцев девять назад совсем плохо стало. Начались боли в печени, поджелудочной, почках, кишечнике и всех внутренностях.

Я заулыбалась на 52 зуба. Во всех сразу! Я уже знаю, что папик ей поведает: в семье нет любви, естественно, сексуальная неудовлетворенность, либидо находит себе выход в виде боли в любом органе, хоть в пальце.

— Лицо стало серого цвета, — хныкала посетительница, — вокруг глаз появились желтые круги. Я стала ходить в больницу обследоваться, сдавала анализы. Ходила, ходила, но так ничего у меня и не определили. Я уже почти не вставала, есть почти ничего не могла. Если что-нибудь съем, у меня начинаются боли. Началась слабость, тошнота, сонливость, руки дрожат. Муж стал вообще меня выживать из дома, говорил, что если ты больна, иди в больницу.

Я сидела на полу, опираясь спиной на дверь папашиного кабинета. Растворилась дверь приемной, и появились обрюзгшая матрона с дочкой — явно с той самой, которую папенька должен убедить не сохранять ребенка. Лена, которая привела клиентуру, при виде меня укоризненно покачала головой. Кровь бросилась мне в лицо, и я не расслышала, как мой папа утешает эту обиженную мужем и свекровью. Я вскочила и выбежала из приемной — и, увидев грозную маму, поняла, что лучше было бы остаться в своем укрытии, изображая перед новоприбывшими не вполне адекватную пациентку. Похоже, Софи успела ее убедить, что во всем виновата только одна я.