4. Аланна. Жгучее желание

Я не знаю никого, кто в той или иной мере

не чувствовал бы себя одиноким.

Габриэль Гарсиа Маркес

Аши сидел на крыше замка, укрывшись крыльями, и задумчиво смотрел на закат. И что теперь? Пойти к носителю, объяснить… но Аши не знал как...

И если Рэми прикажет ему возвращаться в ритуальную башню, если отвергнет, тогда что?

Аши вплел пальцы в волосы и тихонько усмехнулся: он, великий сын бога, ошибся. Он разочаровал и кого?.. Человека. Единственного, кто в него поверил.

Насмешка судьбы...

Рэми выбрал его сам… и теперь за это поплатится… своей свободой.

Еще никто не смог противиться узам богов, а что если?.. Аши горько усмехнулся. Нет, даже Рэми не сможет.

Она и забыла, что терять больно. А как вспомнила пару лун назад, дышать не смогла. Сползла по стенке и беззвучно плакала, не осмеливаясь поверить… Этого не может быть… Просто не может.

Нет, она и до этого знала, что с Рэми что-то не так. Слишком хорош он был для обычного рожанина. Да и в тех воспоминаниях, когда она единственная спаслась от разбойников, было что-то странное. Отзывающееся в навязчивых снах, где Рэми, еще мальчик, протягивает руку, улыбается и говорит:

— Не бойся.

И Аланна больше не боится. Ни света, угасающего в глазах отца, ни странно неподвижной матери. Ничего. И просто вкладывает свою ладонь в его, и мир исчезает, растворяется в теплых объятиях. И слезы сами собой высыхают на щеках.

Во сне Рэми умел успокаивать как никто другой. Он приходил всегда, когда было больно, когда сердце разрывалось от одиночества и непонимания, вновь улыбался, вновь обнимал, вновь прижимал к себе и шептал на самое ухо:

— Глупая девочка, опять слезы?

И беспокойство куда-то уходило, а наутро появлялись силы, чтобы не только дышать, но и бороться. Быть сильной. И идти дальше, несмотря ни на что.

Аланна думала, что это всего лишь сны. Но теперь, содрогаясь от рыданий, поняла неожиданно остро — там мало что было от снов и слишком много от правды. И за окном утихает пламя силы, а дозорные тащат Рэми в замок. И Рэми не сопротивляется ведь… Висит на их руках безжизненной куклой. Без сознания? Или уже мертв? А что лучше?.. Ведь после такого...

Боги, а она что? Сидит как идиотка, тогда как Рэми...

Она вскочила на ноги, бросилась к лестнице и вдруг застыла, когда навстречу вылетел, втолкнул ее обратно в коридор какой-то рожанин.

— Не ходите туда! Нечего там спасать.

— Нечего? — выдохнула Аланна. — Да что ты знаешь!

— Занкл никогда не навредит Рэми, — со вздохом, будто маленькой девочке, объяснил незнакомец. — Но заставит всех забыть увиденное. Хотите забыть?

— Нет! — без сомнения выдохнула Аланна.

Она хочет помнить!

Нет, она должна помнить!

— Вот именно, — ответил настырный рожанин. — Вам нельзя забывать… Не сейчас, когда вы ему так нужны.

Так нужны?

Перехватило вдруг дыхание, и в благодатном полумраке коридора Аланна поняла, что именно эти слова она хотела услышать.

Нужна.

— Возвращайтесь в свою комнату, я найду вас позднее, — сказал рожанин. — А теперь простите, мне пора.

Он хотел уйти, но Аланна вцепилась в его рукав, спросила едва слышно:

— Как тебя зовут?

— Брэн. И Рэми мне, как младший брат. Сберегите его, архана...

Сберегите?

До сих пор Аланне казалось, что это ее берегут… И впервые она вдруг поняла: даже такие сильные люди, как Рэми, сами временами нуждаются в защите. И в помощи. Теперь, например. И она поможет. Все отдаст, но обязательно поможет!

В своих покоях она выгнала харибу и ждала, меря небольшую спальню шагами. И тени все более удлинялись, и солнечный свет все более мягчал, из ярко-желтого перетекая в медовый. И комната жила тенями растущих за окном деревьев, лужиц света на полу, мягкостью золотистого убранства. Таилась в впадинах резных боков сундука, пряталась в складках тяжелого, золотистого балдахина, отражалась бликами на мраморной столешнице. И вторгался из окна в комнату летний вечер, проносился на крыльях липовой сладости, пытался успокоить разгоряченную душу.

Аланна не хотела успокаиваться. Не сейчас.

Ну почему Брэн не приходит? Обещал же? Она бросалась к двери, хваталась судорожно за ручку и останавливалась. А если ее обманули? Если Рэми сейчас казнят? А она тут… Сдуру поверила незнакомому рожанину...

Она вновь бросилась к двери и остановилась. Показалось вдруг, что за спиной мелькнула тень, что ударили по воздуху огромные крылья. И, как во сне, стало вдруг спокойно. Будто ее, как когда-то в детстве, поймали в теплые объятия, поцеловали в висок и прошептали едва слышно в волосы:

— Все будет хорошо!

Как может быть хорошо? Но верилось же.

И в тот же миг постучали, а Аланна гордо вскинула подбородок, вытерла слезы и, сев в кресло, тщательными и быстрыми движениями расправила плед и раскрыла на коленях книгу. Стук повторился. Властно, жестко прошелся болью по вискам и заставил быстрее биться сердце. Посмотрев в зеркало, Аланна поправила с помощью магии обводку вокруг глаз, убрала со щек стершийся от слез рисунок рун — все равно без Лили она его не восстановит — и тихо сказала:

— Войдите, — уже зная, что на пороге она увидит точно не Брэна. Рожанин бы никогда не стал стучать так требовательно и громко.

— Не потревожил ли я вас, архана? — спросил рослый дозорный, склоняясь в глубоком поклоне.

Но Аланна не обманулась вежливостью гостя — за его спиной стоял второй, закутанный в плащ. Слишком хрупкий для воина, он, несомненно, был магом. А сам дозорный — тем самым старшим, о котором говорил Брэн. А если оба здесь, значит, друг Рэми прав. И Аланне надо быть осторожной.

Умница.

Голос внутри был похож на едва слышный шепот и так одобрял, что дыхание перехватывало. Она сходит с ума?

Стряхнув оцепенение, Аланна незаметно укрепила щиты, стараясь не выдать бушевавшего внутри огня, подняла равнодушный взгляд и глянула на гостей так, как смотрела на назойливых торговцев, что предлагали ненужные и слишком дорогие мелочи. Золота ей всегда хватало, Арман об этом заботился, но к чему покупать глупые безделушки? Арман смеялся, говорил, что неправильная она какая-то архана, что обычно девочки любят бантики, ленты, затейливые заколки и тонкой работы браслеты. Но Аланна лишь пожимала плечами и грозным взглядом выставляла торговцев вон.

И торговцы приходили все реже. И всегда уходили ни с чем. И Арман начал присылать ей украшения сам. Знал, что от его подарков названная сестренка не откажется. Да и те подарки были особыми.

Аланна погладила янтарь ожерелья и вернулась мыслями к гостям.

— Слишком позднее время для визитов, не так ли арханы? — холодно сказала она.

Голос ее прозвучал размеренно, будто она и в самом деле недавно оторвалась от любимой книжки и теперь не совсем хотела выныривать из мира романтичных грез.

Уж чему-чему, а притворству ее выучили хорошо. И теперь плечи выпрямились, на губах заиграла высокомерная улыбка, а глаза сами собой зажглись гневным блеском. Уловив свое отражение в зеркале, Аланна осталась довольна. И продолжила, лениво посмотрев на незавешенное окно, за которым уже опускались на сад сумерки.

— Чем обязана, старшой? — спросила она, и голос ее прорезал холодным ветерком теплый вечер.

Занкл вздрогнул. Видимо, он больше привык общаться с дозорными, а не с придворными дамами. И, как большинство мужчин на его месте, слегка смутился, не зная, как себя вести и куда деться в этой уютной спальне. И Аланна помогать ему избавиться от неловкости вовсе не спешила.

— Один из наших молодых магов сегодня сорвался, — сказал, наконец, Занкл. — Мы хотели проверить, не потревожил ли он вашего покоя, моя архана.

— Моего покоя? Сорвался? — удивилась Аланна. — Что мне за дело до ваших магов? Я настоятельно прошу вас удалиться. Моему жениху может не понравиться присутствие мужчин в моих покоях. Да и книга слишком интересна, чтобы отрываться от нее ради такой глупости.

И сама не верила в то, что несет. Рэми — глупость? И старшой в это верит? Судя по глазам, верит. Посчитал ее легкомысленной и разбалованной дурочкой. Пусть. Абы убрался… Только почему смотрит так странно? Будто испытывает взглядом или… Или догадывается?

Думать не хотелось. Ничего не хотелось. И когда дверь за старшим закрылась, Аланна так и продолжила сидеть, пялясь в проклятое окно. Сгущались за стеклом сумерки, упала на пол, раскрылась книга, вылетел спрятанный меж страниц березовый листик. Память об их первой встрече на озере. Аланна привычным с детства жестом погладила бусинки янтарного браслета, подобрала книгу, осторожно вложив в нее выпавший лист, и задумчиво поставила ее на полку, придавив, чтобы не упала, подставкой. А на подставке утихал в глазах богини удачи последний лучик солнца, прорвавшийся сквозь ветви деревьев.

За окном уже было темно. А Аланна все равно видела, как наяву тянувшийся где-то над садом переливающийся синим туман. И деревья тщетно пытались скинуть лазуревую накипь. Еще долго будет очухиваться лес после гнева высшего мага. А еще дольше будет она себя корить за глупость. Как не разглядела-то? Не помогла? Позволила сорваться?

В дверь вновь постучали, на этот раз тихо, едва слышно, будто поскреблись, и Аланна, встрепенувшись, пошла впускать Брэна:

— Как он? — сразу же спросила она.

— Увидите, — коротко ответил Брэн, подавая ей плащ.

Он была жестким и колол кожу, но Аланна этого даже не заметила. Она бежала по коридорам за Брэном, стараясь сейчас думать только о двух вещах: как бы успеть за проводником и не наделать шуму. Пару раз им приходилось прятаться в тени, пропускать снующих по замку слишком любопытных слуг. Им даже встретился один из дозорных, и Аланна, забыв про гордость, склонилась перед арханом вслед за Брэном. Нельзя попадаться. Нельзя ошибаться. Нельзя подвести Брэна и Рэми...

А потом был странно узкий и безжизненный коридор. Страшно скрипучая, плохо смазанная дверь, а за ней — небольшая спальня и сидевшая у кровати рыжеволосая девушка… На девушку Аланна даже не смотрела. Испуганной птицей забилось в груди сердце, прервалось дыхание и навернулись на глаза слезы — Рэми на кровати умирал, Аланна это знала...

— Никто не даст ему умереть, — развеял ее сомнения Брэн.

— Почему он?..

— Потому что целитель не может убивать, — холодно ответил рожанин. — Но кто-то об этом забыл… Мы оставим вас вдвоем… Ненадолго. Надолго не могу, дозорные могут увидят. И тогда не поздоровится нам всем.

Убивать? Аланна больше ничего не слышала. Только это слово билось в висках тонким набатом. Она опустилась перед кроватью на колени, потянулась ладонями к слипшимся от пота волосам. Рэми, любимый, хороший. Ты же обещал не бросать, быть рядом, так почему? Если убил, значит так было надо, значит, иначе не мог, правда? Правда ведь?

И вспомнила, как однажды ночью проснулась от страшного шума… Ей тогда не было и десяти. Зевая, она сонной тенью прошлась по коридору, остановилась наверху лестницы. Арман и Эдлай были внизу, в округлой прихожей с зеркальными стенами. И еще двое чужих. Нет, трое, и один из них чуть было не тащил на себе хрупкого, светловолосого юношу. Арман сказал что-то, Аланна не услышала, и юношу бросили к ногам брата. Грубо так, наверное больно… И обидно. Мелькнули на запястьях синим татуировки, зажглись тем же цветом бездонные широко распахнутые глаза. И Арман сказал вдруг, тихо так, с печалью:

— Боги, жаль такого дара...

— Заканчивай, Арман, — оборвал его Эдлай. — Ты сам знаешь, что должен сделать.

Арман кивнул стоявшему за спиной светловолосого дозорному, и Аланна чуть не закричала, закрывая ладонями рот: дозорный схватил юношу за волосы и одним движением перерезал ему горло. Хлынула темная кровь, пятнами отражаясь в зеркалах, светловолосый упал на блестящий в свете луны паркет, и Аланна бросилась в свою комнату, зарылась с головой в одеяла и заплакала...

— Я даже не буду заставлять тебя забыть, — услышала она внезапно голос опекуна и застыла, боясь пошевелиться. Эдлая она всегда боялась. Арман говорил, что незачем бояться, но Аланна знала… Опекун, если что, не пожалеет, не успокоит, как когда-то отец, а накажет так же сильно, как наказывал своих дозорных.

— Ты должна знать, что этот мир недобрый и неласковый. Того мальчика нельзя было спасти. После срыва очень мало кто из высших восстанавливается. Помни, Аланна, временами лучше убить сразу.

Аланна запомнила. Очень хорошо. И теперь дрожала от страха.

Рэми тоже лучше убить сразу? Он сам себя убивал, Аланна это чувствовала. И, наверное, надо было бы помочь… Но...

— Я слишком тебя люблю, чтобы так вот отпустить, — прошептала она, зарываясь лицом в одеяло. И порадовалась, что никто не видел ее постыдной слабости.

И вновь всколыхнулись за спиной крылья. И кто-то обнял ласково, шепнул на ухо:

— Бедная дурочка.

Дурочка?

Аланна подняла заплаканное лицо, обернулась, но за спиной, как и ожидалось, никого не было. Только в груди мягкой патокой растекалось тепло. Рэми будет жить, и эта глупая уверенность дала ей силы вытереть слезы и послушно вернуться в комнату.

Она приходила к Рэми каждую ночь. Видела, как он таял и умирала от бессилия. Днем играла во всю ту же холодную архану, радуясь, что жениха нет рядом. Виссавиец бы точно почувствовал ее смятение, остальные были слишком слепы… чтобы вообще что-то чувствовать.

— Ты снова ничего не ела, моя архана, — слышала она через волны задумчивости и честно пыталась сжевать хотя бы кусок свежего хлеба.

Запить его водой. Иначе Лили бы не отстала. Но выходило плохо. Еда застревала в горле, желудок отзывался спазмами. И все время казалось, что за спиной стоит этот из сна, с черными крыльями. И когда совсем плохо, вновь кутает в теплые волны силы, даруя облегчение. Хотя бы на миг. И дает силы дождаться ночи.

А ночью она говорила горевшему в лихорадке Рэми то, что никогда бы не осмелилась сказать. Гладила его волосы. Целовала руки. Стирала со лба бисер пота, умоляя не уходить, не оставлять, не сдаваться.

Слышал ли он? Аланна не знала.

Но однажды его в спальне не оказалось.

В ту ночь жара дышала через широко распахнутые окна. Уходил туда, в темноту, едва ощутимый запах болезни. И Аланна замерла посреди комнаты, не в силах поверить...

Все закончилось… Рэми теперь за гранью?

Она даже не сразу заметила, что у кровати стоит незнакомый высокий мужчина. Испугалась и хотела незаметно выйти, но незнакомец оказался быстрее. Встал между ней и дверью, скользнул ладонью ей под подбородок, и карие глаза его мелькнули странно пугающим блеском:

— Хороша.

— Где Рэми? — гордо высвободилась Аланна.

Уж с кем с кем, а с арханами она умела себя держать. Эдлай научил. А скрываться теперь было незачем. Если Рэми ушел, то ей все равно! Тем более что незнакомец, глаза которого баюкали сияние магии, явно был высшим, и без того все видел, читал ее душу, как раскрытую книгу, легко проникая взглядом за хрупкие щиты. Да и сердце ломило грудную клетку болью, так боясь услышать ответ...

— В святилище, — с легкой усмешкой ответил архан. — Живой и здоровый, так что не бледней, красавица. А когда он вернется, ты сделаешь вид, что ничего не знаешь… Так будет лучше.

Лучше для кого? Аланна, наверное, никогда бы не сдалась, если не подоспел бы тот, с крыльями. Не обнял со спины, не прошептал:

— Слушай его.

И если бы незнакомый высший маг не побледнел страшно, будто увидел призрак.

А Аланна выбежала из той проклятой комнаты, вернулась в свою спальню и упала на колени, пряча лицо в ладонях.

В святилище? Значит, все?

Она не знала, как долго просидела вот так на полу. Но когда очнулась, за окном уже взошло солнце, а спальня наполнилась нежным, еще совсем молодым светом. И Аланна, спохватившись, вскочила на ноги. Метнулась в дверь, стремясь добежать, увидеть собственными глазами, убедиться...

И тут заметила его. Целого и невредимого, хоть и исхудавшего почти до прозрачности. Забыла обо всем на свете, прижалась к его груди и зарылась лицом в плащ, вдыхая знакомый с детства запах. Жасмина. Он, как и Арман, почему-то пах жасмином.

А Рэми увлек ее обратно в покои, зашептал жарко в растрепавшиеся волосы:

— Архана, нас могут увидеть, — и сердце растаяло, пропустив удар.

— Где ты был? — плакала Аланна, цепляясь за его плащ. — Боги, я думала, что никогда тебя больше не увижу!

— В деревне, — соврал Рэми. — По делам архана. Я прошу вас! Вы себя погубите!

Говорил, а сам обнимал, прижимая к себе. Крепко, властно. Будто имел на это право. И имел же! Он гладил нежно по спине, опалял шею дыханием, вызывая волну истомы по позвоночнику. И шептал что-то потом ласково в волосы, успокаивал. Ну и пусть, что врал… Сердце-то его не врет. Бьется, как сумасшедшее под ее ладонью. И теплые губы его, собирающие слезы со щек, не врут. А потом на сердце стало тепло, и его губы коснулись ее. Всего на миг. Но стало душно и жарко. И Аланна чуть не упала, когда он высвободил ее из своих объятий и прошептал:

"Нельзя так", — и ускользнул через дверь.

Яркий свет лил и лил благодать через окна. А Аланна все так и стояла, касаясь губ кончиками пальцев. И всеми силами пытаясь растянуть это мгновение на вечность… Ведь оно может не повториться. Никогда.

А потом она забыла о будущем. Заставила себя забыть. Будущего нет. Есть незаметно скользнувшая в ее жизнь осень, усыпающая землю золотом листьев. Мягкий янтарный свет, горечь цветущей пижмы и ярко-желтые ромашки земляной груши. А еще метелки золотарника и солнечное тепло теперь не жгучее, как летом, а мягкое, почти ласковое. И тени удлиняются к вечеру, а с утра стволы деревьев утопают в нежной занавеси марева.

Скоро осень пройдет. Опадут последние листья, опустеют поля и отпразднуют в деревнях праздник урожая. Накроет Кассию снежным покрывалом, и Аланна примет брачную клятву, став женой виссавийца.

Но это зимой. А сейчас каждое утро встречала она с нетерпением, приказывала оседлать любимую кобылку и спешила в лес.

Стоило скрыться за деревьями неуютному угрюмому замку, как Аланна пришпоривала Лакомку и летела к озеру, к растущей у самого берега плакучей иве.

Там она спешивалась. Отпускала кобылку гулять по заливным лугам и знала — Лакомка не подведет. Не убежит далеко, примчится на первый зов, потянется за припасенным яблоком, косясь на хозяйку, даст погладить бархатистую шею. Утешит, ведь расставаясь с Рэми, Аланна каждый раз нуждалась в утешении. Встречаясь — растворялась в медовой радости. Забывала дышать, чувствуя, как мощными толчками гонит горячую кровь сердце.

Странными были их встречи. Молча кланялся Рэми. Молча кивала ему Аланна, улыбаясь подобно ребенку, понимая это и не в силах удержать глупой улыбки. Молча садилась в лодку. Молча отталкивался Рэми шестом от берега…

А потом была тишина. Мерные удары весел о воду, шелест волн о борт лодки и гуляющие под ногами прозрачные тени. Аланна любила эти мгновения: с Рэми и молчание было наполнено смыслом. И появлялась откуда-то выдра, забиралась в лодку. Сворачивалась в ногах Рэми клубочком и смотрела на Аланну ревниво, смешно топороща длинные усы. Терлась о ноги Рэми лоснящимся влажным боком, и млела под мимолетной лаской тонкой ладони заклинателя. Везучая.

И тепло как-то было на душе, и временами казалось, что не стоит Рэми на носу лодки, а сидит рядом, прижимая к плащу, пахнущему жасмином, целуя в макушку. Она даже чувствовала тепло его тела, растворялась в его нежности. И вдруг вздрагивала, понимая, что все это не наяву, а лишь в ее мечтах. Хоть и сладостны те мечты...

В такие мгновения Рэми, будто чувствуя, отрывал взгляд от озера и смотрел на Аланну. Улыбался. Тепло, искренне, как давно не умеют улыбаться при дворе. И в тот же миг сомнения куда-то уходили и на душе становилось спокойно. Пусть Рэми всегда вежлив и молчалив, но он ее любит. Ведь любит же, она знала!

А потом Рэми отвозил ее на островок, поросший столетними дубами. Помогал сойти на берег, чуть сжимая ее пальцы в жесткой от работы ладони. Прятал лодку в мягко шелестевшем рогозе, привязывал к березе, растущей у берега.

Пока он возился с суденышком, Аланна собирала созревшую за день малину. Нагретые солнцем крупные ягоды казались необычно вкусными, но стоило Рэми управиться с лодкой, как Аланна забывала о ягодах. Обо всем забывала.

Ведь не ради ягод ездила она на этот остров, а ради хрипловатого голоса, ради теплого ласкового взгляда, ради красноречивого молчания, за которые отдала бы все на свете… Если бы Рэми не был столь холоден.

Нет, он никогда не отталкивал ни словом, ни жестом. Просто держался всегда подчеркнуто почтительно. Отводил на небольшую полянку под столетним дубом, расстилал на траве плащ, помогая устроиться поудобнее. И каждый день приносил нечто особенное. То крупную чернику, то еще белые внутри лесные орешки, то непонятные на вкус коренья, пропеченные на огне, а то просто домашние пирожки, вкуснее которых Аланна никогда не ела. Потому что все это он подавал ей сам, все так же тепло улыбаясь, все так же купая ее в мягкости своего взгляда. Эти черные глубокие глаза, о которых она грезила с самого детства, были так близко и так далеко, что сердце сжималось от боли.

А потом он опускался рядом на траву, прислонялся спиной к дереву, смотрел в безоблачное небо и начинал говорить. И Аланна растворялась в бархатистом журчании родного голоса и могла до бесконечности слушать его рассказы о лесе, о животных, о деревенских праздниках, о холодных зимних вечерах и историях, рассказанных путниками. Он заново открывал ей мир, который, оказывается, не заканчивался за стенами замка. Этот странный, притягательный мир, куда он отказывался ее забирать.

Было больно.

И о магии они не разговаривали никогда. И о крылатой тени, в последнее время преследовавшей Аланну, тоже не говорили. Как и о том, что Рэми вновь может сорваться.

Но Аланна об этом помнила днем и ночью. Она даже поймала как-то дождливым утром Брэна. Схватила его за руку, затащила за мраморную колону, тихо спросила:

— Понимаешь, насколько высшие хрупки? Они, как люди без кожи — мир носят на своих плечах. Понимаешь, что это не конец?

— Он сильнее, чем вы думаете, архана.

— Почему старшой его защищает?

— Это не моя тайна, — после некоторого раздумья ответил Брэн. — Вы только должны знать, что старшой играет в свои игры...

— Вредит Рэми...

— Никто не в силах навредить Рэми, кроме него самого. Другие поостерегутся.

— Почему? Потому что он высший маг?

— Из-за того, что в нем живет, архана. И вы ведь прекрасно это знаете, не так ли?

Аланна вздрогнула, будто наяву услышав знакомый шум крыльев. А Брэн посмотрел на нее внимательно, глубоко и даже в чем-то сочувствующе.

— Рэми думает, что он вас не достоин… Правда в том, что вряд ли кто-то в этом мире достоин его. Вам будет сложно, моя архана. Вы с ним еще наплачетесь. Если можете сейчас повернуть назад, лучше это сделайте, иначе...

Он не сказал, что будет иначе, но Аланна и не спрашивала. И даже не останавливала его, когда он ушел. И потом не пробовала заговорить снова. Боялась. Потому что и сама чувствовала, что Брэн прав. Но… Повернуть назад уже не могла. Все вспоминала и вспоминала тот мимолетный поцелуй, все таяла в воспоминаниях о его взгляде, о его мягком голосе, о тепле его объятий. Ей это было нужно… Чтобы дышать.

Заметила Рэми и глазастая Лили.

Мягким осенним днем заливал спальню медовый свет, лужицами оседал на полу. И хариба шептала Аланне, что местный заклинатель на диво красив, как младший бог, но больно уж заносчив. В последнее время и вовсе изменился — смотрит странно, будто взглядом пронзает. До самых глубин. Будто все понимает, как высший маг. И в замке появляется редко, а как появляется, так не замечает ни девичьих улыбок, ни женской красоты. Ничего. Как неживой.

— С дозорными водится, вот нос и задирает, — смеялась Лили. — Себя арханом вообразил, а сам обычный рожанин, такой же, как остальные.

Аланна понимала, почему Лили так расходится: редкой красоты хариба всегда получала того, кого хотела. Кроме Рэми. Одной улыбкой, одним движением округлых бедер она соблазняла и сама легко поддавалась соблазну.

Позднее начинались хлопоты: Аланна вновь открывала шкатулку, одаривая плачущую харибу золотом. Куда пойдет это золото, думать не хотелось, но и отдавать харибу во власть жрецов не было сил. А узнай Эдлай, что Лили понесла, и у Аланны не осталось бы выбора.

Каждый раз Лили возвращалась от знахарки бледная, как снег. Каждый раз целовала руки арханы и со слезами клялась — впредь никогда! Но Аланна не верила. Сжимала нервно зубы и вспоминала услышанные в детстве слова виссавийца… Мать, убившая дитя, сама достойна смерти.

Лили убила двоих и должна будет за это заплатить. Либо она, либо ее архана.

И потом вновь, стоя на коленях перед алтарем богини-матери, Аланна тихо плакала. Не Лили убила — она. Именно она не смогла удержать харибы. Одна только фраза: «Никогда не возляжешь ты с мужчиной!» — и не было бы ни изведенных знахаркой детей, ни мук совести. Хариб не может ослушаться архана — узы богов ему не позволят. Но Аланна не могла приказать Лили, подавить ее волю. Может, и зря.

А вот теперь у Лили появился Кай и все вновь повторится. Мерзко. И противно. Но вслух Аланна этого не сказала. У нее не было сил.

— Кай говорит, что Рэми вообще-то парень хороший, — продолжала беззаботно щебетать Лили, расчесывая волосы Аланны. — Только сложно ему пришлось, слишком рано он главой рода стал.

Хариба собрала волосы под сетку и ловко скрепила их шпильками.

— И мать его странная какая-то, говорят, опытная травница. А младшая сестренка… хороша, но тоже больно нос задирает. И на язык остра...

— Может, ей нравится Кай? — спросила Аланна, которой наскучила болтовня Лили.

— Может, — мечтательно ответила хариба. — Только Кай мой. И ничто этого не изменит.

— Если он тебе не надоест, — резко отрезала Аланна. — Как надоел дозорный в столице. А так же сын дворцового пекаря. Лили! Ты же обещала…

— Не знаешь ты, архана, что такое страсть к мужчине, — тихо ответила хариба. — Это когда легче умереть, чем отказаться… Это когда себя теряешь и не хочешь находить. Да, я часто любила… но что за жизнь без любви? И что за любовь, если не можешь коснуться того, кого любишь? Хотя бы на миг?

Аланна замерла, как громом пораженная. Что за любовь? Ее любовь! Вот только… любовь ли?

— А как же Кай? — тихо спросила она, резко оборачиваясь. — Мы ведь… уедем скоро. Не будешь жалеть?

В синих глазах Лили мелькнула печаль.

— Я буду с Каем столько, сколько смогу… Такова наша судьба, архана. Женщина редко остается с тем, кого любит.

— Любишь его?

— Думаю, да.

— Так же, как любила остальных?

— Гораздо сильнее. Думаю, что тех я и не любила вовсе.

— А он тебя?

Лили задумалась. Положила на столик черепаховый гребень и долго молчала, прежде чем мрачно ответить:

— Я надеюсь, что нет. Пусть лучше не любит, не страдает.

— Хочешь я тебя отпущу? — мягко спросила Аланна, забирая со столика хлыст, а с вазы — яблоко, гостинец для Лакомки. — Выйдешь замуж за Кая, детишек ему родишь.

И вздрогнула от внезапного ответа:

— Не хочу. Кай забрал мое сердце, вы — мою душу. Вы даже понять не можете до конца, что сотворил со мной ритуал привязки… И пока вы не прогоните, никуда я не пойду. А даже если прогоните — умру. Любовь к мужчине это важно… но живу я для вас. Другой судьбы не хочу. Не представляю.

Ритуал привязки? Аланна вздрогнула. И вспомнила вдруг, как летом в столице упал с лошади и сломал шею молодой парень-архан. И как его хариб сам, без приказа, вошел в погребальный огонь. Вспомнила непонятную ей тогда пустоту в глазах юноши, вспомнила крик его трехлетнего сына, и впервые задумалась: может, не просто так называют харибов «тенью архана»?

А сама она смогла бы отказаться от Лили? Аланна сглотнула. Вряд ли. Харибы не понимают, но узы богов ведь и на арханов влияют.

— Я люблю Рэми, — прошептала вдруг она. — Сильно люблю…

А Лили лишь опустила голову, так, что золотистые кудряшки погладили ее щеки, и выдохнула:

— Я знаю. И Кай знает. Мы не выдадим… но… Архана, умоляю! Нельзя так!

— А сама?

Хариба опустила взгляд в пол.

— Я не архана. Рэми — не архан.

— Почему ты не понимаешь? — взмолилась Аланна. — Люблю его, не могу от него отказаться… Ну не могу я!

— Я понимаю, — дрожащим голосом ответила Лили. — Все понимаю. Но эта любовь вас погубит, моя архана. И его погубит! Прошу, образумьтесь! Ради всех богов!

Аланна сглотнула и резко оттолкнула от себя харибу. С трудом сдержав слезы, она швырнула хлыст на стол и выбежала из комнаты, уронив по дороге яблоко.

Она летела по коридорам замка, как безумная, не разбирая дороги. Понимала, что Лили права, что нельзя так, но душу переворачивало вовсе не это.

Рэми ее не любит. Когда любят, пытаются прикоснуться, быть ближе. А он? Всегда далекий, всегда холодный. И кроме того поцелуя...

Слезы хлынули сами, не спросились. Ручейками побежали по щекам, вновь размазывая руны рисунка. Сколько раз она плакала из-за Рэми? Сколько еще будет плакать? Почему не может, как прежде, вспомнить о гордости и забыть? Дышать не может!

Как слепая, брела она по коридору, ладонями опираясь на увешанную гобеленами стену. Не любит. И этого ничто не изменит… А она только и делает, что навязывается… стыдно-то как!

А гобелен вдруг поддался под ладонями, выгнулся выемкой и, не удержав равновесия, Аланна полетела во тьму…

Уходили отвесно вниз скалы, украшенные гирляндой снега и льда. Растворялись в мягком одеяле облаков. А где-то далеко над облаками начинало показываться солнце.

Аши стоял на вершине скалы и наблюдал. И гадал, вмешаться или нет. Впутывать в собственную судьбу младших богов было опасно. Тем более, таких младших богов, как отвергнутый всеми дядя. Но нити уже дрожали в пальцах и плели свой, только им известный узор. И судьба одного исцелялась, а другого — манила неизвестностью. Варнас бы развеял эту неизвестность. Но Варнас играет в собственные игры… кто сказал?..

Аши не хотел таких перемен, но у него не было выхода.

Оказалось, что носитель прощает далеко не все. И, один раз чуть его не потеряв, Аши не хотел рисковать вновь.

Почему люди так слабы? Почему так легко отдаются во власть чувств? Почему высшие маги настолько хрупки, что только чуточку согнешь и сломаешь же...

И если носитель уйдет за грань, Аши придется вернуться в темноту ритуальной башни...

Его передернуло. Снова висеть в цепях? Темнота под ногами, темнота над головой. Изрезанные цепями крылья и боль, что стекает по спине тяжелыми густыми каплями.

Аши не хотел в башню. И носитель обещал помочь освободиться, так ради богов! Почему все обернулось вот так?! И за помощь носителя Аши должен заплатить свободой!

— Может твоя свобода не там, где ты думаешь? — спросил тихий голос, и Аши встрепенулся. Сложил за спиной крылья и выдохнул в ответ:

— Моя свобода вдали от двенадцатого, так почему я должен снова, отец?!

— Ты ничего и никому не должен, мой сын. И скоро ты это поймешь.

И Аши сдался. Расправил крылья, упал вниз и парил над облаками. Хотел натешиться ветром в перьях прежде...

Прежде чем его опять сложным ритуалом припаяют к душе носителя. И заставят заснуть.

Но лучше так, чем ритуальная башня...

Хотя есть еще выход… один есть… только очень опасный.

Темно и душно. Холодной рукой сжимает сердце страх, трясет нервная дрожь. Страшно болит ушибленная коленка, а спину колет острый угол.

Думай же, думай!

Аланна глубоко вздохнула и выдохнула. Она все еще в замке. Скоро, совсем скоро ее найдут. А если не найдут, у нее есть дар, хоть и небольшой. Хватит, чтобы позвать кого-нибудь из дозорных. Стыдно, конечно, но пережить можно.

По руке проползло что-то пушистое, и Аланна в ужасе закричала, дернулась, больно ударилась локтем о стену. Нога уперлась в что-то мягкое, метнулась тяжелая ткань, пропуская солнечный свет, и Аланна сообразила наконец-то, что сидит в нише, спрятанной за плотным гобеленом. И что пугаться и орать было незачем.

Разозлившись на собственную глупость, она быстро произнесла простенькое заклинание, создав шар света, и выдохнула с облегчением. Пушистый комок — это всего лишь симпатичный мышонок, что забился в угол, смотрит глазами-бусинками и боится не меньше, чем боялась миг назад Аланна.

Усмехнувшись, она поднялась, отряхнула платье и осторожно взяла зверька на руки. Мышонок доверчиво уселся на раскрытой ладони, умывая мордочку коротенькими лапками. Милый.

Некоторые их боятся. Лили, например. А Аланна никогда не понимала, чего тут бояться. Она отпустила мышонка на пол и осторожно отодвинула пропахшую пылью ткань гобелена. Узкий, погруженный в полумрак коридор, ничего интересного...

Она заставила магический шар засветиться ярче, опуская ткань и оглядываясь. Маленькая ниша когда-то служила молельной. Был здесь и пустой теперь пьедестал, небольшой, для статуи неизвестного бога. Перед ним — ступенька для светильников. А на пьедестале витиевато выведенная надпись: «Бойся желаний своих, они имеют свойство исполняться!»

Желания? У Аланны было только одно желание, невыполнимое — быть вместе с Рэми, его женой, его любимой. Но этого боги не сделают, не в их правилах…

— А почему бы и нет? — раздался рядом тихий шепот.

Аланна вздрогнула. Выронила магический шар, и тот упал на пол, покатился по запыленным камням и потух у самой стены, вспыхнув на прощание серебристыми искрами.

Стало темно. А создавать новый шар было страшно. Такого голоса у смертных не бывает — так говорят только боги. А богов лучше не злить… Лучше стоять, не двигаться и слушать. Может, тогда пронесет…

— Очень даже сделают, девочка, — скучающе протянул голос. — Если будешь умницей.

— Прости, — прошептала Аланна, — я не хотела тебя тревожить.

— Ну что ты, я только рад. Меня зовут Варнас. Увы, вижу, ты обо мне не слышала. Как мимолетна человеческая память. А ведь когда-то, совсем недавно, меня знали во всей Кассии. И дорожки к моему святилищу никогда не зарастали, а мои статуи стояли почти в каждом доме, и возле них лунами горели светильники. И молились мне… как же часто и неистово мне молились! Все было, пока я не помог маленькому мальчику, Акиму. Знаешь, чего он захотел? Умереть с почестями, ну и умер… только вот беда — повелитель мне его смерти не простил. Разрушил мои святилища, приказал уничтожить мои статуи. Вы, люди — странные существа, часто вините тех, кто вам помогает. И теперь я сам нуждаюсь в помощи. И ты мне поможешь, правда?

— Взамен на что? — живо спросила Алана и тотчас умолкла, испугавшись собственной дерзости.

— Взамен на исполнение заветного желания. Разве этого мало? Только… легко не будет. Предупреждаю.

— Я все сделаю… только бы быть с ним. Только бы он меня любил, а не как сейчас...

— Какие чудесные слова, — прошептало божество. — Как я по ним соскучился. По человеческой глупости!

Раздался резкий звук, будто кто-то хлопнул в ладоши, и судьба вдруг щелчком изменила свои дороги. Или не изменила? Аланна молчала, боясь дышать, чувствовала, как бегут по щекам слезы и не останавливала их. Она плачет в последний раз, видят боги! И завтра она вновь станет сильной!

— Твой выбор, Аланна!

Дышать вдруг стало легче, плечи сами собой расправились. Хлопнули невдалеке крылья, и показалось вдруг на миг, что тот крылатый улыбается. Не радостно — тревожно и печально. Как молодой отец, просящий у богов милости для сына.

Она перевела дыхание, и на ее раскрытой ладони засиял новый шар света. Голос исчез, а с ним и неприятное, давящее ощущение густого воздуха. Она осталась одна в этой нише, и ничего не изменилось: вот он, пыльный гобелен, вот он, алтарь, вот осколки магического шара у стены. И даже маленький глупый мышонок, ворочавшийся в уголке и не желающий убегать.

Только на душе было неспокойно. Кому она обещалась помочь? Если ошибется и поможет тьме, боги не простят.

Боги никогда не прощают ошибок.

— Я не темный, — вмешался в мысли знакомый голос.

Аланна вновь вздрогнула. И вновь выпустила шар, оставшись в темноте. И ноги вдруг отказались держать, а душу перевернуло от внезапного холода.

— Ну не светлый. Что-то посередине. Да ты не бойся, зла я тебе не желаю, как и твоим людям. Вы мне нужны живыми. Для силы. А ты свет-то зажги! И бояться перестань…

Страх и в самом деле ушел, наверняка, не без помощи божества, а на место ему пришло тупое равнодушие. Аланна создала новый шар света и чуть было не упустила его вновь: стена за пьедесталом исчезла, открывая пасть темного прохода.

— Т-с-с… это не моя работа, — ответило божество на ее мысли. — Потайной ход построили люди, не я. Иди, не бойся. Хочу тебе кое-что показать.

Аланна неуверенно ступила в темноту. Здесь было холодно. Пыль покрывала пол толстым слоем, сквозняки шевелили паутину на стенах, кое-где остались на серых стенах и потолке следы копоти, а издалека доносились приглушенные голоса.

Вскоре в стенах начали появляться окошки, небольшие, всего с ладонь шириной, скрытые частой решеткой.

Аланна посмотрела в одно из них и увидела комнату Эдлая. Опекун сидел за столом, изучая какие-то бумаги. Потом вдруг раздраженно смял лист в комок и бросил в камин, принявшись за новый. А огонь с радостью принял подачку, выпустив счастливый ворох искр.

— Интересно, правда? — съязвил все тот же насмешливый голос. — Не бойся, он нас не заметит. Коридор делали маги — даже для магического зрения он недоступен. И ты здесь в безопасности.

Шар мигнул в ладони, на мгновение обжигая пальцы. Аланна усилием воли поправила заклинание, и свет стал ярче, а сам шар — мягче и холоднее. Поняв, чего от нее ждут, Аланна пошла дальше. Незримое божество ее больше не пугало — успокаивало. Она проходила мимо решетчатых окон и слышала знакомые голоса: то людей на кухне, то слуг в мастерской. Чувствовала запахи свежей выпечки и красок в красильне, слышала, как били копытами в конюшнях лошади. И вскоре устала от бесконечных поворотов, то вправо, то влево, череды окон, через которые смотреть ей больше не разрешалось.

Божество торопило. А Аланна уже не могла идти… Вновь окошки, иногда — лужицы чего-то серого на полу, пыльная духота. Раздвоенный коридор...

— Влево! — подсказало божество.

Тут было просторнее и дышалось легче. Пахнуло свежим воздухом, а окошко вдруг появилось не справа, как раньше, а слева, и сквозь него в коридор проникли солнечные лучи.

— Смотри!

Аланна посмотрела и в испуге отпрянула: за стеной, в двух шагах от нее, стоял на тренировочном дворе Рэми. Он был так близко, что казалось, протяни руку и дотронешься. И, в то же время, так далеко — ни следа обычной ласковой улыбки, и глаза холодные, сощуренные, непривычные. Лили была права, таким Рэми казался чужим и недоступным. Но ради Аланны он становился другим...

— Опять вздрагиваешь! А зря, — раздраженно одернуло ее божество. — Даже твой дружок-маг тебя не почует в этом коридоре.

Он не на озере? Будто знал, что она не придет… он все знает… аж страшно.

А ведь на улице было так красиво, и Аланна пожалела, что осталась в замке. Мягко падали на песок ярко-красные листья винограда, золотились в воздухе паутинки, тонул в песке яркий свет. На шерстяной плащ Рэми опустилась вдруг бабочка. Она махнула черными, в крупную крапинку, крыльями и засуетилась, устраиваясь поудобнее. А Рэми ее даже не заметил: он жадно наблюдал за борющимися на песке дозорными.

— Твой друг любит играть в войну, как и все мальчишки, — усмехнулось божество. — А ты ведь и не знала, каким он бывает, правда? Не веришь, что он тебя любит… тогда вспомни, какими глазами он на тебя смотрит… и заметь, наконец, как он смотрит на других!

Аланну передернуло. Рэми тоже любит кровь? Неправда! Но… ведь он кого-то убил...?

На противоположном конце поля появился вдруг старшой. Он мельком глянул на очарованного схваткой Рэми и шепнул что-то стоявшему рядом Дейлу. Дейл фыркнул, покосился на заклинателя, а потом вдруг улыбнулся широко и с готовностью кивнул. Вышел на середину поля, стянул тонкую тунику и знакомым до боли жестом поманил к себе Рэми.

И на тренировочном поле сразу стало тихо. Заинтересованные дозорные живо разбежались в правильный круг, и в этот круг без сомнений и страха шагнул Рэми, стягивая с себя тунику.

Кровь прилипла к щекам — впервые Аланна видела Рэми раздетым. И удивилась, насколько красивое и мускулистое тело у заклинателя, хотя с виду и не скажешь. Гибкий и стройный, излишне тонкий для кассийца в кости, Рэми был будто соткан из мышц, двигался подобно голодному до крови зверю. И вдруг захотелось прижаться к нему, почувствовать тепло и мягкость его кожи, провести кончиками пальцев по рисунку мышц, и стала понятна «глупость» Лили, а в груди заныло от разочарования. Этого никогда не будет.

— Т-с-с… — прошептало божество. — Потерпи, красавица, и все тебе будет. Гораздо раньше, чем ты ожидаешь…

Аланна вспыхнула. Любуясь на Рэми, она и думать забыла, что сейчас не одна. А коварное божество читало ее мысли, купалось в ее запретных чувствах… нельзя так думать о Рэми, нельзя!

— Конечно, можно, — заметил ироничный голос. — Но ты опять отвлекаешься...

И Аланна вновь приникла к окошку. Дейл улыбнулся, повел обнаженными плечами, Занкл сложил на груди руки. Дозорные что-то кричали, подбадривая, Рэми стал в стойку… перед глазами Аланны поплыло. Что за радость находят мужчины в убийствах, в крови? В драках. А ведь находят же! И глаза Рэми горят животным огнем, и противник его больше не улыбается, и движения уже так быстры, что и неуловимы… И каждый удар заставляет сердце биться сильнее.

Ну зачем?

А Дейл уже дерется всерьез. И в глазах Рэми, шальных глазах зверя, вспыхивает синее сияние. И Аланна чувствует, как воздух густеет, и еще чуть-чуть...

Но Рэми вдруг оказывается на песке, а Дейл над ним, сжимая его шею.

— Энхен! — крикнул Занкл, и Дейл остановился…

— Прости, забылся! — виновато сказал он.

— Забылся? — зло переспросил старшой. — Это же рожанин, простой мальчишка, а ты — воин!

— Дрался он не как простой мальчишка, — ответил дозорный, отходя к концу поля. — Еще немного и ударил бы магией. Хреново ты его учишь, Томас, если он так легко срывается.

Учишь? Аланна проследила за взглядом Дейла и только теперь заметила стоявшего в другом конце двора мужчину. Того самого, что сказал ей о выздоровлении Рэми. Значит, у Рэми, как и у любого высшего мага, есть учитель?

Это было хорошо и плохо. Хорошо, потому что Рэми надо научиться сдерживаться. Плохо, потому что Томас Аланне не нравился. Было в нем что-то гнилое.

— Смотри, Аланна. Пойми, наконец, что твоего Рэми никто тут не воспринимает, как простого рожанина. Его берегут, как сокровище, но и уберечь они его не смогут.

— Почему?

— Потому что ты захотела иначе. Потому что он тоже… захотел иначе.

Кто это "он", Аланна спросить не успела, потому что Занкл выругался и закричал на Рэми:

— Ты что творишь?! Это был учебный бой, а ты был готов убить! Не понимаешь, что Дейл — воин? Что его тело быстрее разума? Что он сначала убил бы тебя, а потом бы начал жалеть?

— Что ты приказал дозорному?

Занкл осекся. Ярость на его лице быстро сменилась удивлением:

— Ты меня слышал?

Рэми не ответил, лишь сильно покраснел, прикусив губу. Потом поднял с песка тунику, натянув ее на мокрое от пота тело. И все избегал взгляда Занкла… будто был в чем-то виноват.

— Как давно слышишь приказы дозорных? — продолжал настаивать Занкл, но Рэми молчал. — Отвечай!

— С отъезда Жерла…

Дозорный выругался сквозь зубы.

— Ты слишком сильно одарен богами, Рэми, так сильно, что становится страшно — сумеешь ли ты унести эту ношу. Обычно тайный язык отряда слышат только дозорные из отряда. Это слово означает «не убивай»… Дэйл был готов тебя убить.

Аланна отпрянула от стены.

— Не отвлекайся, — осадил ее холодный голос божества. — Ты здесь ради этого разговора. И ради него позволил я тебе услышать приказ дозорного. А вот твой Рэми услышал его сам…

— Он действительно так силен? — не поверила Аланна.

Божество не ответило, а Аланна вновь приникла к окошку. Чему она удивляется, ведь Рэми — высший. Раньше она высших видела лишь издалека. В детстве их слишком берегли, повзрослев они держались поодаль сами. Были как бы выше всех людей, недосягаемы, лучше их всех… и за это их рьяно ненавидели.

— Зачем вам тайный язык? — спросил Рэми, завязывая плащ.

— Ты ведь понимаешь, что не любой приказ может быть понят чужими правильно? — уклончиво ответил Занкл. — Иногда приходится делать то, что нам и самим не нравится, но сделать надо… Однако я надеюсь, что ты сохранишь нашу тайну.

— Но я… ты сам…

— Нет, я тебя не выдам, — быстро парировал Занкл. — Хотел бы — давно выдал. Но, если честно, может как раз это тебе нужно.

— О чем ты?

— Не я эту кашу заварил, Рэми, не мне ее и расхлебывать. Твоя мать ошиблась… но ни я, ни Жерл вмешиваться не собираемся. А вот кто-то в начале лета вмешался, высвободил твою силу, и тебе лучше знать, кто.

— Знаешь, откуда эта сила?

Занкл некоторое время молчал, прежде чем ответить.

— Знаю.

— И не скажешь мне?

— Я уже объяснил, это не мое дело.

Аланна видела, как Рэми побледнел. Как глаза его вдруг начали загораться синим, и стоявший неподалеку Дейл шагнул к старшому, явно вознамериваясь вмешаться… «Это не может быть Рэми, не может», — думала Аланна, глядя на менявшегося на глазах любимого.

Хлесткий удар пощечины отрезвил. Рэми упал на землю, удивленно держась за щеку, но глаза его вновь приобрели привычный оттенок.

— Прости! — старшой подал Рэми руку. — Держи себя в руках, маг, твоя злость может стоить другим жизни.

— Думаешь, я опасен? — спросил заклинатель, сплевывая на песок кровью.

И сердце Аланны заныло от нотки боли в словах любимого.

— Не думаю. Знаю.

— Что мне делать?

— Это правильный вопрос, Рэми. Но не мне на него отвечать. Для этого у тебя есть учитель, не правда ли? И я запрещаю тебе появляться в замке и на тренировках, пока ты не научишься сдерживаться. Я не буду ради тебя рисковать людьми, уж прости, заклинатель.

И вновь в глазах Рэми появился гнев. Встрепенулся в глубине глаз синим пламенем, запросился наружу. И опять стало тяжело дышать, а воздух загустел, отказываясь поить легкие. Но вмешался на этот раз не Занкл — Томас. Подошел медленно, будто не замечая, как уступают ему дорогу дозорные, положил руку на плечо Рэми, шепнул ему что-то на ухо. И Рэми густо покраснел, и пламя погасло в его глазах. Будто и не было его.

— Хорошо, Занкл. Я не появлюсь в замке, пока ты сам не позовешь. И спасибо тебе.

— Тебе не за что меня благодарить. Я служу не тебе.

— Так кому? — тихо спросил Рэми, и взгляд его вновь на миг стал другим: тяжелым, грустным и насмешливым. И Аланна попятилась, понимая, что сейчас на месте ее любимого стоит тот, с крыльями, из видений. И все равно даже сквозь стену чувствовала на себе его насмешливый взгляд. Этот с крыльями ее видел. Знал, что она тут и усмехался.

— А то ты не знаешь, — ответил где-то вдалеке Занкл. И Аланна развернулась и метнулась прочь по коридору, только теперь поняв до конца, что говорил ей Брэн: "Рэми думает, что он вас не достоин… Правда в том, что вряд ли кто в этом мире достоин его."

— Мне все равно, все равно! Боги, все равно! Потому что я люблю его!

Но это не унимало бьющийся внутри страх.

— Теперь ты видишь, о чем ты на самом деле попросила, Аланна, — сказало божество. — Не жалеешь?

— Люблю его… люблю, даже такого...

— Глупая девочка, — в голосе божества послышался смех. — Бежать бы тебе, да подальше… ведь с Рэми будет сложно… но ты сама так решила.

И вновь хлопок… и вновь странное чувство внутри… что все меняется, неотвратимо, быстро. Но… может, к лучшему?

Пещера освящалась магией, остатками былой мощи. Мягким синеватым туманом стекала сила с чаши всевиденья, расползалась по полу, собиралась в ложбинках и бежала по ранам стен, наполняя все вокруг синеватыми сполохами света. И камень под голыми стопами был теплый, будто живой, а внутри все трепыхалось, отзывалось на божественную силу...

Аши никогда не достичь такого могущества.

А ведь Варнас был гораздо слабее отца.

— Зачем пришел, племянник?

Аши посмотрел на трон и встретился взглядом с дядей. Божеством шаловливым и вечно юным, которое не хотело выходить из облика ребенка. Только глаза у хрупкого мальчишки были слишком взрослые и все так же светились ровным синим светом. Но не слепили, как слепили временами глаза высших магов — Варнас не любил, когда просители не видели его лица. Намекал детским обликом, что его помощь — частенько глупые шутки. А люди… люди никогда не верили. И приходили вновь и вновь.

Вот и Аши пришел. А ведь знал, что дядя хоть и поможет, но и цену возьмет огромную, и сам помогая повеселится. От души.

— Я хочу стать свободным, — тихо ответил Аши.

Он ожидал, что Варнас засмеется, но он не смеялся. Дядя поднялся тяжело с трона, подошел к чаше всевиденья, провел ладонью над стекающим из чаши туманом. И сполохах увидел знакомое до боли лицо… носителя.

— Свобода это одиночество, Аши. А ты слишком человек...

— Я и так одинок!

— Так ли? — Варнас испытывающе посмотрел на племянника.

— Чего ты хочешь взамен? — оборвал неприятный разговор Аши.

— Ничего. От тебя — ничего, неразумное дитя, — устало ответил младший бог и хлопнул в ладоши, закрепив их договор магической фразой:

— Твой выбор, Аши.

Аши так и не услышал, как после его ухода Варнас тихо сказал:

— Глупый ребенок. Ты давно уже свободен… а свои цепи ты создал сам. Потому что ты слишком человек, чтобы быть одиноким.