62

И снова полустанки, снова холмы, снова снежная пыль. Самая нескончаемая и муторная в мире карусель. Порой Луневу казалось, что всё почти неплохо, можно жить и даже можно быть человеком. Пока они брели, пересекая равнину, сквозь метель и мглу, тяжёлый беспробудный сон окутывал их души, но вечером всё равно горела лучина, вечером рождались короткие разговоры, и вечером они вдруг вспоминали про себя помимо окружающих предметов. Тлеющий свет, правда, делал всё призрачным и неясным, под стать обстановке барака, на малую часть только понятным, скорее на уровне тёмных ощущений, чем осознанно.

Если же днём случался перерыв в работе, Лунев получал возможность думать: не только о том, что вокруг, но и о том, что было, и даже, возможно, о том, что может случиться. Тогда, как любой нормальный человек, он мог связывать события, искать причины и следствия, хоть и в несколько замедленном режиме. Как будто исчезала пелена тумана и снова становились видны скрывшиеся из глаз очертания.

Была одна из таких минут, и он разговаривал с Ритой. Он часто с ней разговаривал, когда выдавалась возможность: отчего бы нет, ему надо было с кем-то говорить, разговоры немного оживляли его, возвращали в мир людей. Что касается Риты, то она, похоже, иначе вообще не могла. Она всегда околачивалась поблизости, пока они работали, она постоянно что-то рассказывала, чем-то возмущалась, чем-то хвасталась, по поводу и без. (Саму её от каторжных работ освободили по распоряжению Эрлина ещё с самого начала. Рита, впрочем, данному обстоятельству совсем не обрадовалась — это Лунев узнал от неё же). Её разговоры с Луневым были полны всё того же театрального пафоса и драматичных поз, но они, по крайней мере, пробивались сквозь толстые стены, которыми было загорожено восприятие Лунева, и пробуждали в нём хоть какие-то отголоски эмоций.

Они стояли, одни посреди степи. Пустая белизна расстилалась вокруг, из их ртов вырывался пар. Лунев смотрел вдаль, на волны холмов у горизонта и слушал, что говорит Рита.

Она рассказывала, как оказалась в ссылке. Всё с самого начала: про чёрное авто у ворот парка, про то, как она, фройляйн Рита, захотела устроить митинг, как она этот митинг организовала и как она и ещё несколько человек — но конечно, нет, не надо имён — протестовали на перекрёстке дорог, как подъехали автомобили и как она осталась, не стала убегать. Она рассказала про арест: про людей в чёрной форме, про то, каково ехать в угловатом чёрном авто, про приземистое и мрачное государственное здание, в которое её привезли.

Лунев слушал, припоминая: да, с ним было почти то же самое. Он просто забыл.

Потом Рита начала рассказывать о допросе. Она говорила про глухой кабинет с лакированным столом и секретерами у дальней стенки, говорила — снова, в тысячный раз — о том, какой мерзкий и отвратительный человек Кирилл Эрлин. Она пересказывала диалог, состоявшийся между ними, — фразу за фразой, слово в слово, точно разговор был у неё записан.

Лунев слушал, и тягостная мысль, поначалу зародившаяся несмело, всё больше утверждалась в нём. Откуда такое совпадение, что Риту арестовали лишь несколько дней спустя после его собственного ареста? Откуда знает Эрлин, что «фройляйн Рита всегда против», и случайно ли он начал разговор с фразы о школе, при упоминании которой Риту всегда передёргивало? Что за странное выражение, в конце концов, — «твой знакомый Лунев»? Откуда Эрлину известно, что они знакомы?

— Нет, ты подумай, он действительно рассчитывал, что я соглашусь! Что пойду на предательство! Представь себе только!

— Послушай, — произнёс он медленно, — могло выйти так, что… я, правда, не знаю точно… надеюсь, что нет… В общем, возможно, что тебя арестовали из-за меня.

Рита тут же насторожилась.

— Та-ак. Давай, выкладывай.

Лунев выложил. Он рассказал всё, что помнил, что сохранила его покорёженная, местами стёртая начисто память. Про всё, что было до кабинета и немножко после, а дальше было пусто, потому что там, в кабинете, под взглядом двух глаз с надвинувшегося лица наступил провал, провал абсолютный и не поддающийся никаким изысканиям в собственных воспоминаниях. Сколько бы Лунев ни пытался припомнить, какими бы путями ни подходил к мутному пятну — ничего.

— Я не помню, что я говорил тогда, — заключил Лунев. — Честно, не помню. Возможно, иИРита сказал что-то про тебя или про кого-то…

На лице Риты нарисовалось нечто вроде снисходительности. Еле заметно улыбнувшись, она отвернулась и устремила взгляд к далёкому горизонту.

— Успокойся, Лунев, — твёрдо произнесла она. — Меня арестовали, потому что я так захотела, а не из-за кого-то ещё.

Лунев не был так уверен, но переубеждать Риту не стал. Так или иначе, она была права: конфликт с властью — это именно то, к чему она стремилась, уже давно, то, на что она рассчитывала, когда вела себя так, как вела. Только вот последствий Рита явно ожидала других.

— А тебе бы всё геройствовать, — сказал Лунев вслух. — Почему бы просто не уйти вместе со всеми, пока ехали автомобили, я не очень понимаю. Или не было такой возможности?

— Была, — признала Рита. — Но я хотела так. Мне не нужно «просто», я не хочу только существовать. Ich will leben, — вспомнив, что Лунев не знает немецкого, она повторила. — Я хочу жить.

— И делаешь всё, чтобы этого не делать, — ответил он. — Мир не всегда такой, как нам хотелось бы, Рита. Знаешь же, как говорят: хочешь жить — умей вертеться.

— А по мне лучше так под пули, но собой, — Рита улыбнулась своим словам.

Они замолчали: компромисса здесь не было, каждый считал только по-своему и не иначе.

— Что бы стоило тебе не пасовать перед идолом, а высказать ему всю правду? — прервала молчание Рита. — После такого стихотворения — и так лебезить?

Лунев не сразу ответил: события тех дней снова разом ожили в голове, захлестнув его полностью.

— Ты не понимаешь, — сказал он, наконец. — Это не от меня зависело. Он… Как будто Он действительно меня загипнотизировал. Я вообще не владел собой… Просто не мог…

— Глупости! — бросила Рита. — Меня бы на твоё место, — вздохнула она почти мечтательно. — Если бы вместо Киры меня допрашивал идол, вот бы он удивился. Уж я бы смогла, я бы плюнула в его наглую рожу.

«Это ты сейчас так говоришь, — подумал Лунев. — Это ты на словах такая смелая и несгибаемая, а смогла бы ты остаться такой же под Его взглядом? А, Рита? Смогла бы противостоять, когда Он прямо напротив тебя, когда глаза Его прожигают насквозь, когда Его голос заполняет всё в тебе, велит не противиться и отныне принадлежать Ему? Смогла бы ты, Рита?» Он не знал ответа на этот вопрос.

Холодный порыв ветра пронёсся над заснеженной степью. Рита зябко поёжилась (её шарф не очень-то спасал от мороза) и огляделась по сторонам.

— Так холодно, — пожаловалась она.

— Да, — подтвердил Лунев.

— Хочу в Ринордийск, — пробормотала Рита. Она отступила на пару шагов, помолчала, видимо, раздумывая над чем-то.

— Будешь в столице, передай ему… — она прервалась.

— Что?

Чтоб Он вспомнил о ней? Проявил милосердие? Вернул в Ринордийск?

— Что он дрянь, — закончила Рита и слегка улыбнулась.

У Лунева странно отлегло от сердца: фройляйн Рита по-прежнему фройляйн Рита. Она не сломилась, нет. Возможно, её вообще невозможно сломить.

— Передашь? — настойчиво повторила Рита.

И что ей сейчас ответить? «Да, передам, вот так подойду к Нему и скажу, что он дрянь, чтоб меня снова вернули в приозёрье, а скорее всего, просто расстреляли». Лунев не представлял, как он сможет так себя повести. Он не фройляйн Рита, его на подобную выходку не хватит.

— С чего ты так уверена, что я буду в столице? — сказал он вслух.

— Будешь, — убеждённо кивнула Рита. — Вот увидишь. Ты ещё будешь в Ринордийске и встретишься с ним лично.

Лунев в сомнениях покачал головой и отвернулся. Перерыв кончился, пора было идти.

— Так что? Передашь?

Он задумался.

— Посмотрим.