Танец над степью. Берман Евгений

Пролог

Девочка хворала. Пунцовый румянец всё сильней проступал на её щеках, она дышала часто и неглубоко, временами хрипела, пуская с губ пузыри розовой пены. Сюрэлгэн не отходила от неё, то и дело смачивала прохладной водой кусок овчины, прикладывая его к пылающему лбу годовалой дочки, но жар не утихал, а, казалось, даже усиливался. Малышка уже и не кричала — просто тихо догорала в беспамятстве. Матери казалось, будто и в юрте стало невыносимо жарко. Айгеле, птичка моя золотая, что с тобой? Как мне спасти тебя, доченька?

Слёз не было — видно, уже выплакала все. С прошлой ночи, как взошла на небо полная луна, хворает Айгеле. Не играет с клубками шерсти, как прежде любила, не бегает по юрте на нетвёрдых ещё ножках, не визжит радостно, когда пастуший пёс облизывает ей босые пятки. Сперва просто лежала в уголке, тихая, грустная и серьёзная, глядя на полог юрты серыми глазёнками. Потом, когда поднялся жар, плакала — сначала тихо, потом всё громче и надрывнее. Теперь вот даже не плачет.

Воды в бурдюке остался последний глоток. Сюрэлгэн в последний раз увлажнила овчину, положила девочке на лоб. Тоненькая струйка стекла по разгорячённой щеке, будто слеза. Надо идти к ручью, пока совсем не стемнело. Оглянувшись ещё раз на дочку, Сюрэлгэн подхватила мех и вышла из юрты.

Чуть торчащий из-за горизонта краешек закатного солнца затапливал высохшую степь сверкающей бронзой. Стелились по ветру серебристые метёлки ковыля, кое-где неопрятными рыжими клочьями торчали соцветия бородача. До ручья было довольно далеко идти, к тому же в сотне шагов от юрты путь перерезал широкий овраг, и Сюрэлгэн прибавила ходу — не хотелось оставлять дочку надолго одну. Хорошо, что Байсак ускакал с отарой на далёкий выпас. Недолюбливал он Айгеле, да и с чего было ему любить байстрючку? Сюрэлгэн зачала её от заезжего краснобая-торговца, поддавшись на подарки да на сладкие слова. А когда добился он своего, так сразу и след его простыл с первым же караваном — чего и ждать от купца, обманщики они все… Родные, как узнали, что она в тягости, сразу выгнали с позором. Голодала, побиралась чем могла, побои терпела, мёрзла ночами. Добро хоть Байсак сжалился, приютил. Да и жалость ли то была? У него молодая жена недавно умерла, а одному в степи трудно. Трудилась Сюрэлгэн по хозяйству от зари до зари, а от Байсака даже доброе слово редко перепадало, не говоря уж о ласке. Хотя попользоваться ею никогда не брезговал...

За этими невесёлыми мыслями не заметила она, как дошла до ручья. Плеснула прохладной влагой на разгорячённое от быстрой ходьбы лицо, наполнила бурдюк чистой водой до краёв. И тут налетевший порыв горячего ветра принёс отчётливый запах гари. Она обернулась — туда, где маленькой тёмной точкой на золотисто-рыжем степном ковре виднелась юрта. И обомлела от ужаса.

Степь горела. Весь горизонт, покуда хватало глаз, перекрывала огненная стена, над которой клубился густой чёрный дым. Ветер нёс огонь прямо на дом. Сюрэлгэн подхватила бурдюк и побежала — не поднимая глаз, не разбирая дороги. Длинные стебли ковыля словно бы хватали за ноги, не пускали, шуршали зловеще. Быстрее, ещё быстрее… успеть, успеть! Споткнувшись о кочку, упала, расшибив в кровь колено. Сначала даже не почувствовала — поднялась, помчалась дальше. Потом боль накрыла её жгучей волной, бежать стало почти нестерпимо, но она бежала, бежала… бежала...

От дыма уже было почти не продохнуть, когда безумной орлицей ворвалась Сюрэлгэн в юрту. Подхватила дочку на руки, и опрометью обратно. Главное — до оврага добраться. Он глубокий, огонь через него не перевалит — а если и пройдёт, то не сразу. Сто шагов. Не оглядываться. Горячее дыхание ветра в спину. Душно, душно...

Стена огня накрыла мать и девочку на полпути к оврагу. Последний вопль потонул в треске пламени. А потом на степь опустилась ночь.

***

— Ну что ты, дурашка? Гари никогда не нюхивал? — Илдей-охотник, спешившись, ласково потрепал коня по морде, потом потянул за повод. — Пойдём, нам туда. Не задалась у нас с тобой охота сегодня, может, хоть на пепелище дармовым мясцом разживёмся. Жалко зверушек, конечно, но их уже не спасти, а моим ребятишкам тоже кушать что-то надо. Пошли, может, на жирного тарбагана набредём. А повезёт, так и на сайгака.

Но коня было не сдвинуть с места, стоял как вкопанный. Плюнув на это дело, Илдей привязал животину к росшему неподалёку кусту терновника, а сам, принюхиваясь, двинул по выгоревшей стерне в сторону дальнего оврага, где его зоркий взгляд уже высмотрел какие-то подозрительные пятна. Крупное что-то — уж не верблюд ли, отбившись от стада, попал в огненную западню и не сумел выбраться?

Но это был не верблюд. Чёрные, страшные остатки сгоревшей дотла юрты, истлевшие кошмы, из которых кое-где торчали куски обугленных жердей. Людей не было. Илдей вздохнул было с облегчением: спаслись, видно, хозяева. А потом посмотрел чуть вдаль, в сторону оврага. Нет, не спаслись...

Женщина лежала ничком, вцепившись в землю обгоревшими, скрюченными пальцами, как будто закрывала собой кого-то. Илдей с трудом заставил себя приблизиться, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, осторожно перевернул. Мертва.

Чёрная кошма, лежащая в нескольких шагах от тела, чуть заметно зашевелилась. Илдей отвёл взгляд от застывших черт покойницы. Годовалая девочка стояла на четвереньках и пристально смотрела на него. Большими глазами, серыми, как осеннее небо над степью.

1.

— Стар и млад, честный люд, торопись на правый суд! — выкрикивал в толпу Ждан, высоко размахивая шестом с повязанными поверху огнистого цвета лентами. — Душегубец, тать и вор, ждёт вас смертный приговор!

Присловье это Ждан сам придумал. Даже и не сочинял нарочно, само на ум пришло. Глядит — ан складно получилось. Князь, как в первый раз услышал, усмехнулся, но ни слова против не сказал. Ждан решил: раз не запрещает, значит, можно. С тех пор всегда этими словами и созывал на княжье судилище народ.

Оно, конечно, не всякий суд правый, известное дело — каков судья, так он и судит. Да и люди всякие есть, кто и обмануть может ловко, так свяжет концы, что никакой судья вовек не догадается. Вот только князя Василия не обманешь. Посмотрит он тебе прямо в лицо, обожжёт взглядом — и сам всю правду выложишь, никакие заплечных дел мастера не понадобятся. А коли и не расскажешь, прочитает у тебя в душе, словно по писаному, все твои помыслы у него как на ладони.

Сегодня разбирал князь дело о смертоубийстве. Зажиточный торговец Богша помер ночью. Думали, что преставился от старости, а труп возьми да и почерней. Ясное дело — яд. Схватили старшую невестку Преславу, чьей стряпнёй под вечер угощался бедный Богша. Сейчас она стояла перед судом, дородная и гордая, хоть и в изодранном сарафане.

— Она, она его отравила, клянусь! — кричала Малуша, младшая невестка. — Хотела, чтоб всё добро тестево ей с мужем досталось. А после бы и мужа своего, Незвана, извела тем же зельем. Вы поищите, поищите у ней, да не по амбарам и сусекам, а в подпечке поглядите — небось отравы всякой полно!

Незван стоял здесь же, рядом, нескладный, похожий на большого телёнка. Он не вступался за жену, да и вовсе не говорил ничего — качал головой невесело, плечами пожимал: видите, мол, люди, каково на свете бывает. Глядя на него, думал Ждан: вот ведь угораздило на этакой тварюке жениться. Ну да ничего, выведут её сейчас на чистую воду, у князя со смертоубийцами разговор короткий...

И точно, поднял князь правую руку — знак всем замолчать.

— Значит, говоришь, в подпечке поискать надобно? — произнёс он с расстановкой, обратившись к Малуше. — И отколь же тебе ведомо, в котором месте сношеница твоя отраву прячет?

Малуша, до сих пор стоявшая подбоченившись и выпятив грудь, вдруг как-то сникла, пропала, словно дух из неё вышел. А князь между тем продолжал:

— А я скажу тебе, женщина, откуда! Или, может, сама расскажешь, как пришла ты тайком к деверю своему Незвану прелюбодейничать, пока жена его Преслава на торжище была, как после отраву ей в подпечек подложила! Как после ты той отравою тестя сгубила, в вечерю ему подсыпав незаметно. Как Незвана улещала сладкими словами: Ратмирка-де мой мужичонка ледащий, станешь-де хозяином отцовского добра — уйду к тебе жить, а супружницу твою под казнь подведём!

Малуша стояла побледнев, ни жива ни мертва. А Незван вдруг бухнулся на колени, заголосил истошно:

— Не вели казнить, княже! Не по злому умыслу смертоубийство попустил, по одной только дурливой похоти! Околдовала меня Малуша, приворожила — по всему видать, ведьма она!

Та в ответ лишь плюнула в его сторону и гордо отвернулась.

— Взять обоих! — прогремел княжий бас. Схватили Незвана и Малушу дружинники, скрутили и потащили со двора. Тем и кончился суд. А что будет после, Ждан и так наперёд знал. Горе злодейке, горе и тому, кто свидетельствует ложно или с умыслом правду скрывает. Отведут их по княжьему приказу в поруб и оставят до ближайшего полнолуния. А в полнолунную ночь выведут на двор, привяжут к столбу и оставят. Слетит с неба крылатый трёхголовый змей, выпустит жаркое пламя, воплями огласится полночь, а поутру лишь косточки обгорелые будут лежать у почерневшего столба. И князь будет после того весь день мрачен и суров, и всяк будет бояться попасться к нему лишний раз на глаза. А Ждану будет князя донельзя жаль, потому что нелёгкий это дар — людские души насквозь видеть, и вдвойне трудное дело — самолично криводушие и злодейство карать. Нету у князя ни ката, ни лобного места, ни острой секиры. Сам судит, сам и приговор вершит. Иначе нельзя.

Потому что князь Василий и есть тот змей.

2.

После судилища разбредался понемногу посадский люд. Князь, окружённый дружинниками и свитой, молча сидел на своём месте, погружённый в мрачные думы. О чём он думал, Ждану было неведомо. Да и не его малого ума это дело. Государевы заботы трудны, и нет им числа. К тому же совсем недавно постигло князя Василия горе — рожая ему сына, умерла княгиня, да и ребятёнок оказался не жилец, через три денька тоже помер. Осталась у него только дочь, так ведь девчонке стол не передашь. А ещё говорят, что и князю самому жить на белом свете недолго осталось — живут змеи-оборотни всего-навсего тридцать лет и ещё трижды по три года. А наследника нет как нет...

Площадь уже почти опустела, когда с дальнего конца улицы донеслись крики и топот копыт. В облаке пыли было не разобрать, кто мчится, видно было только, как разбегается народ во все стороны, чтобы не потоптали. Лишь когда ворвались неведомые всадники на площадь и, словно по команде, разом остановились перед князем, Ждан смог их разглядеть как следует. Они были в полном облачении дружинников, покрыты пылью с головы до ног, а кое-кто и ранен.

— Здрав будь, Тур! — воскликнул князь, обращаясь к одному из них, судя по всему, командиру — пожилому воину с окладистой седой бородой и шрамом на левой щеке. — Что такое случилось, что ты оставил службу на заставе и самолично явился сюда? Поведай всем.

Ну надо же! Сам Тур-воевода! Ждан с раннего детства столько слышал о прославленном герое, про то, как он силён, смел и в бою удачлив. Не единожды отражал Тур иноземные набеги, случалось, что малой дружиной побивал вдвое-втрое большие силы врагов. Уже несколько лет он командовал приграничными заставами, боронил рубежи родной земли с юга от набегов степняков-кочевников. Конечно, князь и так уже знает, какое дело заставило славного Тура примчаться с порубежья: прочёл его мысли, будто раскрытую книгу. Но раз всё равно просит вслух сказать, значит, хочет, чтобы услышали все.

— Беда, княже! — выдохнул Тур. — Степняки и раньше частенько набеги рядили, да только мира-ладу меж племенами у них отродясь не было: одни нападут, другие замирятся, а собрать силы в один кулак никак не могли. Вот и колошматили мы их поодиночке в хвост и в гриву. А намедни, случилось дело, в степи на их разъезд нарвались. Кого перебили, кто разбежался, а этого молодца взяли как языка.

Только сейчас заметил Ждан, что один из верховых, без брони, в драном полосатом халате, был крепко прикручен верёвками к седлу, а лошадь его держал под уздцы дюжий дружинник. Тур между тем продолжал:

— Поговорили мы, значит, с ним по душам, плёточкой шелковой да железом калёным. И порассказал он нам кое-чего интересного. А ну-ка, кизячная душа, повтори нашему пресветлому князю, что ты нам на допросе баял!

Князь Василий предостерегающе поднял руку, хотел остановить. Но пленник уже выкрикивал, рвано, бессвязно, коверкая слова:

— Конец вам, землееды! Был ваш степь — будет наш! Отлу-бика идёт, Отлу-бика летит, всех вас в прах обратит!

— Будет! Заткнуть ему рот немедля! — вскричал князь, вскочив с места. — Посадить в яму и стеречь как зеницу ока! Воинам, что пленника доставили, в награду каждому гривну серебром и два дня передышки, а после — обратно на порубежье. А ты, воевода Тур, иди-ка ко мне в чертог, потолкуем. Серьёзный у нас разговор будет.

Дружинники, перерезав верёвки, стащили полонного с коня и поволокли со двора. Недоуменно смотрел им вслед Ждан. Почему князь всполошился, отчего сразу велел, чтобы заставили кочевника замолчать? Неужто испугался его похвальбы? Да нет же, быть того не может...

3.

Введя воеводу в обширный покой, князь сделал знак дружинникам, что стерегли двери: подите, мол, прочь. Ни к чему сейчас лишние уши, только панику разводить. То, что прочёл он в мыслях у воеводы и особенно у полонянина — угроза страшная, смертная. Воевода и не знает ещё всего, а сердцем верно чует: быть беде. И не надо ему пока лишнего знать, только растревожится зря. Страх душу мертвит и руки сковывает, а на него, Тура, сейчас, считай, вся надежда.

— Садись, воевода. Значит, пленник тебе поведал, что объединились степняки? Что объявилась у них правительница, грозная Отлу-бика, и вот-вот поведёт свою несметную орду на нас войной? Так?

— Не только, княже. Вытянули мы из этого гада ещё кое-что. Будто бы баба эта, что ими теперь правит, она… как бы сказать… — воевода замялся, подбирая нужные слова. — Ну в общем, такая же, как ты, пресветлый князь. В полнолуние в змея обращается. И мысли людские насквозь видит.

Значит, знает. Не очень верит чужаку, но всё равно уже знает. Князь бы и сам не верил, если бы не увидел в мыслях у брызжущего слюной полонянина, как летит над залитой лунным светом степью трёхглавое стройное тело, извергая пламя. И, в отличие от воеводы, знал он ещё кое-что: такого не бывает на свете. Женщина, какова бы она ни была, обращаться в змея не может. Или?..

Князь перевёл взгляд на окно. Облака к ночи разбежались, и над ближним лесом вовсю сияла луна. Почти полная, совсем чуток осталось. Обычный человек, может, и не различил бы, а вот змею чуять время переворота самой природой положено. Стало быть, завтра...

— Значит, так, Тур-воевода. Своих бойцов на порубежье отправь, а сам оставайся здесь. Дело у меня к тебе будет. Труби общий сбор, собирай большую рать, да как можно скорее. Не жалей казны, время дорого. Через месяц без малого, за три дня до следующей полной луны, надлежит тебе со всем войском выйти к южной окраине Последнего леса.

— А ты как же, княже? — растерянно произнёс Тур.

— А я вас там встречу. Надобно мне повидать кой-кого да разузнать кое-что… — князь помолчал, а потом добавил. — В помощники себе отрока моего возьми, Ждана. Он парнишка хоть и зелёный совсем, но расторопный и смышлёный. И честный.

4.

Дверь в отшельничью хижину была закрыта. Князь Василий подошёл к ней вплотную, прислушался, дома ли хозяин. И лишь почувствовав знакомый с малолетства узор мыслей, уверенно постучал. Дверь отворилась.

Стоявший на пороге человек выглядел намного старше князя, но с тем же успехом мог быть и одного с ним возраста, и даже заметно моложе. Густая копна тёмных волос нависала над морщинистым лбом, курчавая борода, хоть и длинная, была ровно подстрижена.

— Как ты умудряешься стричь её так пригоже, человече? — усмехнулся князь. — Или тебе её мавки озёрные ровняют каждую луну? А расплачиваешься с ними за услугу чем?

— Вестимо чем — змейским запретным знанием. А то простых людей они к себе на дно уже довольно перетаскали, а вашего брата оборотня всё никак заманить не могут. Вот я им про ваши повадки всё и рассказываю, — усмехнулся в усы хозяин. А потом шагнул через порог и крепко обнял пришедшего.

— Братец мой, Василько!

— Данила, брат мой!

— Это же сколько годов я у тебя не был!

— Да давненько. Хорошо, что наконец долетел, хвала небесам. А то я уж собирался отставить на время свой обет и сам тебя навестить. Ты ведь знаешь, зачем?

— Знаю. Без тебя и твоей книжной мудрости в этом деле никак. Оттого к тебе за советом и примчался, как только луна позволила.

— Это хорошо. Заходи, не стой на пороге.

В хижине было сумрачно. Только толстая сальная свеча, стоявшая на грубо сколоченном столе, освещала разложенный на нём длинный пергамент. Князь Василий умел читать и писать, но, взглянув на рукописные строчки, заполнявшие лист прихотливыми округлыми завитками, только недоуменно почесал в затылке: язык ему был вовсе неведом.

— О чём тут? А то мне без толмача не уразуметь, — спросил он брата, присев на толстую дубовую колоду с оструганным верхом, служившую вместо скамьи.

— Толмач тут не поможет, вымер народ, что на этом языке говорил, — ответил Данила, а потом достал из-под низа большого пергамента малый и показал Василию. — Добро, отец разгадал хоть малую часть и записал то, что удалось прознать.

— Твой отец?

— Ну вестимо. Не твой же.

Братьями Василий и Данила были лишь по матери. И если Василию отцом приходился правивший до него и сгинувший разом с матерью в одночасье от морового поветрия князь Иван, то родителем Данилы был Тугарин, книжник и оборотень-змей. Похитил он их мать, княжну Василису, ещё девицей под час святочного гадания и утащил к себе в терем. Тот самый, в котором теперь жил и из которого правил своим уделом Василий-князь.

А мог бы и не править, и вовсе не жить на свете. Если бы тогда, в далёком детстве, брат не прознал, отчего вдруг занедужил Василько, и не провёл над ним в нужный час страшный змейский обряд, что зовётся огневорот. Хворым мальчонкой упал Василько в живое пламя, трёхглавым огнедышащим змеем восстал из него. А не стал бы оборотнем — так и спалил бы его нутряной огонь дотла, только пепел бы и остался. С тех пор неразлучны они были с братом, пока по совершеннолетии не сказал тот приёмному отцу, что уходит в отшельники, дабы его, Ивана, законный сын унаследовал княжеский стол. Горько плакала тогда мать, вслед за ней убивалась сестра Евдокия, да и Васильку было тошно на душе. А Данила только обнял их по очереди, взвалил на плечо котомку и был таков...

— Что задумался, братец? — вырвал его из воспоминаний голос Данилы.

— Детство вспомнил. И как ты меня в огонь толкнул тогда… — откликнулся Василий. — Так о чём в этом пергаменте говорится?

Можно было, конечно, и просто в уме у брата это подглядеть. Так хорошо понимают они с братом друг друга, что впору и забыть: Данила, хоть и от змея рождён, сам ни оборачиваться не может, ни в мыслях читать у другого. Но лучше пускай растолкует словами, а то и упустить что-нибудь недолго. Данила помолчал немного, словно взвешивая, что сказать.

— Помнишь, брат, я в детстве тебе рассказывал, отчего я, змеев сын, обернуться змеем не могу, а ты можешь, хоть отец твой — обыкновенный человек?

— Кое-что помнится, конечно, — ответил Василий. — Будто бы змеиное семя через мать, а не через отца передаётся. Мне только одно до сих пор невдомёк: отчего тогда женщины сами змеями не бывают, если всё идёт через них?

Вместо ответа Данила взял с полки чистый свиток берёсты. С левого краю заострённой палочкой нарисовал под ним два значка, круг и полукружье. И над кругом титло изобразил. С правого краю изобразил такие же два значка, только без титла. А посерёдке между ними вывел два круга. И титло поставил только над одним.

— Смотри, пускай вот это будет мой отец, Тугарин, — сказал он, указывая на два значка слева. Потом показал на пару знаков с правой стороны и добавил. — А вот это твой. Полукружье есть мужеское начало, круг — женское, а титло — знак змея. А между наших двух родителей, твоего и моего — это матушка, княгиня Василиса. Два женских начала в ней — змеиное и простое. Если они встречаются, простое всегда глушит змеиное, не даёт ему пробиться и показать себя. Оттого-то так редки змеи-оборотни.

— Погодь, так это что же, — перебил его князь, — в каждом муже есть мужское и женское начало разом?

— Да, так и есть, — подтвердил Данила, — а в жёнах и девах одно только женское. И гляди, что выходит: если мальчонка змеиное начало от матери получил, к примеру, как ты — быть ему змеем, потому как женского простого начала в противовес у него нет, а мужское, что от отца ему досталось — то не в счёт. Вот смотри, каково у тебя.

И он нарисовал ниже, с правой стороны, точно такую же картинку, как до того у Тугарина. Потом добавил слева другие круг и полукружье и, указывая на них, сказал.

— Это я. Простым началом в мать пошёл.

На берёсте оттиснулась ещё пара кружков: оба одинаковые, без титла.

— А вот каково у сестрицы нашей, Евдокии. От матери у ней простое женское начало и от отца тоже простое.

— Откуда знаешь? — засомневался Василий. — Почему не быть ей наполову змеёй, как матери?

— Отец мой давно уж записал, какими приметами змеиное начало девицу наделяет. А мне тот свиток в наследство достался. Вот у супруги твоей покойной, Светояры, все приметы налицо были: и глаза серые, со льдинкой, и персты на руках длинные да тонкие, и ноготки заострены от природы… Я ж тебе тогда недаром её одну из всех невест присоветовал. А в нашей Евдоське нету ничего от змеи. Ну вот ни на столечко.

— Стало быть, детки её тоже все обычными людьми будут. Так что не быть на нашем столе змеиной династии. Я ж Евдоськиному старшенькому, Будимиру, княженье передать собрался: мне-то самому не так долго и осталось, а наследникам у меня теперь не бывать, — горестно вздохнул Василий.

— Погоди ты, братец, заживо себя хоронить. Поживёшь ещё на белом свете, глядишь, и наследники будут, — Данила улыбнулся, будто бы уверен был, что так оно и выйдет, — Но ты ж не затем сюда ко мне примчался, чтоб на судьбину свою горькую жалиться?

Василий молча кивнул, а брат продолжил:

— Знаю я про эту степняцкую владычицу. Как-никак почти на порубежье живу. Сам долго не мог понять, как такое может быть. В тех рукописях про змеев, что отец мой всю жизнь по крупицам собирал, да и в его учёном труде тоже, говорится ясно: не бывает змей женска полу. А отчего так, не сказано. Ведь может же случиться и так, чтобы два змейских начала в одной деве сошлись: одно от матери, другое от отца? Редко, но может. Вот была бы у меня, скажем, другая сестра. Моему, а не твоему отцу дочь, — и он нарисовал на берёсте два круга, поставив над обоими по титлу.

— Может, да видно, не случается, — заметил Василий. — Или, скорей, мешает что.

— Вот и я призадумался — что такое может мешать? Долго думал, пока не подвернулся мне в отцовском сундуке среди прочих рукописей вот этот свиток, — Данила убрал берёсту на полку и указал на пергамент, что по-прежнему лежал на столе. — Бывали, оказывается, случаи, когда в семье, где отец змей и сын тоже, девочки дивной смертью умирали, едва год проживши. Сперва жар их снедал, а потом будто серным огнём истлевали изнутри. И пеплом по смерти рассыпались.

— Погоди, так это же… — изумлённо воскликнул князь.

— Вот и я о чём. Точь-в-точь и с тобою бы такое было, если бы не огневорот. Я и подумал: а что, если у девиц, коим два змеиных начала досталось, первый переворот не в девять лет, как у змеев мужеска пола, а в год от роду случается? И единственное спасенье для такой...

— Если кто её в огонь кинет?

— Или если пламя само её нагонит, — задумчиво произнёс Данила. — Степной пожар, к примеру...

5.

Широкий тракт, изгибистой серой лентой пролегавший между полями, кончился в одном из сёл. Дальше пошли малые лесные дороги, а кое-где и узкие тропы. Войско растянулось, пошло черепашьим шагом, один из обозов вовсе в болоте увяз, еле вытащили. Ждан ехал вместе с Туром почти в авангарде и потому слыхал все донесения, что приносили воеводе конные разъезды разведчиков. Всё чисто, всё тихо, ворога не видать — да и с чего бы? Леса кругом. А до степи пока ещё доберёшься, весь зад седлом собьёшь. Ждан верхом ездить умел с малолетства, но в таких дальних походах никогда не бывал, вот и нажил себе на мягком месте кровавые мозоли в первый же день. Сейчас-то всё уже поджило, да и пообвыкся, а поначалу ратники то и дело над ним посмеивались: кто это, мол, тебе иголок в седло натыкал или крапивы в порты наклал?

Ему хотелось спросить у Тура, долго ли ещё идти, но обратиться всё не решался: тот был сурового нрава, крутого, спуску никому не давал, а Ждану тем паче. Как определил князь Ждана к воеводе в подручные, так ни минуты покоя не было отроку, весь час носился по разным делам, большим и малым, разносил приказы, передавал известия, отвозил то, привозил это… Конечно, нужная служба, важная, вот только муторная больно и суматошная. Потому-то Ждан всей душою рвался в поход, потому так радовался, когда наконец подтянулись последние дружины и рать выступила в путь. Но как же спросить, чтоб не рассердить ненароком воеводу?

— Скоро уже на месте будем, — неожиданно сам обратился к нему Тур, отведя взгляд от неба. — Видел птицу? Вон там, высоко, под облаками. Это степной орёл, они в лесах не живут. Значит, близко Дикое Поле.

Неужели? В радостном волнении Ждан даже чуть подпрыгнул в седле.

— А как же мы князя отыщем? Лес-то велик. Неужто всю окраину прочёсывать станем?

— Про то не тревожься, отрок, — усмехнулся в бороду воевода. — Князь наш — не иголка в стоге сена, чтоб его искать. Сам нас найдёт, вот увидишь.

— Найду, конечно. Уже нашёл, можно сказать, — произнёс во весь голос неожиданно вышедший из придорожных кустов высокорослый, широкоплечий путник. — А ну-ка, воевода Тур, гони сюда мои доспехи и меч, да коня прикажи подать!

Войско встало, замерев от неожиданности. А потом по колонне пронёсся выдохом дружный возглас:

— Князь! Князь Василий вернулся!!!

И как один человек, услышав радостную весть, взревело войско:

— Ворога — одолеем!

На выходе из леса можно было удобно расположиться на ночлег, но князь приказал, не задерживаясь, идти дальше. Хотя до последней заставы было ещё почти полтора десятка вёрст, её укрепления могли сослужить добрую службу под час сражения. А в том, что будет оно — уже никто не сомневался. Вернулся очередной отряд разведчиков, уже побывавших на порубежье, донесли — из степи бежит на заставу тьма зверья, большого и малого, никогда прежде такого не было. А раз бежит зверь, значит, что-то его гонит. Это мог бы быть огонь, но запаха гари никто из разведчиков не учуял. Стало быть, дело в другом — идёт на нас несметная орда. Враг.

Серебристым морем стелилась под ноги степь. Колыхался волнами ковыль, кое-где мелькали среди него ярко-алые пятна маков. Точь в точь как та кровь, что не сегодня-завтра обильно оросит иссохшие степные травы...

6.

Стан разбили у последней заставы. Если не будет в бою удачи, можно отступить за её частокол и продержаться хоть сколько-нибудь. Вдруг да подойдёт подмога. По приказу князя Василия разосланы были гонцы ко всем соседям, с просьбой о помощи оружием, да только особой надежды на это не было. Недолюбливали соседние правители князя-змея, побаивались его, то и дело чинили тайные козни, хотя его, Васильевы, дружины были для них главной защитой от набегов с юга. Как купцов оборонить от разбоя надо или казной помочь на строительство храма в стольном граде великого князя, так «мы единокровные братья навек», а как со степняками воевать, так пусть сам справляется, змеиное отродье. Крепко всё же сидит в людях страх перед нами, подумал Василий. Верно когда-то брат Данила сказал: много ещё воды утечёт, прежде чем поймут они, что змеи-оборотни — те же люди… только другие немного. А пока своими силами справляться надо, ничего не поделаешь.

Солнце уже с утра палило нещадно, и в княжеском шатре стало душно. Он откинул полог и вышел наружу. Стоявшие у входа на страже гридни расступились, пропуская князя. Вокруг бурлила обычная походная жизнь: кто-то точил меч или секиру, кто-то жарил на вертеле добытую накануне дичь, а кто-то молил всех ведомых ему богов, чтобы позволили выйти из скорой сечи живым и невредимым. А уж что сеча будет, в этом теперь никто не сомневался — вдалеке, за несколько вёрст от заставы раскинулся огромный вражий стан. Проникнув в мысли пленника, которого накануне захватили разведчики, выведал князь, что вражья орда собрана из разных племён, каждое стоит особно, но друг с другом ладят и дисциплину держат железную. Дело доселе неслыханное, ранее грызлись кочевники между собою по любому поводу, будто голодные собаки за кость. И много их очень, почти вдвое больше, чем нашего войска. Тяжёлая будет битва, долгая и кровавая...

Залюбовавшись полётом степного орла, услышал он вдруг топот копыт. Кто-то мчался по стану во весь опор, окружённый облаком пыли, крича: «Дорогу, дорогу!» И только когда очутился верховой почти у самого его шатра, признал в нём князь своего отрока Ждана. Мальчишка соскочил с коня, взмыленный, запылённый и только и смог произнести: «Послы… послы!»

Вскоре показалось и само неприятельское посольство на вершине ближнего холма. Пятеро могучих стражников, вышагивающих гордо и бесстрастно, седовласый воин на приземистой крепенькой лошадке, размахивающий белым полотнищем, и рядом с ним, на буланом красавце-жеребце — другой, стройный и юный, в лёгких доспехах.

Они приблизились. Спешились. Седой заговорил:

— Отлу-бика, наша верховная правительница, послала нас сообщить, что желает видеть князя-змея Василия и говорить с ним.

Вместо ответа князь подошёл к его молодому спутнику, держащему под уздцы буланого. Молча посмотрел ему прямо в лицо. И спокойно встретил ответный взгляд льдисто-серых, до самого дна в душу проникающих глаз.

«Здравствуй, Отлу-бика. Зачем хитришь, отчего не называешь себя?»

«Здравствуй, Василий-князь. А к чему? Ты и так меня узнал».

«Проверяла, значит. Ладно. Говорить здесь будем или в шатёр пойдём?»

«Разницы нет, разговор будет недолгий. Мой народ умножился, а пастбища истощились. Нам не хватает места, скоро начнём голодать. Отдайте нам земли на полдень от вашего Последнего леса и вокруг него, и мы вас не тронем».

«Ты печёшься о своём народе, а я о своём. Не отдам».

«Не о народе, о себе. Боишься, скажут: уступил бабе, поддался».

«Ты бы уступила на моём месте?»

«Нет. Но я на своём месте, не на твоём».

«Будет сеча, много погибнет. А тем немногим из твоих, что останутся, новые земли без надобности будут».

«Можно без сечи. Малой кровью».

«Как?»

«Ты знаешь, как. Поединок. Только ты и я».

«Я не дерусь с женщинами».

«С женщиной и не будешь. Змей со змеем. Сегодня в полночь. Над ближним озером».

«Согласен. Кто упадёт — того войско отступит».

«Да. Прощай».

Всё так же молча села она на своего буланого, сделала знак седовласому воину и стражникам, и вся посольская процессия двинулась прочь. А он смотрел им вслед, пока не скрылись они полностью в облаке густой пыли.

7.

— Княже! — робко заглянув в шатёр, спросил Ждан. — Прикажешь броню тебе подать? Воевода Тур по твоему приказу войско в боевой порядок построил. Все одного тебя ждут. Ропщут — где, мол, это видано, на ночь глядя битву начинать?

Князь Василий ответил не сразу. Сперва подошёл к угловому ларцу, достал какую-то грамоту, запечатанную большой княжьей печатью.

— Не надобна мне сегодня броня. А войско приказал построить, чтобы козней каких враг не учинил, пока я с их владычицей в небе биться буду.

Змей против змея? Тогда понятно, отчего броня без надобности. В змеином обличье оборотень от хвоста до головы… да нет, до всех трёх голов в чешую закован, а она прочнее булата и твёрже диаманта. Правда, говорят люди, что подбрюшье у змеев всё равно мягкое, да только кто ж посмеет проверять?

— Слушай меня, отрок, — между тем продолжал князь. — Если я возьму в поединке верх, битвы не начинайте. Стойте против них и ждите команды. Но если я упаду с небес, живой ли, мёртвый ли — пускай тогда Тур заставу спалит дотла и рать от порубежья отведёт к Последнему лесу. А ты цепляй на копьё белую онучу и вот с этой самой грамотой скачи во весь опор прямо во вражий стан.

— К ворогу в лапы? — не смог скрыть изумления Ждан.

— Не бойся, тебя не тронут. Попроси, пусть проведут тебя к Илдею. Ты его сразу признаешь, это тот седой степняк, что в их посольстве был. Он у них второй человек в орде и этой Отлу-бика заместо отца. Отдашь ему грамоту и скажешь на словах — князь Василий-де уговор исполняет.

— А после того?

— Догоняй наших и домой вертайся. Остальное уж не твоего молодого ума дело. Всё ли хорошо понял? Повтори тогда, что тебе приказал.

Ждан кивнул. Повторил слово в слово княжий наказ. Но потом не выдержал.

— Княже, а с тобой что же?

— Обо мне не тревожься, — сумрачно произнёс князь. И, не глядя на отрока, стал не спеша раздеваться. Ждан спешно вышел из шатра и, вскочив на своего гнедого, поскакал к Туру: передать, что приказано. А за его спиной распахнулся полог шатра и рванулся в ночное небо, навстречу луне и звёздам, крылатый трёхглавый змей...

Ждан отыскал воеводу, где и ожидал: на малом пригорке, перед рядами срединного пешего полка. Задыхаясь, сбивчиво пересказал всё, что слышал от князя. Тур выслушал сумрачно. Ничего в ответ не сказал и перевёл взгляд в небо, где, освещённый полной луной, неспешно взмахивал крыльями огнедышащий змей. Ратники тоже не могли отвести глаз от удивительного зрелища. И тут из вражьего стана взвилась вверх огненная искра. Змей испустил громадный сноп пламени и понёсся ей навстречу.

Казалось, всё войско, и Ждан разом с ним, затаило дыхание. Ни живы ни мертвы следили ратники за тем, как парят высоко в небе два змея. То один, то другая время от времени извергали огонь, но до стычки дело так и не доходило.

— Давай, княже! — не выдержав, крикнул кто-то из воинов. — Надери задницу этой ихней владычице!

Рать огласилась одобрительным гулом, некоторые стали подбадривать поединщиков, стуча в такт древками копий по щитам. Из вражьего стана тоже донеслись крики и шум. Но крылатые змеи, казалось, не слышали этого, а всё кружили и кружили над маленьким степным озерцом, в стороне от поля будущей битвы. Чарующим было это кружение, дивным и ни на что не похожим. В лунном свете серебром сверкала чешуя одного, бронзой отливало гибкое тело другой. То приближались они друг к другу почти вплотную, то разлетались вновь. То один поднимался выше, то другая. И ни один не решался напасть первым… или не желал?

— Гляди-ка ты, — удивлённо произнёс, как показалось Ждану, всё тот же голос. — Ровно не бьются насмерть, а брачный танец танцуют.

И в это самое мгновение змея-степнячка ринулась в атаку.

Два крылатых тела столкнулись в воздухе со всего размаху, исторгая могучие реки пламени. Яркий огонь резанул по глазам, на несколько мгновений затмив луну. Ждан закрыл глаза, но и сквозь веки пробивался жгучий, яростный свет, пришлось заслониться руками. А когда отнял ладони от лица, увидел, как, сцепившись воедино, падают вниз две постепенно угасающие огненные звезды, как в свете луны переплетаются два гибких змееподобных тела, то ли в смертных объятиях… то ли в любовных. Так, не отрываясь друг от друга, и рухнули они наземь.

Без единого звука смотрели на это ошеломлённые воины. Потом, опомнившись, крикнул кто-то:

— Братцы! Бей ворогов! Отомстим за князя!

И кое-кто уже рванулся было с места, ломая ряды, но прогремел над рядами ратников могучий бас воеводы Тура:

— Отставить! Держать строй, ослушнику — смерть!

И тут увидел Ждан, как во вражеском стане задвигались, замельтешили огни. Словно судорога прошла по передним рядам. А затем огни начали удаляться — медленно, не спеша. Враг отступал.

Ждан что есть силы пришпорил коня и галопом ринулся вслед отступающим. Надо догнать их, надо выполнить последнюю просьбу князя. Он нёсся, не разбирая дороги, не обращая внимания на крики, летящие вслед. У него есть приказ. Остальное — неважно. Или?..

Пролетев половину пути, Ждан остановил коня. На мгновение задумался, а затем, снова пришпорив скакуна, помчался влево, к малому степному озерцу. Догнать отступающее вражье войско и передать кому надо княжью грамоту он ещё успеет.

Берега озерца оказались болотистыми и труднопроходимыми. Спешившись, Ждан проломился сквозь тростниковые заросли к самой воде. Всмотрелся в предрассветную мглу. Завидев нагое тело, лежащее среди зарослей камыша на другом берегу, собрался было бежать кругом, но передумал, сбросил с себя одежду и рванул вплавь. Чёрная, словно смолистая, вода расходилась кругами от сильных гребков. Скорее, скорее...

Он чуть было не ушёл под воду, поскользнувшись на вязком илистом дне. Барахтаясь, наполовину проплыл, наполовину пробежал последние несколько шагов. Ухватился обеими руками за облепленное грязью и кровью тело, робея, окликнул:

— Княже!

Князь Василий чуть слышно застонал и открыл глаза.

Эпилог

Выбравшись из прибрежных кустов на равнину, она оглядела свои кровоточащие, изрезанные тростником ноги. Приложила к самой большой ране целебную траву. Поглядела на тёмное ещё небо, в восточной стороне которого еле заметно пробивался красноватый отсвет будущей утренней зари. Плохо, конечно, что, упав в воду, обратно в змея уже не перекинешься, но ничего. Она доберётся до своих даже нагая, не пропадёт. Степь для неё — дом родной.

Всё вышло почти в точности так, как она замышляла. Вот разве что с князем загвоздка вышла: превратившись от холодной воды обратно в человека, нахлебался он изрядно, и пришлось вытаскивать его, бездыханного, на берег, а потом долго выгонять воду из груди, чтоб не захлебнулся насмерть. А в том, что его найдут, и найдут скоро, она не сомневалась, не таковы они, эти землееды, чтобы своего властителя просто так бросить. Жив будет наверняка. И самое главное уже сделано. Ещё там, в небе, когда падали они вниз, сплетясь в неразрывное целое всеми частями своих змеиных тел.

Чутьё, никогда не подводившее её прежде, нашёптывало — две новых жизни зарождаются в ней. Пока всего лишь две малых искорки, но скоро начнут они, медленно вызревая внутри, наполняться жизненными силами. И когда окрепнут, начнут ещё в утробе откликаться на мысленный зов. Вот тогда и можно будет, дождавшись полнолуния, лететь на север, подумала она. Её народ получил то, в чём так нуждался. А ты, князь Василий, раз так мечтал о наследнике, получишь сына, который будет ни в чём не хуже тебя, и дочь, во всём равную мне. И другие наши дети тоже унаследуют твой и мой дар. Все до единого.