11. Рэми и дознаватель

Любовь отдает себя,

а не отнимает.

Генрик Сенкевич, "Камо грядеши"

Мой милый Рэми...

Ты мне снился, знаешь? Во сне у тебя были черные крылья, а взгляд ослеплял белоснежным сиянием. Странно… У магов не бывает белого сияния во взгляде. Да и не маг же ты… Но мне почему-то казалось, что именно там, во сне, ты настоящий. Живой… А рядом со мной будто спишь… Или ждешь чего-то.

Ты стоял на краю пропасти, протягивал руки к одеялу облаков и смеялся… А потом расправил крылья, шагнул с обрыва и… полетел...

Знаешь, мне тогда стало грустно и больно. Наяву я могу последовать за тобой, а во снах мне кажется, что ты недосягаем… Далек, чужд, как бог.

Я хочу и не хочу видеть тебя богом.

Я хочу и не хочу, чтобы мой сон стал явью.

Ведь твой полет, твой свет, твои крылья так прекрасны, душа моя… И хотя улыбаешься ты во сне тепло, с любовью… Ты там слишком хорош, чтобы я была рядом.

Наверное, ты сейчас смеешься над моими глупостью и наивностью. Это так, я глупа и наивна. Арман тоже так временами говорит. Вернее, не говорит… Но ведет себя со мной, как с маленькой девочкой. Неразумной, глупой, которой пока рано решать что-то самой.

Нет, не пойми неправильно. Я люблю его. И он меня, наверное, тоже. Он все время оберегает и знает меня лучше, чем я сама себя знаю.

Это странное чувство, когда тебя знают так хорошо.

Помнишь то ожерелье, которое так тебя удивило? Мне подарил его Арман. Под твой браслет...

Он единственный понимает, что этот браслет мне нужен, чтобы дышать...

Даже ты, наверное, не всегда понимаешь.

Но письмо затянулось.

Обычно я не могу выдавить и строчки, а когда пишу тебе, странно, но слова льются на бумагу сами. Я глупая, да?

Наверное, все же глупая.

Или просто… Не важно.

И не смей меня больше называть арханой! Ты же знаешь, как меня зовут.

Аланна.

Утро было ласковым, прохладным. Стелился по низинам туман, тревожила душу мягкой грустью дудочка пастушонка. Где-то вдалеке мычали идущие на выпас коровы, едва слышно шуршал над головой дуб, ласковой ладонью причесывал ветерок разнотравье, и все вокруг шептало, жило, таилось в хлопьях тумана.

Рэми сидел на траве, прислонившись спиной к дубу, и теребил в пальцах письмо арханы.

Бог? С крыльями? С белоснежным светом во взгляде?

Он бы посмеялся, если бы не эти сны. И полет… Из ночи в ночь. За уплывающим за горизонт закатом, навстречу ветру, горько пахнущему листьями. Гудевшая от напряжения спина, упругое сопротивление воздуха под крыльями. А потом долгое парение над спящим лесом, окрашенные красным острые тени, идущие по тропинкам люди и рвущийся наружу горький смех. Слабые на первый взгляд люди, которые способны причинить столько вреда!

А крылья во сне и в самом деле были черными...

Только Аланне-то Рэми об этом никогда не рассказывал, так откуда же?..

Письмо жгло пальцы тихой горечью. Рэми знал, что, наверное, должен ответить, только не знал что. Аланна танцует на лезвии ножа, и неизвестно, когда этот танец искалечит ей ноги.

Может, она и не замечала, но Рэми не замечать не мог. Она влюблена. Вопрос только в кого: в Рэми или свои мечты о нем, искалеченные детским воспоминанием.

А, впрочем, в кого уже и неважно. Надо все это закончить, написать что-то холодное, что заставило бы ее остановиться, забыть, но вот только что?

Теплые слова шли на бумагу сами.

Но стоило захотеть быть жестким, как из-под пера не выходило ни строчки. И само перо будто застывало в пальцах, казалось ненужным. Холод не нужен. Тепло разобьет ей сердце. А сердце самого Рэми уже давно кровоточит, но… что его чувства против чувств арханы?

Хлопнули рядом крылья, раз, другой, и Рэми чуть слышно вздохнул, выставив вперед руку. Сизая птица вынырнула из тумана, опустилась на подставленное запястье и ожидающе прошлась по нему когтистыми лапками, переходя на ладонь. Рэми улыбнулся вяхирю, почесал белоснежное пятно на его шее и снял с его лапки тонкую ленту бумаги.

Опять Аланна?

Боги, вот же глупая! Чудом сбежала от дозорных на озеро, а теперь письма шлет одно за другим. Будто и не боится попасться. Рэми вот боялся — не за себя, за гордую девчонку с нежным взглядом.

Он приказал голубю перелететь в траву и уже разворачивая бумагу понял, что записка вовсе не от Аланны.

Приходи в замок. Немедленно.

Найди кого-то из дозорных и передай приказ тебя привезти. Занкл.

Пронесся над травой ветер, разгоняя остатки тумана. Рэми спрятал письмо за пазуху и вновь подозвал голубя, приказывая искать ближайшего дозорного.

Занкл никогда не использовал птиц для посланий. Так почему же сейчас? Перехватили письмо Аланны, или?

Он сглотнул, задушив рвущееся к горлу беспокойство… или же Занкл узнал… мог же узнать…

Сообразив вдруг, что его могут обыскать, Рэми вытянул из-за пазухи письмо, посмотрел на него с легким сожалением и разрешил рвущую душу тоске излиться наружу. Крикнул над головой ворон, жалобно скрипнул дуб, а сила, ласковая, мягкая, полилась из кончиков пальцев на бумагу, зажигая ее синим пламенем. Синим. Не белым, как во снах Аланны.

Рэми выпустил горящий ворох в траву, покачнулся и на миг прислонился к стволу дуба. Боги… надо быть осторожнее. Если кто-то увидит…

С трудом отдышавшись, он подозвал испуганного вяхиря и, позволив птице сесть на руку, вновь отпустил ее в небо. Птица взлетела, но невысоко, чтобы Рэми мог поспеть следом.

Руки все еще дрожали, огромное море внутри щерилось волнами, ослепляло синим сиянием. Синим… как глаза магов, когда они использовали силу. Но у Рэми не было силы, не могло быть, так ради богов, это что? Откуда?

Сила начала жрать его изнутри после отъезда Бранше. Обострилось резко зрение, улучшился слух, а лес, и ранее более живой, чем для других, наполнился новыми звуками. И если до этого Рэми с легкостью находил в чаще живых зверей, то теперь… он чувствовал не только лес, мир — всем своим существом. Он жил, дышал полной грудью, он будто прозрел и задохнулся от окружающей красоты.

Ведь мир удивителен: и туман, пробирающийся по низинам, и блеск солнечного света в каплях росы, и кислая горечь щелкающей на языке клюквы. А еще мягкость плодородной земли под пальцами, последний отблеск заката перед бархатно-нежной темнотой и тот удивительный покой, когда море силы было довольно и спало, укутавшись синевой марева.

И людей теперь Рэми видел иначе, глубже. Пил их эмоции будто крепкое вино: веселость Лии, замкнутость матери, нежность Аланны. Пил пока украдкой, очень осторожно, чтобы не попасться, сдерживал глубоко внутри море, томящееся тоской, и лишь иногда, когда был один, позволял ему выйти наружу.

В первый раз он чуть лес не поджег.

Второй — был умнее: магию выпустил, стоя на берегу озера, и чуть сам не задохнулся, обессилев и упав в воду. В третий… было легче. Теперь огонь вышел на письмо легко, почти играючи, и был мягок и даже послушен.

Но все равно лучше держаться от дозорных подальше. Если Занкл заметит, что Рэми колдует, спуску не даст. Не посмотрит, заклинатель или нет. Ведь Рэми, увы, — рожанин. Таким как он магами быть нельзя…

А теперь еще и Аланна со своими письмами… И Эли, что так часто приходит во снах. Все сразу!

Тропинка стрелой бежала по лугу, скрываясь в тумане. Высоко над головой взвилась песня жаворонка, тихо заржала рядом лошадь. Выскользнувшему из тумана верховому, Далу, не надо было ничего объяснять. Видимо, о приказе он знал: молча подал руку и помог сесть позади себя на белого в яблоках коня.

— К чему такая спешка? — осмелился спросить Рэми.

— Столичный дознаватель приезжает, — ответил дозорный, и Рэми невольно вздрогнул, ощутив, как стынет внутри комок страха. — Очень интересуется убийством в лесу… помнишь, твоей подружки. Эли, кажется. Это ведь ты ее нашел, потому приказано привести тебя на допрос.

Рэми помнил. И до сих пор метался ночами, вспоминая ее золотые волосы и глубокие глаза с искорками смеха. И все думал, кто? Кто убил? Но боги… почему сейчас?

— Больно, наверное? — спросил дозорный.

— Больно… — честно ответил Рэми. — Но могло быть больнее...

Когда-то Эли была другом. Близким, ближе нельзя. Бегала за ним по лесу, ждала часто на опушке, сидела рядом у костра жаркими ночами… И два года назад, глядя в непослушное пламя, прижалась вдруг к Рэми всем телом, провела тонкими пальцами по щеке, прошептала:

— Люблю тебя...

— Прости, — грустно улыбнулся заклинатель, отстранившись.

Он тоже любил, но совсем не так. Как сестренку, как веселую подружку… Мог бы обмануть, поддаться, наполнить ее нежностью… Но ради богов! Она хотела большего!

А большего он ей дать не мог.

Потому, когда она перестала приходить, искать ее не пошел. Хотя и тосковал… Долгое время тосковал. А потом… Как встретил ее на той свадьбе, на миг себя и забыл...

— А я думал… — вытащил его из воспоминаний дозорный. — Слухи среди нас ходили, что ты жениться на ней думал. Жерл даже рассердился, сказал, что никогда этого не будет, а потом она...

— Почему? — прошептал Рэми, и дозорный усмехнулся, уверенно направляя лошадь по едва заметной в тумане тропинке. — Столичный дознаватель?

А раньше и деревенских хватало. Приезжал же один. Глянул на тело, отдал родителям и сказал, что ничего сделать не может… не может или не хочет, подумал тогда Рэми. Была бы Эли арханой, все было бы иначе…

— Кто их знает, — пожал плечами дозорный. — Не разберешь этих столичных. Да и… дознаватель в лес попросился… а кто за ним лучше присмотрит, чем ты, заклинатель?

Рэми бы и согласился, что никто, но не сейчас же! Не когда грозило перехлестнуть синее пламя! Но и убийцу Эли найти хотелось...

Когда они доехали до замка, туман рассеялся. Массивные стены поблескивали от влаги, скрипел под копытами песок, что-то крикнул со стены другой дозорный: Рэми не слушал, погрузившись в собственные мысли. И вынырнул из задумчивости, когда они въехали во внутренний дворик, а лошадь остановилась, перебирая в нетерпении копытами.

Втер гонял по двору мусор, лилась за спиной вода в чашу фонтана. Покачивались под мягкими волнами ветра цветущие вокруг дворика розы, источая приторно-сладкий аромат.

Рэми спешился, поблагодарил дозорного за то, что подвез, кивнул появившемуся на ступеньках Брэну:

— Быстрей давай, — потянул его к входу друг, — дознаватель уже в замке. И в страшном гневе.

— Почему в гневе? — недоумевал Рэми, чуть ли не бегом припустив по ступенькам.

— А кто их разберет, арханов? — махнул рукой Брэн. — Они что, скажут? Но Занкл о тебе уже пару раз справлялся. И бледный, аж страшно. Точно что-то плохое приключилось.

Они пролетели по застывшим коридорам, выбежали в обширный зал и застыли перед массивными дверьми. Мягко отражался в зеркалах солнечный свет, покачивались от ветра длинные, до пола, занавески. Кружево на них перетекало тонкой сеткой, расцветали на белом фоне искусно вышитые розы…

Лия говорила, что занавески привезли из Самала и одну из служанок чуть до смерти не запороли, когда она испортила тонкое кружево неумелой стиркой. А теперь на одном из них чернела дыра, а суетящимся вокруг слугам, казалось, и дела не было. Значит, не до этого… а если не до этого…

Стало муторно, дурное предчувствие подкатило к горлу горьким комком. Брэн остановил Рэми на миг, по-братски поправил на нем тунику и плащ, посмотрел сочувственно и сказал:

— Осторожнее там, слышишь?

И показалось на миг, что Брэн знает о беде Рэми. И захотелось вдруг как в детстве, сесть рядом, опустить взгляд в пол и рассказать. И об Аланне. И о силе, и о своих страхах.

Ведь Брэн всегда был рядом. Сначала старшим, более мудрым братом, потом первым учителем, потом другом. Тем, кому доверялось, как себе, а, может, и еще больше. Рэми даже рот раскрыл, чтобы попросить о встрече этим же вечером, но тут дверь кабинета открылась, и в проем выплыло лежащее тело, окруженное коконом зеленого свечения.

Заклинатель и очнуться не успел, как Брэн схватил его за плечо, потянул на себя давая дорогу ступившему в зал целителю.

Виссавийца-целителя Рэми видел второй раз в жизни. Все болячки лечила травами мать, а серьезно он не болел никогда. Потому и целителей звать надобности не было, да и не любил их Рэми. Сам не знал почему, но затрясся при виде стройной фигуры, до самых глаз укутанной в темно-зеленую ткань.

А виссавиец, казалось, и не видел ничего, кроме плывшего по воздуху раненого. Глаза его баюкали изумрудный туман, с рук, порхавших над коконом, лилось зеленое сияние, сплетая в густую сетку нити свечения, а шаги его были настолько плавны и осторожны, что казалось — он не шел, а плыл по погруженному в задумчивость коридору.

Рэми не успел очнуться, как Брэн толкнул его глубже в тень, будто боялся чего-то. А в зал выплыл новый раненый. И сердце защемило при виде скрытого под кровавой пленкой лица, стиснутых до скрипа зубов и судорожно ходящей груди. Почему так тоскливо? Будто там, в коконе целительной магии, лежал кто-то хорошо знакомый и такой родной?

Рядом с этим раненным шли сразу два целителя. И кокон его окружающий был гораздо ярче, интенсивнее, но это все равно не помогало до конца — и не успели целители сделать и пары шагов, как раненый забился в судорогах и вдруг застонал, выдавив:

— Мой архан!

Рэми, забыв обо всем на свете, шагнул вперед и вздрогнул, когда на плечо его легла тяжелая рука:

— Тут ты ничем не поможешь, — шепнул ему на ухо невесть откуда показавшийся Занкл. — Идем со мной, мальчик. Маг будет жить… как и остальные дозорные. А ты мне в другом месте понадобишься.

Маг?

Рэми развернулся к двери, а раненый вдруг застонал. Глубоко, тоскливо, и стон его эхом отозвался в и без того кровоточащем сердце.

— Рэми, — вновь позвал Занкл, тихо позвал, почти мягко, и от мягкости его стало боязно, а внутри шевельнулся червячок сомнения. Будто Занкл что-то не договаривал и Рэми даже догадывался что:

— Почему у него желтые татуировки?

— А это тебя не касается, — уже гораздо грубее ответил Занкл. — Будь хорошим мальчиком и сосредоточься на другом. С Жерлом ты справлялся, может, и с этим справишься.

Рэми очень засомневался, что справится, когда это он со столичными арханами справлялся?! Но Закнл уже и не спрашивал: открыл дверь и почти грубо толкнул Рэми внутрь. И заклинатель привычно упал на колени, сложил на груди руки и уткнулся лбом в затейливо вышитый ковер.

Скрипнули половицы под тщательно вычищенными сапогами Занкла. Мягкой трелью залился за окном соловей, разбилась о дверь тяжелая чаша. Один из осколков прошил рукав туники, чуть задев кожу, но Рэми даже не шелохнулся, хоть мысленно и клял старшого.

— Мой архан, — пытался урезонить дознавателя дозорный.

Но в ответ ему раздалось лишь едва слышное шипение:

— Ты хоть понимаешь, что натворил?

Сколько муки в этих словах… Рэми сжал пальцы в кулак и застыл, оставаясь неподвижным. Теперь нельзя шевелиться. Нельзя, чтобы тебя заметили… нельзя.

Проклятый Занкл, зачем ты меня сюда притащил?

***

Вопрос повис привкусом горечи.

Майк тяжело дышал, краем глаза замечая высокие, до потолка книжные шкафы, тяжелый письменный стол, стоявшую на нем статуэтку богини удачи. Несмотря на распахнутые настежь окна было душно, а в груди поднимался волной страх. Нет, этот дозорный не понимал. Арман узнает о ранении Лиина и будет буря.

Ну почему? Майк помнил, как вошел в портал, и как шагнули следом маг и дозорные. А дальше должно было быть легко: пустота под ногами, восторг, когда мелькнут и погаснут вокруг звезды и другая арка. Все! А были боль, скрутившая внутренности, короткое заклинание Лиина да укутавшее их всех, и дозорных, и Майка, сияние силы.

Но маг был силен и слишком слаб одновременно. Потому, когда их вытолкнуло из портала, Лиину досталось больше всех. А Майк… А что Майк? Лишь порванная туника и пара царапин! Ради богов, Лиин! Ну зачем? Узнает Арман, и царапинами точно не обойдется!

Хорошо, если закончится поркой на конюшне, а не изгнанием. И все из-за кого? Из-за тупицы провинциального мага, который даже портала на другой стороне открыть не смог! А старшой, что должен был их встретить, еще смел оправдываться:

— Ты же знаешь, портал ставили столичные маги. Наш маг его испортить не мог, сил бы не хватило… знаешь, так почему винишь?

Почему? Если не они, так кто? Да и зачем, чтобы остановить Майка? Да кто такой Майк, чтобы его останавливать?

Но слова дозорного задели. И Майк, вместо того, чтобы и дальше поддаваться гневу, начал думать. А что, если Занкл прав? И кто-то чужой подготовил ловушку… только не для Майка же… Не для Майка, так для кого?

Солнечный свет раздражал. Отражался от стола, бил по глазам. Гнев будто рукой сняло. В голове прояснилось и разложилось по полочкам. Мысли цеплялись одна за другую и привычно складывались в прочную цепочку. И Майк начал понимать…

— Портал готовили для Армана? — уже гораздо спокойнее спросил он, отворачиваясь к окну.

А там непривычная для горожанина зелень. Успокаивающее покачивание зеленого моря, коричневые дорожки, трава до пояса. Витиеватая лента реки с переброшенными через нее мостиками. Как давно он не был в деревне? Как же ему захотелось вниз, на свежий воздух! Подальше от этой духоты и пыли!

— Да, — ответил, наконец, Занкл, и в его словах послышался скрытый страх. — Арман должен был пройти через портал. Был слаб после покушения, но все равно настаивал на возвращении в столицу… другую арку для него создал и провел его сам телохранитель повелителя… ты же не хочешь сказать…

— А что я могу сказать? Мага, что покушался на Армана во время церемонии, вы так и не нашли, не так ли?

— Среди гостей его не было… мы проверили. Никто из них не обладал тем же голосом, что вытянул Тисмен из памяти Армана.

Тисмен вытянул.

Майк усмехнулся. Впрочем, оно и понятно, кто же допустит обычного мага к допросу главы северного рода и старшого столичного дозора? Наверняка, те воспоминания подчистили… Впрочем, без наверняка, Майк в них заглядывал еще в столице и сразу же понял, что там многого не хватает. Слишком многого. И посоветоваться же не с кем: Лиин умирает, а доверять тут больше никому нельзя.

Арман его убьет. Точно убьет.

И если ему доложат, прикажет сразу же возвращаться в столицу. Если только…

— Ты и твои люди не будут докладывать о происшедшем Арману. Я сам доложу, позднее.

Старшой пытался возразить, но разум Майка уже плел сеть доводов и нужные слова рвались на язык сами:

— Этот мальчик, которого отсюда вынесли — близкий друг Армана. Или ты думаешь, он просто так в дозоре оказался, несмотря на то, что рожанин? И если старшой узнает, насколько он плох, рванет сюда сразу. А так как арка до сих пор может быть опасна…

— Мои люди проверят! Или откроют другую!

— Ты сам говоришь, что твои люди слишком слабы. А виссавийцы сказали — это чудо, что мы остались живы. Хочешь угробить главу северного рода, вперед, беги с докладом. Но ответ перед повелителем будешь держать сам. А ты знаешь, как скор Деммид на расправу.

Майк не был уверен, что скор, но Занкл задумался, и это было хорошо. Только бы убедить старшого, себя он убедит позднее. Потому что виссавийцы сказали, Лиин вряд ли дотянет до утра, слишком далеко за грань зашел, чтобы Майка и остальных из портала вытащить. А если Лиин умрет, Арман не простит. Того, что не мог попрощаться с другом — не простит тем более. Но если старшой рванет сюда…

— Надо звать высших магов, чтобы проверили все порталы, ведущие в замок, — и даже правда ведь, горькая правда, — а пока проверят, Лиин…

Скорбное слово застыло на губах, залитый солнцем кабинет покачнулся перед глазами, и Майк в бессилии опустился в кресло. Боги, что он творит?

— Я сделаю все, что прикажешь, — тихо ответил Занкл, — но Лиин не умрет.

— Если бы…

— Лиин не умрет, мой архан, — уверенно ответил старшой. — Я прикажу тебе принести поесть, ты должен набраться сил. А когда маг выкарабкается, а ты вернешься в замок не с пустыми руками, думаю, что старшой забудет о твоей неудаче. И еще… я не думаю, что Арман настолько безжалостен, насколько думаешь. Я работал с ним некоторое время. Старшой твой справедлив. Лиин его друг, правда, но разве ты виноват? Лиин всего лишь сделал свою работу… спас тебе жизнь. Именно за этим его к тебе и приставили, помни об этом.

Майк слишком хорошо помнил. И когда старшой ушел, потянулся к стоявшей на столе чаше… пустая. А кувшин слишком далеко, у самого окна. И вставать так не хочется, что скулы от бессилия сводит.

— Проклятие! — выдохнул он. — Даже напиться не могу!

Но вставать не стал. Не хотелось. И будто в ответ на его слова за столом кто-то пошевелился, и с пола поднялся темноволосый слуга. Худой, даже странно худой для его возраста, и глазищи-то какие: как глянул, так сразу почему-то сердце ухнуло. Раньше, чем Майк слово успел сказать, взял чашу и наполнил ее до самых краев ароматным напитком. Аромат Майка сейчас интересовал мало, как и то, откуда взялся слуга, главное, чтобы напиток был покрепче! Чтобы забыться и поскорей.

Напиток и в самом деле оказался крепким, в голове сразу же помутнело. И вторая чаша пошла за первой, потом третья, и… Майк уже не считал. Пил, пил, не чувствуя вкуса. И говорил, сам не зная, зачем:

— Рад?

— Чему рад, мой архан? — ответил через туман спокойный голос, и дрожащие пальцы нащупали новую чашу. На этот раз не полную… наверное, боялся, что Майк прольет вино на их дорогой ковер. Ничего… сейчас Майк им тут еще больше напачкает.

— Тому, что я в такой…

Грубое слово задохнулось иканием. Чаша чуть было не выпала из пальцев, но слуга был быстрее: поддержал, отобрал, поставил чашу на стол. Не дотянуться же… Не. Дотянуться!

— Отдай!

— Сейчас, мой архан, — тихо ответили откуда-то издалека, и Майк вдруг улыбнулся, забыв, что требовал совсем недавно.

— А голос у тебя приятный…

— Спасибо, мой архан.

— За-бав-ный… — по слогам выдавил Майк, и рассмеялся, довольный, что у него получилось.

— Я позову вашего хариба.

— Нету тут моего хариба, — еще громче засмеялся Майк, поднимаясь на ноги. В столице остался… жаль и не жаль, а то и его пришлось бы вытаскивать...

А что, не смешно? И этот шатающийся кабинет — смешно. И испуганная рожа рожанина — смешно. И даже болезнь Лиина…

Проклятие, Лиин! Стало вдруг дурно. И ноги отказались держать, но рожанин опять был рядом. Подставил плечо, почти взвалил на себя и поволок из кабинета.

— Куда? — запротестовал Майк и уже собрался вырваться, как услышал спокойное:

— Спать, мой архан. Завтра будет лучше.

И поверил. Потому что хотел верить. И слышал, как вздохнул где-то рядом Занкл:

— И когда успел? Отнесите его в спальные покои! И охрану приставьте. Рэми, сегодня останешься в замке.

«Охрану… что там охранять? Меня шоль? Так сдохну и всем хорошо будет, точно хорошо», — подумал Майк, погружаясь в мягкий сон.

***

Коморка под лестницей была полна пыли и пахла затхлостью. Давно ее не открывали за ненадобностью, да и теперь же никто и не думал тут убираться — лишь стряхнули пыль с деревянной кровати, накинули на нее одеяло, открыли маленькое окошко пошире, впуская внутрь пахнущий листьями ветер. А носитель устал так сильно, что и не заметил ничего. Непривычно задумчивый укутался в одеяло по самые уши и отвернулся к стенке.

Заснул не сразу. Ворочался на узкой кровати, то погружаясь в глубокий сон, то вновь из него выныривая. Мучился обрывками странных сновидений, что-то бормотал, сминая в ногах жесткое одеяло.

За окном плыла ночь, сыпала на ярко-синее небо серебром звезд, радовала текущей через окно прохладой, но все не могла успокоить мечущуюся в человеческой душе тревогу.

До чего же слабы эти люди.

И как любят мучить себя по пустякам. Не помнит ничего, а все равно же мечется. Глупый смертный.

Аши помог спящему отыскать покой. Укутал одеялом магии, дунул в лоб, разглаживая появившуюся там складку, отвел от лица слипшиеся волосы и улыбнулся в ответ на улыбку, расцветшую на устах спящего.

Спи, друг мой…

Носитель улыбнулся еще шире, схватил Аши за руку, и вмиг распахнул широко глаза. Аши подумал было, что человек проснулся, но испугаться не успел: белоснежное сияние в знакомом до боли взгляде укутывало в покой, околдовывало, манило в тягучий ласковый омут.

"Проклятие, он даже меня сильнее", — подумал Аши, уже привычно сливая свою душу с душой носителя.

Мир сразу же стал другим. Краски потускнели, зато стали ярче запахи. И Аши проклял вмиг слабое человеческое тело, задохнулся и чихнул от набившейся в нос пыли. Носитель спал где-то глубоко внутри, старый замок жил вокруг шорохами и стонами, влетал в комнату ветер, заполняя все вокруг прохладой. Аши вновь чихнул, мысленно ругая лень служанок, и потянулся за лежавшим рядом плащом. Простой, но это и хорошо. Сейчас лучше быть незаметным, слиться со слугами, неясными тенями снующими по замку.

В коридорах было пусто и тихо. Потрескивали факелы, гладил сквозняк темные затейливо шитые гобелены. Кивнул стоявший у дверей дозорный, и Аши низко поклонился в ответ, хотя приветствие показалось ему странным, а слова, которые последовали за кивком, были еще более странными:

— Занкл сказал, что ты придешь, — прошептал на ухо дозорный. — Будь осторожен, с виссавийцами шутки плохи.

Аши насторожился, но в приоткрытую дозорным дверь проскользнул, злясь на свою беспечность. Надо было усыпить сторожевого, заставить его забыть о случайной встрече… впрочем, о дозорном можно позаботиться и позднее. А теперь надо спешить — даже отсюда Аши чувствовал привкус чужой боли и морщился, когда в ответ на боль стонала и ворочалась внутри душа носителя.

Люди слабы.

Их привязанности их же и губят.

Длинный коридор кутался в полумрак, как старая дева в дырявую шаль. Пощелкивали на стенах факелы, мягко пружинил под ногами толстый ковер. Из распахнутой двери в конце коридора стелился по ковру изумрудный туман.

Аши вошел в туман после некоторого раздумья — лучше будет, если виссавийцы его почуют не сразу — но целители были так увлечены раненым, что вошедшего даже не заметили. Один из них стоял у кровати и вплетал новые нити в целительный кокон, другой склонился над дрожавшим раненным и едва слышно пел заклинания. Успокаивал. Отуманивал. А усыпить до конца так и не мог, проливая на пол драгоценную силу.

«Не навреди…» — едва слышно прошелестела душа носителя.

Не навредить?

Этот носитель был странным… слишком сильным, слишком добрым, слишком понимающим. А в душе Аши бесилась обида и бессилие. Почему этим проклятым людишкам лучше, чем ему? Он сын Радона! А кто они такие?

Не навреди… Они не сделали тебе ничего плохого…

Может и не сделали. Но потоки их ласковой силы раздражали. Красили небольшую спальню изумрудными всполохами, ластились к темно-синему балдахину огромной, почти на всю комнату, кровати, стелили по полу мягкий, будто сотканный из тонких нитей, туман, бередили душу неясными, своими и чужими воспоминаниями.

Я все знаю, все понимаю, но прошу тебя...

Жалеешь? Человек, ты смеешь жалеть?

Аши горько усмехнулся и шагнул, на ходу разводя руки. Его собственная сила лилась сквозь кожу непрерывным потоком, вплетала в туман не изумрудные, темно-синие нити. Он жил! Дышал пряным ароматом магии, вздрагивал от покалывания крови в венах, он любил этот мир всей душой, он и забыл, зачем сюда пришел. Всего на один удар восторженного сердца, показавшийся вечностью.

Но миг прошел, чарующий мир выцвел тусклыми красками, и чуть раньше, чем плетущий кокон виссавиец обернулся, Аши усыпил его легким всплеском силы, поймал у самого пола и аккуратно перенес в кресло. Словив прервавшуюся на полуслове мелодию, вмиг оказался за спиной второго целителя и прошептал ему на ухо:

— Спи!

Целитель, оказавшийся молодой девушкой, обмяк, упал в раскрытые объятия Аши, и, коснувшись софы, сладко зевнул, свернувшись клубочком.

— Ты доволен? — прошептал Аши носителю. Сорвал с кровати одно из многочисленных одеял и прикрыл спящую. — Надеюсь, что доволен.

«Спасибо», — мягко отозвалось внутри.

И Аши забыл о носителе. Если он доволен, то можно продолжать.

Одна за другой начали бледнеть, исчезать из тумана зеленые нити. Небольшая спальня неумолимо погружалась в полумрак, и Аши запер дверь и распахнул закрытые до этого окна, пустив внутрь мертвенный свет надкусанной луны.

— Мой архан, — позвали за спиной. — Ты пришел за мной, мой архан.

— Сейчас я пришел к тебе, а не за тобой, Лиин, — мягко ответил Аши, садясь на кровать. — Ты хотел уйти без моего разрешения?

Целительный кокон продолжал бледнеть, боль, должно быть, нарастала, но раненый видел и чувствовал только Аши. Видимо, хотел улыбнуться, да улыбка выходила вымученной, попытался подняться и вновь упал на подушки, застонав от собственного бессилия.

— Прости! — выдохнул он, хватая Аши за запястье. — Прости!

Стало стыдно и горько. Лиин такой же, как и его архан. Так же легко забывает о своей боли, чувствуя только чужую. Подобные им люди… слишком хороши, чтобы жить, оттого и уходят часто первыми.

Аши сглотнул комок горечи, аккуратно заставив раненого опустить запястье.

Пальцы Лиина были холодными, как лед, дрожали, у виска обозначилась жилка и выступила испарина. Аши вновь улыбнулся, достал из рукава платок и аккуратно отел со лба раненого пот. Лиин снова поймал его за руку, прошептал:

— Мой архан…

— Глупый ребенок, — вновь усмехнулся полубог, и пальцы Лиина скользнули по ладони Аши, вцепившись намертво в льняную ткань.

Аши отпустил платок, оставив его в руке раннего. Носитель будет недоволен, он никогда не оставляет следов, а платок, хоть и простой, а все же узнаваемый — сестра вышивала. Но отобрать его у раненого Аши не смог. Да и не хотел. Если Лиину так будет легче…

— Мой архан, — вновь разлепил спекшиеся губы Лиин, — я так тосковал по тебе… так долго тебя ждал…

— Еще натешишься, — пообещал Аши, прокляв расплывшуюся по груди боль.

Это не его, это носителя, а все равно дурно. И слова, которых полубог никогда бы сам не сказал, уже слетают с губ, кутаются в ореол магии, успокаивая, как недавно успокаивал целитель:

— Тише, Лиин, тише. Боль уйдет… а завтра ты проснешься обновленным. Но не станешь меня искать. И будешь ждать. Дождись.

— Но мой архан… я живу для тебя…

— Знаю Лиин, — ответил Аши, — теперь терпи, — и убрал кокон целителей.

Лиин выгнулся дугой и вскричал так, что душу стрелой пронзило. Забыв, где он, с кем, начал стонать, метаться в руках Аши, вновь изойдя испариной. И распахнулась вдруг за спиной дверь, и сильные руки вжали Лиина в кровать, а дрожащий от напряжения голос прошептал на ухо:

— Давай же, мальчик! Долго я его не сдержу.

Мальчик?

Аши опустил руку на грудь Лиина, уловил бешеное биение сердца. Так и есть. Лиин отдал в том портале слишком много сил, оттого и мечется теперь у грани. Глупый мальчишка! Даже ребенок знает, что у силы каждого мага есть границы! И даже ребенок этих границ не перейдет! А Лиин, как и его архан, спасая чужую жизнь, шагнул не задумавшись. Идиот же!

— Твоя сила это моя сила, помнишь ведь, Лиин? — зло прошипел Аши, вливая в мальчишку поток собственной магии.

И Лиин застонал так, как раньше никогда, наверное, не стонал. Выгнулся под ладонью, задрожал мелко, но навстречу волне послушно раскрылся. Знал, что его не ранят — спасают. И Аши спас, усилив стекающий с пальцев синий поток.

Другого бы такая волна убила. Не Лиина. Лиин задышал глубже, будто не мог надышаться, улыбнулся счастливо и откинулся на подушки. И все так же сжимал до белизны в костяшках тот проклятый платок…

Надо отобрать. Но мысль пришла и ушла, а Аши поднял взгляд на сидевшего по другую сторону кровати старшого. Вспомнил вдруг предупреждение, полученное у дверей. И начал гадать… убить Занкла? Лишить воспоминаний? Или оставить все как есть?

— Давно хотел тебя увидеть, целитель судеб, — усмехнулся старшой, — знал, что придешь… как же ты мог не прийти к своему харибу?

— К харибу моего носителя, — поправил Аши.

Лиин скривился вдруг, вновь схватил Аши за руку и заглянул ему глубоко в глаза, будто пытаясь там что-то прочитать. Разлепил спекшиеся губы, хотел что-то сказать, но Аши разраженно резанул ладонью по воздуху, погружая раненного в тяжелый сон. Чтобы не мешал. А потом, одумавшись, провел ладонью около щеки Лиина и подарил мальчику более спокойные ласковые сновидения. Пусть хоть сейчас выспится как следует.

— А разве это важно? — спросил старшой.

— Он бы тебя не убил. А я… я не столь добр.

Глаза Занкла вмиг стали серьезными. Поверил. А посмел бы не поверить! Аши ведь не грозил, к чему ему грозить? Человеческая жизнь хрупка, ее легко оборвать одним словом.

Занкл, наверное, тоже это понял. Медленно поднялся с кровати, встал на колени, опустил голову и спросил едва слышно:

— Разве я тебе враг, мой архан?

— А разве у меня есть друзья?

— Не осмелился бы даже подумать, что могу стать твоим другом, — так же спокойно говорил Занкл. — Я всего лишь твой недостойный слуга, двенадцатый.

— Двенадцатый! — выплюнул из себя Аши, подходя к окну.

Там, внизу, покачивалась, источала сладкий аромат липа. И роса серебрилась в лучах луны, и темные тучи касались рваными краями далеких деревьев. Красиво. Этот мир божественно красив и единственное, что портит его совершенство — люди. Так почему же Единый?..

Аши сжал кулаки, с трудом удерживаясь, чтобы не рвануть из человеческого тела, ставшего вдруг тесным. Но куда рвануть? Когда-то у него были сильные упругие крылья, когда-то небо раскрывалось навстречу, и рвался с губ заливистый смех. Когда-то рядом летели двенадцать братьев, а люди поклонялись им, считая своими богами. Когда-то. До тех пор, пока не выпустили в одного из них стрелы. И тогда Аши впервые познал, что такое терять.

А потом учился этому раз за разом.

«Полно тебе», — отозвалась на боль душа носителя.

— Мой архан, позволь тебе помочь, — раздалось за спиной.

— Вы меня предавали. Раз за разом…

— Знаю, мой архан.

— Вы обо мне забыли…

— Знаю.

— Вы оставили меня умирать!

— Знаю. Позволь нам все исправить.

— Исправить? — обернулся Аши.

Подошел к коленопреклоненному дозорному, опустился перед ним на корточки, легким усилием воли заставил посмотреть себе в глаза. И взрослый мужчина вздрогнул от взгляда полубога, но глаз не отвел, смотрел все так же прямо, будто был уверен в своей правоте. Был. Аши это чувствовал. Заглядывал в чужую душу аккуратно, боясь навредить, и в очередной раз удивлялся людям. Раньше он просыпался только рядом со своим повелителем, раньше им жил, им дышал, только с ним общался, а теперь, благодаря новому носителю, увидел другую Кассию, других людей, другие судьбы… и не знал, радоваться увиденному или плакать.

— Я ведь проклятый телохранитель, — тихо сказал Аши. — И ты это, судя по всему, знаешь. Так почему не боишься и даже вызываешься помогать? Почему не попытаешься убить, пока я не доберусь до твоего повелителя?

— Потому что я верю мальчику, в чьем теле ты живешь, а этот мальчик верит тебе, — ответил Занкл.

— Веришь моему носителю? — чуть не засмеялся Аши. Но смех застыл на губах, ведь Занкл, увы, был серьезен.

— Как я могу не верить вож…

— Тс-с-с-с-с, — прервал его Аши, поднимаясь. — Я все понял.

И встал, одним движением встряхнув оцепенение с уставших плеч. Луна уже почти зашла за деревья, полумрак в спальне казался ласковым, уютным. Аши подошел к кровати, чуть поправил подушки под мирно спящим Лиином, укутал его одеялом и чуть слышно прошептал заклинание. Браслет целителя судеб, много лет спавший на запястье носителя, откликнулся легким жжением. Ранее невидимый, показался простым деревянным ободком, соскользнул с ладони и уютно устроился на запястье Лиина. Маг заворочался во сне, сжал сильнее несчастный платок, и веки его дрогнули, а по лицу скользнула лунная тень.

— Спи! — вновь приказал Аши, и вздрогнул услышав едва слышное:

— Да, мой архан.

Почему так тепло и хорошо? Хариб — подарок богов, это правда, но не для Аши же подарок — для его носителя...

— Прости, что спрашиваю, но каким чудом твоим носителем оказался этот мальчик? — удивился за спиной Занкл. — Ведь он не принадлежит Кассии.

— Он сам меня выбрал, — пожал плечами Аши. — А я выбрал его.

Позднее, лежа поверх одеяла на узкой кровати, он вспоминал густую темноту ритуальной башни. Впившиеся в запястья цепи, пропасть под ногами, поломанные крылья. Помнил, как оказался вдруг в длинном коридоре с высоким потолком, расчерченным арками и двумя рядами высоких ажурных окон по обе стороны. Помнил, как ему стало плохо от яркого солнечного света, от сочившейся через окна приторной сладости, как начали вдруг кровоточить, саднить разорванные крылья. И мальчика, что стоял перед ним, помнил как сейчас. Человеческое дитя с огромными, широко распахнутыми глазами.

— Кто ты? — прохрипел тогда Аши и вздрогнул: мальчик плакал.

Безмолвно, неслышно, все так же не спуская с полубога ошеломленного взгляда. И сквозь детские глаза смотрела на Аши взрослая мудрая душа. Смотрела не с жалостью — со стыдом. За этот несправедливый мир, за поломанные крылья. За лохмотья, оставшиеся от богатых когда-то одежд.

— Почему ты меня позвал? — спросил Аши. — Кто ты?! Почему не скажешь, кто ты?!

— Ви сказала, ты можешь помочь, — тихо ответил мальчик.

— Я не могу помочь даже сам себе, дитя, — горько ответил Аши. — Твоя Ви ошиблась.

— Ви… Ви сказала, что можешь! — выкрикнул мальчик. — Если я помогу тебе!

И рванул вдруг к полубогу, прижался к нему и заплакал так, как никто, наверное, на памяти Аши не плакал.

Человеческое дитя. Оплакало. Полубога. Насмешка судьбы. Чем это дитя может помочь?

А мальчик вдруг отстранился, посмотрел на Аши удивительным, взрослым взглядом, и по позвоночнику пробежал неприятный холодок. Ви… Виссавия? Прислала к нему не просто мальчишку, свое излюбленное дитя? Наделенное ее силой, ее любовью, ее покровительством? Ви дала ему…

— Я могу помочь… — прошептал мальчик и сам, без труда, без сомнения, распахнул полубогу душу.

Глупо доверил самое дорогое, что имел. Себя.

Заходи, почему стоишь на пороге?

— Глупый мальчик, — улыбнулся в полумраке Аши, вынырнул из воспоминаний и отпустил тело носителя.

Человеческое дитя забыло вскоре о странной встрече, его зрелая душа — нет. Благодаря ей Аши не надо было возвращаться в ритуальную башню. И крылья его исцелились. И высота — мягкая, ласковая — вновь встречала ошеломляющим восторгом. Аши мог летать. Мог купаться в облаках. Мог ходить по миру и проникать в чужие дома… мог жить.

Но все так же не имел собственного тела. И все так же каждый миг чувствовал биение сердца носителя — единственного человека, который ему верил. И единственного, кому верил Аши.

— Ви! — усмехнулся он, взлетая под самые облака. — Большего дара ты дать не могла.