Мнение жюри. Чепурной Сергей. Часть 2

"Две чашки кофе для синьора Сальвано"

«Рассказ в рассказе»… Со стороны кажется, что этот рассказ идеален. Действительно: колорит — есть; этника — имеется; сюжет — есть (да, простенький, но подобные вещи и не должны быть чересчур сложными, всё же речь в рассказе не о богеме идёт, а о простых людях из «спальных районов», как сейчас модно говорить); подача — есть, и очень вкусная, стиль — отменный, читается легко… Вот что ещё надо для полного счастья? Разве что кубинская сигара в сочетании с бонардой, как сейчас принято в Аргентине. А вот что-то ещё надо… Потому что читал и перечитывал я рассказ, и не оставляло меня ощущение, что я иду по свежескошенному полю, любуюсь красотами вокруг и морщусь от стерни, которая прокалывает ноги. Её и немного-то тут, но в таком стилизованном рассказе она очень видна…

Но — всё по порядку.

Зачину верю. Вполне могу представить себе такую вот встречу в кафе, знакомство при таких вот обстоятельствах и повод для дальнейшего рассказа от почтенного синьора. Правда, вот тут мне уже попалось кое-что:

Я был в этом городе проездом, и, в ожидании парохода,

Вот будь я Комментатором № 22 (это под таким номером я тусовался на «Зеркале мира» 2016), я бы обязательно спросил: а куда это несло рассказчика так, что он проездом оказался в Буэнос-Айресе? На Огненную Землю, что ли? Или — не дай Бог — он возвращался с антарктической станции Бельграно II? Вот как можно проездом оказаться на другом конце света, да ещё ожидать там парохода?

Ну ладно, это ещё мелочи… Это можно списать на придирку, на большое американское солнечное затмение, на лунное помутнение, в конце концов… А вот дальше дела посерьёзнее начинаются.

Через несколько лет отец, оставив работу погонщика скота и так и не став настоящим гаучо, видимо, от того, что предки его были генуэзцами, перебрался вместе со мной в город и нашел работу в порту.

Вот лучше бы этой предполагаемой причины вообще не было. Потому что сложно понять, почему потомок генуэзцев (именно генуэзцев, которые у всех ассоциируются с торговлей и банками) не смог в новой стране при новых обстоятельствах стать гаучо — при всём том, что столь славные торгово-банковские корни вовсе не мешали ему, судя из рассказа синьора, сначала наняться на ранчо пасти скот, а затем найти работу в порту (тоже, наверно, не связанную с торговлей). И какое отношение имеет итальянский город Генуя к фамилии с испаноязычными корнями, чьи носители перебрались в Аргентину даже не из Европы, а из Колумбии? Не, я понимаю, что в Колумбию они тоже не с Марса прилетели, но почему именно из Генуи? Колумб в качестве примера здесь не пройдёт: в испанской транслитерации его фамилия вообще читается как Колон, а в Генуе она звучала как Коломбо. То есть: генуэзцы тут смотрятся примерно так же, как русские старообрядцы. А если так уж надо было объяснить, почему отец Родриго Сальвано так и не стал гаучо… А собственно, надо ли это было объяснять незнакомому человеку?

Идём дальше.

Вполне верится описанию взросления юного Родриго Сальвано. Запоминается зацепка с первой женщиной (по идее, читатель должен спараллелить потом её и Лусию, но к этому моменту я ещё вернусь). Интересен момент с танцевальными вечерами — я даже погуглил и полюбовался на то, как танцуют милонгу. Понравилось, красиво. В ссору с Раулем Кондеро почти верю, но задел один момент:

Как-то ненароком, перебрав выпивки…

Какая выпивка, если перед этим сказано, что они в «Золотом коралле» глушили мате? И разве от мате можно опьянеть? Это ж чай…

В одном месте Рауль Кондеро назван Кодреро, но это мелочи… Почему-то не понял, почему народ в этом месте сразу захотел «реки трупов, горы крови». Всё было, в общем, хорошо, пока я не дошёл до описания танцующей девушки…

Девушка в центре неистово кружилась. Красным платьем, с широкой юбкой и рукавами, она разбрасывала вокруг себя языки пламени, словно яростный костер, готовый испепелить каждого, кто приблизится к нему. Вдруг танцовщица замерла, вскинув руки вверх и запрокинув голову. Густые волосы свесились, почти коснувшись ее талии. Прищелкивая пальцами, сперва медленно, потом все быстрей, девушка начала отстукивать каблучками ритм, наступая вперед и подхватывая руками края развевающейся юбки. Она опускала подбородок вниз, затем вновь откидывала голову, ее брови играли на смуглом лице, выражая одновременно боль и блаженство. Манящий, обжигающий ядом дикий цветок. Огонь и песня.

Красиво. И правы были те, кому рассказ навеял классическую «Кармен». Похоже. Только тут, наверно, всё же анти-Кармен, но это мелочи. Так вот: милонга — парный танец. Танго, естественно, тоже. Откуда в «Золотом коралле» взялось фламенко, если до этого момента о нём никто не упоминал? Ведь описание-то явно этого танца, потому что во время танца девушка прищёлкивает пальцами (во фламенко этот способ отбивания ритма называется «питос»). Даже хабанеру танцуют не так… Кстати, в описании танца вкралась досадная ошибка: танцовщица фламенко не может одновременно двумя разными способами — питосом и капатеадо (каблуками туфель) — отбивать ритм для своего танца. Хотя бы потому, что во время капатеадо она поддерживает подол своего платья. И во фразе это есть, что удивительно: «прищёлкивая…начала отстукивать…подхватывая края юбки…». Употребление деепричастных оборотов рядом с основным действием заставляет меня думать, что это всё происходит одновременно. Я б хотел посмотреть на такую танцовщицу, если честно. Потому что у Эвы Эрбабуэны, например, максимум что получалось — это хлопок в ладоши при отстукивании ритма каблуками (и то, до настоящего капатеадо она ещё в тот момент не доходила).

Идём дальше.

Стоит ли говорить, сеньор, что мы с Вито стояли, как завороженные, пока не стихли последние аккорды музыки, и не взорвалась криками толпа, приветствуя пленительную танцовщицу…

…Вито Суарес всегда пользовался успехом у женщин, какая уж тут новость. Для меня Вито давно стал другом и братом, с которым мы делили все, за которого я готов был отдать жизнь. Но я не готов был смириться с тем, что эта женщина будет принадлежать ему. Не готов был отдать ему Лусию Кондеро, как и не готов был делить ее с ним!.. Мое сердце разрывалось.

И это — всё. А где момент рождения чувства? Почему автор целый абзац посвятил описанию танца, который лично у меня вызвал большие сомнения, а мимо реакции героя на этот танец (хотя она ой как важна для понимания дальнейшего) пролетел так, будто опаздывал на пароход из Буэнос-Айреса до Огненной Земли, ограничившись лишь тремя словами «стояли как завороженные»? А ведь именно в этот момент герой влюбился в Лусию…

Идём дальше.

Я повидал немало женщин, сеньор, поверьте. Но такой изматывающей душу ночи не было ни с одной. Тело Лусии повергало меня в какой-то сумасшедший, первобытный экстаз. Дурманящий запах кожи, вздрагивающая под моими толчками грудь с вершинами цвета кофе, остро-горячая влага меж раскинутых бедер — искушали призывно и мучительно. Я терзал девушку, задыхаясь от блаженного счастья и от боли, что предаю клятву. Словно хотел разорвать Лусию на части, убить вместе с ней свое томление и слабость, что не позволили мне устоять и бросили в пучину разрушающей страсти

Претензий нет, кроме одной. По идее, это — вторая по значимости женщина и секс с ней после Нубии Кампос в жизни Роберто Сальвано. Но тут нет этой параллели, хотя она буквально просится сюда… Почему? Нужно-то было всего какая-то пара фраз, не больше — и был бы хороший контраст, а заодно лучше стала видна бы Лусия. В принципе, с ней и так всё ясно, но эта параллель бы была хорошей точкой в данном образе.

Идём дальше.

Случилось так, что Вито уехал на похороны отцовского брата, который жил не здесь, а в пригороде. У меня не было желания вечером идти в «Золотой Коралл», и я присел с чашкой мате в неприметном кафе напротив своего дома. Никуда не торопясь, засматривался на редких девушек, что проходили мимо, кому-то подмигивал. Они улыбались или возмущенно вскидывали брови. И тут я увидел Лусию. Она шла под руку с подругой, потом остановилась, что-то сказала ей и направилась ко мне. Подруга хихикнула и прошла мимо.

Вот описание встречи Родриго и Лусии. Потом было то, что было, а потом случилось явление Вито народу и комментарий Лусии по этому поводу:

— Только не думай, что я позволю тебе еще хоть раз прикоснуться ко мне! — вскрикнула она. — Все это было только для того, чтоб отомстить Вито! Этот мерзавец остался равнодушен к моим ласкам, болтая о какой-то мужской солидарности. Я сама выбрала его, а он посмел отказать мне! Еще ни один мужчина не обходился со мной так, как Вито Суарес!.. Вчера, когда я встретила тебя, то попросила подругу, чтобы с самого утра она нашла Вито и сказала ему, что Родриго Сальвано ждет его у себя дома. Ну теперь-то вы оба поймете, чего стоит ваша хваленная мужская дружба!..

Вот о каком «вчера» идёт речь, если это всё произошло в один вечер в течение каких-то пары часов? Тем более что Вито уехал, и его ещё надо было найти, а это не за пару часов делается… Я уже молчу о том, что вряд ли бы Вито Суарес, о котором сложилось впечатление как о знатоке женщин района Сан-Тельмо, поверил бы в слова посторонней для него девушки (и вряд ли знакомой ему) о том, что его друг будет ждать его у себя дома. Неубедительно, прямо скажем, причём со всех сторон…

По сюжету на этом всё.

Что ещё бросилось в глаза. Язык рассказа. Того самого, который заключён в рассказе.

Эту мысль внушил мне отец еще в пору, когда мы жили на ранчо. Матери своей я не помню. После того, как моих родителей забросило в эту страну из Колумбии с бурным потоком эмигрантов, их сын поспешил появиться на свет.

«Если хочешь заработать денег в чужой стране — не бери с собой женщину», — часто говаривал хозяин ранчо, где, вскоре после того как я родился, иссушил мою мать тяжкий крестьянский труд, и она умерла еще совсем молодой. Через несколько лет отец, оставив работу погонщика скота и так и не став настоящим гаучо, видимо, от того, что предки его были генуэзцами, перебрался вместе со мной в город и нашел работу в порту.

Мы поселились в Сан-Тельмо, в одном из районов Буэнос-Айреса, облюбованным иммигрантами из Уругвая, Мексики и Европы.

Вот в этом месте Родриго Сальвано нет. Есть автор, который пытается сымитировать речь Родриго Сальвано. Тысяча извинений за мой скепсис, но я не верю в то, чтобы парень, по сути росший на улице, мог бы даже к старости изъясняться сложноподчинёнными предложениями с придаточными времени и страдательными причастными оборотами. А вот дальше пошло относительно нормально. Временами я даже слышал голос Родриго Сальвано, и это — неоспоримый плюс. Но — опять-таки: какую эпоху рисует автор? Судя по некоторым намёкам, это примерно первая треть ХХ века, я не ошибся? А раз это так, у меня — ещё вопрос: а могли ли так разговаривать в то время герои этого рассказа, выросшие на улице и в «Золотом коралле»? Почему-то меня не покидало ощущение некоторой литературности их языка, как будто они все на ночь читали как минимум Мануэля Угарте…

Кстати, к вопросу эпохи можно отнести и историю с фламенко в рассказе. С чистым фламенко, я имею в виду.

Ну и не обошлось без пары-тройки пропущенных и лишних запятых, как обычно…

Общий вывод. Автор старался, честно. И уже за одно это ему «спасибо». Но он — увы — не дотянул до стопроцентной стилизации. Он лишь смог передать своё представление о том времени и тех нравах. А вот о том, насколько его представление соответствует истинности, сказать крайне сложно. Если не невозможно.

Но справедливости ради я должен сказать ещё одно: стилизацию на тему чужой этники человеку, живущему на другом конце планеты, написать крайне сложно. Всегда есть риск где-то проколоться. И любой автор, который за неё берётся, достоин всяческих похвал и аплодисментов, так что все комплименты в его адрес, звучавшие в комментариях к рассказу, вполне заслужены. Тем более что почти все стилизации (или представления о них) в той или иной степени имеют проколы. Правда, степень проколов уже индивидуальна…

Продолжение следует...

"Точилка для карандашей"

Сказать, что это — необычный рассказ — это ничего не сказать. С виду он похож на 3D — фотографию: вроде бы перед читателем всего лишь одно изображение — как продавщица закутывает громоздкую и ненужную покупку случайному покупателю, — но если наклонить его под определённым углом, появляется глубина. Сюжета как такового нет, есть лишь статичность, для которой автор придумал прошлое и будущее. И надо сказать, что подал он придуманное очень зло.

Что только не видели в этом рассказе — и чёрный юмор, и социальную драму, и обычный стёб, и даже что-то непонятное, неизвестно как оказавшееся в финале… Да, всё это там есть (кроме непонятного, пожалуй). Но почему мне кажется, что под этим наносным, словно археологическим слоем хорошо спрятан рассказ об одиночестве и о том, что оно делает с людьми, к нему не готовыми? Об одиночестве, порождённом сказками, надеждами и мечтами?

Рассказ на самом деле богатый, хоть и крайне незамысловатый (ну, какая-то встреча в магазине, ну, две жизненные истории… ну что с того?), и правы были комментаторы: в нём можно найти разный подтекст. Я бы добавил ещё, что в нём много символов, и это позволяет отнести «Точилку для карандашей» к хорошему образцу постмодернизма. На него работает всё: герои-перевёртыши — с виду клишированные и узнаваемые, но при ближайшем рассмотрении оказывающиеся потенциальными пациентами Зигмунда Фрейда; фон рассказа — доведённая до некоторого абсурда реально существовавшая действительность; наконец, сам стиль и подача. О фоне и атмосфере говорить излишне: красноречив уже сам образ магазина как символ мира, в котором люди делятся на покупателей и продавцов, тот символ, что начинал вырастать в конце 80-х годов и в который превратился мир за нашим теперешним окном. Герои рассказа узнаваемы до клише: что перестроечная «Золушка», работающая продавщицей (не случайно в рассказе несколько раз мелькает слово «принц») и невольно соотносящая себя с тем самым товаром, который продаёт («Ну пожалуйста, забери лучше меня!»), что внешне успешный принц-женоненавистник — ещё одна издёвка над девичьими мечтами и персонажами модных женских романов. Наконец, очень красноречив сам образ точилки: в ней можно увидеть как символ уходящей эпохи (что и увидели некоторые комментаторы), так и образ самой Марины — такой же «добротно изготовленной» и «загадочно поблескивающей полированными деталями», как и та самая точилка, которую она (а заодно и себя вместе с ней ) предлагает от безысходности за полцены понравившемуся покупателю.

Отдельно хочется остановиться на стиле рассказа. Пожалуй, он вызывает у меня больше всего вопросов, потому что рассказ написан так, что в нём тоже, как и в Марине, невольно подозреваешь ту самую «точилку для карандашей». Нет, я ничего не имею против сложноподчинённых предложений в любом месте рассказа, но через некоторые приходилось продираться даже мне — человеку, которого после Фолкнера, Сарамаго и Дос Пассоса не удивишь и не испугаешь ничем. Вот хотя бы первое предложение:

"Магазин хозтоваров был безнадежно депрессивным — один из немногочисленных реликтов отмирающей системы госторговли, чудом еще не сдавшийся натиску новых, рожденных эпохой реставрации капитализма, конкурентов".

Мне так и хочется спросить: автор, скажите, этот стиль и эта форма синтаксиса вами выбраны специально? А если да, то сильно ли поменяется смысл, если я Вам предложу такую форму предложения:

"Магазин хозтоваров — один из немногочисленных реликтов отмирающей системы госторговли, чудом еще не сдавшийся натиску новых, рожденных эпохой реставрации капитализма конкурентов — был безнадежно депрессивным".

А если «немногочисленных» заменить на «немногих» — сильно смысл поменяется?

И вот так можно идти по всему тексту.

Я уже даже готов списать то, что в любом другом рассказе назвал бы «невычитанностью», на стилистическую особенность, только интересно: это специально так задумано, что слово «по-настоящему» («А вот по настоящему любить Марину он так и не научился») написано без дефиса? А пропуски запятых, ненужные тире и предложения наподобие

"Весь день на работе проходил для Марины, как длинный бредовый сон — это не было жизнью молодой здоровой девушки с законченным высшим образованием, это было призрачное существование бедной, одинокой, стареющей женщины в ожидании чуда — вот сейчас что-то такое наконец произойдет и все у ней в жизни навсегда изменится!"

это тоже задумано? Потому что после Сарамаго я готов поверить во всё, что угодно, если это оправдано идеей рассказа…

Но если вдруг окажется, что это — не сознательное, тогда, автор, извините, но над стилем вам ещё надо работать. Потому что подача убивает весь смысл вашего рассказа. А ведь он в нём есть…

Ещё один минус: кое-где замена рассказа пересказом. Например, вот тут:

"К счастью, рано или поздно все проходит. Настало время и ему «зарыть топор» своей войны".

Или вот тут:

"Николай неторопливо ходил по залу, осматривая скудные витрины — хотя конкретно сейчас ему ничего и не было нужно, ну а вдруг?"

Изменить немного подчёркнутое — и будет замечательно, пересказ исчезнет.

Да, и ещё один вопрос у меня остался после рассказа. Почему Николай после встречи с Мариной вдруг подумал, что ему надо зарыть топор войны? Только ли потому, что она напомнила ему его первую любовь? Но он же не узнал, что она стала его последней жертвой. Если бы он это узнал, тогда да, его война действительно была бы закончена: он отомстил тому, кому подсознательно хотел отомстить — образу своей первой любви, обманувшей его. А так… мне кажется, что в этом месте что-то немного не додумано. Или не закончено. Может, и вправду бы имело смысл дополнить рассказ эпизодом, когда Николай приходит в магазин во второй раз — ну хотя бы затем, чтобы спросить, а как ею пользоваться-то, этой точилкой — а ему говорят, что вот, мол, такая беда-печаль произошла?..

Впрочем, это — исключительно на усмотрение автора. Пока же я скажу, что тут действительно имеется какая-то недодуманность с психологически-логической точки зрения.

Общий вывод. Странное впечатление оставил у меня этот рассказ. В нём что-то есть. Что-то очень близкое, цепляющее. Что-то, подобное классической «Элинор Ригби» не менее классических «Битлз», прорывающееся сквозь музыкальную грязь и рёв панк-рока. И те, и другие пели об одном — об одиночестве, непонимании и неверии не только обществу и окружающим, но и самим себе. Примерно об этом же и данный рассказ. Но вот только почему к этому приходится продираться сквозь лес предложений, выглядящих как та самая точилка для карандашей?

Продолжение следует...

Зеркало Богини

Самый странный рассказ конкурса при всех его плюсах. Да простит меня автор, но будь моя воля, я бы не стал писать на него отзыв. Он понравился читателям, его по-своему оценили судьи, но лично у меня он оставил лёгкое недоумение, с которым я не знаю, что делать. У рассказа масса достоинств — грамотность, внятная и лёгкая подача, интересная идея, уверенная рука мастера, естественные диалоги, заставляющие вспомнить Хэмингуэя и Сэлинджера, персонажи, которые раскрываются в этих диалогах больше, чем они смогли бы раскрыться в своих делах. Вроде бы ничего больше не нужно, верно? Сиди и наслаждайся, учись… Но всё же я попробую объяснить, в чём именно заключается моё недоумение.

Во-первых, жанр. В комментариях сломали пару копий на тему, фэнтези это или всё же этника. Я полностью присоединяюсь к мнению Евгения Бермана и утверждаю, что этникой тут и не пахнет. Не могу согласиться с мнением, что иной мир — это уже этника, и для этого мне придётся сделать небольшое теоретическое отступление. Впрочем, по концу его цель будет ясна.

Думаю, ни для кого не секрет, что термин «этника» изначально применялся только для обозначения определённой музыки. Иногда его противопоставляют термину «фолк-музыка», однако это не совсем правомерно: оба понятия — синонимы, рожденные разными временами и социокультурными контекстами. Оба черпают из одного источника — народной культуры. Различие между ними лишь в том, что фолк предполагает прямое обращение исполнителя к одной народной культуре и работу с народной песней в этих рамках, а этника допускает использование различных музыкальных элементов из разных культур даже в рамках одной песни (в фолке это особо не приветствуется), но с текстом самого исполнителя. Проще говоря: английская народная песня «Gallow Pole» в исполнении «Лед Зеппелин» — это фолк, а альбом «Mighty Reаrranger» Роберта Планта — это уже этника, пусть и в некотором рок-обрамлении.

К чему я всё это веду. Этника — в музыке ли или вне её — предполагает наличие какого-либо реально существовавшего или существующего народа. Пусть он давно исчез, но если от него осталось что-то, что может рассказать о том, каким он был — это уже этника. То есть, никакая авторская фантазия тут неуместна. А теперь помогите мне найти на карте мира побережье, на котором народ синеглазых служит или когда-то служил Тёмному.

Не сможете. И я не смогу.

Отсюда — вопрос: какая тут этника? Разве что в описании Йошки. Описание яркое, мастерское, согласен полностью, но… с каким реально существовавшим народом я её должен проассоциировать? Даже Семёнова никогда не говорила, что у неё в «Волкодаве» есть этника, хотя в веннах восточные славяне угадываются только так. Другое дело, что там дан их обобщённый образ без подразделений по племенам — но это уже к делу не относится.

Очень странный язык бродяг. Если «лисовалы» и «жевку» я ещё как-то проидентифицирую, то «шамовня» на этом фоне смотрится как пришелец из арго советских беспризорников (помните, как они в «Республике ШКИД» хотели «шамать»?). При всём этом употребляется вполне себе литературное слово «скряга». И всё это режет, пусть и не так сильно…

Ещё один момент: мир. При всей своей продуманности он не оставляет ощущения эклектичности. Город с названием, явно имеющие финские корни, персонаж с именем, имеющим варяжские корни, второй — с немецко-французскими корнями и с отсылкой к знаменитому средневековому «Роману о Лисе», третий — с явно западнославянским именем, у трактирщика вообще околовенгерское имя… Как это всё органично совместить в одних этнических социокультурных рамках? Правильно — только в жанре фэнтези. И я снова возвращаюсь к тому, с чего начал.

То есть, видимое на первый взгляд достоинство при ближайшем рассмотрении оказывается работающим против рассказа.

Второй минус: структура. Уже не раз высказывалось мнение, что это, скорее всего, адаптированная глава из какого-то романа. Может даже, ещё и ненаписанного. Пусть так. Литература знает примеры, когда отдельные рассказы включались в романы и наоборот, главы из романов при соответствующей переработке становились отдельными самостоятельными произведениями. Например, Стругацкие так баловались с «Гадкими лебедями», подарив их «Хромой судьбе», однако «Гадкие лебеди» прекрасно чувствуют себя и в отдельных переизданиях. Что мешало автору сделать то же самое тут?

По своей сути рассказ — это что-то типа урока в полевых условиях, который случайно преподаёт храмовник Рейнике своему ученику Ингомару. Теорией служит диалог двух бродяг, практикой — сцена с Йошкой. В диалоге с бродягами бросается в глаза один момент:

— …А здешний храмовник что же?

— Коммодор Рейнике? — бородач усмехнулся и ткнул пальцем через плечо. — А вон сидит, не приметил?

Остроносый извернулся угрем, охнул при виде белых плащей за столом у стойки.

— Нет уж, лучше дождь, чем с храмовником в одном трактире бражничать, — он зябко поежился и принялся завязывать мешок.

Это же отношение проявляется и в сцене с Йошкой и её вопросе трактирщику:

— Это и есть подвох твоего дела, Иртван? Для работы у герцога мне нужно одобрение Храма?

Храмовников явно не любят и, видимо, есть за что. Возможно, за их сражения с синеглазыми, к которым явно прослеживается симпатия.

Я предположил бы, что в первом случае идёт обыкновенная охота на живца. Сидят двое и выслеживают синеглазых как потенциальных врагов, а заодно учитель объясняет ученику суть жизни. Однако поведение Ингомара в случае с Йошкой заставляет думать совсем по-другому. Если речь о том, что искусство, кем бы оно ни было создано, должно объединять, а не разъединять, тогда остаётся непонятно, к чему тут были бродяги. В отзывах к рассказу упоминался композиционный перекос. Его тут нет: и диалог бродяг, и сцена с Йошкой служат одному и тому же — хотя бы потому, что Йошка тоже ассоциируется с бродяжкой. Но между этими двумя сценами нет связи. Разговор Ингомара и Рейнике такой связью быть не может: в нём слишком мало сказано для того, чтобы Ингомар поступил так, как поступил. Вряд ли на него так произвёл впечатление рассказ Йошки о её случайной работе у одного герцога. Проще говоря, нет какого-то логического обоснования его поступку. Явно он отпустил Йошку под влиянием эпизода с бродягами, но в чём именно проявилось это влияние, я лично так и не понял и очень завидую тем, кто это понял.

Общий вывод. Автор мог сделать прекрасную притчу о взаимопрощении и взаимопонимании, скреплёнными искусством душепевицы. У него для этого было всё, и ему не хватило какой-то мелочи. Связки. Он этого не захотел. Что послужило этому причиной? — мне неизвестно, но не хочется думать, что это — пример формального подхода к участию в конкурсе.

Легче всего сравнить «Зеркало Богини» с «Точилкой для карандашей». Там — перекос в сторону содержания, тут — перекос в сторону формы. Баланса, увы, нет нигде. Единственное, что хорошо — это всё можно исправить.

P.S. Кстати, образ Зеркала Богини, по-моему, вполне ясен. Имеется в виду не только само Зеркало в храме, но и сам человек как существо, созданное по образу и подобию, верно? И каждый при желании может увидеть в зеркале, сидящем напротив, самого себя? Поэтому Ингомар отпустил Йошку?

Если это так, то это могло бы прозвучать и более явственно. Хотя бы в виде разговора про это Зеркало, а не в виде одного небрежного о нём упоминания…

Продолжение следует...

Маяки Юкатана

Если бы не мистика, рассказ наверняка был бы проходным. Собственно, в некоторых отзывах это и мелькало, только выраженное другими словами. Мистика реально спасает рассказ и делает его интересным, но она — в полном соответствии с общей тенденцией конкурсных находок — не додумана и не доведена до конца. И это обидно. Даже очень.

Особенно на фоне невычитанности рассказа. Проблемы с запятыми — недостаток/переизбыток; шедевры синтаксиса в духе «проскользнув в джинсы и блузку» (хотя в них можно было просто «скользнуть», и то было бы более читабельно) или «отставив допитый кофе» (как кофе можно отставить, если он допит?); «неважно», написанное раздельно (хотя наречие с «не», которое можно заменить синонимом, и в случае отсутствия противопоставления пишется слитно); описки («Снилась меленькая девочка» — может, всё же «маленькая»?); периодическое соскальзывание в любимое сетевиками настоящее время (а когда автор наконец-то дорвался до него в том месте, где оно действительно уместно, то — в прошедшее) — это всё действительно грустно. Причём время-то на вычитку было.

Герои, опять-таки, узнаваемы, живут-ходят вокруг нас, временами и мы можем быть ими. В этом — плюс рассказа: они показаны обычно, но не обыденно, неброско и неярко, но естественно. Увы, так живут чаще всего. История героини узнаваема и жизненна, можно поверить её попыткам сублимации, поскольку чаще всего так и спасаются от одиночества. Уместна ирония, выраженная канцеляризмами. Логика действий, на первый взгляд кажущаяся неправдоподобной, на самом деле достаточно правдоподобна. Единственное, что меня смутило — это внезапность приступа аппендицита. Я поверю в нервный озноб, который охватил героиню после того, как она узнала себя в жертве, но как-то мне смутно верится в то, что этот озноб мог сразу дать такое осложнение. Всё-таки какие-то звоночки по идее должны были быть и раньше. Хотя, возможно, я и неправ.

Ирония по поводу фамилии Чаплин-Цаплин в принципе тоже понятна, как и сам герой. Возможно, с виду он ничего из себя и не представляет по каким-то канонам, по которым должен выглядеть герой современного сетературного рассказа, но он и не должен ничего представлять из себя-то, иначе его бы не отправили в своё время освещать какую-то заварушу в отдельно взятой банановой республике. Из небольшого опыта общения с самыми разными людьми я когда-то сделал вывод, что люди с непримечательной внешностью и неярким с виду характером чаще всего являются хранителями и носителями очень интересных жизненных историй, и, как мне кажется, автору удалось показать вот такой вот контраст в Вадиме.

О Цапельке уже говорили, поэтому повторяться не буду. Да, на фоне Яны и Вадима она действительно кажется яркой, но это потому, что молода. С возрастом эти её проколы будут не экстравагантными, а раздражающими.

Насчёт мистики… Как мне кажется (или, может, воображение опять сыграло со мной злую шутку), но автор решил поиграть с теорией о переселении душ. По крайней мере, момент узнавания Яны своих черт в жертве отчётливо на это намекает. По идее, как я её понимаю, тут должен включаться ассоциативный механизм, по которому жрец, приносящий Яну в жертву — это Вадим в прошлой жизни. Косвенно об этом говорит и татуировка на его плече. Но как раз этого намёка, который бы проскочил в сознании героини, и не хватает. Хорош эпизод с сном и с игрой имени Яна-Таяна, уместен язык чудовища, обвивающий девочку и тащащий за собой (тут тоже можно более чётко привязать к теме жертвоприношения и ассоциации жреца с Вадимом, хотя оно и так звучит).

И кстати, если автор вдруг решит, что упоминание о картине должно всплыть и в конце рассказа — хотя бы в воспоминании Яны после больницы или в её разговоре с Вадимом — это будет тоже вполне уместно.

Чуточку не додумана сцена с дождём и грозой. Пока она, при всей своей красоте, выглядит, как у собаки пятая нога, пришитая к ней ради конкурса эротического рассказа. То есть: вырежьте сцену — и рассказ от этого почти ничего не потеряет. Но если бы её как-то усилить ассоциативно — например, упомянуть о каких-либо образах, которые могут появляться в этом полубреду (с одной стороны, это может быть намёком на эротические фантазии героини, с другой — намёк на будущий приступ, а с третьей — игра с языческими символами, что вполне отвечает духу конкурса) — то мне кажется, что сцена бы не только выиграла, но и лучше бы вписалась в рассказ. По крайней мере, потенциал в этом направлении лично мне виден.

Что категорически не понравилось — это концовка. С ней надо что-то делать. Конечно, элементы внутреннего монолога проскакивали в рассказе и раньше (и их тоже не мешает выполоть), но финальный его апофеоз не смотрится аж никак. Даже сцена с поцелуем, хоть и отвернула многих своей штампованностью, не так бросается в глаза, как это несоответствие. Впечатление от рассказа смазывается. Автор, сделайте что-нибудь с этим, очень прошу. И да, может, и впрямь сократить сцену с поцелуем?

Общий вывод. Из всех представленных рассказов этот требует меньше всего работы (после «Зеркала Богини»). Но провести её нужно обязательно, затем вычитать рассказ — и он заиграет.

Продолжение следует...

Бражник

Если коротко, то — «обнять и плакать» ©. Причём и рассказ, и автора вместе с ним.

А если подробно (хотя слишком подробно такое разбирать нельзя), то можно начать хотя бы с первого абзаца:

Лара сошла с электрички. Зажмурилась от яркого солнца, от роящихся мошек, от пыли, закружившейся на ветру от уносившегося поезда. Нащупала в сумочке солнцезащитные очки. Сквозь затемнённое стекло огляделась.

Если это — следование общеизвестным советам избегать сложных предложений и повтора местоимений, чтобы текст выглядел легкочитаемым и типа стильным, то можно это сделать и намного проще. Например, так:

«Лара

1. сошла с электрички.

2. Зажмурилась от яркого солнца, от роящихся мошек, от пыли, закружившейся на ветру от уносившегося поезда.

3. Нащупала в сумочке солнцезащитные очки.

4. Сквозь затемнённое стекло огляделась».

И так далее. В чём разница? Практически ни в чём, только и того, что один вариант написан в строчку, а второй — в столбик. И что-то мне подсказывает, что через несколько лет предложенный мной вариант войдёт в литературную моду. Ведь не сильно ошибся же Пелевин, когда утверждал, что скоро язык превратится в воробьиное чириканье…

Особенно нравится эта фраза: «Сквозь затемнённое стекло огляделась». Ничью манеру речи не напоминает? Никакого киношного персонажа?

И где-то в тексте есть ещё одна — такая же.

На фоне этого уже как-то естественно и то, что мысли Лары, которые полагается оформлять кавычками, поданы как слова, произносимые ею вслух; что Лара, вернувшись домой и увидев, что сестра пропала, разражается монологом в духе героини древнегреческого театра

(— Почему я вообще ушла? Я же должна была её сторожить? Разве не для этого Клавдия Артёмовна учила меня быть ведьмой? Чтобы я смогла защитить сестру от Бражника? Но я зачем-то ушла. Проклятый морок!),

хотя на это месте должны были быть чувства, а не велеречивость героини. Естественны ошибки и опечатки (например, Василиса Аркадьевна в одном месте названа Василисой Артёмовной). Вполне естественны и всякие логические несоответствия, которые якобы должны служить намёками:

Лара зашагала бодро, но с каждым шагом — тяжелее

— с чего это вдруг? Она так быстро устала?

Держась за перила, Лара достала из сумки кеды с посеревшими белыми шнурками и переобулась. Босоножки на невысокой танкетке убрала

— зачем ей надо было переобуваться? Как будто нельзя по просёлку пройти в босоножках. И какое это значение имеет для рассказа? Только ради того, чтобы Бражник спросил, жарко ли в кедах?

Очень удивил кот, который перегрыз провод от зарядки мобильника. Вот честно: у меня дома живут три кота. И по всему дому «кочуют» три зарядки от разных телефонов. За пять лет, что живу в этом доме, ещё ни один кот не перегрыз ни один провод от зарядки. Вот и думаю: может, у меня коты какие-то ненормальные? Или всё-таки кота из рассказа тоже Бражник околдовал? Не менее кота удивил санаторий, который в народе называли «домом отдыха», в котором вдруг объявились квартиры. Квартиры. В санатории. Угу… Максимум, что к этому может быть приближено в реальности — это ведомственное жильё возле санатория или дома отдыха для его же работников. Но не в самом же санатории! Да и ни в одном санатории/доме отдыха квартир нет, там номера обычно. И вообще: санаторий, в котором «большинство квартир уже давно были разобраны желающими насовсем поселиться у речки»… Это что за самозахват такой, да ещё в присутствии бабки-вахтёрши? Зарплату ей за что платят? Или ей взятку борзыми щенками заплатили, чтоб она позволила всем желающим «насовсем поселиться у речки» разобрать большинство «квартир»? Ну а фраза

В санаторий стекались жители ближайших огородов

— тут у меня просто нет слов…

— Я одно время тоже пробовала торговать, но потом бросила. Лень по утрам урожай собирать. Вот, пришли

— эту фразу кто произносит? И с чего вдруг она произносится героиней — в ответ на слова автора про «стечение в санаторий жильцов близлежащих огородов»? Выходит, уже герои с автором на страницах рассказа беседуют, что ли? Это уже интерактив, однако… новое слово в литературе…

И так — за что ни прицепись. Вопросов к рассказу (если это вообще можно назвать рассказом, а не сумбуром) больше, чем можно получить из него ответов. Зачем Лара отпустила свою сестру именно в эту деревню, зная, что там живёт Бражник? (а судя по рассказу, она знала об этом)? Что означает фраза «И твоя сестра не первый его ребёнок»? Это намёк на инцест и на то, что Бражник — их отец (ну или отец Ленки, по крайней мере)? Кто вообще такой этот Бражник, кроме того, что, как сказала ведьма, он — абсолютное зло? И что о нём знала Лара в разные моменты рассказа — например, в этот:

Тьма раскрыла крылья, прозрачные, свет свечи проходил сквозь них, как через вуаль. Крылья и череп. Тень бражника

(это первое упоминание о нём если вдруг кто подзабыл). Откуда Лара о нём знала и почему её не удивило то, что он тут живёт? Что означает отрывок из её разговора с Клавдией Артёмовной:

— Клавдия Артёмовна! Я нашла его!

— Бражника?

— Да, — едва выдохнула.

Значит, она знала, что он может быть виноват в том, что Лена не отвечает на звонки? И она ехала не просто для того, чтобы найти сестру, а для того, чтобы найти Бражника?

И почему вдруг Бражнику приспичило забрать Лену именно в то время, как приехала Лара? Как следует из рассказа, Лена уже не первый раз отдавалась ему на лесной поляне ночью, и каждый раз всё заканчивалось не настолько печально…

С чего вдруг вообще Лара стала ведьмой? Это — наследственное, раз и её старшая сестра тоже промышляла чем-то подобным? Почему о ней вообще упомянуто и ничего не рассказано? Какое отношение этот намёк имеет для рассказа?

Весь рассказ — это смесь ляпов, намёков, роялей, нелогичностей, нестыковок и недоговорённостей, которые только и делают, что переходят друг в друга. Даже хэппи-энд таковым вовсе не является: ведь по сути-то Бражник не умер, а просто перешёл в тело Лары, сменил одну форму существования на другую. И возникает вопрос: а так ли уж хотела Лара отомстить Бражнику за смерть своей сестры, если ей в итоге «захотелось сладостного наслаждения»? И если она ведьма, то что, не знала, чем закончится её соитие с Бражником?

Общий вывод. Я очень хотел найти в рассказе хотя бы один плюс. И я его нашёл: фантазию автора. Всё остальное — один большой минус. Если встанет выбор, что лучше сделать — исправить рассказ или переписать его, — я бы посоветовал написать его заново. Автор, тысяча извинений.