Глава 10 - Крысы

Я сидела в зале и, тихо хихикая, читала Марка Твена, «Об ужасающей трудности немецкого языка». На пороге появились папа и дерганный пациент в пенсне.

— Вот вы говорите, Эрнст, той девушке было лет двадцать?

— Да, — сказал болезный.

— Вот, знакомьтесь, это моя дочка, Анна. А это Эрнст Ланцер.

— Здрасте, — сказала я, закрывая книгу и оставив в ней палец. Эрнст не поздоровался.

— Видите, Эрнст, Анне тринадцать лет, это не та девушка, которую вы видели, правда же?

— Не прикидывайтесь, доктор, я вас насквозь вижу, у вас есть старшая дочь, а вы мне малолетку подсовываете! — вздрогнул Эрнст. — А вашу старшую дочь вы где-то прячете!

— Есть и старшая, — вздохнул папа. — Эй, Софи! Зайди-ка в зал…

Вбежала Софи с надрезанной булкой хлеба.

— Пап, смотри!

В хлебе была запечена дохлая крыса.

— Нет, вы издеваетесь?! — завопил Ланцер.

— Эрнст, успокойтесь, пожалуйста, это просто совпадение!

— Крысу, крысу поймали и запекли! А-а-а!

— Эрнст, дорогой, пойдемте в кабинет, — папа жестом развернул болезного.

— Папа, я это в булочной купила, я ничего не запекала! — воскликнула Софи. — Разрезала, а там — лежит!

— Вы издеваетесь, вы не доктор, вы живодер, — Ланцер обмяк и зарыдал. Папа отбуксировал страдальца в кабинет и запер за собой дверь.

— Крыс боится, а еще мужик, — хмыкнула я.

— Псих, — резюмировала Софи, пожав плечами.

Я оставила в зале книгу и подкралась к двери папашиного кабинета. Оттуда неслось:

— Говорили, что я вам могу все свои горести рассказать, и они останутся в стенах вашего кабинета — так вы говорили? А сами меня потом обсуждаете и все надо мной тут смеетесь, семейка! Подготовились! Крысу запекли!

Я постучала в комнату мальчиков.

— Оливер и Мартин, быстро в зал! Там такое…

Софи показала им булку.

— Хвост какой длинный! — восхитился Оливер.

— Как надо было умудриться слепить булку, чтоб не заметить там крысу? — удивился Мартин, рассматривая крысиный сюрприз.

— Специально закатали, — сказал Оливер. — Крыса же не дура, сама в тесто не полезет.

Я представила себе пекарш-злодеек и ужаснулась:

— Прикиньте, потравили крыс в пекарне, трупики из углов повыгребали и в тесто закатали!

— А может, она наелась яда, шла по полке, у нее головка кружилась, ее тошнило, она поскользнулась и упала в тесто, и утонула, — сказала Софи.

— Бедняжка… — хрюкнул Оливер.

Следом прибыли мама и тетя.

— Одевайся, Софи, пойдем вместе в булочную, разбираться будем! — прорычала мама.

— Нет, ну всегда хлеб нормальный был… — Тетя спустила с рук кота. Он встал на задние лапы, опираясь передними на ноги Софи, и потянулся.

— Крысу унюхал, — сказал Мартин.

— Не выковыривай ему крысу, она же отравленная! — сказал Оливер.

— Все посмотрели? — выступала мама.

— Папа уже видел, — сказала Софи.

— Идем в булочную! — Мама ринулась к вешалке и сдернула пальто.

— Зачем? — скептически осведомился Мартин.

— Возьмем у них адрес пекарни, откуда им эту чудо-выпечку привезли, жалобу напишем, и пусть их замучают проверками и штрафами! — ярилась мама.

— Надо подождать еще Эрнста, и ему крысу показать, — сказал Оливер.

— А в булочную когда? Завтра? Когда продавщица уже сменится? Надо торопиться, эта хоть помнит Софи, — возразила тетя.

— Если захочет вспомнить, у нее за день толпа народу отоваривается, — заметил Мартин. — Не, может, вам и дадут другую булку за те же деньги, когда все себе глотку надорвут от крика — ты, мама, ты, тетя, продавщица, заведующая...

— А что, так это оставить? Нам продали отраву, а мы молчать должны? Нет, мы идем разбираться… — Мама подала Софи бумажный пакет и, упаковав хлебушек с начинкой, делегация отбыла штурмовать булочную.

— А я бы не ходил, — буркнул Мартин им вслед.

— Эти пекари людей отравить хотели! — возразил Оливер.

— Прикиньте, мама с тетей и Софи прибегут, а там уже целая очередь с крысиными хлебами: «Верните деньги!» — проверещала я.

Братья фыркнули.

— Кстати, верните книгу. Книгу мою никто не видел?

— Какую? — спросил Оливер.

— Марка Твена.

— Нашла что читать, — поморщился Мартин. — Мне у «Тома Сойера» понравилась только одна строчка — «Дохлую крысу на веревочке над головой вертеть».

Из коридора немедленно раздалось:

— Вы издеваетесь!

Мы обернулись — Эрнст Ланцер направлялся было на выход, но замер на полпути.

— Доктор Фрейд, а я вам поверил! Убедили, уболтали, я уж подумал, вы мне правду сказали! А у вас, — его голос снова задрожал от рвущихся наружу слез, — у вас вся семья про меня знает…

Очень тихо и ласково успокаивая больного, папа проводил его на выход. Эрнст наконец покинул нашу квартиру, на прощанье обернувшись и смерив нас подозрительным, полным ужаса взглядом, но не разрыдался. Как только за ним закрылась дверь, папа попросил меня сделать кофе и щедро плеснул туда коньяку.

— Где мама и тетя?

Мартин ответил:

— Пошли скандалить с продавщицей. Часика через три вернутся. Я им говорил, оно того не стоит…

— Мама и тетя нигде не работают, энергии много, — усмехнулся отец.

— Папа, а зачем ты этого Ланцера приводил со мной знакомиться? — спросила я.

— Вообразил, что я хочу его женить на своей дочери. — Папа фыркнул, прихлебывая кофе. Мы подождали, пока он закурит, и наконец, выпустив густую струю дыма и дирижируя сигарой, он продолжал: — У него навязчивая идея — крысы. Везде крысы мерещатся.

— А-а-а, тут крысы, вы что, их не видите? — Я забралась в кресло с ногами и показала в угол. — Так?

— Больше на белую горячку похоже, — не одобрил мой спектакль Оливер.

Папа покачал головой и нервно затянулся. В воздухе висело недосказанное: «Из-за вас он мне целый час нервы мотал».

Зазвонил звонок — прибыл следующий посетитель.

Вечером я пришивала выстиранный воротничок на гимназическое платье. Я опять осталась без своей порции анализа — папаша заперся в кабинете и писал очередную пачку писем, в том числе — в Швейцарию. Они с Юнгом еще не договорились, где будут проводить конференцию, но папа уже знал содержание своего будущего доклада. Он поведает апостолам о страданиях Эрнста Ланцера.

— Почему ты его выбрал?

— И смех и грех потому что.

У него не было конспекта. Он никогда не читал лекций с листа и даже не подглядывал. Приходил без единой бумажки и начинал импровизировать. Я сидела на его лекциях и поражалась. (А перед тем, как сесть, послушать и поразиться, я проходила мимо психов, которые с гоготом и непристойными воплями тянули ко мне руки — точь-в-точь как албанцы на улицах! — потому что лекции читаются на кафедре психиатрии, а кафедра психиатрии находится в психбольнице. А психи там по коридорам гуляют, а не сидят в палатах под амбарным замком. Было страшно, но я шла с отцом, и у меня была иллюзия защищенности.)

— Так у тебя нет записей, — безнадежно сказала я.

— По Ланцеру? Я немного набрасывал, тезисно, после его визитов. Непосредственно на сеансах ничего за ними не записывай и не стенографируй, им это не нравится.

— О, есть хоть тезисно? Дашь мне почитать?

— Приходи лучше в шкафу сидеть, — подмигнул папаша.

— Обязательно, пап! — заулыбалась я. — А твои записи?

— Только верни! — Пожав плечами, отец вручил мне четыре листка, испещренных стенографическими знаками. — Анна… Чем ты занимаешься?

Я обнаружила, что после пришивания сунула моток ниток в карман. Пока он искал конспекты, я взяла сигару из его портсигара и привязала к ней нитку.

— Это что за бикфордов шнур?

— Это крыса! — Я стала таскать сигару за нитку по столу. — Доктор, доктор, у вас сигара на крысу похожа! Доктор… А зачем вы крысу в рот засунули и подожгли? Вы не доктор! Вы — живодер!

— Так, отдай сигару и иди читай…

Я оставила отца в покое и удалилась разбирать рукопись.

21.02:

Доктор… Я видел сон… Я пришел к вам, поднимаюсь по лестнице, открывается дверь, я захожу к вам в коридор и оказываюсь на кладбище, а там стоите вы с трубой и играете. Над могилой стоите. Открывается могила, это могила моего папы, там папа лежит, а ему крысы живот разгрызают, в животе у него кишат, где сердце, печень, кишки, и я туда падаю, на мертвого папу, а вы стоите над могилой и на трубе играете.

10.03:

Я вижу себя у вас за столом, ваша дочка подает, я смотрю — на тарелках у всех засахаренные крысы, ваша дочка открывает кастрюлю, а там суп с крысами, и оттуда крысы, живые крысы, и все мне в рот прыгают, и в штаны, и в уши набиваются, и в глаза вгрызаются, я падаю с табуретки спиной вперед…

17.03:

Я — на темной улице, а сзади поток воды, цунами, на улице — никого, один я, а цунами приближается, залило все дома, и вот меня подхватило и понесло, меня несет вода, а вокруг крысы плавают…

Без даты

Доктор, я решил защититься от них, от крыс моих. Купил крысиный яд в порошке и обсыпал вокруг кровати, по периметру так, прямоугольничком. И говорю: «Ну, окаянные, теперь вы ко мне ночью не придете!» Смежил глаза — и вижу… Не помогло, крысы ко мне пришли, и яд их не удержал! Доктор! Я понимаю, что эти крысы только у меня в голове, и яд не поможет, но я подумал: а вдруг? Доктор! Господи, какой я дурак!

Я перевернула листок — на той стороне оказался диалог, настоящий протокол психоанализа:

22.03:

Ланцер: Я совсем с ума схожу, доктор! Я сегодня шел по улице, а там женщина с девочкой, у девочки в руках коробка, а там… Я подпрыгнул: «Крыыысааа!!!» — а там щенок был, такса! А потом пришел домой и стал зачем-то искать свой диплом — где диплом? Нет диплома! Заложил куда-то и не знаю, где! И тут меня как ударило! Его сгрызли крысы!

Я: Так и не нашли?

Л.: Нет, не нашел. Заложил куда-то… И подумал: а зачем мне искать свой диплом? Его сгрызли крысы, крысы сгрызли всю мою жизнь, не способен я больше работать, не могу я жить нормально, всю мою жизнь крысы слопали…

Я: Скажите, Эрнст, а вы профессию по собственному желанию выбирали или за вас родители подумали?

Л.: Отец решил. Как вы догадались?

Я: А вы, наверно, хотели какую-то другую профессию получить, не юриста?

Л.: Ну, я особо не сопротивлялся, ему же лучше знать. Вот знаете, зря я не пошел в мед! Сидеть на вашем месте, ничего не делать, выслушивать жалобы таких вот шлимазлов, как я…

Я: Что вы, дорогой, это мое призвание — помогать людям. И вы, как освободитесь от своего невроза, вернетесь на работу и будете помогать людям, по-своему.

Л.: Помогать, вы очень неплохо на одном мне зарабатываете и еще долго зарабатывать будете на моих крысах.

Я: Почему же долго, столько, сколько нужно! Придет время, и вы за весь день ни разу не подумаете о крысах. Тогда мы с вами и попрощаемся, но пока что, как видите…

Л.: А вы тут сидите и думаете: «Не крысятничай деньги, Ланцер!»

* * *

Весь день в гимназии прошел на удивление спокойно — ни разу не напомнили о поборах! На последней перемене нежданно явился отец Альберт, с ним и классная дама.

— Я тебе дам персональное задание, безбожница, — заявил пастор. — Ты будешь переписывать Библию в переводе короля Иакова.

— Всю?!

— Да! — страшно осклабился пастор, как череп мертвеца. — Шучу! На отдельных листах один и тот же текст сорок раз. Печатными буквами! Печатными буквами, я сказал! Сиди и переписывай.

— Домой не пойдешь, пока не перепишешь, — добавила фрау Ринзер.

— После уроков тут сидеть?

— Мне завтра нужно для урока, — возвестил отец Альберт.

— Ключ от класса возьмешь у уборщицы, закроешь, когда допишешь. И отнесешь ключ сторожихе, — повелела фрау Ринзер и удалилась. Отец Альберт вручил мне Библию и пачку бумаги, после чего отбыл.

На обложке стояло: King James. Иаков — Джеймс? Интересно, почему не Джейкоб? И когда он занимался государственными делами?

После уроков все умчались домой, а я вросла в свою парту, печатными буквами размножая англоязычное Откровение Иоанна. Гимназические коридоры затихли. Я видела в окне удаляющиеся силуэты учителей — они задерживались после уроков, заполняя документацию и проверяя тетрадки, но не до ночи.

Я пришла домой затемно. Мама и тетя бросились ко мне и хором выкрикнули:

— Албанцы?

В их глазах плескался ужас. Они обшаривали меня взглядом, ища кровоподтеки.

— Нет, учителя. Заставили переписывать Библию в наказание за несданные денежки.

— Анна, мы так волновались!

— Мы уже собирались в полицию идти!

Наконец-то их проняло. Мама даже позвала мою сестру и попеняла:

— А ты, Софи, выходи вместе с ней из гимназии, почему вы по отдельности ездите? Хочешь, чтоб за тобой тоже всякая нечисть начала гоняться? На одиноко бредущего человека напасть легко…

— Что ты как глухонемая, не можешь дать им отпор! Защищаться же надо, — прошипела Софи, когда мама не слышала.

«Чтоб они за тобой побегали и поорали, я посмотрю, как ты будешь защищаться», — подумала я.

Меня покормили ужином и отправили спать. Я не стала ложиться, а села за стол и продолжала переписывать Откровение, аки монах в эпоху до Гуттенберга.

— Анна, ты что, всю ночь писать будешь? — проскрипела Софи.

— Пастор сказал сделать сорок копий!

— Ты что, чокнулась все это переписывать?

— Ему на завтра надо. Он будет народу раздавать.

— Ты себе как хочешь, а я хочу спать! Иди на кухню и переписывай там, не мешай.

Мне удалось прилечь перед самым рассветом, когда я дописала сороковой экземпляр.

Вместо англичанки явился отец Альберт, милостиво кивнул при виде стопки подготовленных мной листов и обнародовал цель переписывания:

— Ваша учительница английского языка заболела, и меня попросили ее замещать. Я подготовил тексты для перевода. Переводите Откровение Иоанна. Лаура, — кивнул он обитательнице первой парты, которая обычно раздавала тетрадки, — раздай им тексты из Библии в английском переводе короля Иакова.

Лаура пошла по рядам.

— Если что-то будет непонятно, можете подойти ко мне — вот я вам на столе кладу три Библии в переводе Мартина Лютера, но не думайте, что открыл и сразу все понял. Она устаревшим языком написана, — ощерился священник и выложил в ряд три потрепанных Библии. — Переписывать из немецкой Библии нельзя! Подошел, посмотрел, закрыл, сел на место и дальше переводим!

— А оценки, оценки? — обеспокоились одноклассницы. — Это на оценку?

— Буду ставить только хорошие, — пообещал священник и, подобрав рясу, уселся за учительский стол.

— Если не получится, не поставите?

— Нет, — успокоил отец Альберт.

* * *

На прошлой неделе не было истории. Историк, герр Пфалер, уезжал на семинар. Одноклассницы договорились тихонько свинтить с последнего урока, а при встрече с историком таращить бессмысленные глаза: «Как? Вы уже на работе? А мы думали, вы еще на семинаре! Мы думали, урока не будет, мы не готовились!»

Я собиралась утром, глаза слипались после бессонной ночи, и не взяла с собой учебник, а просить у присутствующих не тянет. Не хочу я ничего у них просить. (Чернила заканчиваются — пишу карандашом. Линейки нет — расчерчиваю, подкладывая лист бумаги.) Но мы покидаем гимназию, учебник не понадобится.

— Только уходим все вместе! — рявкнула староста.

Поскольку подруг у меня в этом классе нет, отвлекать меня было некому. Я собрала портфель и двинулась к двери.

— Анна, стой, куда, глухая? Ты куда впереди всех! Жди всех! Будешь уходить со всеми, поняла, Анна? — завопили одноклассницы.

Я стояла у двери с шарфом на шее — я не оставляю шарф, шапку и перчатки в гардеробе — они имеют тенденцию бесследно испаряться из карманов пальто. У меня не испарялись, потому что не оставляла, зато приходилось несколько раз сдавать деньги на новые шапки, шарфы и перчатки обворованным девочкам. Вора, конечно же, не находили, и собирали им на новые вещи со всей параллели. Я все стояла и стояла, а одноклассницы все медлили и медлили, словно не наговорились друг с другом за годы совместной учебы. Я снова толкнула дверь и не успела еще поставить ногу, занесенную для шага на выход, как ко мне бросились трое и заорали:

— Ты учишься в этом классе, поняла, Анна? Ты тупая? Куда поперлась? Ты будешь идти вместе со всеми, Анна!

Когда толпа наконец вытянулась в рекреацию, объявился историк.

— Куда бежите? Задержался на пять минут, а вы что, урок не выучили?!

— Выучили, герр Пфалер, мы все выучили! — чуть ли не в унисон проскандировали одноклассницы и бросились обратно. — Мы просто смотрели, идете вы или нет!

— Вот! У Фрейд на прошлом уроке стоит точка!

Одноклассницы злорадно заулыбались до навостренных ушей.

— Давай-ка, Фрейд, иди к доске, отвечай.

— В 1492 году Мартин Лютер прибил к двери церкви «Апрельские тезисы», — уверенно начала я.

Историк скучным голосом осведомился:

— Какой церкви?

— Католической.

Одноклассницы захрюкали. Вот что смешного?

— В каком городе церковь? — переформулировал герр Пфалер.

— В Вормсе. Или в Реймсе.

— Фрейд, ты издеваешься?

Терпеть не могу эту обязанность отвечать на риторические вопросы учителей.

— Нет, — буркнула я.

— Ну и каша у тебя в голове! — пылал гневом герр Пфалер, а одноклассницы тоненько, подобострастно подхихикивали.

— Садись, Фрейд, плохо, очень плохо! Несешь что попало! Чушь какую мелешь!

Я поплелась на место, а историк поинтересовался у искренне радующихся одноклассниц:

— Девочки, так кто же такой Мартин Лютер?

— Он перевел Библию, — сообщила Лаура.

— Ну да, — вздохнул герр Пфалер, — он перевел Библию. А чем он еще прославился?

— Ну, он перевел Библию! — погромче повторили уже трое, в недоумении глядя на герра Пфалера.

— Что, никто не знает, чем известен Мартин Лютер? Дети, вы что! Это же знаменитейший деятель! И это, между прочим, — голос учителя поднимался, как цунами, — ваше сегодняшнее домашнее задание!!!

Наша отличница Саския выдержала паузу и самодовольно поведала:

— Он сделал различение на православие и католицизм!

— А может быть, он ислам основал, Гертнер?

— Ой! Да, точно, ислам, герр Пфалер, я перепутала! — зачастила Саския, краснея, и ее веснушки слились со щеками.

— Нет, вы сговорились сегодня… Даже ты, Гертнер…

После уроков я заскочила в класс к сестре. Мама же говорила, что мы должны вместе ходить домой!

Я подождала, пока Софи попрощается с одноклассницами (девочки на прощание целовали друг друга в щеку, одна чмокнула и Софихен — как им не противно!). Мы отправились вместе в гардероб и вышли со двора гимназии.

— Софи, у тебя деньги есть? Тебя же папа не лишал личных финансов, — коварно напомнила я. Я знала, что Софи уже взяла деньгами свой подарок к Песаху. А когда придет Песах, Софи получит и вещественный подарочек, она же у нас папашина любимая дочка!

— А что надо?

— Пошли в магазин игрушек.

— В детство впала, Анна?

— Сейчас покажу, увидишь!

Звякнул китайский колокольчик над дверью магазинчика. Фарфоровые куклы, мягкие зверюшки, сервизы и мебель, кукольные коляски, статуэтки-ангелочки, резиновые младенцы…

— Что вас интересует, девочки? — недружелюбно осведомилась продавщица, явно привыкшая к посетителям, зашедшим не за покупками, а как в музей.

— Крысы, — сказала я. — И понатуральнее!

Софи прыснула — и, хихикая, вытащила кошелек. Продавщица активизировалась:

— А хотите — Щелкунчик и Крысиный Король?

Король был жирный, трехголовый, с коронами, со шпажонкой, в камзольчике с пышным жабо, но у нас уже есть головастый Брахма.

— Нет, это дорого! — Софи сразу посмотрела на ценник. — Нам крыс, мягкие игрушки, чтоб на живых были похожи.

В самом деле, у нас из животных был только плюшевый мишка. Мне он достался уже изрядно потрепанным, без лапы, я сама ее пришивала, а потом мама у меня его отобрала, увидев, что я укладываю его в постель с голой куклой. «Но у меня же нет куклы-парня!» — подумала тогда я.

— Вот, — продавщица выложила в ряд очень натуралистичных крыс — белую, серую, черную, коричневую и трехцветную пятнистую. Глазки-бусинки, хвосты длинные, розовые.

— Красавицы! — восхитилась Софи. — Анна, тебе какую?

Я объявила:

— Мы берем все!

— Анна, спятила? Зачем нам столько?

— На всех!

— Анна, я не буду столько крыс покупать…

Я покосилась на продавщицу. Та начинала звереть, и я зачастила:

— Софи, я тебе как-нибудь отдам, отработаю. Мне срочно надо.

— Как ты мне отдашь, ты же у папы без гроша ходишь.

— Софи, надо. Дайте нам крыс!

Софи расплатилась, и мы отправились домой. Братьев еще не было, и Софи посадила трех крыс на поля шляпки.

— Трое в лодке, — захохотала я и жестами изобразила фотографа.

Софи пристроила на плечо еще одну крысу.

— Лисиной горжетки нет — возьмем что есть, будет крысиная, — сказала я.

Софи взяла из серванта зеленый пузатый бокал, посадила туда еще одну крысу и принялась, позируя, пить воображаемый напиток с крысой.

— Абсент! — горделиво выдала Софи.

Я скорчилась от смеха.

— Точно, — сказала Софи, — попрошу у папы на Песах — фотоаппарат.

Она побросала на диван трех крыс и оставила двух, на плечах.

— Погоны! — прыснула я.

Когда собрались все, включая Эрнста (он постоянно приходит позже всех, каждый день слоняется по улицам с какими-то своими приятелями), я накрыла крыс сумкой, только хвосты торчали:

— Выбирайте!

Все стали вытягивать за хвосты: Эрнст — коричневую, Софи — белую, Мартин — серую, Оливер — черную, а мне осталась трехцветная пятнистая.

— И зачем нам игрушки? — солировал Эрнст. — Вроде как из того возраста уже вышли.

Я популярно объяснила.

Мы дождались четырех часов дня. Пациенты сменяли друг друга. Явился Ланцер. Он зашел в коридор, а мы впятером стояли в ряд и вертели крысами.

Ланцер пронесся мимо отворившей ему Лены, с недоумением отследившей его полет, влетел в папин кабинет и возопил:

— Доктор Фрейд, ваши дети! Крысы!

Папа выглянул. Мы гурьбой бросились в зал.

И вот мы снова стояли в ряд, а перед нами надрывалась разъяренная мама.

— Сдурели? Папке бизнес портить!

Мы покаянно повесили головы.

— Всех больных распугаете! — выступала мама. — Кто купил этих крыс?

Эрнст чуть приподнял кулаки и большими пальцами указал на нас с Софи.

— Ваш отец из сил выбивается, а вы его деньги на мягкие игрушечки выкинули! — подпевала маме тетя. — Будете больных пугать, вообще денег не будет, ни на что! Ни на еду вам же, ни на дрова!

Мама страдала:

— Так, главное, какое единодушие! Две дурёхи притащили, а вы сговорились! Никто не подумал своей головой, — мама указала на висок, — все пошли и стали махать…

А папик пообещал ничего нам не купить на Песах.

— Вы себе подарочки уже купили, — мстительно добавила мама. — Мы вообще Песах праздновать не будем!

Все я знаю, они с папиком пойдут к родственникам или к кому-нибудь из знакомых, а нас оставят дома сидеть с кастрюлей гречневой каши. Конечно, братья и Софи тоже разбегутся по своим знакомым, а дома с кашей останусь я одна.

Все разошлись, в зале остались только тетя и Софи, и я задержалась у двери, услышав свое имя.

— Анна у нас без денег ходит, что же это получается, Аннерль пальчиком ткнула, а ты и пошла у нее на поводу, приобрела этот крысятник, да?

— Ага.

— Ты не обижаешься на Анну? — Тетя взъерошила обкромсанные волосишки Софи.

Сестричка пожала плечами.

— Мне с ней в одной комнате как-то сосуществовать надо.

— Ты ее простила?

— А что, всю жизнь — вендетта? У нее вон, албанцы, есть кому нервишки мотать.

Я вросла в пол. Это Софи науськала на меня албанцев?! Софи?! Откуда им знать мою фамилию?

Я крадучись отошла от двери, машинально ноги принесли меня в нашу комнату. Я плюхнулась на кровать. И что теперь? Прямо спросить: «Софи, это ты натравила на меня албанцев?» Так она мне и признается. Разве что Эрнста подослать: «Софи, а как ты относишься к иммиграции?» — «Албанцы, боснийцы, валахи — они же нормальные ребята, с ними можно общаться! Я общалась…» Откуда она знает албанцев? На улице познакомилась, во время блужданий по городу? Это же только я одна дома сижу, а у братьев и сестры круг общения шире… Вот как она мне мстит за стрижечку! Попросить ее отговорить этих мальчиков на меня бросаться?

Я улеглась на живот и стала выгуливать свою крысу по подушке. Может быть, Софи просто так выразилась? Мол, жалко мне Анну, у нее и без меня проблем хватает, не буду я ей мстить. Если бы так было! А тетка удивляется, как же это Софи не держит на меня зла. Мама же не держит зла на тетю за то, что та спит с ее мужем.