80

Лес, переполненный звуками, не думал о покое. Какой там покой, когда лето, разгар дня, когда столько буйной зелени вокруг и столь же буйных жизненных сил. Колыхались травы, ветки цеплялись одна о другую и задерживали в себе ветер, так что он беспрерывно шелестел ими. Иногда пролетали птицы — сороки или кто там, — садились на раскачивающиеся ветви, недовольно вскрикивали, что им не дают усесться спокойно, и улетали, скрываясь из глаз.

Но несмотря на немолчный шум и уйму голосов, сыплющихся отовсюду, вместе они складывались в непривычную тишину, тишину услышанную, а не возникшую оттого, что ты не расслышал звуков. Эта тишина услышанная настолько ошеломляла, что они молчали весь день, хотя и работы окончились (почему? ещё совсем не вечер… или просто кажется так, оттого что светло?), и никто не приказывал им ничего — не сказали, что делать. А они не знали сами и молчали.

Они сидели посреди высоких и зелёных деревьев, которые никто не собирался срубать, на старом сухом бревне и ничего не говорили. Вокруг бегали муравьи. Иногда они тоже залезали на бревно, хотя оно не сильно им нравилось, по-видимому. Или не нравились люди на нём. Лунев подумал об этом мельком, проследив за муравьями взглядом, но спрашивать у них не стал.

— Скоро будет год, как я в ссылке, — вдруг сказал Семён.

— Год? — Лунев не понял и изумился. Наступил только июнь, а ссылка ведь началась с ноября… Разве нет?

— Ага, год, — подтвердил Семён. — Меня ж в июле сослали.

В июле. В прошлом июле, это так давно, прошлое лето, ещё до того, как Лунев прилетел в Ринордийск.

— Так ты здесь с того лета? — уточнил Лунев, всё ещё не веря. — Почти целый год?

— Ну так я тебе что и говорю, — недовольно проворчал Семён. — Говорю же, в июле…

— И всё это время ты был на каторге?

— Лексей, ты совсем дурак, что ли? Ты подумай. Где я ещё мог быть?

Время вдруг развернулось перед Луневым во всей своей красе, как разворачивалась уже раньше географическая карта. Календарь, столбики дат, сложенные в аккуратные блоки-месяцы. Ноябрь, декабрь… дальше где-то март… май, июнь… (Какой громадный календарь!) Зодиакальное колесо — слева и пониже, оттуда — вверх, по часовой стрелке, на вершину колеса, затем плавно, перетекая, вниз — и сколько же ещё до изначальной точки! Год, целый год, целых двенадцать месяцев, полный цикл — это так бесконечно долго. За это время выпадет и растает снег, и дети пойдут в школу, и встретят Новый год, и тысячи, тысячи других событий человеческой жизни, — вот что такое год. И пока, с прошлого июля, прошёл только один. А с ноября вообще ещё не прошёл.

Ссылка — это не временное неудобство, как он незаметно для самого себя считал всё это время. Нет, это гораздо, гораздо дольше…

— А может, когда год пройдёт, тебя вернут? — спросил он вдруг дрогнувшим голосом.

Семён как-то нервно рассмеялся.

— С чего вдруг? — от смеха его косматая борода дрожала. — Кто ж мне даст один год? И речи не шло. «Вернут»! Да-да, больше им делать нечего.

— А сколько тебе дали? — Лунев облизнул пересохшие губы.

Семён задумался.

— Нисколько, — произнёс он наконец. — У меня ссылка бессрочная, на усмотрение высшего руководства.

Бессрочная. Это слово будто обухом по голове ударило Лунева. Бессрочная — это значит без срока. Без срока — значит, без установленного конца. Никто не обещал, что освободят тебя тогда, или тогда, или даже вон тогда. Нельзя даже подумать: «Мне осталось всего лишь…» и назвать цифру. Ссылка прекратится, только если будет волеизъявление сверху, слово, сказанное вдруг в качестве одолжения или для своих непонятных целей. Когда оно будет сказано — ещё через год, через пять лет, через двадцать? Откуда он знает, когда надумают они или Он лично?

Или не надумают. Никогда.

«Ни-ког-да. Так и будет, так и будет со мной, я чувствую. Потому что это я, потому что именно для меня существует эксклюзивное ни-ког-да, изготовленное и прибережённое специально, чтобы преподнести мне. И мне преподнесут это ни-ког-да, вручат насильно, если я откажусь, а я буду отказываться, но это не будет иметь никакого значения. Мне уже выбрали судьбу, уже спроектировали и продумали все детали, я знаю… знаю…»

Чёрная дыра, бездна разверзлась перед ним, готовая принять его, падающего, закрывающего глаза, теряющего рассудок.

«Бессрочно, — почти вслух повторял он беззвучно шевелящимися губами. — Бессрочно. Бессрочно. Бессрочно». Стены домика — непонятно, откуда появились, — квадратно очерчивали его и темноту, которая входила через окошко и наполняла помещение. Света почти не было, кроме слабейших отблесков, — это ужасная беспроглядная ночь, сюда очень хорошо добавился бы красный, как цвет заката уже минувшего и оставившего после себя темноту, красные пятна, как кровь на снегу, как кровь, льющаяся по снегу от горизонта всё ближе и ближе, покрывающая сугробы и заснеженные ели, тусклый жёлтый отблеск злобных глаз, ночь, ночь…

— Лексей! Что с тобой, в конце концов? Успокойся!

Семён, совсем невидимый в темноте, сидел где-то в углу и говорил слова и фразы. Лунев же повторял только: бессрочно, бессрочно, бессрочно.

Ссылка — это на вечность! Он никогда не выйдет отсюда.

— Эй, Лунев! Собирайся — и на выход.

«Что?» — спросил он без голоса, обернувшись на чёрную фигуру в двери.

— Пошли, говорю. В столицу тебя повезём. Приказ сверху, — охранник ухмыльнулся и вышел.

— В столицу? — тихо проговорил Лунев. — В Ринордийск? — он остановил одичавший взгляд на Семёне. Вопрос и восклицание одновременно слились в этом взгляде.

— Вот видишь, — пробормотал Семён. — Я же говорил…

Лунев поднялся, шагнул к двери. Он не понимал, что делает сейчас, что ему надо делать и что делать положено. Остановившись на секунду у дверей, он снова оглянулся на Семёна.

— Иди, Лексей, — кивнул тот. — Иди.