Глава 3

Глава 3

И детям прочили венцы

Друзья-соседы, их отцы.

(А. С. Пушкин)

Большая зала дворца была озарена тысячами свечей и украшена гирляндами цветов. Ужин с поздравлениями Его Императорскому Высочеству уже закончился, а музыканты ещё разыгрывались, поэтому нарядно одетые дамы и кавалеры прогуливались из одного конца залы в другой, ожидая начала танцев. Наконец, в залу вошли Император с Императрицей, оркестр заиграл полонез, и начался бал.

Скромно стоя у стены и ожидая приглашения на танец, Като наблюдала за грациозно скользящими в полонезе парами. В первой паре шли Их Величества. Император — высокого роста (в отца), совсем молодой, но уже с лёгкой проседью в волосах, усах и бачках, с умными светлыми глазами и потрясающей военной выправкой. Императрица — маленькая, хрупкая, бледная, со впавшими от чахотки глазами. Она не любила балов, и присутствовала здесь сегодня только потому, что это был день рождения её любимого сына.

Во второй паре — родители. Отец приходился правящему Императору двоюродным братом, и их связывали самые дружеские чувства, но всё же Като удивилась, что во второй паре оказался не кто-нибудь из братьев Государя, а именно её отец. Он двигался грациозно, и его внешняя непривлекательность искупалась потрясающим изяществом манер и движений. Мама, как и Государыня, страдала чахоткой, но, в отличие от Её Императорского Величества, по ней это совершенно не было видно. Она такая красавица! Высокая, с очень тонкой талией (и это несмотря на восемь детей — кстати, столько же, сколько у Императорской четы), цвет лица нежный и ровный, обрамлённый роскошными тёмными локонами — их Като получила по наследству — а выражение спокойное и уверенное (кто-нибудь со стороны сказал бы, наверное, что надменное, но это неправда; мама просто сияет полным расцветом своей красоты и понимает это; ей сорок семь лет, она на целых девять лет старше Её Величества, но, по правде сказать, легче подумать наоборот).

В третьей паре — Его Императорское Высочество. У него ещё нет невесты, поэтому приходится выходить в полонезе с тётушкой, приехавшей из Германии поздравить любимого племянника. Ей сорок — ещё совсем не старая. Похожа на отца, Императора Николая Первого, только взяла от него лучшие черты, и в целом они как-то мягче. Своих детей ей Бог не дал, поэтому она нежно любит многочисленных племянников. Особенно этого — Никса. Нет, наверное, во всей Российской Империи человека, который бы не любил Никса. Он большой умница — приближённые искренне считают, что Николай Александрович будет достойным продолжателем славных дел своего отца, а может быть, даже и затмит его правление. Во всех движениях — грация прирождённого царя. Симпатичный, очень похож на мать, только выглядит гораздо живее и балы, кажется, любит. Ему сегодня исполнилось девятнадцать лет — самый расцвет, самое прекрасное время.

Среди танцующих Като нашла взглядом Сашу. Та скромная, в совсем простом платье. Кажется, её муж, Великий князь Николай Николаевич, недоволен этим, постоянно ловит взглядом другую Александру — жену брата Константина. Та — рыжеволосая, гордая, нарядная, с поистине царственным достоинством скользит в полонезе рядом со своим неказистым мужем. Вот так иногда бывает в жизни, что красивым женщинам достаются невзрачные мужья. Бывает и наоборот.

Полонез закончился. Объявили вальс. Като вспомнила, как на детских балах вальсировала с Сержем. Перед началом праздника встретила его в дверях, на дежурстве. Он шепнул ей:

— Оставишь мне одну мазурку?

Конечно, оставит. Хоть десять, если Серж захочет. С ним приятно танцевать.

Высокая статная фигура выросла перед Катариной неожиданно. Тёмно-серые глаза приветливо улыбаются, всё симпатичное лицо тоже. К ней протягивается рука в белоснежной перчатке. Наследник престола, именинник, хочет танцевать с ней на первом же её балу! Для Като это был предел её полудетских мечтаний. Она покорно протягивает ему руку, стараясь унять непрошенную дрожь. Найти бы глазами зеркало: вдруг невзначай покраснела, так не к месту? Под слоем пудры, конечно, незаметно, но вдруг… Всё не сводит глаз с Цесаревича. Какой же он, всё-таки, красивый! В мундире своего полка (Като в них совершенно не разбирается, а потому не знает, какого именно), с Андреевской лентой на груди, по-военному прямая осанка. И вот они уже кружатся по зале Зимнего дворца, и серые глаза смотрят на неё по-доброму, и сердце хочет выпрыгнуть из груди от радости. Ведёт он её безупречно, с ним танцевать даже легче, чем с Сержем.

— Это Ваш первый бал… Вы робеете? — нежный басок, недавно установившийся после обычной юношеской ломки голоса, звучит приятно, хочется его слушать без конца.

— Пожалуй, немного… Я просто не ожидала, что на первом же балу мне выпадет честь танцевать с Его Императорским Высочеством!

— Отчего же? Вы ведь тоже Императорское Высочество. Да и, — он смеётся звонко, — здесь почти все — Императорские Высочества. С каким-нибудь да довелось бы потанцевать непременно.

И Като, почти забывая приличия, смеётся в ответ. От этой шутки какая-то грань между ними, прочно стоявшая в её сознании, вдруг падает. Хочется оставить все церемонии и просто посмеяться с ним вместе, покидать камешки в море в Стрельне, поговорить о Пушкине, а то и вовсе пуститься на неслыханную дерзость: посидеть на подоконнике Каменноостровского дворца и поболтать ногами. Но нет, с ним, наверное, не получится: всё-таки, Наследник престола. Как чуднó: несмотря на давнюю дружбу их отцов, Катарине казалось, что Цесаревич надменен, недосягаем, как всеми заласканное с пелёнок золотое дитя. А он, оказывается, прост и мил, почти как Серж.

— Мне кажется, когда Вы вступите на престол, Россия будет благоденствовать. Как сейчас.

— Вы думаете? — горько усмехается Никс. — Хочется надеяться. Но иногда я чувствую, что до папеньки мне недосягаемо далеко. Россией вообще, должно быть, невыразимо тяжело управлять. Вообразите: от Финляндии до Аляски! И везде живут люди, и всем подавай разного. А Император один, и он тоже живой человек, а ему нужно думать о благе каждого из этих подданных. Что делать, если хотя бы двое из них требуют противоположного?

— Убедить одного из них в том, что он не прав.

— Как? Силой?

— Нет. Добрым словом.

Вальс оборвал их на полуслове, Никс проводил свою даму до места и улыбнулся ей на прощание:

— С Вами было замечательно танцевать и ещё лучше разговаривать. Не займёте ли Вы мне ещё один вальс?

— Это будет для меня большой честью, — и глубокий реверанс. А про себя: «хоть тысячу вальсов и миллион других танцев! Даже занятой Сержем мазуркой согласна пожертвовать, если он не обидится. Только пожалуйста, говорите ещё, Ваше Высочество! Так же серьёзно, так же искренне, как давнему другу. Я готова стать Вашим другом, если Вы того захотите».

И вдруг в мысль о друге закралась другая, которая, ей-богу, не приходила в голову Като до этого момента. Какой-то внутренний голос серьёзно спросил её: «А Императрицей Всероссийской ты готова стать, если он того захочет?». Она, конечно, ещё маленькая, Империи дальше Стрельны почти не видела, но ведь и в ней течёт царская кровь! Её прапрабабушка из робкой и довольно бедной немецкой принцессы превратилась в величайшую Императрицу. Бабушка едва не стала императрицей Франции (а говорят, что некоторые люди, вроде генерала Багратиона, хотели и российской Императрицей её сделать). Наверное, с именем передаётся некоторая направленность духа и судьбы. Като никогда не была амбициозной, но если ради того, чтобы быть рядом с ним, придётся принять венец этой огромной, долго заснеженной, колокольной, блинной, нелогичной, но сердечной страны, она согласна!

Весёлая быстрая мазурка отвлекла принцессу Катарину от столь неожиданно обрушившейся на неё мысли, но Серж всё равно заметил произошедшую в ней перемену. Он был наблюдательным, особенно в том, что касалось Като, но не хотел думать о том, что его Катарина могла влюбиться в Цесаревича. В него влюблена вся страна, включая его, Сержа, это неизбежно даже при поверхностном общении с ним! Нет-нет, это всё глупости, Катарина по-прежнему такая же близкая, как всегда, смеётся и улыбается ему как другу детства.

— Скажи, а если бы ты был Цесаревичем… Как ты считаешь, ты смог бы управлять Россией?

Вопрос неожиданный. Раньше, сколь он помнит, Като редко задавалась такими вопросами. Попытался честно подумать.

— Ты знаешь, я не могу представить себя на его месте. Я думаю, Господь бесконечно прав в Своей великой мудрости, расставив нас именно так, а не иначе. Если бы я мог управлять Россией, я был бы на его месте.

— Ты отвечаешь, как взрослый. Серьёзно. А ты представь, на секунду представь, что старший сын Их Величеств — не он, а ты...

— Ну ты сравнила! Не думаю, что я смог бы...

— А мне кажется, очень даже! — Като чуть наклонила голову, внимательно рассматривая друга. — Ты умный, чуткий. Его Императорское Величество Сергей Первый — нет-нет, послушай доброго друга, звучит поистине великолепно!

Улыбается совсем как раньше. Интонации тоже лёгкие, прежние. Но к чему она завела этот разговор? Как будто если бы он был Императором, она любила бы его больше. Като, ты ведь не такая! Поборов себя, всё-таки решился спросить напрямик.

— Ну что за глупости! Я ведь люблю тебя и так, и вовсе не за то, что ты граф.

« — А его? — чуть не сорвался с губ Шереметева вопрос. — Его ты любишь не за то, что он Наследник престола?». Но он благоразумно сдержался: не надо. Его все любят. И вовсе не только за это, но и за замечательные душевные качества. И Катарина просто не могла стать исключением. Так стоит ли огорчаться? Пока она так же нежна и простодушна с Сержем, как раньше, нет повода для беспокойства.

Было ещё несколько танцев, один из которых Като посчастливилось танцевать с Императором. До чего же он галантен! И по лицу видно, что очень добрый. Глаза усталые — да, прав Никс, тяжело управлять такой большой страной! Но у Александра Николаевича хорошо получается. Конечно, проблемы есть, но ведь без них никуда, такова наша жизнь. Как говорит Цесаревич, Император тоже человек. Но Екатерина Петровна знала: её отец по мере своих сил помогает кузену-Императору нести этот тяжёлый крест. Ещё при прошлом Императоре, Николае Первом, отец основал Императорское училище правоведения, которое призвано было выпускать полезных государству людей. Да и сейчас он не оставляет своих трудов, унаследованного от отца попечения о бедных и больных, в частности. И снова та же мысль: если её отец так помогает его отцу, то и она могла бы помогать ему. Трудиться на благо этой страны, гораздо более родной ей, чем Германия, где она была только в раннем детстве и уже ничего не помнит.

Объявили белый танец. Като, смутившись, ангажировала Никса: она ведь обещала ему вальс. Разговор, прерванный на полуслове в прошлый раз, возобновился в прежнем доверительном тоне, и вскоре Катарина совсем осмелела и говорила с Цесаревичем так, как будто они старые друзья. Его это нисколько не смущало, он тоже держался с ней на равных, и это подкупало, очаровывало.

Эта красивая пара — высокий обаятельный юноша в военной форме и совсем ещё девочка в пышном белом платье — отразилась, преломилась в свете пяти пар зорких глаз. Сбоку, за карточным столом, две пары серых — одни потемнее, другие совсем светлые.

— Что ты об этом думаешь, Пьер?

— Я… думаю, что это очень неожиданно, но что у тебя, Ваше Величество, великолепный сын, который сможет, если захочет, сделать счастье моей дочери.

— А почему бы ему не захотеть, когда у тебя такая очаровательная дочь?

— А давеча ты говорил, что России политически необходимо породниться с Датским королевским домом. Что у тебя на примете для Никса есть принцесса Дагмар...

— Конечно, говорил, да и о принцессе Дагмар слышал только хорошее… Но Датский дом — это ведь тоже ветвь Ольденбургского дома. И потом, видит Бог, больше всего на свете я желал бы видеть Никса счастливым и отнюдь не хочу принуждать его к браку, если невеста ему несимпатична. Словом, я не вижу никаких препятствий для этого брака, если только и Никс, и Като достаточно полюбят друг друга.

Чуть поодаль, на кресле, под тёплой вязаной шалью, под бальным платьем и под тонким иссиня-бледным слоем кожи ещё бьётся, пусть и слабо, сердце. Светло-карие глаза, подведённые, словно тенями, кругами беспощадной чахотки, тоже застыли на двух вальсирующих фигурах.

«А это было бы очень неплохо! Конечно, в смысле воспитания и манер Екатерине Петровне далеко до Никса, но это же поправимое дело… Она очаровательная девушка, лучшей дочери я бы себе не желала. Мать, конечно, из Нассауского дома, а значит, дурное воспитание в этой семье неизбежно, но если бы девочка могла хоть немного пожить с нами, в Зимнем дворце… Вон, Александра замужем за Низи — и, хоть и с трудом, но вписалась в семью… Нет-нет, это определённо нужно обдумать! Спросить у Саши, что он думает по этому поводу. Наверняка его государственный ум подскажет правильное решение. Как бы то ни было, главное — счастье сына. Нравится это или нет, сын вырос, ему нынче девятнадцать, а значит, как ни грустно, о его будущей жене нужно думать, и этот вариант, во всяком случае, был бы далеко не самым плохим».

На другом конце бальной залы, устало и рьяно обмахиваясь веером — цепкий взгляд пары тёмно-серых, тоже расширенных чахоткой глаз.

Нет-нет, это невозможно: Императрица ведь из Гессенского дома… «Из Гессена может ли быть что доброе?» — переиначило сознание строчку из Писания. — Не хватало ещё с этими дурно воспитанными плебеями родниться!.. Тёща Его Императорского Величества, а может статься, бабушка ещё одного… Звучит, конечно, заманчиво, но слишком дорога цена — во-первых, в Цесаревиче течёт испорченная Гессенская кровь, а во-вторых, будущая Императрица ведь должна быть православной… С решением Саши она ещё смирилась, хоть и не без труда, но ещё одну вероотступницу в семье она не потерпит ни за что на свете! Жертвовать спасением души дочери, даже ради чести быть тёщей и бабушкой Императора — неправильно. На том свете не спросят, чья ты тёща и чья ты бабушка.

И наконец, на посту, в камер-пажеском мундире — тёмно-карий, неприкаянный взгляд, старающийся казаться весёлым.

Так вот какого жениха прочит ей Господь! Что ж, с Его волей остаётся только смириться. Её Императорское Величество Государыня Императрица Екатерина Петровна. Звучит красиво. Но только это уже не та Като. Но ведь это неизбежно, он знал это с самого начала, когда-нибудь она перестанет быть той девочкой, к которой он так сильно привязался… Господи, почему так хочется его ненавидеть? Это никак нельзя, ведь он будущий Государь, а значит, его надо любить. Да и нельзя его не любить, учитывая его душевные и моральные качества. Ведь вот он и сам, граф Сергей Дмитриевич Шереметев, любит его сейчас со всем пылом верноподданических чувств, и с удовольствием стал бы ему настоящим другом, если бы… Като, нет! Тебе завтра всего шестнадцать, ты ещё никого никогда не любила всерьёз, и конечно, не могла не подпасть под очарование этого замечательного юноши… Нет, Серж, возьми себя в руки сейчас же! Ты же сам прекрасно понимаешь, что у тебя всё равно ничего бы не получилось. Проклятое сословное неравенство! Пусть будет так. Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. А он первым склонит колени у трона и станет самым верным слугой своего Государя. И своей Государыни.